Текст книги "Детский сад"

Автор книги: Джефф Райман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

По приближении к остановке на Милену мелко засеменила стая пауков со смазанными, мультяшными физиономиями злодеев. «Чу-чу, вижу-слышу что хочу. Думаешь, ты меня напугала? – Милена невольно выпятила челюсть под своей удушающей шерстяной маской. – Меня, напугала? Ха!» – Она машинально дернула головой, чтобы стряхнуть ненавистный морок.

Наваждение сгинуло, и она встала в очередь на речное такси. У Милены теперь были заткнуты не только уши, но и ноздри. До нее не сразу дошло, что кто-то окликает ее по имени.

– Милена? Милена!

Обернувшись, она увидела пропеченного солнцем фермера в широкополой шляпе, шортах и подобии бежевой туники. Его резиновые шлепанцы и лодыжки покрывала засохшая серая грязь.

Это был Эл. Эл-Нюхач. С корзиной пожухших листьев кориандра.

– Боже мой, это что же с тобой такое? – встревоженно изумился он и, взяв ее за руку, отвел в сторону от пузырящейся мыслями людской толчеи.

Милена догадывалась, в каком обличии она сейчас перед ним предстает: престранного вида, нервически дергающаяся особа – с зеркальными, как у ящерицы, глазами, с ватными тампонами в ушах и носу, да еще и с жуткими видениями в мозгу, которые, по ее мнению, на нее кто-то насылает.

В относительной тишине Милена попыталась сосредоточиться и посылать четкие мыслительные импульсы.

«Я разозлила одну женщину, – сообщала она без слов. – Эта женщина – крупный специалист по голограммам. Она пыталась выжечь мне глаза. Поэтому я ношу эти зеркала. И теперь – куда бы я ни шла – стоит мне очутиться одной, как она тут же начинает насылать на меня всякие мерзкие образины».

Одновременно с этим Милена отдалялась от остановки, увлекая за собой Эла, чтобы он мог четче вглядеться в ее мысли.

«Я раскрываю тебе это потому, что ты Нюхач и можешь видеть то, что вижу я».

Эл явно взволновался и остановил Милену, тронув за рукав. Тогда она показала ему все без утайки: и бычью тушу у себя в гостиной, и мушиный рой, и вспышки света на сетчатке, и увиденное только что.

– Теперь ты мне веришь? Что ты думаешь обо всем этом? – спросила она вслух для того, чтобы и он ответил ей словами.

Какое-то время Эл стоял, невольно открыв рот, после чего произнес, тщательно подбирая слова:

– Мне кажется… что ты сама это все выдумываешь.

Милена понимала, что это значит. Хотя чего же еще ожидать? Ей и самой все это кажется бредом.

– Что ж. Прекрасно, – тускло сказала она и зашагала обратно к остановке, глядя себе под ноги. Воняющие тухлятиной туфли щерились сейчас на нее рыбьими мордами. Толстые губы при этом были в алой помаде, а глаза с искусственными ресницами кокетливо подведены косметикой.

«Вот! Видишь, вот?! – Она метнула импульс мысли Нюхачу, рывком разворачиваясь, чтобы показать ему туфли. – Мои туфли! Она сейчас изобразила на них рыбьи хари! Ты видел, а? Вот буквально сию секунду, на свету! Это все правда, правда!»

Тот лишь скорбно на нее смотрел. Нет, ничего он не видел. С саднящей болью разочарования Милена повернулась и побрела в толпу. Народ пришел в движение: стал слышен звук мотора. Все потянулись на береговой откос за своей поклажей. Милена стояла в очереди; Эл подошел и остановился рядом с ней.

«Ты, конечно же, толком ничего не можешь сказать? – горько спросила она его. – Ты сканируешь лишь мои воспоминания, которые могут тебе казаться безумными или не безумными. И сказать можешь лишь то, что я все это себе представляю. Тогда скажи мне, – внятно подумала Милена, – что произошло с тобой, с твоим даром?»

Эл с растерянной улыбкой развел руками: дескать, в такой толпе ничего не разобрать.

– И давно ты выращиваешь кориандр? – вслух спросила она.

Подъехало речное такси – плоская округлая посудина с малюсеньким движком.

– Швартовки не будет! Швартовки нет! – выкрикивал с палубы мальчуган-помощник. – Просим всех к борту добираться вброд!

Народ, закатав штаны (у кого они были), ринулся в глинистую, кишащую шистосомами воду. Нюхач Эл, осторожно оглядевшись, сквозь зубы нроцедил:

– Меня преследуют.

Милена не расслышала, что он сказал, и, рискнув вынуть из уха один тампон, наклонила к нему голову.

– С той поры как началось все это пение,они теперь отслеживают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к суррогатным вирусам, – рассказывал Эл, стараясь как можно меньше шевелить губами и не смотреть в сторону Милены. – За нами теперь шпионят соглядатаи. Мне теперь, чтобы как-то укрыться, надо все время находиться среди людей. Как ты в свое время пряталась от меня.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала Милена.

Он устало закрыл глаза.

– Они хотят меня стереть, – выговорил он. – Они всех сейчас стирают.

– Ну пожалуйста!

Эл лишь покачал головой. В глазах у него стоял плохо скрытый страх.

– Я сейчас даже головы поднять не могу.

Милена, прикрыв глаза, кивнула и слегка стиснула Элу локоть: «Я все понимаю». Рука у нее при этом дрожала. «Вид у меня сейчас просто безумный, – подумала она, пытаясь мимоходом пригладить себе волосы. – Я сегодня даже забыла причесаться».

Эл по-прежнему смотрел на нее глазами, полными жалостливого сочувствия. «Неужели у меня и впрямь такой скверный вид?» – невольно подумала Милена. Стянув свои смердящие новые туфли, она вместе со всеми побрела к лодке.

Ступать по илистому дну было не столько трудно, сколько противно. Иммунная система выслала целую армию мышат, которые сновали по ее ногам. Вода по консистенции напоминала разогретый суп, а дно – кашу, сквозь которую торчали скользкие коренья и ветки. Кое-как прополоскав туфли, Милена, а следом и Эл по веревочной лестнице взобрались на борт посудины. Такси было явно перегружено, все стояли спина к спине, живот к животу. Милена оказалась стиснута между двумя потными спинами, упираясь в одну из них лицом. Не было слышно даже разговоров. Такси отвалило от берега, увозя потную, пахнущую болотной грязью ораву – в том числе и нескольких «зайцев», зависших за бортом на веревочной лестнице.

ТАКСИ С ПЫХТЕНЬЕМ проходило шлюзы. Ворота были открыты, обнажая сухую серую древесину стен. Деревянные балясины ссохлись настолько, что между ними появились зазоры. Болото и Яма находились теперь на одном уровне.

Наконец показалась коралловая набережная. Высокая лестница отбрасывала прохладную, благословенную тень. Попавшие под ее сень пассажиры поднимались по ступеням нарочито не спеша, шаг за шагом, всеми порами вбирая прохладу.

– Хочешь, поехали дальше вместе. Я заплачу, – предложила Милена, пока они стояли в очереди на высадку. Она собиралась нанять лодку, но одной ехать не хотелось: тогда пришлось бы остаться наедине с Троун.

Эл в ответ покачал головой.

– Фермеры не ездят вместе с членами Партии, – сказал он. Да, это безусловно привлекло бы внимание, а то и вызвало бы вопросы. Эл демонстративно втянул голову в плечи: мол, мне сейчас надо держаться тише воды ниже травы.

Милена понимающе кивнула. На пристани она нашла свободную лодку и, зайдя в нее, оглянулась на ступени лестницы. Эл уже успел смешаться с толпой таких же, как он, фермеров. Однако, когда лодочник выгребал на середину обмелевшей реки, она его все же заметила: вон он, на берегу, стоит и провожает ее взглядом – тяжелым и тревожным.

«Если б только пошел дождь, – тоскливо думала Милена. – Если б он пошел, образы начали бы преломляться, и все бы раскрылось». Милена поглядела на маленькую корзинку у себя в руке. «Тем не менее со мной моя фляжка, – подумала она, как солдат думает о последнем патроне. – Так что при случае успею плеснуть». Она направлялась в Зверинец, уже привычно напрягаясь в предчувствии того, через что ей сейчас придется пройти.

ОТ МИЛЕНЫ НЕ УКРЫЛОСЬ, как малолетки за столами шикнули друг на дружку и заговорщицки притихли, стоило ей войти в вестибюль.

«Мартышки, – с усталой снисходительностью подумала она. – Да-да, вот и она, сумасшедшая мадам. Потешайтесь, обезьянки».

Стараясь говорить нормальным голосом, она представилась и спросила, были ли какие-нибудь сообщения. При этом напряжение словно сочилось у нее из-под кожи, наполняя воздух вибрацией. Одна из девчушек что-то сказала, но из-за затычек в ушах Милена не расслышала и попросила повторить.

Удаляясь, она чувствовала на себе их взгляды. Возможно, они сейчас корчили рожи у нее за спиной и втихомолку пересмеивались. Было так неловко, что Милена вдобавок чуть не споткнулась.

По коридору она прошла в репетиционный зал. На пути ей то и дело попадались отделенные от тела руки, строящие самые разные фигуры из пальцев, унизанных коралловыми перстнями.

«Надо держаться, и все тут, – внушала себе Милена. – Держаться, пока Троун не потеряет терпение, не выдаст себя. Или пока меня не отправят в космос».

В репетиционном зале в полном составе дожидалась актерская труппа. Сейчас как раз делалась запись начальных эпизодов, фрагментов из первой Песни. Актеры должны были исполнять игровые моменты, а Милена – проецировать, создавать атмосферу дантовского леса. Впоследствии его будут транслировать из космоса, а изображения вырастут до размеров континента.

Работа не шла.

Во-первых, Милена опять опоздала. Она теперь всегда опаздывала. «Рано я даже высовываться из дома не могу, – оправдываясь перед собой, говорила она. – Не хватало мне еще всю дорогу, пока никого рядом нет, находиться наедине со всем этим кошмаром; я этого просто не вынесу. Поэтому вам остается лишь ждать. Жаль, конечно, но поскольку вы – расскажи я обо всем, что со мной творится, – все равно не поверите, что ж, терпите».

За очередное опоздание Милена не извинилась.

«Все равно ведь подумаете, что я сумасшедшая».

Это так или иначе читалось на удрученных лицах коллег, относящихся к ее выходкам с плохо скрытой обидой. Сидящие с постными лицами Сцилла с Питерполом наверняка считали ее изменницей. Толл Баррет, откинувшийся на стуле, на нее даже не взглянул. Сам по профессии режиссер, он помогал с созданием голограмм. Милена, сделав пару вращательных движений шеей, поставила возле себя на стул корзинку.

– Доброе утро, Милена! – нарочито громко поздоровалась Сцилла. Подчеркнутая вежливость выглядела как упрек.

«Круто», – подумала Милена с безотчетным раздражением и рассеянно ответила:

– Привет.

Следующую фразу она произнесла, лишь собравшись с духом:

– Толл. Еще раз тебя попрошу: следи, пожалуйста, чтобы в куб снаружи не просачивалось искажение, ладно?

– Ну ладно, – хмыкнул тот, по-прежнему не глядя в ее сторону.

– А то у нас что-то постоянно искажает фокусировку.

Известно что: Троун старается.

– Н-да, что-то последнее время действительно до нормы не дотягивает, – с немного растерянной усмешкой согласился Толл.

– Не просто не дотягивает, а никуда не годится, – безжалостно поправила Милена.

Он небось думает, что я к нему просто придираюсь. А что я могу сделать? Пусть думает.

– Так, – крутнув в очередной раз шеей, вспомнила она об остальных. Мозги на какой-то момент словно перемкнуло.

«Ч-черт, а на чем мы вчера вообще остановились? – На нервозность вирусы реагировали тем, что тоже становились дергаными и неуправляемыми. – Даже не помню, какую мы делали сцену. Невозможно работать».

Получается, Троун справлялась со своей задачей.

– Сцилла, а на чем мы вчера остановились?

Она попыталась спросить как можно непринужденней и дружелюбнее, но вышло как-то капризно и плаксиво.

– «Был ранний час», – протянула Сцилла с тягостным вздохом, демонстрирующим, что она уже не рада, что связалась с постановкой.

– Э-э… Это твоя такая реплика, что ли?

Милену била дрожь, отчего сжатые кулаки ходили ходуном, словно встряхивали игральные кости.

– Милена, мы же еще не дошли до того места, где я вступаю. Сначала входит Вергилий, потом уже идет пение. Ты что, не помнишь, что я играю Вергилия?

За самим рассказчиком значилось всего тридцать семь реплик, и то лишь для усиления визуального эффекта, фоном к музыке. Остальное – пение. А несчастные актеры до сих пор еще и рта не раскрыли; все поглощала эта бессмысленная возня со вступлением, живое дополнение к декорациям. Как будто больше не на что время убить. У людей время транжирится попусту, вот и все.

«Я справлюсь, все равно справлюсь», – с упорством думала Милена-режиссер. Потянувшись через Толла, она подрегулировала шкалу настройки, нажала нужные кнопки, после чего закрыла глаза. Свет зала поступал в мозг для Преобразования, и Милена даже с закрытыми глазами разглядела, как Сцилла с Питерполом переглянулись и со значением покачали головами.

– Тебе же будет легче, гораздо легче, если ты повытаскиваешь эти штуковины из глаз, – сказал Толл Баррет, имея в виду контактные линзы.

– Не могу, Толл, – отозвалась Милена. – И объяснить, почему не могу, тоже не могу.

Работать ей приходилось с закрытыми глазами. Иначе, чтобы уклоняться от помех, она была бы вынуждена постоянно дергаться из стороны в сторону. «Все равно справлюсь. Все равно получится». Милена уже приноровилась работать с закрытыми глазами.

Нагнетаемые разумом, созидались образы. Они у нее уже вполне сложились. Ей виделась темная чащоба с отполированными мертвыми сучьями, когтисто изогнутыми голыми ветвями. Едва ли не физически ощущалась почва, обильно удобренная веками естественного гниения за счет бесчисленных наслоений упавшей листвы и коры. А за ветвями уже проглядывала влекущая даль с крутыми вулканическими склонами на горизонте. И уже дышал, волной колыша темную листву, предрассветный ветерок. Воздух, обтекая валуны, поднимался по высоким склонам к облакам и гнал их, степенно открывая пока еще бледную панораму зарождающегося рассвета. Он возвещал конец жуткой ночи, проведенной заблудшим путником в сумрачном лесу. «Представь, – внушала себе Милена, – что и твои тяготы когда-нибудь закончатся».

Навстречу вышла рысь – гибкая, с контрастными пятнами на шкуре и лукавой улыбкой Чеширского кота. Музыка преобразовывала слова в звуки:

 
Она, кружа, мне преграждала высь,
И я не раз на крутизне опасной
Возвратным следом помышлял спастись…
 

– Гм, – подал голос Толл Баррет. – Рысь как-то очень уж на человека похожа. Может, поубавить сходства? Хотя смотри, тебе видней.

– Хорошо, давай убавим, – согласилась Милена, слегка меняя облик животного.

Устало заковылял по воображаемому склону Питерпол, обыкновенный парень в обычной одежде. Солнце понемногу скрадывало своим светом гаснущие утренние звезды. Милена перенесла образ на пейзаж. Путник передвигался по земле, а рядом с ним гибко кружила рысь, к которой готовился присоединиться лев.

Толл Баррет тронул Милену за руку.

– Милена, посмотри, что ты делаешь.

Та открыла глаза. Лапы у льва, ее прекрасного благородного льва, были нелепо и криво обведены жирными световыми контурами, как будто их нарисовал ребенок. Она зажмурилась; умозрительный образ был в полном порядке. «Да что же это такое! Этого не должно быть! Черт, черт, черт!!!»

Милена опомнилась лишь тогда, когда уже трижды грохнула кулаком по пульту. Толл, Питерпол и Сцилла смотрели на нее с тихим ужасом.

Троун все же изыскала способ ее уничтожить. И как легко, как технично! Настраиваясь в резонанс, она просто-напросто посылала свои намеренно искаженные, дилетантские поправки прямо в голограмму. Причем в самом нужном месте. А кто еще мог такое сделать? И кто поверит, что это делает не сама Милена?

– Может, прервемся? – предложил Толл.

Милена снова открыла глаза. А значит, ей теперь опять надо было крутить шеей, дергаться, раскачиваться, как страдающему аутизмом ребенку.

У Сциллы вид был такой, что не передать словами. Нервно крутя на пальцах кольца, она решительным шагом подошла к пульту и, облокотясь на консоль, посмотрела Милене в глаза. Точнее, попыталась взглянуть: зрачков за зеркальными линзами все равно не было видно.

– Милена! Тебе самой все это еще не надоело?

– Нет, – ответила Милена сухо.

– Это огромный по масштабам проект, и он требует профессионального подхода. Если ты не справляешься, то так и скажи. Ты уже сделала все, что могла, но, как видишь, ничего не вышло. – Толл Баррет был менее дипломатичен.

Питерпол уже страдал певческим недугом и потому говорить ничего не стал – уж лучше молчать, чем заикаться и выглядеть посмешищем. Тем не менее глаза у него ясно выражали все, что он сейчас думал.

Милена помолчала, устало смежив веки.

– Попробуем еще раз, – выдавила она с окаменелым лицом. «Сдаться? Ну уж нет». Все тяжело вздохнули.

– Всем привет! – послышался знакомый голос. – Как тут у вас, все нормально?

Голос был натянутым, как готовая лопнуть скрипичная струна. И точно так же все подобралось и натянулось внутри Милены. Затылок словно иголками закололо. Открыв глаза, она обернулась.

В комнате стояла Троун. Цветастая накидка не могла скрыть резких изменений в ее лице. Ввалившиеся глаза, скривившийся рот. Она силилась выдавить улыбку, но натянутые жилы на шее словно тянули губы книзу. Колтуном свалялись неделями не чесанные лохмы, торчащие в стороны или лезущие в глаза. Вот оно, ее истинное обличие. Тоже, видимо, несладко приходится – все это вытворять. Милена лишилась дара речи.

– Ничего, если я тут чуточку посижу, посмотрю? – попросилась Троун. – Думала, заскочу на минутку, гляну, как они там. Вы, наверно, уже все почти закончили. Давно ведь уже работаете. Месяца два, а то и больше?

Милена молчала. Молчали все.

– Ну давай, – пожал наконец плечами Толл Баррет. – Посмотри. Заодно, может, что подскажешь.

Опять гора, путь из леса, рысь, лев, величественная музыка Ролфы – все настолько опостылевшее от бесконечных неудачных прогонов, что уже и не в радость. О, а вот и она: нелепая световая раскраска у льва вокруг лап. И звезды наверху какие-то смазанные.

– Ты не на композицию смотри, – обратилась Милена к Толлу. – Ты на нее смотри, на Троун. Смотри, не отрывайся.

Толл обернулся. Милена скрытно тянулась в корзинку за фляжкой.

– М-м-м, – протянула Троун слегка разочарованно и вместе с тем участливо, – что-то малость не так. Надо будет как-нибудь к вам подойти, подретушировать.

Она сидела, печально округлив глаза.

– Смотри, смотри на нее, Толл, – как завороженная шептала Милена, дрожащей рукой наливая в стаканчик воду.

«Сейчас плесну в голограмму водой, она исказится, и сразу все раскроется. Воду жалко: такой дефицит».

Прихлебывая из стаканчика, Милена не сводила взгляд с Троун. Вот оно, ее изнуренное лицо с колтуном волос. Каждый волосок различим – вон как вся растрепалась, – и морщинки у рта не плавают, а будто впечатаны в кожу.

«А если это не голограмма? Что, если это действительно сама Троун? Сейчас плесну в нее, капли покатятся по морде, и все подумают, что я действительно рехнулась».

Милена буквально зондировала Троун взглядом в поисках малейшего изъяна, какого-нибудь неброского светового дефекта. Нет, картина безукоризненная. Даже вмятина есть на кресле.

«Она реальная, – решила Милена. – Она на самом деле здесь. Кто же тогда за нее сейчас создает голограммы? И создает ли вообще?

А может, дело просто во мне? Может, я действительно тронулась?»

Руки у Милены вдруг словно окаменели – настолько, что она не могла ими пошевелить.

«Видимо, разум обратился против меня. И, как видно, именно он выдает эти жуткие образы. Если оно так, то первый шаг к выздоровлению – все это признать. Признать, что разум меня покинул».

– Все эти изъяны добавлены искусственно, – раздался голос, заставивший всех вздрогнуть. – Это намеренная порча, саботаж.

Милена обернулась. Там, в дверях, стоял Эл. Нюхач Эл.

– Что ты здесь делаешь? – негодующе вскинулась Сцилла. Она хорошо помнила ту давнюю историю, которую не могла ему простить. – Здесь репетиция, запись! А ну вон отсюда, фискал! Скользи, Нюхач паскудный!

– Да, я Нюхач, – невозмутимо сказал Эл. – И читаю мысли. Преображение – это мысль, так что я считываю и ее. А потому утверждаю: все эти огрехи наложены искусственно. И так же, читая мысли, я знаю, кто именно их делает: Троун Маккартни.

Все замерли. Троун тоже сидела неподвижно, с затаенной улыбкой.

– Она преследует Милену, насылает на нее всякий морок в виде голограмм, причем на редкость гадких. Все это она пытается проецировать Милене непосредственно на сетчатку. С тем чтобы та света белого не видела. Потому Милена вынуждена носить зеркала, или как вы их там называете.

– Что?! – вскрикнула Сцилла. – Милена, это правда?

Та лишь безмолвно кивнула.

– Если она действительно все это делает, как же она одновременно умудряется здесь сидеть? – недоуменно спросил Толл Баррет.

– Где, здесь? – переспросил Нюхач. – Здесь никого нет. Это просто образ, зеркальный образ. Она смотрится в зеркало и посылает образ сюда к нам.

– А кто из васна такое способен? – воскликнула Троун, вставая и проворачиваясь на месте. Вышло так гладко, что появились даже вмятины от ног на ковре – совершенно достоверные, с углублениями, без всякой световой подкладки.

– Ну что, кто может сделать голограмму круче? – повторила она с вызовом и тут расплакалась. Все застыли на месте и смотрели на нее, распахнув глаза: Сцилла, звуковик, Толл с Питерполом.

– Ну почему, почему вы все меня отвергаете? – кричала она. – Почему все меня всегда отвергают?

Милена внезапно окрепшей рукой начала поднимать вверх свой стаканчик.

– Вы даже не представляете, что я могла бы сделать для «Комедии»! – заклинала Троун. – Я бы вам таких ангелов понаделала, такие небеса, что вообще не отличишь! И музыку обалденную, и землю!

– А заодно и ад, в который бы нас всех упекла, – сказала Милена и плеснула водой.

Троун на мгновение преломилась, рассеялась. Части лица разлетелась брызгами по воздуху.

– Бож-же мой, – выдохнул Толл Баррет.

У Милены по лицу текли слезы.

– Вот тебе мои кошмары! – Она как будто выплескивала не воду, а горькую, полную ненависти желчь. С каждым новым плеском часть Троун размазывалась по стенке и стекала каплями вниз. – Вот – когда я хочу спать, а ты насылаешь галлюцинации!

И еще и еще, хлестко как бичом.

– Она жжет мне глаза голограммами! Разбрасывает внутренности по полу! Лезет в нос, в уши!

Троун стояла перед ней и пускала слезы, скрестив руки с благочестивым видом великомученицы.

Толл бережно обнял Милену, которая содрогалась от рыданий. Стаканчик выпал у нее из рук, оставив мокрый след на толстых байковых штанах.

– Слава, слава богу, – твердила она, сглатывая слезы и облегченно вдыхая воздух свободными от тампонов ноздрями. «Всё, теперь все видели. Теперь все всё знают». И она не безумная, нет. Сцилла ласково гладила ей волосы. Троун, помаячив еще какое-то время, беззвучно сгинула.

Сцилла осталась с Миленой, а Толл с Питерполом поспешили к Мильтону и все ему рассказали. Что было потом, Милена точно не знала. К Троун в комнату нагрянули с обыском и изъяли все оборудование. Правда, саму Троун не застали – она успела скрыться, прихватив с собой портативный Преобразователь. Путь в Зверинец ей отныне был заказан; при поимке ее немедленно надлежало пропустить через Считывание и зачистить до основания.

В наступившей суматохе Нюхач успел ускользнуть и, видимо, принял новое обличие.

А Сциллу с Миленой от веселой, самозабвенной болтовни неожиданно отвлекло смутно знакомое постукивание по крыше и подоконнику.

– Это же… дождь! – со счастливым смехом воскликнула Сцилла. – Милена, дождь!

Вместе они выбежали на бетонные тротуары, куда с темно-сизого от туч неба падали капли размером с воробьиное яйцо. Люди выбегали из зданий и, смеясь, протягивали руки к небесам, позволяя теплым дождевым струям насквозь промочить одежду. Сами собой возникали непроизвольные хороводы, а над городом стояло дружное пение – тут были и «Музыка на воде» Генделя, и битловский «Rain», и вообще все подряд. Танцевали и Питерпол, и Толл Баррет, а Темза от дождя была рябой и шершавой на вид, и ручейки бежали по иссохшейся, испещренной трещинами глинистой корке русла.

А рядом с ними, почти неразличимый под серым небом, ненадолго возник смутный образ, подпевающий неверным, срывающимся голосом.

Троун по-прежнему пыталась влиться в хор.

НИТИ ГРАВИТАЦИИ ТЯНУЛИСЬ до самой альфы Центавра. Милена ощущала ее у себя в голове и чувствовала, как силы притяжения тянут ее и саму Землю книзу.

– Выйти замуж за него – неплохая идея, – говорил Ангел Боб. Он ощущался у Милены в голове отзвуком мысли. – Тебе нужна защита, Милена.

«Защита? – хотела спросить она. – От кого?»

Но тут вспомнилась Троун.

От Боба ей передавался сквозящий образ потери, ощущение пустоты.

– У тебя ведь Неправильная Морфология, – напомнил он.

– Они меня знают как облупленную. Почему же меня не считали?

– Ты им нужна, – отвечал Боб.

Правда же, странно: звезды все так же красивы и притягательны. Вот так, наверно, и в концлагерях двадцатого века узники смотрели в ночное небо и думали: как странно, что на свете все еще существуют звезды и красота.

– Но зачем я им?

– О-о, – протянул Боб. – У них есть проект еще безрассуднее, чем этот. И им для него нужен исполнитель. Тот, кто мог бы отливать в форму свет. Консенсусу наскучило одиночество. Он задумал тянуться дальше, в поисках внешних сношений.

Вместо объяснения Ангел Боб загрузил ей концепцию в целом: ее образ, масштаб, функции. Он снова представил ей диаграмму. Показал Ангелов, движущихся по линиям, ветвящимся от крохотной Земли, крохотного Солнца. В каком бы количестве они ни рассылались, они в итоге веером рассеивались в бесконечность. И двигались при этом отнюдь не параллельно. Линии расходились в разные стороны. Траектории исследования, начинающиеся от Земли, в конце концов расходились в пространство настолько, что между ними умещались целые планетные системы, целые галактики.

Вселенная была чересчур обширна для заполнения, сколько бы Ангелов ни скользило по межзвездным линиям. Консенсусу хотелось не просто исследовать.

Ему хотелось взывать.

Где-то во Вселенной, возможно, находилась как минимум еще одна сознательная сущность, также устремляющаяся наружу, в пространство. Если бы они, двигаясь навстречу по линиям гравитации, наконец встретились, то могли бы обогатить друг друга взаимным обретением той части Вселенной, которая ими уже исследована и постигнута по отдельности.

Поэтому Консенсус собирался воззвать к тому, другому, встречномусвоему собрату.

«Так это они не ради Данте стараются, – поняла Милена, – и не ради музыки или чего-то там еще. Им нужно просто отшлифовать технику. Выдрессировать меня».

Милена осознала это; она ощутила реальность силы, гнет которой теперь постоянно чувствовала. «Я всегда это знала. Знала, что я для них марионетка на ниточках, которую они могут заставить плясать когда заблагорассудится. Так чего же я удивляюсь? Я что, всерьез полагала, будто я особая, богом целованная, нимбом осененная? И что Консенсусу так уж приглянулась сама музыка?»

– Ну чего уж ты так, – словно оправдываясь, пробормотал Ангел Боб. – Музыка им понравилась. И сама «Комедия», раз уж ее ставить собрались. Значит, она им тоже нужна.

Теперь концепция отложилась в голове у Милены полностью. Консенсус хочет найти себе пару. Повстречать еще одну сущность, подобную себе. Он свято верит, что где-то среди бесчисленных звездных россыпей обитает еще один разум. И что разум этот непременно подобен ему самому.

Поэтому он хочет распространить зов по космосу. Зов этот понесется быстрее, чем Ангелы, но примет при этом форму света, равномерно распределяющегося по Вселенной.

Консенсус желает создать некий искусственный астрономический артефакт.

Предположительно, это будет голограмма размером в четыре световых года.

Она будет иметь форму человеческого лица. Точнее, не одного лица, а четырех. Они сейчас представали перед внутренним взором Милены.

Вся четверка: Чао Ли Сунь, Маркс, Ленин и Мао. И все четверо безмолвно артикулируют в тишине фразы:

 
Один и один —
получается два.
Два и два —
будет четыре.
 

Синхронные движения ртов будут методично называть числа, слагая некий повторяющийся из раза в раз математический код, который неизбежно натолкнет тот дальний разум на мысль: «Ага, это неспроста. Здесь явно какой-то сигнал. Надо присмотреться».

В истории были прецеденты подобной мегаломании. Тысячелетний рейх, вожди которого считали, что о нации надо судить по размерам ее зданий – а судили потом по масштабам руин, которые они после себя оставили. Безумный монументализм. Озимандия, царь царей [27]27
  «Озимандия, царь царей» – надпись на найденном в Египте обломке гигантской статуи. Образ часто использонался в литературе, например Перси Биши Шелли, Робертом Силвербергом и др.


[Закрыть].

– Да, попахивает гигантоманией, – согласился у нее в голове Ангел Боб, – возможно, немного напыщенно. Прототип – гора Рашмор [28]28
  Мемориал горы Рашмор, штат Южная Дакота, – монумент с высеченными в скале изображениями четырех президентов.


[Закрыть]. Если у тебя есть на этот счет какие-то свои мысли, девочка, они будут чертовски рады. Просто чертовски.

«Да неужели? Так же чертовски рады, как “Комедии”? Оказывается, она для них просто способ опробовать гравитационные линзы с Преобразователем, а также все эти приемы со светом и звуком. Уж лучше б они наняли Троун».

– Что ты, что ты, солнышко! Не надо так расстраиваться и ругаться, – чутко заворковал Боб. – Троун нельзя доверять. У нее дикие манеры, разные выкрутасы и выходки, она всегда все делает наперекор. Нам нужен был кто-нибудь такой, чтобы все делал, как попросят. Вроде тебя. Вот мы и дожидались, пока она тебя обучит, чтобы ты потом сама за все взялась, поднабравшись у нее опыта.

Милена лишь тихо подумала: «Господи. О небо, о звезды! А ведь Троун была права!»

« Тебя небось за этим сюда и заслали? Подглядеть, что я тут делаю, и затем применить с пользой для Консенсуса?»

«Да, Троун. Но от меня это скрывали. Я позволяла им себя использовать, Троун. Позволила использовать себя для того, чтобы они уничтожили тебя моими руками».

Милену охватила ярость.

– Но зачем вы оставили меня такой, какая я есть? – гневно спросила она. – Моя независимость вам не нужна; почему же вы не уничтожили меня так же, как вы уничтожаете, уродуете всех остальных? Почему было не считать, не стереть меня, не превратить в куклу, которая ни о чем не догадывается? Не приспособить, в конце концов, Троун? Зачем было вовлекать во все это именно меня?

– Потому, – вздохнул Боб разом и в линиях гравитации, и в ее сознании, – что мы обнаружили: вирус разрушает талант. Взять ту же Ролфу. – «Та-ак, интересно!» – Ее пример нас полностью убедил. Вот мы ее взяли, считали. Ролфу, этот талантище! И все, мы ее тем самым погубили. А вот ты ее любишь, и это тебя, милая, подстегивает и не дает тебе закиснуть, и вообще ты такое из-за этого выдаешь, что только диву даешься. Кто б только мог подумать! И что, нам теперь еще и этопогубить? Черта с два!

– Так моя любовь к Ролфе нужна вам потому, что у меня из-за этого работа лучше получается?

– Ну, не только поэтому.

Боб явил ей дождь из цветов, из двадцати двух миллиардов роз.

– Консенсусу нужен тот, кто мыслит в подобных масштабах. Кому вообще такое приходит в голову. И он тоже хочет путешествовать. А ты ему понадобишься, нести его образ.