355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джефф Райман » Детский сад » Текст книги (страница 9)
Детский сад
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 16:16

Текст книги "Детский сад"


Автор книги: Джефф Райман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

«…здесь, в Зачарованном Месте, на вершине холма в Лесу маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком» [9]9
  «Винни-Пух и все-все-все» (пер. Б. Заходера).


[Закрыть]
.

Книжку эту она бы тотчас бросила, если б не разглядела: под каждым словом (точнее, слогом) в ней карандашом была проставлена аккуратная нотка на миниатюрном нотном стане.

Милена быстро пролистала книжку из начала в конец. Вся она была аккуратно положена на музыку, под вокал.

Вот, оказывается, каким чтением занималась Ролфа дни напролет.

Милена вынула из середины стопки еще одну книгу – толстенный грязно-серый фолиант с изрядно потертым переплетом, отчего на корешке даже нельзя было разобрать названия. На заглавной странице выделялись красные буквы: ДАНТЕ. «DIVINA COMMEDIA» [10]10
  «Divina Commedia» (итал.) —«Божественная комедия».


[Закрыть]
. А под названием стояла приписка Ролфы: «Для Аудитории вирусов».

Все три книги «Комедии» – «Ад», «Чистилище» и «Рай» – были объединены в одном томе. Под всеми словами, из конца в конец монументального произведения, были проставлены ноты – меленьким, аккуратным почерком, написанные словно украдкой, частично карандашом, частично красными чернилами. Кое-что было прописано на отдельных кусочках бумаги и либо подклеено, либо подшито к книге белыми нитками. А кое-что выведено золотистым фломастером. Ноты шли пословно, но местами значились пометки: «здесь трубы» или «дискант Вергилия». Милена возвратилась к первой странице.

 
Nel mezzo del cammin di nostra vita…
 
 
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь…
 

Затем Данте встречает зверя. Слова были положены на ту самую музыку, что Ролфа исполняла в темноте в тот первый вечер, когда Милена впервые тайком подслушала ее на Кладбище.

– Ролфа! – воскликнула Милена вслух, потрясая книгой. Надо же: создать такоеи держать это в секрете! А мы-то с Джекобом все переписывали обрывки того, что успели услышать. А ты молчала. Да и я ни словом не обмолвилась. Мы что, так никогда и не сказали друг другу ни слова правды?

Милена читала «Божественную комедию», несясь на волнах музыки. Вирусы преобразовывали ноты в воображаемые звуки; вирусы пели.

Мало-помалу она начала представлять ее в своем сознании: грандиозную воображаемую оперу, которая, если бы кто-нибудь осмелился ее поставить, длилась бы неделями. Она представала огненной феерией в небе – среди сонма звезд, с разноцветными столпами света и символическими ангелами; человеколицыми зверями и зверолицыми людьми; угрюмыми ячеистыми сотами преисподней; туннелями света, руслами, втекающими в небеса.

Внезапно на авансцену в одеянии Вергилия вышла Сцилла. Партия была написана для сопрано, чтобы контрастировать с Данте. Люси – старуха Люси из «Дворца увеселений» – почему-то исполняла партию Беатриче. На лбу у нее косо сидел небесный венец, а сама она то и дело с озорством подмигивала в сторону (как-никак это же комедия). Милена закрыла глаза и улыбнулась. «Что ж, Ролфа, ладно. Действительно, забавно. Забавно все – то, что я втихомолку делала, и то, что ты втихомолку делала, просто смешно. А ведь могли же сесть рядом и подробно распланировать, как нам со всем этим быть. Ты бы могла, если б хотела, сделать оркестровку. Я бы – собрать все это воедино и предъявить им целостным куском: дескать, беретесь вы за это или нет, но только оставьте ее в покое. Теперь же все придется делать мне одной. Нужно будет готовить это к постановке. Что ж, спасибо тебе огромное». Милена взглянула на объем книги, предварительно заложив пальцем отмеченную страницу. Надо, чтобы все это в итоге каким-то непостижимым образом осуществилось, зазвучало. В один сеанс, понятно, не уложиться, прелесть ты моя: зритель, чего доброго, помрет от голода или от старости. А вот несколько месяцев будут в самый раз. Только на какой сцене? Какие подмостки смогут подобное вместить? Ведь ты же знала, черт побери, Ролфа, что я не смогу пройти мимо, вынуждена буду так или иначе этим заняться!

Милена продолжала вчитываться, представлять в уме картины из «Комедии» и вслушиваться, в то время как вирусы спешно брали все на заметку. Со временем им надо будет вернуться и еще раз все перечитать. Музыка была для них внове, и они сейчас копировали ее структуру. Виделось, как темы проворными ласточками невесомо взмывают, ныряют и перекрещиваются в воздухе, слетаясь и разлетаясь, из тишины и в тишину.

«У тебя получилось. У тебя все получилось, Ролфа. Это лучше, чем твой чертов Вагнер. Лучше компоновка, лучше сами композиции; и наконец, она просто длиннее. Это просто какой-то Моцарт, Ролфа, или даже Бах. Как ты смогла такое сделать? Как ты смогла сделать такое со мной?»Милена начинала ощущать ужасающее бремя, подобное тому, что ложится на плечи простых смертных, которым оставлено довершать деяния гения, когда тот уходит из жизни.

А тебя самой, Ролфа, здесь не будет. И тебе не доведется ничего из этого услышать. Ты будешь где-то, но не здесь. Подобно призраку, Ролфа. Я увижу, как ты проходишь по Зверинцу, но ты будешь при жизни мертва. Услышу, как ты поешь, но это на самом деле будет не твой голос. Может, все это и была комедия, Ролфа, но она саднит, саднит, как пощечина. Потому это не высокая комедия, любовь моя. Я бы назвала ее низкопробной.

ДЕНЬ КЛОНИЛСЯ К ЗАКАТУ, когда в дверь постучали. На пороге показался Почтальон Джекоб. Он вошел с песней:

 
С днем рождения вас,
С днем рождения вас,
С днем рожденья, мисс Милена,
С днем рождения вас.
 

Точно. А ведь она забыла.

– Поздравляю вас, Милена, с днем рождения. – Джекоб робко улыбнулся. – А я вам мороженое принес.

Брикетик был на бамбуковой палочке.

Милена тускло улыбнулась и благодарно потянулась к подарку, который Джекоб поспешил ей протянуть.

– Вот славно, вот славно, Милена. Как хорошо, что вы кушаете. А то ведь вы совсем ничего не ели.

Тающий на языке ванильный вкус был поистине блаженством. Интересно, он ей запомнился из детства?

– Мне уже семнадцать, – произнесла она. – Совсем старуха.

От слабости буквально подташнивало; родопсиновая кожа чесалась от жажды солнечного света. Пока Милена ела, до нее кое-что дошло.

– Ты специально заботишься о нас, Джекоб?

– Да, конечно, – кивнул он. – Я разношу ваши сообщения. Знаю также, когда именно вы больны или несчастливы. Я еще и тот, кто первым застает вас, когда вы умираете. Такая у меня работа.

– И ты знаешь всех нас как облупленных.

Джекоб улыбнулся.

– Когда я сплю, – сказал он, – сны у меня – сплошной клубок из ваших посланий. А теперь, благодаря вам с Ролфой, я во сне еще и слышу музыку.

Понемногу возвращались голодные колики.

– Мне бы надо побыть на солнце, – сказала Милена.

И они с Джекобом вместе спустились по ступеням Раковины. Ему приходилось ее подбадривать, помогая при движении, действительно как какой-нибудь старушке. От слабости колени у Милены противно дрожали. «Вот ведь глупость – так себя истязать», – думала она. Джекоб вывел ее на тротуар, ведущий на набережную Темзы. Было холодновато, а от реки дул свежий ветер. Милена повернулась к нему и к закатному небу лицом.

– Ну все, мне пора бежать за сообщениями, – сказал Джекоб. Легонько стиснув ей на прощание предплечье, он заспешил по своим обычным делам к Раковине. Милена проводила его взглядом, видя, как в окнах средних этажей пожаром полыхает закат.

«Вот так, видимо, перед ним все и предстает, – подумала она. – Каждая комната – очаг живительного света. В котором непременно находится хотя бы один из нас».

Милена медленно двинулась к реке и скоро очутилась на пешеходном мосту Хангерфорд, где уже когда-то, помнится, останавливалась. Сейчас ее пробирал легкий озноб; ощущение было такое, будто бы и мост, и река, и город, и небо сотрясаются вместе с ней. Вокруг размеренно кружили чайки, крича и рассекая раскинутыми на ветру крыльями воздух. То одна, то другая птица время от времени роняла в речную воду свое «послание».

Жизнь – это та же болезнь, дыхание которой придает любовь. Именно так казалось Милене. Вода, облака, ветер – все это врывается в сознание стремительным потоком.

«Что я чувствую? – подумала она. – То, что он словно увлекает и подхватывает меня, подчиняя своему течению».

Она обвела взглядом Темзу с ее грузно застывшими баржами под ниспадающими тяжелыми складками матово блестящих, будто вырезанных из пергамента парусов. Взгляд вобрал и выкрашенные в яркие цвета гребные шлюпки; и бурые груды палой листвы, которую каждую осень организованно собирают группы ребят из Детсадов; и скопище велосипедов и телег на Южной набережной; и солнечные панели на крышах старинных белых зданий. А там, дальше, на излучине реки, как раз за собором Святого Павла, высились Коралловые Рифы – новые дома, напоминающие издали огромные ростки цветной капусты. В последних лучах заходящего солнца они слегка искрились, как припорошенные инеем.

Сколько труда потребовалось на создание всего этого? Сколько миллиардов часов ушло, чтобы сделать все эти дороги, и телеги, и лодки, и набережные? И сколько миллиардов потребовалось дополнительно – узнать, как все это делается, и запечатлеть информацию? Чтобы отложить в умах людей песни, и укротить лошадей, и вырастить будущую пищу? Вирусный калькулятор Милены непроизвольно занялся сложением.

На том берегу лошади-ломовики тянули огромный зеленый барабан.

Это прокладывался кабель. Скоро снова должны будут дать электричество. И будет металл, посланный назад по Каналам скольжения. Мир вновь обзаведется богатством, зальется сиянием огней. И будут подмостки – достаточно большие, чтобы на них ставить сцены из дантовского «Рая». А надобность в шахтах Антарктики отпадет.

«Четыре миллиарда часов; подсчет продолжается…»

Но и это все со временем пройдет. Вот она, впереди, панорама истории, хотя изучать ее суждено уже кому-то другому.

Все проходит, все в итоге исчезает, растворяется в небытии. Но это не так важно в том случае, если речь идет о чем-то по-настоящему хорошем и достойном: конец все равно будет счастливым.

Мы могли бы жить в Антарктике, любовь моя. Могли бы навещать твою маму, а ты бы по-прежнему пела, пусть даже для собак в упряжке. Могли бы убежать в Шотландию и сделаться там овцеводами в пропахших дымом старых свитерах. А то и жили б как жили, пока бы вконец друг дружке не осточертели.

А могло бы сложиться и так. Ты бы сделалась знаменитостью, а я стояла бы за кулисами и затаив дыхание внимала твоей музыке под гром оваций.

Концовки мало что значат. Значение имеют лишь те моменты, когда мир делает очередной вдох; а это всегда именно сейчас.И тут над мостом Ватерлоо снова всплыл воздушный шар, на этот раз на фоне заката. Свет гаснущего дня отражался от его круглых черных щек. Восходя в небо, он постепенно отдалялся – влекущий сам себя и влекомый ветром. Созданный другими, он тем не менее был абсолютно ото всех обособлен. «Вот так и я», – поймала себя на мысли Милена. Было видно, как из висящей снизу корзины оживленно машут руками люди. Серпантином вились цветастые узкие ленты (свадьба, что ли?). Милена помахала в ответ и увидела себя со стороны, как будто она сама была тем воздушным шаром. Она увидела далекую крохотную фигурку на мосту, которая приветственно махала вслед шару.

«Десять миллиардов часов; подсчет продолжается…»

А ведь впереди еще столько всего. Семнадцать лет… Жить остается еще столько же – лет семнадцать, от силы восемнадцать. Пора, пора посвятить себя делу. Милена пошла, словно отмеряя шаги. Время, вот в чем проблема. Она-то по наивности считала, что может его контролировать. Куда там! Наоборот: это оно, время, взметает ее, как сухой листок, несет по ветру сквозь жизнь – теперь уже без Ролфы – и будет так нести до конца дней. Однако и то, что она успеет сделать, навечно пребудет с ней и уже никуда не исчезнет, даже если наступит конец света. Вот только его и можно будет назвать настоящей концовкой.

«Двенадцать миллиардов часов; подсчет продолжается…»

Милена шла, пятясь назад, чтобы не расставаться взглядом с последними лучами солнца. Сама того не замечая, она тихонько напевала:

 
Эта песня – скулеж,
Его лапы шагают туда же, куда твои ноги.
Но на морде его
Иногда появляется грусть.
 

А где-то там, подобно дождевым каплям, искрились и звенели голоса Консенсуса, взывая:

Ролфа Ролфа

Ролфа Ролфа

Ролфа

То были голоса детей, страдающих, бесприютных, истосковавшихся по любви. И они возглашали:

«Она хочет услышать твою музыку. Короне Мира угодно, чтобы ты пела».

И схема сама собой сложилась в мысль и изрекла, как будто в некотором удивлении: «В самом деле? Что ж, ладно». Это была схема, в свое время привычная к пению в темноте и порождению музыки из безмолвия.

Сверкнула вспышка умозрительного света.

Он поглощал, ослеплял, и его сполохи рассеивались, подобно призрачным херувимам.

Вместе со светом грянул грандиозный, вселенской мощи аккорд, населенный сонмом голосов и инструментов; звук, подобный не то началу, не то концу света. Звучание сопровождалось исполинским эхом. И вот из ниоткуда начал взмывать голос – вначале невесомо тихий и невыразительный, словно звон тишины в ушах:

 
В конце мое начало.
 

Скрытая мысль вторила словам, как удару вторит острие:

«И вот он, конец Комедии, и музыка в нем та же, что и в начале».

При этом очнулся некто, способный оркестровать мысль и ощущения. Слепящий свет как будто унялся, давая возможность зрению привыкнуть к нему. Причудливыми бастионами и горными кряжами величаво громоздились облака, уходя слой за слоем в запредельную даль, пронизанную снопами света, перемежающегося с полыньями теней и межоблачными расселинами, полными льдистого тумана. Поистине бесконечность света и простора, мир без конца и края.

Зрители почувствовали у себя на лицах ветер, и пульсацию крови в висках, и то, как врывается в легкие холодный воздух, – ощутили и прониклись ностальгией по собственной плоти. А из завес тумана бесшумной чередой выходили Ангелы – в темном, с покрытыми белым гримом, по-детски округлыми лицами. Ярко выделялись их черные одеяния, губы и обведенные глазницы.

Ангелы были Вампирами. Они выступали единым хором. Был здесь Т.-С. Элиот с зеленоватым лицом, чтобы было видно, что он болен. И мадам Кюри, лучившаяся потаенным светом своего открытия. На Лоуренсе Аравийском виднелись следы плетей; сестры Бронте покашливали, обнимая друг друга за талии. Какое-то время Вампиры Истории медлили, не решаясь вступить, и лишь подбадривали друг друга взглядами. Печать здоровья у них на лицах была неотличима от печати болезни.

И они запели:

 
All’alta fantasia qui mano possa…
 
 
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дать ровный ход.
 

И тут все разом словно схлынуло. Зрители канули в ночь, в иссиня-черное небо с россыпями звезд. Темнота, небо – все это было прежде света.

 
Любовь, что движет солнце и светила.
 

Под ритмичный бой барабанов воображаемая музыка подошла к твердому, четко оформленному финалу. Напоследок подумалось лишь, что та фраза прозвучала как предсказание: всем нам уготована жизнь в обители духа. Ролфа была свободна.

Дальше – тишина.

Книга вторая
О МИЛЕНЕ, ЦВЕТЫ СОЗИДАЮЩЕЙ, или
Изменение климата

 
Для лучших вод подъемля парус ныне,
Мой гений в новое стремит свою ладью,
Блуждавшую в столь яростной пучине,
 
 
И я второе царство воспою,
Где души обретают очищенье,
И к вечному восходят бытию.
 
 
Пусть мертвое воскреснет песнопенье.
 

Глава восьмая
Где Ролфа? (Климат меняется)

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА лицо Чао Ли Суня.

Волосы и бородка у него были черные, а жесткие узкие глаза улыбались. В общем, не блаженный старичок святой, а молодой повстанец-изгнанник из Китая, который так нравился женщинам.

– Проблема, – вещал Чао Ли Сунь, – во времени. – Плавным движением он описал две окружности, двигая руками в противоположных направлениях. – Время движется вперед с расширением пространства. Но пространство также сокращается, и время движется в обратном направлении.

Обе его руки скрестились, как во время молитвы.

– Они пересекаются в точке, именуемой Сейчас. Сейчасизвечно, вне времени. – Слышалось стрекотание камер. – Нет единого течения времени. Нет причины и следствия. – Лицо изгнанника было по-детски печальным. – Получается, и рассказывать не о чем, – сообщил он.

СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ГОДА после ухода Ролфы Милену считалКонсенсус. Теперь и ее личность была запечатлена. Волна гравитации и мысли хлынула внутрь, наполнив до отказа. Вся ее память, все ее сущности на минуту разбухли как надутые шары. Ее прошлое сделалось Сейчас.

Она вспоминала ту ночь, когда опять дали электричество. Милена стояла на мосту Хангерфорд в тесном окружении незнакомых людей и друзей.

С ней была вся труппа «Бесплодных усилий»: Бирон, Принцесса и все остальные. Сцилла тоже была здесь. Они удобно встали в уголке смотровой площадки, где не очень давила толпа. Набережная за рекой колыхалась морем людских голов. Стоял поздний летний вечер, когда небесная синь обретает серебристый оттенок. Было тепло, с мягким, шелковистым дуновением ветерка. На том берегу, как раз на фоне заката, возвышалась серая громада здания «Шелл-Мекс».

Бирон вынашивал ребенка. По мнению большинства, он смотрелся исключительно гротескно. Плод крепился к кишечнику, отчего всю заднюю часть будущему отцу невероятно разнесло, так что спать приходилось в специальном шезлонге. Борода у Бирона поредела, а зубы посерели и сделались хрупкими, да еще и покрылись какими-то пятнышками – после рождения ребенка ему их придется отращивать заново. Резкая посадка могла привести к трагическим последствиям. Хотя неизвестно еще, чем для него окончатся роды.

Милена находила поведение Бирона смелым, даже отважным. Этот его вечерний выход в общей компании был делом небезопасным. Небезопасной была сама жизнь, и то, с какой непосредственностью он это принимает, вызывало у нее восхищение.

Мать ребенка, Принцесса, тоже составила им компанию. Она была бледной и измученной от того, что у нее не получалось быть совсем бессердечной. Когда Бирон забеременел, она стремилась показать, что, кроме собственно донорства (предоставления яйцеклетки), к беременности она не имеет никакого отношения. И тем не менее сейчас Принцесса находилась с ним рядом.

– Моо-моо, – силилась выговорить она, – мо-ожно было, – губы при этом тряслись, как бы боясь утратить равновесие, – с крыши зы-ы, зы-ы, здания понаблюдать.

Заикаться Принцесса начала с весны. Виной тому был вирус. Она подхватила вирус, стопорящий речевую функцию. Говорить гладко у нее получалось лишь во время пения или же произнося слова нараспев. Но петь на людях она стеснялась.

– Я никак не мог пропустить такое зрелище! – сказал Бирон, широким жестом показывая, какое именно. Даже переносица и та у него стала совсем тонкой, настолько в организме истощились запасы кальция. Ветер ерошил поредевшие волосы Бирона, словно обнадеживая его. Принцесса с покинутым видом охватила себя руками.

В пестрой людской мозаике на Южной набережной наблюдалось движение. Там кочевали уличные торговцы с бочонками пива на спине, в сопровождении малолетних помощников. Дети открывали краны и наполняли кружки, а также развлекали публику танцами и игрой на бамбуковых флейтах. Вдоль набережной стояли здоровенные ясени, на которых тоже густо сидели зеваки. Особо толстые сучья облюбовали себе кряжистые работяги, оседлав их на манер лошадиных спин, и теперь оттуда спускали на веревках кружки, чтобы дети их наполняли.

Над всем этим парили шары с корзинами, полными зрителей: разумеется, это были партийные.

« Противные, – подумала Милена-актриса. – Вы там, а мы здесь, внизу».

И тут откуда-то снизу донеслось подобие песнопения.

Точнее, не совсем оно, а что-то вроде жужжания. Была как раз пора отлива, обнажившая слякотное речное дно с залежами битого стекла, рваной резины, какой-то замшелой рухляди. А из-под моста тянулись люди. Они пробирались по жидкой слякоти короткими перебежками, что придавало им сходство с какими-то большими неуклюжими птицами. Точно так же они при движении неуверенно дергали головами, держа руки на манер сложенных крыльев. Вдруг они все разом остановились, причем стояли они все на одной ноге. А затем так же, разом, накренили головы в одном направлении, словно во что-то вслушиваясь. И синхронно, всей своей стаей, заторопились дальше.

– Не надо на них смотреть! – призвала Сцилла, которой любое необычное поведение казалось лишь способом привлечь внимание.

Головы этим странным субъектам, как шлем, покрывала корка спекшейся грязи, а рубища на теле перепоясывали нейлоновые шнуры.

– Вот они, Жужелицы, —указал Бирон.

До этого ЖужелицМилена никогда не видела; для нее они были чем-то вроде мифа. Говорят, что иногда у человека в мозгу происходит какой-то сбой, и он внезапно трогается рассудком. У этих сбой в мозгу произошел синхронно.

На глазах у Милены Жужелицы дружно рухнули на колени: ни дать ни взять марионетки, которым подрезали ниточки. Они как будто пали ниц перед воображаемым императором и начали щедро, даже с каким-то ожесточением, черпать ладонями жидкую грязь и поливать ею себе голову.

– В них есть что-то от Нюхачей, – пояснил Бирон, – только выглядит намного забавнее.

– Сэ-ме-э… ме-э… смехота! – воскликнула Принцесса с испуганным и горестным видом. Ей не хотелось вынашивать ребенка из соображений карьеры. А какая карьера может быть у актрисы, которая заикается?

Климат последнее время менялся, причем во многих отношениях. Ни яркий солнечный свет, ни атмосфера наигранной бодрости не могли скрыть нелегкого, тенями прорастающего страха и сомнения. С какой-то поры в городе появились Жужелицы (раньше о них слыхом никто не слыхал); теперь вот новая напасть – заикание. Ни для кого не было секретом: что-то происходит с самими вирусами. Разговаривать об этом в открытую по-прежнему никто не хотел; что с этим делать, тоже никто не знал. Потому люди и спешили собраться здесь, с тем чтобы отпраздновать хоть какие-нибудь перемены к лучшему.

Шарманщики на набережной взялись наяривать ярмарочную музыку пуще прежнего; зычно нахваливали свой товар торговцы, состязаясь друг с другом в громкости. С новой силой подул с реки ветер, словно и ему не терпелось поскорее увидеть, что там будет дальше. На мосту Ватерлоо люди стояли на телегах. Они же облепили крыши зданий, свешивались из окон.

«Около полумиллиона человек», – сообщили Милене вирусы.

На другом берегу, на фасаде «Шелл-Мекс» застыли стрелки гигантских часов. Они не шли со времен Затемнения, Революции, – не шли уже девяносто семь лет. И вот сегодня они впервые пойдут, ровно в десять тридцать. Металла теперь достаточно. И снова запустят электричество – правда, пока только на Северном берегу Темзы. А потом?

Момент близился. Толпа на мосту, колыхнувшись, вдруг стала подаваться вперед: людям хотелось хоть чуточку протолкнуться, чтобы лучше все видеть. Милена, хотя и тщетно, пыталась спиной сдерживать натиск.

– Тихо, не напирайте! – взывала она. – У нас тут мужчина беременный!

– Да ты хоть улыбнись, – попросил Бирон Принцессу, взяв ее за руку. Она взглянула на его ладонь, как будто сравнивая со своей, и молча покачала головой.

Момент все приближался.

Люди, мобилизовав свои вирусы-часы, начали скандировать:

– ДЕСЯТЬ… ДЕВЯТЬ… ВОСЕМЬ…

Внизу в толще слякоти барахтались Жужелицы, словно опрокидываемые массовым скандированием числительных:

– СЕМЬ… ШЕСТЬ…

«Город по ночам будет залит огнями, – размышляла Милена. – На огромных экранах в парках начнут показывать фильмы. А может, даже и видео. Между разными Братствами начнется соперничество: что кому принадлежит. Многим придется перейти на другую работу».

– ПЯТЬ… ЧЕТЫРЕ…

Бирон обернулся к Милене и со слабой улыбкой легонько ее пихнул: дескать, мы же только ради этого сюда и пришли; ну же!

– Три, – вместе со всеми без особого энтузиазма промямлила Милена.

«Появится масса новых болезней, новых видовболезней».

– ДВА! ОДИН!

В предвкушении зрелища гудением зашлись рожки, засвиристели свистки. Лавина глухого рокота, отдельные звуки в котором становятся неразличимы.

– НОЛЬ!!

Ничего не произошло.

В сгущающемся сумраке послышался раскат смеха и улюлюканья.

– НОЛЬ! – с новой силой продолжала скандировать толпа. – МИНУС ОДИН! МИНУС ДВА!

На «минус два»,мигнув, вспыхнул свет. Бац! И он в мгновение высветил фасад здания «Савой» – ночлежки для бездомных. Цепь огней, казалось, перепрыгивала с фонаря на фонарь, загораясь непривычно ярким светом.

Бэм! И в секунду по фасаду «Шелл-Мекс» чиркнули снопы света из направленных снизу прожекторов. Фасад заблистал, словно заново омытый, на фоне вечереющего неба. Цепь огней перекинулась по всему Северному берегу, через места швартовок и доки к каменному подножию набережных. Свет засиял на гранитном персте Иглы Клеопатры. Огни пошли плясать по всей длине моста Ватерлоо. Бэм, бэм, бэм – оазисы света, золотистые как на закате дня, ожили, отрадно контрастируя с померкшим небосводом.

– А-ах! – завороженно ахнула толпа. – А-а! – Это было даже красивее, чем они себе представляли. Все так или иначе пытались себе вообразить, как оно когда-то было: города, залитые электрическим заревом; свет, глазами сияющий в окнах. И – вот оно, будто они перенеслись во времени. Электрический город возрожден. Пошел отсчет эпохи Восстановления.

Повскакивали на ноги Жужелицы, чутко дрожа от восприятия чужого восторга. Они подскакивали на месте, воя и заливаясь странным щебетом.

А по фасаду «Шелл-Мекс» медленно ползли гигантские тени: начали свой ход стрелки часов, словно отсчитывая время заново. Будто время перемен, выждав соответствующий срок, велело само себе: «Иди!»

Искусственный свет чуть пощипывал Милене родопсиновую кожу. Теперь все переменится. Будет энергия, свет и голограммы. Можно будет даже исполнить Комедию.

Повсюду вокруг кричали, свистели, восторженно топали ногами люди. Бэм, бэм, бэм, – вспыхивали последовательно огни, как вспышки памяти.

И ЕЩЕ МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как она путешествует в летательном аппарате, способном вращаться вокруг Земли.

Он был живой и невесомо плыл, раздутый газами, подобно горлу лягушки. Взмывая ввысь, он покачивался на ветру. Внизу под собой Милена-режиссер видела, как то появляясь, то исчезая из виду покачивается Англия.

Видела просторные, золотисто-коричневые от созревшего урожая поля. По прериям колосьев мерно пробегала волнами рябь ветра. Колосья как будто были конечностями Земли: пошевеливая ими, она вращалась. Среди полей проглядывали мелкие островки буков и платанов. Слегка извилистой линией тянулась река, в цепком объятии коралловых берегов. Тень летательного аппарата призрачно пересекла реку, взняв стаю перепуганных уток, запестривших в воздухе крылышками: бурый – белый, бурый – белый.

Для Милены-режиссера Англия была откровением. Она не выезжала за пределы Лондона лет с одиннадцати-двенадцати, и детства своего почти не помнила. Это была неизвестная страна, обширная и полная жизни; и позабытая, как само детство.

Внизу проплывали деревушки с домами-ульями по соседству с древними церквями и каменными амбарами. Возле домов стояли разлапистые грушевые деревья на костылях подпорок, занимая целые участки. Дети уносили в поля провизию на головах. Стайки ребятни суетились в оградах Детсадов, то рассыпаясь, то сбиваясь в кучу, как скворцы в воздухе. Ломовики тянули по полям уборочный инвентарь, взбивая золотистые облачка пыли. Мелькнула внизу стеклянная крыша лаборатории: чаны, баки и ряды блестками сверкающих чаш. Тут и там проплывали бамбуковые рощицы, в тени которых обедали работники.

Столько жизней складывалось в единый орнамент, столько событий – в разных полях, в прилегающих селах. Словно предстал разом образ «Сейчас»,синхронность жизни. Различимы были и тени облаков, и наступление атмосферного фронта. И как будто бы открылось будущее детей, различимых внизу.

«Я возвышена; возвышена в самом буквальном смысле слова».

Милена Шибуш будет продюсером и режиссером «Божественной комедии». И поставит ее так, как всегда хотела, – заполняя небо светом и музыкой, музыкой Ролфы.

Музыка Ролфы наполняла всю ее жизнь. Милена слышала ее в уме, где бы она ни была. Она выучила ее наизусть, даже без помощи вирусов. Музыка стала для нее способом общения с собой. Была ли она одинока, несчастлива, поглощена мыслями или же на подъеме – музыка сопутствовала ей всюду, подчеркивая настроение, в каком она в данный момент пребывала.

В данный момент она тихонько напевала горную тему– то, как Данте взбирается по горе чистилища.

В секунду стелющийся внизу пейзаж оказался подернут белесой дымкой, а там и вовсе стерт сгустившимся ватным комом (так бывает, когда тебя одолевает вирус). Милена находилась внутри облака!

Она подалась вперед, чтобы разглядеть и запомнить. Все было серым, как туман. Конечно, конечно, облако должно быть именно таким! Мягкое, серое, с сыростью. Пластины целлюлозы, которые служили окнами, запотели.

«Жаль, ничего не видно», – мелькнуло у Милены. И тут аппарат сморгнул. Некая перепонка, мелькнув, очистила наружную пленку от капелек влаги.

Милена теперь была Терминалом. Она чувствовала аппарат всюду вокруг себя: и километровую длину его нервных окончаний, и то, как она сама главным узлом пребывает в самом центре его организма. Аппарат был живым, но у него не было своего «я»; им была Милена. Он готов был подчиняться любому ее приказанию. Чувствовалось, как аппарат, сплотившись вокруг нее, ожидает курса, каким нужно следовать. Ожидание было таким нетерпеливым, что Милена внутренне отстранилась.

Голову со всех сторон посередине узким ободком сдавливал некий вес. Все равно что ткань рубца: она неживая, а в то же время как-то покалывает, напоминает о себе. Как рана или болезнь. Вот этим местом, видимо, Милена сообщалась с машиной, становясь при этом Терминалом.

Внешнее давление на газовый пузырь передавалось ей как высота в километрах. Скорость ветра и направление, температура и ориентировочное время разгона – все это щелкало у нее в уме, как собственные мысли. Можно было ощущать смыкание-размыкание клапанов этого существа; как сочатся его железы, как он охотно готов следовать командам.

Название у аппарата было научное, смесь греческого с латынью: nubiformis astronautica.Хотя по-простому его называли Пузырем.Пузырь с помощью электролиза разлагал воду на кислород и водород, за счет которого и надувался. Став легче воздуха, он поднимался к границам стратосферы. И уже там, смешивая и зажигая электрохимией газы, рывком выходил на земную орбиту.

– На пердеже взлетает, – брякнула как-то старуха Люси из бара, приветственно поднимая артритными пальцами кружку.

Туман за окном приобрел жемчужно-белый оттенок. По руке у Милены скользнули изменчивые тени. И тут Пузырь всплыл над празднично белым ландшафтом – так неожиданно, что впору ахнуть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю