Текст книги "Детский сад"

Автор книги: Джефф Райман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Правильно, черт возьми, – подытожил отец и, закончив читать распечатку, скомкал ее и бросил себе на тарелку.

Ролфа по-прежнему жевала – медленно, тщательно, не отрывая взгляда от тарелки. «Ролфа, Ролфа! – мысленно взывала Милена. – Ну неужели тебе нечего сказать? Ролфа, ведь я не могу их остановить. Если ты допустишь, чтобы они так с тобой обошлись, я не смогу им воспрепятствовать!»

– Для нас Антарктика – своего рода школа жизни, – сказала Анджела. – Каждый из нас через это проходит. Может, встретит там кого-нибудь достойного. – В голосе чувствовался наигранный оптимизм. Отец снова занялся своим арифмометром, из которого с жужжанием поползла бумага.

«Ролфа, ты просто тюфячка! – Милена почувствовала себя преданной. И никак не удавалось проглотить кусок тюленины. «И что это я все жую? – словно очнулась Милена. – Зачем мне вся эта еда?» – Непрожеванный кусок она сплюнула на тарелку. «Вот вам мое отношение, понятно?»

– Могу подать омлет, – предложила Зои.

«И разговаривать мне с вами не о чем». Милена упрямо мотнула головой. Она стала демонстративно пить. Вино было кисловатым и терпким на вкус – в самый раз, под настроение! «Чтоб вам всем в аду замерзнуть. Чего я здесь рассиживаюсь?»

Милена, некрасиво булькнув горлом, допила вино и встала. Ролфа наконец пришла в движение, повернувшись в ее сторону.

«Сиди уж! Раньше надо было шевелиться», – подумала Милена. Она обвела взглядом сидящих за столом.

– Всем приятного аппетита, – сказала она и направилась к выходу. По ступенькам она уже сбегала. Подлетев к двери, рывком сбросила с себя шаль. Ворсинки ковра поблескивали кристалликами льда. К черту эту зиму. Толкнув перед собой парадную дверь, она оставила ее открытой. Теплым одеялом Милену окутал летний воздух. Заношенные перчатки с отрезанными пальцами она снять забыла.

Она зашагала прочь – с яростью, прогнавшей все мысли. Беспросветность трагедии нависала вокруг – такая необъятная, что, казалось, именно она исходит и от чугунной ограды, и от классических кенсингтонских фасадов, и от пальцами торчащих в небо труб; исходит от прохожих, осмотрительно уступающих ей дорогу на ставшем вдруг узким тротуаре. Милена, не останавливаясь, нарезала круги по незнакомым улицам.

Пока наконец снова не оказалась перед домом Ролфы, представшим в ночном сумраке эдакой синеватой глыбой. Что-то в Милене прорвалось наружу.

– Ролфа! – выкрикнула она пронзительно. – Ролфа, Ролфа! – Схватив подвернувшийся под руку булыжник, она кинула его в сторону дома.

– Я здесь, – неожиданно послышалось в ответ. – Ч-ш-ш!

В проеме открытого окна на верхнем этаже стал смутно виден силуэт. Ролфа одиноко сидела одна в темноте.

Обхватив себя руками за плечи, Милена стала дожидаться. От нетерпения, а также затем, чтобы разогнать кровь в занемевших от холода ступнях, она начала пристукивать ногами. Вот негромко щелкнул замок, и Ролфа появилась на пороге, что-то неся в руках: как оказалось, одеяло. На ней самой были все те же трусы и кроссовки.

Она приблизилась как-то боком, медленно, словно на поломанных катушках. И словно побаиваясь – Милену, всех. Дождавшись, когда она подойдет, Милена ее ударила.

– Ты им позволяешь! Всем позволяешь! Чтобы они все делали на свой лад, а у тебя самой прав никаких нет. И собираешься кайлить глыбы – боже, какой глупый, какой позорный конец!

Ролфа лишь покинуто смотрела на нее; слышалось, как в верхушках деревьев шелестит ветер.

– Ну чего ты стоишь? – В ответ снова тишина, прерываемая лишь аплодисментами листвы. – Делай жечто-нибудь! – Милена вскинула руки над головой, когтями растопырив пальцы.

Ролфа сжала ее в объятиях. Милена вдруг ощутила себя в кольце длинных, пушистых, теплых лап, прижатой лицом к животу Ролфы.

– Ч-ш-ш, малышка, – говорила та, – ч-ш-ш.

В уголках глаз у Милены полетели искорки. «Сейчас упаду в обморок», – подумала она. Как бы в шутку, чтобы за счет самой нелепости происходящего этого не случилось на самом деле. У нее подогнулись колени. «А ведь и в самом деле свалюсь», – мелькнуло в уме. Хотя настоящимлюдям не положено падать в обморок.

– Мне фе-е-ефть на-адо, – промямлила она. В смысле, что не может держаться на ногах. И тут внезапно почувствовала, как ее поднимают. Желудок отяжелел; показалось, что ее сейчас вырвет. Луна в небе мелькнула юркой ласточкой, и Милена почувствовала, что ее укладывают на траву. Устроившись там, она недвижимо застыла.

– Малышкам не надо было так перебирать, – послышался голос Ролфы.

Милене захотелось, чтобы с нее сняли одежду. Хотелось коснуться кончиками пальцев ладони Ролфы. Но найти ее никак не удавалось, вокруг была только трава. А затем наступила окончательная темнота.

Поцеловала ли Ролфа ее в макушку? Пробежала ли пальцами ей по волосам?

Глава пятая
Низкопробная комедия (Мы, Вампиры)

ПРОСНУЛАСЬ МИЛЕНА ИСЦЕЛЕННОЙ. Все, хватит.

Она очнулась в своей комнатке Раковины, у себя в постели. Как она добралась домой? Никак не вспомнить. Милена села в кровати. Спина занемела, голова тупо ныла в висках и вокруг глаз.

К Ролфе ее больше не тянуло. Сама мысль о ней – о ее запахе, зубах – вызывала легкое недомогание. Мысль о них ассоциировалась теперь с болью. Болевшая до сих пор любовью, сейчас Милена испытывала при упоминании о ней болезненную антипатию.

«Ничего, клин клином вышибают», – подумала она и резко, от души чихнула, шмыгнув носом. Интересно, сколько сейчас времени? Вирусы подсказали. «Маркс и Ленин, боже мой! – спохватилась Милена. – У меня же сегодня утром спектакль, “Бесплодные усилия любви”! А я проспала». Почему-то мысль об этом принесла облегчение: правильно сделала, что пропустила. Она со стоном раскинулась на кровати.

Тут отворилась дверь, и на пороге появилась какая-то незнакомка.

Наверное, ошиблась дверью: все комнаты в Раковине были похожи одна на другую. Милена вымучила подобие улыбки в надежде, что вошедшая поймет, что попала не туда. Та же вместо этого взяла ее, Милены, полотенце. Странноватая какая-то женщина: темноволосая, с томно поблескивающими агатовыми глазами и темной, хотя явно без оттенка родопсина кожей. А по габаритам так просто гора.

И тут взгляду открылись бугорки щетины по всем ее рукам и плечам и косые следы от беспорядочных порезов бритвой.

– Я побрилась, – произнесла вошедшая знакомым, покинутым голосом.

– Ролфа?! – не веря своим глазам, Милена села на кровати.

– Я решила удрать, – сказала та и, прошаркав по комнате, присела на край кровати. – Мне пришлось отнести тебя сюда. – Бритое наголо, лицо у Ролфы выглядело странновато. Мясистое, чуть скошенное назад, с ротиком-гузкой в углублении между носом и подбородком. Прежними были лишь черные влажноватые глаза.

– Они не знают, что я здесь, – сказала Ролфа. – Можно я останусь?

– Да-да, конечно! – поспешно ответила Милена, не разобравшись еще в собственных ощущениях. – Ты что-нибудь с собой прихватила? – Она имела в виду одежду, обувь, зубную щетку…

–  Пятачка, – ответила Ролфа и подняла с пола бесформенный комок из войлока, что-то вроде набивной игрушки. – Он везде со мной путешествует. – Ролфа расположила куклу на груди на манер кормящей матери, к себе лицом, и нежно на нее посмотрела. От Пятачка попахивало сладостями, это чувствовалось даже на расстоянии.

– И больше ты ничего с собой не принесла? – спросила тихо Милена.

– Больше нечего было, – с улыбкой ответила Ролфа. – Денег немножко захватила. Подумают, наверно, что я их стянула. – Она снова поглядела на своего Пятачка. – Ну и пусть.

– Тебя, наверное, будут искать?

Ролфа кивнула.

– Они все напуганы. Папа перепугается. Семьяговорит, у него гены не совсем чистые, не зря он такой низкорослый. Он попытается, чтобы все было шито-крыто и никто ни о чем не узнал. Попробует разыскать меня сам. Какое-то время все будет спокойно. Здесь, во всяком случае. – Она взглянула на Милену, как бы обещая, что именно так и будет. – А потом они подключат к розыску собак.

– Мне, пожалуй, надо будет сходить по своим знакомым, чтобы они не сообщали никому моего адреса.

– Тут у меня одна проблемка есть, – сказала Ролфа и повернулась. Из-под дешевой синей блузки выбивался клок меха. Ролфа достала лезвие. – Надо бы сбрить, а то я не могла дотянуться.

Из душевой Милена возвратилась с ведром горячей воды. В полной взаимной неловкости тишине Ролфа стянула с себя блузку, но при этом прикрывалась ею (раньше, при своей меховой шубе, она так никогда не делала). Кожа у нее была исцарапана, в порезах. Там, где не прошлось лезвие, тянулись длинные полоски меха. Мех на спине подруги Милена отпиливала кухонным ножом, намыливая взятым в душевых мылом. Затем пустила в ход бритву. Ролфа, наблюдая, как мыльными клочьями опадают завитки меха, тихонько мычала какую-то мелодию.

– Мне холодно, – пожаловалась она. На ощупь она была горячей, как будто у нее и правда был жар.

– Положим тебя под одеяло, – успокоила подругу Милена.

Лежа под одеялом, Ролфа проводила ее взглядом, полным такого доверия, что у Милены даже закралось сомнение в своих силах.

«Ну что ж. Теперь она у меня есть.Но что мне с ней делать?» – Столь желанный ранее подарок появился как-то чересчур внезапно, чересчур целиком.

Милена прошлась по всем справочным бюро Зверинца. Работающих там малолеток она попросила никому не разглашать, где она живет.

– Говорите, что о такой не слышали, – наставляла она ребятишек, – что я в списках не значусь.

Милене неведомы были формы, какие способна принимать любовь. Она жила одна, сама по себе. Друзей детства Милена не помнила. Слабой была и память о собственной матери; она лишь смутно брезжила как нечто теплое, розовато-лиловое. Каково это – жить с любовью изо дня в день? Непонятно, и даже как-то боязно.

Милена возвратилась в свою каморку с привычной кроватью, умывальником и плиткой-одноконфоркой. Теперь там все было устелено бумагой: Ролфа обнаружила книги и листы, спасенные из ее разоренного гнезда. Сейчас Ролфа лежала кверху спиной, занимая почти все пространство на полу. Книги с порванными переплетами и разрозненные бумажные листы заполняли весь умывальник; они же громоздились на плите. Пахло жженой бумагой. «Пожар!» – панически мелькнуло в голове у Милены; она подскочила к плитке. Листы были целы-невредимы, хотя от них действительно нахло паленым. Это что, Ролфа умудрилась? И если да, то как?

– Глянь, что я нашла! – сказала Ролфа и протянула книгу. Вид у книги был изрядно потрепанный, будто ее держали под дождем, а на обложке отпечатались кольцевидные следы, какие бывают от стаканов.

– Э-э, – протянула Милена, пытаясь определить, что написано на обложке.

– Как ты считаешь, – спросила Ролфа, – ничего, если ты будешь называть меня Пухом?

Это слово вызывало у Милены какую-то специфическую и не совсем приятную ассоциацию. И уж точно оно не ассоциировалось с плюшевым мишкой.

– С чего вдруг мне так тебя называть? – спросила Милена.

– Пух, – повторила Ролфа, – Винни. Ты же, наверно, слышала про Винни-Пуха, медвежонка? Из этой вот книжки.

«Гэ-Эмовский роман, что ли?» – Милене вдруг представился целый пласт воображаемой литературы, создаваемой Гэ-Эмами.

– Это что, из новых? – поинтересовалась она.

– Да нет же. Глянь-ка сюда. – Ролфа поднялась с пола и ткнула Милене рисунок с медвежонком Винни-Пухом.

– Но… Он не входит в культуру, – растерянно произнесла Милена, имея в виду, что вирусы про такого не упоминают. А сама подумала восхищенно: «Вот это да! Получается, она читает книги, о которых даже никто и не слышал».

– Ты бы могла звать меня Пухом. А я тебя Кристофером Робином.

– Кем-кем? – насторожилась Милена.

– Да вот же, посмотри. Вот он, Кристофер Робин.

Рисунок изображал аккуратного мальчика со стрижкой под пажа, в свободной курточке, коротких штанишках и сандалиях; в руках он держал большой зонт. Сомневаться не приходилось: Милена и вправду выглядела как этот самый Кристофер Робин.

– Нет! – как отрезала Милена.

– Тогда как насчет Иа-Иа? – не унималась Ролфа. – Он тоже всегда чем-то недоволен.

– Ну вот что, – потеряла терпение Милена. – Если я буду звать тебя Пухом, – что ей совсем не нравилось, – то ты обещаешь, обещаешь никогдане называть меня Кристофером Робином?

Ролфа со степенной торжественностью кивнула. Волосы по-прежнему лезли ей в глаза; она заморгала. От нее не укрылось, что Милена критически оглядывает состояние комнаты.

– Пух просто ужас какой неряха, – поспешила заметить Ролфа.

– Я это вижу, – сказала Милена сдержанно.

– Но зато у него масса других достоинств. – Ролфа вдруг осеклась, прикусив губу. – Кстати, извини за фасоль.

– Какую такую фасоль?

– Мне захотелось заморить червячка, а все, что я смогла отыскать, это бамбуковую посудину с фасолью, и я вот попыталась ее разогреть.

Под остатками партитуры «Пер Гюнта» Милена обнаружила свою единственную кастрюлю. Дочерна спекшиеся фасолины явно было невозможно отодрать от дна кастрюли.

– Я куплю тебе другую! – поспешила заверить Ролфа.

– Ладно, – согласилась Милена, оттирая сажу с кончиков пальцев. Сделав для успокоения глубокий вздох, она приступила к объяснению правил поведения в общежитии: – Грязное белье сюда, в этот мешок. Чистую одежду – в этот мешок. Грязную посуду сюда. – Ролфа с энтузиазмом кивала: да, да, конечно же, все должно мыться сразу после обеда. «Ой, что-то мне в это не верится», – усомнилась про себя Милена.

– Я кушать хочу, – призналась Ролфа, со смущенным видом ожидая, какая последует реакция.

Они отправились на речном такси вверх по Темзе. Крохотный паровой движок чихал, пуская белесые кольца пара в форме калачей. Они вдвоем направлялись за Баттерси, где никому в голову не придет их искать.

Здесь находился буддистский храм – старинный, один из первых в Лондоне. Возле него, под шатром, Милена с Ролфой сели пообедать. Было людно и шумно, над шипящими котлами с едой стоял пар. Люди сидели на скамейках, споря со своими малолетними чадами, наперебой рвущимися самостоятельно заказать себе всякую еду.

– Вы всегда за меня заказываете! – громко жаловалась малышня. – Я сам могу все сделать! – Дети требовали, чтобы еда была легкой.

– Неудивительно, что ты все перцем посыпаешь: у тебя уже все вкусовые рецепторы атрофировались! – верещал какой-то малютка на руках у матери. Поблизости на газоне выделывали фигуры акробаты; малыши принципиально отказывались на них отвлекаться.

Взявшись за руки, прогуливались парочки; они же нависали над парапетом набережной, слегка соприкоснувшись плечами. «Люди живут друг с другом», – уютно думалось Милене. В основном каждый живет еще с кем-то. И становилось по-новому легко и тепло от мысли, как у них все славно складывается. «А ведь получится», – подумала она. Каким-нибудь образом все должно осуществиться. Обычно при виде гуляющих Милена ощущала себя подобно бутылке с непрочитанной запиской, которую неизвестно зачем выбросило на пустынный берег. Теперь же в душе рождалось трепетное ощущение некоего родства.

– НУ, ЧЕМ ЗАЙМЕМСЯ ТЕПЕРЬ? – спросила Ролфа с таким видом, будто теперь все в этом новом мире следовало некоему отлаженному до блеска распорядку.

Они не спеша отправились обратно вдоль другого берега реки. На набережной полно было детей, играющих с обручами на пришвартованных баржах. Куда-то в пригороды плотным потоком направлялись груженные непроданным товаром телеги, чтобы назавтра вернуться, когда снова откроется рынок. Вот какой-то мальчишка на возу, откинувшись спиной на груду дынь, наигрывает на губной гармошке. Скрестив ноги, сидят кружком женщины на тротуаре, вставляя в обувь бамбуковые шпильки. Сапожницы. Мелкая блондинка в очочках, с наперстком на пальце что-то рассказывает. «Ну, а мой Джонни…» – В ее голосе сквозит неподдельная гордость.

Ролфа с Миленой посидели в старой церкви на Джон Смит-сквер; послушали, как хор репетирует мадригалы. Заглянули на рынок возле Вестминстерского аббатства. Ролфа снова проголодалась и купила себе вяленой рыбы, которую тут же с аппетитом сжевала. Сдержав обещание, она купила новую кастрюлю, а также овощей, хлеба и еще рыбы. В желтеющих августовских сумерках они прошли через Вестминстерский мост, мимо огнеглотателей, стреляющих языками огня в небо на глазах у восхищенной ребятни. Толстяки в клетчатых шортах (судя по всему, члены Партии) со смехом бросали им деньги. За мостом как раз сейчас должны были состояться страусиные бега; жокеи взгромождались на спины птицам. Вот страусам с голов сдернули колпаки, и почуявшие волю птицы прянули вперед. Причем один из них, сбившись с курса, принялся нарезать круги, а затем под дружное улюлюканье понесся совершенно в другом направлении. Впервые на своей памяти Милена чувствовала себя молодой. Так постепенно они добрались до Раковины.

В комнатке они зажгли свечу и принялись разбирать бумаги Ролфы. Засовывали листы обратно в переплеты, собирали воедино разрозненные части музыкальных партитур. Работали в тишине. Им еще предстояло вместе лечь в постель.

Кровать была небольшой, а на ней должны были уместиться и Милена, и Ролфа, и Пятачок. Когда момент настал, Милена с удивлением обнаружила, насколько все-таки буквально понятие «спать» трактуется применительно к Ролфе. Та просто сняла одежду и нырнула под покрывало. Нырнула и без всяких предисловий захрапела. Милена пристроилась возле, чувствуя в животе тоненькую дрожь.

От Ролфы веяло жаром, как от печки. Для прохлады ступни у нее торчали с той стороны кровати. Храп был поистине драконий: эдакий протяжный рык с прибулькиванием, натужно сипящим присвистом и чем-то напоминающим заливистое конское ржание. Таращась в темноте в потолок, Милена чувствовала, как на лбу у нее выступает мелкая испарина.

– Ролфа. Ну пожалуйста, – наконец тихонько взмолилась она.

– Хэ-хэм. Эм-м, – донеслось в ответ.

Милена, потянувшись, прикрыла ей рот. Храп, на секунду прервавшись, возобновился как ни в чем не бывало. Тогда Милена легонько тронула Ролфу за плечо. Жаркое, как радиатор, оно пикантно щекотнуло ладонь свежеотросшей щетинкой.

Стало понятно и то, чем именно попахивает Пятачок: детским срыгиванием.

Наконец Милена все же заснула, горячечным прерывающимся сном со сновидениями. Снилось, будто бы Ролфа, приникнув, обняла ее всю, и они занялись любовью. Ощущение было такое, словно тебя натирают теплым наждаком. Чувствовалось, как щетинка ласково покалывает щеку и кончики пальцев. Милена очнулась в темноте, с томной радостью полагая, что это происходит на самом деле; но рука нащупала рядом лишь остывшую простыню.

Поблизости раздавалось шипение. Обернувшись, Милена увидела огонек конфорки: Ролфа что-то жарила при его свете, судя по запаху рыбу.

– У тебя блохи, – буркнула Ролфа.

– Еще чего, – заспанным голосом отвечала Милена, поправляя подушку. У людей не может быть блох.

– Да они меня чуть до смерти не заели! – сердито воскликнула Ролфа.

Тут Милена заметила: на постели и вправду что-то шевелилось. Присмотрелась: по подушке сновали клещики.Она села и вгляделась еще внимательней.

– Ой! – дошло до нее. – Ой, это моя иммунная система.

– Какая еще «система»? Дрессировки блох, что ли? – Ролфа, когда сердилась, становилась привередой с замашками аристократки.

– Нет, – пролепетала Милена в тихом отчаянии. Все это лишь безжалостно обнажало то, что у нее в жизни никогда не было физической близости. – У нас они называются мышата.Они убивают блох, всякие грибки и других кожных паразитов. Мышата живут у нас в коже; их специально для нас разработали после потепления климата. Ты для них инородное тело: они принимают тебя за инфекцию.

– Замечательно, – язвительно сказала Ролфа.

– А потом они к тебе привыкают и уже не реагируют. Это всегда так бывает, когда… когда люди становятся любовниками.

«Любовниками?» О-па! Глаза у Милены испуганно распахнулись; она не знала, как отреагирует на все это Ролфа. Но та лишь продолжала готовить.

– Но… Мы же не любовники, так ведь? – робко произнесла Милена после паузы.

– Нет, конечно, – непринужденно ответила Ролфа, оборачиваясь. – Я тут жареные хлебцы с сардинками приготовила. Ты будешь?

– Нет, спасибо, – прошептала Милена. Она сидела в кровати, подперев ладошкой щеку, и смотрела на Ролфу. Нет, ни ее мечтам, ни ее сну – ничему, видимо, не сбыться. Жизнь с Ролфой – это нечто менее романтическое и более конкретное.

– Ну что, вперед, блохи и все остальные, – и Ролфа, усевшись со скрещенными ногами на кровати, принялась уплетать еду. Теперь, наверно, простыня будет полна крошек и пропахнет рыбой… Да ну и пусть.

НАУТРО МИЛЕНА ОТПРАВИЛАСЬ на репетицию. Ролфу она оставила за чтением одной из порванных книжек. Всю дорогу, по лестнице, а затем по залитым утренним солнцем тротуарам, мысль о том, что Ролфа по возвращении будет ждать ее в комнате, наполняла Милену отрадным теплом; как те коробочки с теплыми угольками, которые люди носят для обогрева зимой. С таким настроением даже «Бесплодные усилия любви» играть и то было нипочем.

В пустом репетиционном зале царило какое-то праздничное оживление.

– Милена, ты не представляешь, чтоты пропустила! – воскликнула при встрече одна из фрейлин Принцессы. Обычно они между собой даже не общались.

– Да? Что именно?

– Ох! – Фрейлина даже не знала, с чего начать. – Представляешь, мы больше не занимаемся старой постановкой. Мы теперь работаем над своей, новой!

Вошел режиссер. Вид у него был какой-то взвинченный, глаза лихорадочно поблескивали; нездоров, что ли?

– Так! – бодро крикнул он. – Всем внимание: приступаем к рождению нового,часть вторая. Милена, ты у нас вчера пропустила. Сейчас прогоняем первую сцену с Тупицей. Поехали!

«Так, так, – спешно соображала Милена. – Что в него такое вселилось?» Своего Тупицу она отыгрывала вроде как обычно; но почему-то теперь реплики у нее то и дело сопровождались одобрительным кряканьем остальной труппы.

– Ты улавливаешь, в чем суть? – спросил режиссер.

– Тупица у тебя не тупой, а, наоборот, сообразительный! – подсказал с места Бирон.

«Что с ними? – удивленно подумала Милена. – Им понравился мой Тупица?»

И вдруг голова у нее словно пошла кругом.

«Мне знакомо это чувство, – мелькнула мысль. – Кажется, оно мне известно из детства. Будто открывается что-то новое, но ты еще не осознаешь, что именно, и тебя пронизывает смятение».

Чувство это было непередаваемо странным. Словно Милена стояла в конце некоего длинного темного коридора. А на другом его конце, далеко-далеко, кто-то разговаривал, но отзвуки слов доносились из такой дали и так размывались эхом, что речь никак не удавалось сложить во что-либо связное. Причем человек, вещавший из этой дали, был самой Миленой.

Это был лишь проблеск какой-то глубинной, потаенной памяти. «Я пытаюсь что-то вспомнить», – подумала она.

– Так! – режиссер властно захлопал в ладоши. – Переходим к Армадо и Мотыльку! – Труппа с готовностью метнулась по местам. Милена будто очнулась от сна.

«А ведь я ничего из этого не помню. Совсемничего. Как я была ребенком. Все куда-то делось. Разве что самая малость, из совсем-совсем раннего.

Что-то разрушило мое детство…»

Ход пьесы между тем возобновился.

Без всяких костюмов, в обычной уличной одежде, на сцену вышли Армадо и его юный паж Мотылек.

С первых же слов персонажей Милена поняла: перед глазами у нее совершенно иная постановка.

В традиционной версии, уже давно набившей актерам оскомину, Армадо представал эдаким лукавым и вульгарным хвастуном в шляпе с цветастыми перьями. Под стать ему был и мальчишка Мотылек: такой же лукавый пройдоха, стремящийся во всем походить на своего хозяина.

Этим молодым актерам недоставало тонкости, прочувствованности образа.

У этогоже Мотылька появилась внутренняя чистота, ему снова позволили стать озорным ребенком – искрящимся непосредственностью, танцующим под радостную музыку слов.

– Вам только нужно насвистывать джигу языком и выделывать ногами канарийские коленца… – подзадоривал он, легонько приплясывая на каждом слоге.

Когда он закончил, актерский состав разразился аплодисментами.

– Да это не я, это слова, – словно оправдываясь, говорил паренек-актер. – Они такие бойкие!

Сами того не сознавая, заработались далеко за полдень. Время для всех совершенно перестало быть обузой. Скорее наоборот – некоей волшебной субстанцией, средоточием поэзии и сценического действа. «Ожило, – сознавала Милена. – Спектакль задышал».На ее глазах преображались сцена за сценой.

От Принцессы уже не веяло жеманной надменностью; в образе угадывалась обычная человеческая осмотрительность и некоторая растерянность. Король уже не был непроходимым глупцом – скорее по-простому добрым и спокойным человеком. Впервые за все время начинало вериться, что персонажи действительно полюбят друг друга. Сами актеры, наблюдая игру своих коллег, ерзали от неуемного восторга. «Черт побери, вот это пьеса! – восхищалась про себя Милена. – Прыткая, верткая, все равно что рыба в воде. Вот так, по-видимому, и надо ее играть».

Управились лишь под вечер, и из репетиционной, распахнув двери, высыпали дружной гурьбой. Все вместе, сплоченные, восторженные, обняв своего режиссера кто за плечи, кто за шею, кто за талию.

– Кому нужны все эти Бестии? – радостно недоумевал Бирон. – Да мы сами себе Бестии!

Вот так, всей ватагой, и дошли до Раковины, взволнованно, наперебой выражая друг другу свое восхищение.

– Вы понимаете, что это означает? – как и все, не унималась Милена. – Это ж значит, что мы все пьесы играем не так! А надо вот так!

– Все? Ой! – в притворном ужасе прикрыл себе рот Король.

– Ну, так что ставим следующее? – требовала Милена.

– Да все, что захотим! – отвечал за всех Бирон.

Когда, разбредаясь по комнатам, они щедро чмокали друг дружку в щеку и когда Милена уже молча поднималась по лестнице с несколькими актерами, живущими в той же секции общежития, она поняла, что у нее есть некая новость. Она вызрела в ней как увесистый плод, готовый сорваться с ветки. Вызрела от осознания, что ей есть теперь с кем поделиться всем происшедшим: у нее есть Ролфа.

«Надо же, как разом все сходится», – победно думала она. Жизнь явно расправляла крылья.

КОГДА МИЛЕНА ОТКРЫЛА дверь, в комнате ее дожидался Джекоб. Встав с кровати, он сообщил:

– Кто-то вас выслеживает. Вас с Ролфой.

–  Нюхач, – с довольным видом свесилась у него из-за спины с постели Ролфа. – Наверно, папа фискала нанял.

– Высокий худощавый мужчина, – доложил Джекоб. – Я ему сказал, что никто с таким именем здесь не проживает.

Милена вслушалась в тишину, воцарившуюся в комнате. У Нюхачейесть вирусы, помогающие им выслеживать и вызнавать.

– Они же могут слышать мысли, – прошептала она в испуге.

– Не совсем, – улыбнулся сдержанно Джекоб. – Так, но не совсем.

Воздух словно сделался колючим.

– А как? – негромко спросила Милена. – Джекоб, ты же знаешь?

Тот озарился блаженной улыбкой.

– Мысли можно улавливать.Видеть их. Чувствовать в своей голове. Разобрать их очень непросто. Если ты находишься среди многих людей, мысли путаются. Вы, Милена, должны находиться с людьми.

«Хорошо, что хоть в пьесе участвовать смогу».

– А что, если он застанет меня одну?

Улыбка по-прежнему не сходила у Джекоба с лица.

– Вы – много людей, Милена: вирусы пришли к вам от разных людей. Так пусть же эти люди займутся у вас в голове беседой. Пусть декламируют ваши монологи. Читают книги. Разгадывают кроссворды. Вас никак не отследить. Вы – не один человек, а много.

– А Ролфа? Она тут целыми днями одна.

Джекоб повернулся и, улыбаясь, смерил Ролфу проницательным взором.

– Ролфа-то? У нее голова населена еще гуще.

Похоже, Почтальоны тожеНюхачи. На кого же они все в таком случае работают?

– Нам, наверное, надо бы сменить комнату, – рассудила Милена.

Джекоб солидарно кивнул. Ролфа же лежала на кровати с таким видом, будто происходящее ее совершенно не касается.

Милена отправилась к Сцилле.

– Нам необходимо поменяться жилплощадью, – сообщила она ей.

– Стоп. Суши весла. Зачем? – Выслушав рассказ подруги, заинтригованная Сцилла тут же пришла в движение. – Сейчас же! Не теряя ни минуты, – сказала она. – Съезжаем.

– В новую комнату? – Ролфа, лучась от восторга, подскочила с пола, где успела было устроиться. Теперь она то и дело жизнерадостно стукалась то о дверной косяк, то о подоконник. Кровати, плитки, посуда, ворохи бумаг – все это перекочевало из комнаты в комнату меньше чем за час.

– Пойду куплю всем нам ужин, – деловито засобиралась Сцилла. – Дожидайтесь!

Новая комната оказалась меньше прежней, к тому же из нее не было вида на реку. Волна ажиотажа, нахлынувшего в связи с преследованием и переездом, сменилась у Ролфы скукой и брюзжанием.

– Ну вот, тут вообще места нет, – уставясь перед собой, ворчала она.

– Почему, места вполне достаточно. И все нужное есть.

– А под пианино – нет!

Пианино?

«Ролфа, да сколько же у тебя денег? Хватит ли тебе на еду – на месяц, на два? А у меня, по-твоему, их сколько?»

Милене пришлось пояснить ей, что жизнь теперь пойдет по-иному. Что придется жить скученной и куцей во всех смыслах жизнью людей.

– Мы ютимся в коробчонках, Ролфа, – открывала ей глаза Милена. – На наши заработки у нас высоко не взлетишь и далеко не разбежишься. И роялей у нас нет. В наших комнатах их попросту негде ставить.

– Тогда где же мне играть?

– У нас есть репетиционные залы, в Зверинце.

– Меня же туда не пустят! – Ролфа начала расхаживать из угла в угол.

Милена осознала: что-то непременно должно произойти, причем достаточно быстро. При такой жизни их надолго не хватит. Надо, чтобы что-то произошло с ее музыкой.

– Но ты всегда можешь петь, – напомнила Милена.

– Петь? Гдея могу петь? Если я начну петь здесь, на меня все начнут шикать. А если за мной шпионит Нюхач, я вообще должна сидеть тише воды ниже травы.

Сцилла с обещанным ужином не пришла. Вместо нее пришел Джекоб с сообщением.

– Он в вашей старой комнате, – сказал он. – Тот высокий, худощавый мужчина. И никак не уходит. Сидит на кровати. Сцилла уже на несколько раз, чтобы запутать следы, пропела в уме арии из «Мадам Баттерфляй». Но он эту оперу знает, и ей не удалось сбить его со следа. Я сказал ей: «Сцилла, вас в кафе дожидаются друзья», чтобы у нее был какой-то повод уйти. Она попросила его покинуть помещение, но он лишь покачал головой. Как долго он там пробудет, я не знаю. Но думаю, что он вскоре придет сюда.

Пришлось перебираться снова. На этот раз это было уже не весело, а утомительно. Они обменялись комнатами с приятелем Сциллы – популярным молодым актером, который не преминул превратить переезд в бенефис своей снисходительности и благородства. Милене в отместку расхотелось разыгрывать перед ним сцену благодарности.

Ночь они провели в своем новом, мрачноватого вида убежище. Из страха быть обнаруженными они даже не зажгли свечу. Переговаривались шепотом. Ролфа не переставая расхаживала из угла в угол.