355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джефф Райман » Детский сад » Текст книги (страница 22)
Детский сад
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 16:16

Текст книги "Детский сад"


Автор книги: Джефф Райман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Глава тринадцатая
Снова Земля (Чудеса, да и только)

МАЙК СТОУН БЫЛ БЕЗ ПАМЯТИ ВЛЮБЛЕН, а вместе с ним, соответственно, был влюблен и «Христов Воин». Корабль представлял собой настоящие кущи. Стены покрывали мхи и папоротники, откуда произрастали и кедр, и лавр, и миниатюрная пальма, и остролист – вперемешку, вопреки всем законам природы. Из пола росли трава и плющ, вившийся вокруг опоры кресла Милены. И что еще чудеснее, теперь здесь были птицы. Они шуршали в листве, а иногда и пели – крупные американские малиновки и краснокрылые дрозды, крохотные английские вьюрки и зяблики. Были и другие птицы, Милене неизвестные.

Птицы Чехословакии.

Милена беспрестанно проигрывала в уме первую сцену «Комедии». Цветов она не замечала, ей сейчас было не до них. Она пыталась изыскать способ, который заставил бы первую сцену работать.

Первые пробные сцены были уже спроецированы. Одному полушарию Земли уже выпало в течение пятнадцати минут лицезреть дантовский лес – среди облаков, над горами. Терминалы с Земли доложили, что шоу пользуется небывалым успехом. Преобразование срабатывало даже в поистине астрономическом масштабе. Но Милену то, что она видела, не устраивало. Она считала, что лучше всего дантовская аллегория раскроется, если образность сохранится простой и четкой – даже буквальной. Ей нравилось представлять дантовский лес: мертвые сучья, отблески лунного света на извилистых пятнах стволов там, где отходит кора. Мягкая зеленая подстилка лишайника на наростах обломанных ветвей. Скрытное шевеленье в темноте, чьи-то крохотные настороженные глазки.

Для этого необходимо было представлять все стороны объекта. Милена убедилась, что ей это по силам. Каждая сторона всплывала в мозгу как бы обособленно, а затем разом фокусировалась в единый фрагмент пространства. Образ выстраивался фокус за фокусом. Плавающие образы вызывали у нее ассоциацию с картиной кубиста. «Кубизм для кубирования», – пришло ей в голову забавное, но в общем-то меткое определение. Пикассо, скажем, просто рисовал то, что видит. Так что процесс Преобразования – создания голограмм – не зря назывался кубированием.

Лес, который она создавала, был красивым, но не зловещим. Даже в темноте он смотрелся как сад. Дантовский лес представал символом падения человеческой души. В ее трактовке это была ужасная участь, которой подвергается, в сущности, красивый лес.

А символизм был здесь ни к чему. Суфлеры-вирусы уже и без того знали, что означает этот лес, и сами снабжали зрителя соответствующими ссылками. «Вот Данте пробирается по лесу, – подсказывали они, – “свою земную жизнь пройдя наполовину”. Вспомним Исайю, 38:10: “Я сказал себе – в преполовение дней моих должен я идти во врата преисподней”». Но и на этом вирусы не остановятся – припомнят еще и «Энеиду» Вергилия, с ее лесными сценами. Им будет известно, что озеро сердца здесь – это некий сосуд, где у человека кроется страх. Данте продвигается с трудом, волоча за собой вериги греха – соблазн и желание.

Проблема состояла именно в этом ненужном символизме. Ролфа это знала, и потому решила все слова повествования вынести за скобки, то есть не пропевать.

Иначе хор превратится в суфлера, лишь комментирующего то, что и так видят зрители.

Не складывалось также с самим Данте – то есть с персонажем по имени Данте. Поначалу на его роль Милена отобрала одного из своих Крошек, Питерпола – дюжего парня, уверенно топающего на кряжистых мужских ногах, – эдакий «человек из народа». Однако достаточно быстро прояснилось, что «человеком из народа» Данте ни в коем случае не был. На всех рисунках и гравюрах он представал человеком-сполохом, с острыми как кинжалы глазами, носом и подбородком, – политическая фигура той злодейской, убийственной эпохи. Вот он, истинный его образ. Питерпола, вежливо извинившись, с роли пришлось снять.

В уме Милена по-прежнему будто прокручивала запись.

Так, теперь животные. Они тоже были полны символизма. Милена при виде их затосковала. Лев, рысь, волчица с тяжелыми сосцами – чудесные звери. И не нужно придавать им никакого людского коварства. Лев вовсе не склонен к убийству, волчица – вовсе не воплощение алчности. Милена остановила запись, пытаясь вообразить их по-новому, с человеческими лицами.

Стоило сознанию чуть расслабиться, как звери совершенно непроизвольно отрастили себе лица Троун Маккартни. Разум Милены с содроганием выскочил прочь из фокуса, из «Комедии». Музыка Ролфы продолжала между тем негромко звучать. Она была пока единственной частью оперы, работающей безотказно.

Милена подняла голову. Рядом стоял Майк Стоун, держа на отлете скрипку, словно предлагая ее Милене.

– Милена, а как насчет музыки? – тактично спросил он.

– Почему бы и нет? – не стала, к удивлению для него, возражать Милена. По крайней мере, с «Комедией» сейчас все равно ничего не ладилось.

– Я научил Криса играть скрипичный концерт Бруха [22]22
  Макс Брух (1838–1920) – немецкий композитор.


[Закрыть]
. Хочешь послушать?

Милена снова почувствовала, как у нее на лице растягивается невольная улыбка. Надо отдать ему должное, Майк Стоун все же не лишен определенного шарма.

– Ты что, обучил космический корабль исполнять Бруха?

– Он сам воспроизводит партии альта и ударных, – с энтузиазмом сообщил Майк. – А струнные и духовые доращивает по своему усмотрению.

Одновременно с тем, где-то вне фокуса, Милена услышала первые слова самих персонажей «Комедии». Данте повстречал дух Вергилия и сейчас пел:

 
«Спаси, – воззвал я голосом унылым, —
Будь призрак ты, будь человек живой!»
 

Майк Стоун усаживался, пристраивая под подбородок скрипку.

Партию Вергилия исполняла Сцилла, отвечая Данте голосом высоким и чистым:

 
«Он отвечал: “Не человек; я был им”».
 

«Надо же! – подумала Милена. – Я же сама, сама ее приземляю. Нет, надо искать ко всему какой-то иной подход». И «Комедия» смолкла, словно она от нее отключилась.

Майк Стоун самозабвенно играл, продираясь сквозь шедевр Бруха. Смычок то и дело с рашпильным скрежетом елозил по скрипичным струнам. Каким-то непостижимым образом это зрелище шло на пользу настроению – все равно что наблюдать, как балерун в постановке Россини поскальзывается на банановой кожуре. Вокруг, заходясь от усердия, как толстяк, поющий у себя в ванной, гулко ухал «Христов Воин».

«Глянь-ка, это же совсем иной мир, – внушала себе Милена. – Поющие космические корабли. Ангелы, скользящие меж звезд; астронавты, которые выращивают животных из памяти. Вот и «Комедия» должна предстать такой же новой».

Брови у Майка Стоуна от сосредоточенности чуть не налезали одна на другую. Притопывали широко расставленные здоровенные ступни; согнутые локти ходили ходуном, как у кузнечика. Милена поймала себя на том, что все ему прощает. Прощает все, что угодно, – впрочем, ему и прощать-то было нечего, кроме разве что неуклюжести и некоторой сумасшедшинки. Она смотрела на него с улыбкой.

Закончив игру, Майк Стоун воззрился на нее как маленький ребенок – глазами, полными доверительного ожидания.

– Клоун, – весело окрестила его Милена.

Птицы в саду звонко щебетали и пересвистывались. Снаружи, пыхнув на мгновение ослепительным бриллиантовым блеском, плавно всходило солнце. «Христов Воин» бдительно опустил на окно матовую радужку фильтра. Вдоль кромки Земли образовался синеватый полумесяц. Солнце и Земля, которая сейчас располагалась сверху, представали как два борца во время схватки или любовники в момент соития. Солнце, помимо этого, имело сходство с крупным иссиня-белым яйцом в ореоле холодного тумана, которое вот-вот отложит Земля.

Милена поймала себя на мысли, что ей хочется остаться здесь – с этой панорамой земного шара, и птицами, и музыкой. Недвижными снежинками серебрились в пустоте звезды.

И ВОТ СНОВА ЗЕМЛЯ.

Звездочки снежинок падали с синевато-серого неба. Милена вспоминала, как примерно спустя неделю после своего возвращения шла по улице Кат на Южном берегу. Снег, заполняя свежие борозды от телег, при падении чуть слышно шипел.

Заканчивали работу лотошники, закрывая свои прилавки. На посту оставался лишь торговец кофе. Стоя под желтым пятном единственного на улице фонаря, он бодро перетаптывался, чтобы согреться, и покрикивал:

– Кофе! Кофе, чай, здоровье выручай!

Кофе пахло решительно везде. От снега, на котором кофе оставлял бурые островки. От пронесшегося мимо мужчины в желто-коричневой шубе, на которой темнели кофейные пятна. Им же несло и от шарфа, которым мужчина замотался до самого носа; шарф тоже был в коричневых брызгах.

В одном из домов с верхнего этажа доносился через окошко странноватый сиплый вой. Женщина-младенец, здесь о ней было известно всем. Не так давно их с ее грудным ребенком одновременно свалила лихорадка. Ребенок ночью умер, а женщина наутро очнулась с разумом своего младенца. И вот теперь лежала днями в ставшей для нее люлькой кровати, ходила под себя и все выла, выла. В проулке частенько видели ее мужа: бедняга шатался с опустевшим, помутившимся взором, видимо тронувшись рассудком.

Это мутировали суррогатные аптекарские вирусы. Они передавались от человека к человеку, перенося полную ментальную структуру от одного человека к другому, тем самым замещая прежнюю. Таким образом, одна личность могла фактически устранять другую. Поначалу в глаза это особо не бросалось. Ну, ходили смутные слухи. Помнится, прошлым летом Милена слышала о стареющем актере Зверинца, который проснулся однажды в полной уверенности, что он – юная, прекрасная Бестия. Как же он выл, заходился в рыданиях, увидев себя в зеркало! Болезнь стала проявляться наглядней, когда все больше людей начало лаять и мяукать. Кто-то пытался взлететь, прыгая для этого с моста Хангерфорд. Вирусы переносили информацию от особи к особи. Некоторые начинали принимать себя даже за птиц или хомячков.

По одну сторону улицы – там, где с давних пор стояла бетонная аркада, а теперь носорожьим рогом сквозь заросли пожухлой крапивы пробивался Коралл, – Милена заметила большой лист черной резины. На нем, стоя на коленях как в молитве, примостились Жужелицы. Сейчас они, подняв у мостовой поребрик, ковырялись под ним в земле, мелко подпрыгивая от озноба.

– Створки устриц, – шептал один, просеивая из ладони в ладонь мерзлый песок и снег.

– Окурки, – полушепотом вторила ему женщина.

– Холодные дождевые черви! – вдруг грянули все хором и рассмеялись.

На одном из них был истрепанный пиджак с блестками, причем остальные Жужелицы относились к этому своему собрату с особым почтением: лизали ему уши, шептали что-то на ухо, отодвинув заскорузлый от грязи блондинистый локон.

Это был Король. Король из «Бесплодных усилий любви».

Стоило Милене поравняться с Жужелицами, как те опасливо съежились. Втянув головы в плечи и повернувшись лицом друг к другу, они, тем не менее, искоса поглядывали на Милену.

– Привет, Билли, – остановившись возле бывшего коллеги, нежно сказала она. – Билли, ты меня помнишь? Я Милена. Констебль Тупица: «Это уж про меня, с вашего соизволения». Ну, припоминаешь?

– Угу, Ма, – отозвался тот со смутной улыбкой, избегая на нее смотреть. Остальные сгрудились вокруг него в кучу.

Жужелицы держались тем, что сбивались в стайки и все вместе сосредоточивали внимание на одном и том же. Они оборонялись от жизни, от чересчур сильного, неизбывного ее давления, давления со всех сторон. Стоило мимо Жужелиц промчаться лошади – этой мускулистой, потной, фыркающей громадине, – как те, если она заставала их врасплох, могли все разом лишиться чувств. Милена этому не поверила бы, если б сама однажды не стала невольным свидетелем подобной сцены: целая стая Жужелиц дружно грохнулась в обморок. Доводилось ей видеть и то, как Жужелицы нежно, со слезами на глазах целуют булыжники в том месте, где колеса телеги раздавили голубя.

– Как у тебя, Билли? – участливо спросила она.

– Всё в линеечку, – отозвался тот, по-прежнему стараясь не встречаться с ней взглядом. – Всё-всё. – Он печально возвел задумчивые очи, как бы глядя на звезды. На ресницах у него дрожали снежинки.

Мутировал вирус сопереживания, будивший сочувственное воображение. Воспитательницы, Нянечки, Медсестры, а в особенности Актеры – все они приобретали этот вирус у Аптекарей. Новая его генерация 2 В вызывала острейшую, гипертрофированную степень единения со всем одушевленным – или тем, что им когда-то было. Жужелицы могли считывать проявления живой материи – любые ее эманации; будь то в останках животных, в почве, воде, воздухе.

– А линии эти, – догадалась Милена, – они касаются звезд, да?

«И пронизывают Землю. И колеблются, вторя любым мыслям».

Билли, повернувшись, наконец посмотрел на нее затуманенным взором и по-детски открыто улыбнулся.

– Ты Жужелица? – произнес он.

– Нет, – ответила Милена. – Но я знаю про линии.

Гравитация являла собой мысль. Мысль являлась жизнью. Гравитация свивала вакуум в листок, что был когда-то наделен жизнью. Остов листика все еще пел – задумчиво, тихо – о своей жизни на дереве. О том, как порывы ветра, сорвав, швыряли его из стороны в сторону, пока в момент затишья он, невесомый как вздох, не опустился наконец на землю. Почва пела о листьях, которыми сама когда-то была. Об ореховых скорлупках, апельсиновых корочках, о собачьих какашках и кожаных башмаках, о ветхом тряпье и поте людей, носивших его, пока оно было еще одеждой. Из-за пределов гравитации мертвые взывали к Жужелицам песней.

– Все съедобное плачет, – поведал Милене Король. – Ему так больно. Его терзают, сжигают, варят в кипятке.

Нынешняя еда зачастую выращивалась из гибридов – живых клеток. Они были живыми, когда их продавали, готовили и ели. Поэтому при виде жующих Жужелицы страдальчески вскрикивали. Они не могли носить натуральную одежду из хлопка, шерсти или шелка, не говоря уже о коже и мехе. Одежда начинала им петь. Пело им и солнце, которому они с блаженством откликались встречной песней.

«Живите на родопсине», – взывали Жужелицы к людям всякий раз, когда они набирались сил, чтобы находиться рядом с людьми – что удавалось не всегда: уж слишком резкие энергетические эманации испускали люди: в одиночку и не выстоишь. Держаться на людях они могли только большими группами, да и то недолго, обычно вскоре рассеиваясь, как робкие обезьянки.

До Милены только сейчас дошло, что перестал идти снег. Стояла ясная, с сухим морозцем погода.

– Кофе-е! – все так же кричал через улицу торговец. – Кофе, чай, здоровье выручай!

Пар от бачка, курясь в воздухе, золотистыми слоями зависал в свете фонаря.

– Кофе мучается, кричит, – сказал Король с жалостью. Аптекарские вирусы были выведены из вируса герпеса, и поэтому губы жгло, когда они соприкасались с горячим кофе.

– И вирусы тоже, – продолжал жалеть Король. – Некоторые из них от муки даже погибают.

Чудовищней всего было то, что наряду со всеми живыми существами Жужелицы сочувствовали еще и вирусам.

К ТОРГОВЦУ КОФЕ вперевалку подкатила какая-то тетка с кувшином. От холода и передозировки кофеина ее трясло, как старую коляску без рессор. Мутными глазами она уставилась на Милену – с такой ненавистью, что у той захолонуло сердце; будто какой-то луч полоснул. Этот же луч полоснул и по Жужелицам, сразу боязливо съежившимся в один большой ком.

– Билли? – окликнула Милена. Тот не отзывался. Она, встав на одно колено, бережно погладила его по свалявшимся в колтун волосам.

«Бедняга. Ты же был у нас самым красивым. Тебя все девушки любили, томились, вздыхали по тебе, переживали, что ты не обращаешь на них внимания. А голос у тебя был чистый мед, и на сцене ты завладевал вниманием так же легко и естественно, как дышал. Я и та, глядя на тебя, верила, что люди способны по-настоящему, без театральности, разговаривать словами Шекспира».

– Билли, тебе же холодно, – сказала она. – Ты где живешь?

– На Кладбище, – прошептал он.

Милена приостановилась. Надо же, опять Кладбище.

– Пойдем, – сказала она. – Пойдем я тебя отведу. – Она поднялась, а вслед за ней поднялись и все Жужелицы, словно кто-то потянул их за ниточки. И тронулись по улице Кат за ней, в своих заношенных полушубках из искусственного меха, в пластмассовых ботинках.

«Сколько людей за это время деградировало, – невесело размышляла Милена. – А я-то старалась, сыпала цветы из космоса. Впечатление такое, будто земной шар не один, а их несколько и я сейчас ошиблась Землей».

– Да ты с кем разговариваешь? – с осуждением прокричала ей тетка с кувшином. – Ты же с Жужелицами разговариваешь!

Милена вскинула перед Жужелицами руку – что означало «Стойте, не расходитесь» – и направилась к ней.

Тетка вместе с продавцом кофе успели за это время зайти за пустой заснеженный прилавок, на котором стоял металлический бачок (получалось что-то вроде барьера для дуэлянтов). Милена машинально отметила, как на матовой поверхности бочки играет желтоватое отражение. Вот они, проблески будущего. Оно снова будет за металлом, за техникой.

– Одного из этих людей я знаю, – попыталась объяснить она. – Мы с ним друзья. И они тоже люди.

Тетка со строптивым видом пожала плечами.

– Ты б лучше сказала, быликогда-то людьми. На их рожи-то и глядеть тошно. – Трясущимися руками она натягивала перчатки, кстати тоже подмоченные в кофе, отчего от них сейчас шел пар. – Ты че, не видишь? Они ж специально всю эту заразу разносят! Не знала, что ли? Ты, часом, не из космоса сюда свалилась?

– Именно оттуда, – чистосердечно сказала Милена. – С орбиты. Я астронавтка.

Тетка без лишних слов плеснула из кружки кофе Милене в лицо. Руки у нее сейчас были заняты двумя вещами сразу: хватали кувшин и бросали кофейщику деньги. Запоздало испугавшись, она вперевалку пустилась наутек.

Милена стояла, застыв на месте, с лица стекали остывающие капли. Как в какой-нибудь глупой комедии, где одному из персонажей в физиономию то и дело что-нибудь влетает. Она оглядела свое пальто, которое спереди было основательно подпорчено.

– Зачем она это сделала? – оторопело спросила Милена.

– Думала, наверно, что ты тоже больная, – высказал соображение торговец, с невозмутимым видом выуживая мелочь из мокрого от кофе резинового подноса. От монет нынче тоже можно было подхватить инфекцию.

– Да это вывсе больные! – бросила она, решительным шагом направляясь к Жужелицам.

– Идемте, – велела она им. – Не торопитесь и ни перед кем не дрожите. Они сами вас боятся.

Жужелиц она демонстративно провела перед самым носом у кофейщика.

Возле фонтана на углу Лик-стрит Милена повернула налево. В медную горловину фонтана была ввинчена заглушка; исчезла полка с чашками для питья, которая всегда была здесь. На подъеме, который шел к вокзалу Ватерлоо, суетились люди, с боязливой осторожностью переступая через что-то вроде большого свертка, лежащего на снегу. На глазах у Милены сверток пошевелился. Это был человек, живой человек.

ГРУДЬ У ЧЕЛОВЕКА была абсолютно голая. Куртка и изорванная рубаха скрутились так, словно он силился вырваться из собственной одежды. Он пытался ползти, но ноги не повиновались, а от закоченевших на морозе рук проку было не больше, чем от тюленьих ласт.

И что, люди вот так, запросто через него перешагивали?

«Да что же это со всеми нами делается! – мысленно вскричала Милена. – Он же погибнет здесь от холода!» Она двинулась к лежавшему. Жужелицы дружной стайкой последовали за ней.

– Осторожно, она кусается, – предупредил Король.

«Она? – подумала Милена растерянно, глядя на всклокоченную рыжую бороду незнакомца. – Что значит: “она”?» Но не успела Милена подойти к лежачему, как тот, приподняв голову, обнажил зубы и угрожающе зарычал.

– Пальма, Пальма, – на разные голоса заворковали Жужелицы, окружая лежащего плотным кольцом. – Молодчина, Пальма. Славная собака.

Заслышав кличку, мужчина тихонько взвизгнул. К нему потянулись руки, одни гладили ему спину, другие голову. Тот при этом начал поскуливать. И не только: он еще и пытался вилять воображаемым хвостом. А затем от неудержимой, воистину собачьей радости звонко тявкнул. Радостное волнение было таким, что он не смог сдержаться – под животом на снегу образовалась округлая лужица. Человек-Пальма признательно лизал окружающим руки.

– Пальма, Па-альма, – сердечно улыбался Король, похлопывая его по боку, – добрая собачка.

Человек радостно гавкнул.

– Наверно, надо вызвать врача? – спросила Милена.

Король покачал головой.

– В пепле люди, – произнес он, медленно, как в забытьи оглядываясь по сторонам. – Падает пепел.

– Что? – уже совершенно одурев от происходящего, переспросила Милена.

– И они позволяют умереть, – вещал тот с улыбкой, словно лицезрея что-то приятное.

Где-то на улицах вразнобой ударило несколько колоколов:

«Врача-а, врача-а…»

– Пальма, Пальма, Па-альма, – ворковали между тем Жужелицы. Согнувшись, они с усилием подняли лежащего со снега и потащили. На лице у человека застыли слезы. Жесткий, негнущийся, как доска, заскорузлые пальцы скрючены.

Милена тоже сделала было шаг – помочь, но что-то ее остановило.

«Опасно. Болезнь», – послышалось в ухе знакомое нашептывание.

– Да ну тебя к черту, – сердито пробормотала Милена и, потеснив пару Жужелиц, подхватила Пальму под локоть.

Процессия нырнула в гостеприимный сумрак Лик-стрит. Ворота Кладбища отворились как бы сами собой. Вместе с остальными Жужелицами Милена ступила под темные, пахнущие людьми своды.

«Милена, Ма, Милена, – дышала эхом темнота, – Пальма, Пальма, Пальма».

У Милены в ладони были теперь новые клетки. Ей их вживили тогда же, когда сделали Терминалом. По ее желанию клетки могли ярко фосфоресцировать. Она подняла руку; из ладони брызнул довольно яркий луч, осветив Кладбище.

Пришли в движение мертвые некогда костюмы, успевшие, оказывается, за это время ожить. Тут были короли и придворные, плясуны-цыгане и стрелки Робин Гуда. Мелькали мантильи с кружевами из черного пластика и бальные наряды из дешевого цветного нейлона – весь ассортимент искусственных тканей, который могли позволить себе носить Жужелицы, эти сверхчуткие слухачи.

Общий круг Жужелиц расступился, принимая в себя человека-собаку – обогреть, приласкать. Одновременно с тем все они с синхронной четкостью наклонили головы, глядя на Милену. Здесь, в своем обиталище, их было достаточно много, чтобы не пасовать перед напором человеческого сознания. Озарившись одновременно приязненными улыбками, они в такт – с левой ноги – сделали шаг в сторону Милены.

«Помоги, – обратились они синхронно всем своим тысячеголосым множеством. Милена почувствовала это теменем, где у нее находился терминальный шрам. – Помоги, Ма».

– Как? – несколько растерялась она.

– Расскажи им, – просили Жужелицы.

– Рассказать? О чем?

– О линиях, – с единой интонацией выдохнул тысячеголосый хор.

Милена смолкла, представляя, каково это – довести до людей эту новость. Поведать, что Жужелицы – именно они – воспринимают то, что чувствуют Ангелы Консенсуса.

– Хорошо, – заверила она. – Я это сделаю.

– Радости тебе, – выдохнули Жужелицы хором и разом же вытянули руки ладонями вверх. Это означало: «Держись от нас обособленно. Мы доверяем тебе свидетельствовать за нас, поскольку ты к нам не принадлежишь».

«Цветы. – Лица Жужелиц вновь озарились синхронной улыбкой. – Цветы света».

В едином жесте – большой палец, соединенный с указательным, – каждый из них протягивал ей незримый цветок.

Милена отправилась в космос никому не известной, а возвратилась знаменитостью. На уже иную Землю, и в иную сущность.

СВОЙ ВИЗИТ В КАФЕ «Зоосад» Милена вспоминала нечетко. Слишком уж богатыми оказались те дни на встречи, события.

«Милена, Милена, – выговаривала она себе, – как же ты долго занимала себя той оперой». Когда она вошла в двери, в нос прежде всего ударил запах кофе. Стояла духота и сутолока.

– Милена, привет! Милена, здравствуй! – то и дело обращались к ней совершенно незнакомые люди, тряся ей руку. Ладонь у нее по-прежнему фосфоресцировала, и потому свет при рукопожатии бликами играл у людей на подбородках. Милена в ответ вежливо кивала со слегка рассеянным видом. Ей хотелось увидеться и поговорить со Сциллой. Она тоже сейчас, наверное, где-то здесь, ждет ее.

Милена скромно встала в очередь. Какая-то толстуха с кислой физиономией и набрякшими мешками под глазами сердито обдавала струей кипятка ножи и вилки. Часть столовых приборов от такой термообработки принимала причудливую форму.

«Прямо как я когда-то, – отметила Милена с улыбкой. – Хотя жизнь, как ни шпарь, чище не станет».

На другом конце очереди стоял флегматичного вида тощий усач. Какой-то облезлый, с ввалившимися щеками. Всем проходящим он без разбора – неважно, спрашивали его или нет – совал чашку кофе.

– Не на-до! – резко сказала ему Милена, ограничиваясь пирожным и стаканом молока. Но, как оказалось, кофе служил не для питья: им здесь многие ополаскивали руки и лицо.

– Милена, радость моя! – приветственно замахал ей взявшийся откуда-то Министр Мильтон. Милена издала протяжный вздох. А Мильтон, угодливо подхватив под руку, уже вел ее к своему столику. По общительности новый Министр явно превосходил своего предшественника. Кстати, более восприимчив он был и к чужой славе.

«Тебе бы вести себя так полгода назад, – подумала Милена, – а не тогда, когда я уже засветилась».

Сидящих за министерским столиком она поприветствовала со сдержанной вежливостью. Дар обостренной чувствительности не всегда идет на пользу социальному этикету. Исподволь Милена чувствовала пустоту этой лоснящейся, показушной публики, нарочито улыбчивой, зовущей ее по имени, как будто они с ней уже не первый день знакомы. Вот они, во всей своей красе: Вьюны,мастера карьерного роста.

– Мильтон, – обратилась к Министру Милена, – я поражена, сколько сейчас всюду больных людей, до которых никому нет дела.

– Ну что я вам на это скажу, – вытирая рот салфеткой, сказал Мильтон, мастерски соединяя в едином звуке покашливание со смешком. – Вы же знаете, как у нас нынче говорят о генерации этого нового вируса: «2 В or not 2 В, that is the question». Xe-xe! [23]23
  «2 В or not 2 В» – название вируса произносится по-английски так же, как словосочетание “to be” из гамлетовского монолога «Быть или не быть…».


[Закрыть]

– Мильтон. Больных бросают умирать буквально на улице.

Министр приладил на нос очки, которые, в сущности, нужны были ему лишь для солидности.

– Гм! Согласно официальной версии, Врачи делают все от них зависящее. И потому, когда больные умирают, остается лишь их сжигать… – Он взмахнул руками, пытаясь подобрать подобающую шутку. – Спасенье утопающих – дело рук сжигающих!

– Да, от этого всем, конечно, легче, – съязвила Милена. – Но что является причиной их смерти? Ведь сами вирусы не смертельны.

– Не смертельны, но нуждаются в лечении, – все с той же улыбкой ответил Мильтон.

«Почему он все время улыбается?» – недоумевала Милена.

В разговор вмешалась подруга Мильтона. Голос у нее был резким, с сипотцой. На беличьем личике играла обаятельная улыбка.

«И впрямь как белочка, – вспоминая чье-то описание, подумала Милена. – Так похожа, что, наверное, даже мешочки за щеками имеются».

– А что нам еще остается делать, – оправдываясь за своего спутника, сказала подруга Министра. – Главное даже не это, а как остановить распространение!

– Ну так нужно усилить профилактику, а вместе с ней и уход за больными, – заметила Милена.

– Приветик, – послышалось за спиной.

Обернувшись, она увидела Сциллу, чему искренне обрадовалась.

– Сцилла, милая! Пойдем. Нам нужно поговорить.

– Я как раз приберегла для нас столик, – подмигнула Сцилла. Она была, как всегда, предусмотрительна.

–  Bavarderons D. Man! [24]24
  Bavarderons demain – поговорим завтра (фр.).


[Закрыть]
– крикнула им вслед подруга Мильтона. На вампирском лексиконе это означало: «Потом еще поболтаем». Обостренным чутьем Терминала Милена улавливала: втайне она была рада, что Милена уходит.

«А уж я тем более», – подумала она.

– Жуть, правда? – спросила Сцилла.

– Я сейчас только видела человека, который стал собакой, – поведала ей Милена. – Он уже замерзал. И что ты думаешь? Хоть бы кто ухом повел! Только Жужелицы его и подобрали. Если б не они, его бы не спасти: всем остальным все равно. – Она секунду помолчала. – И знаешь? Один из них – наш Билли.

– Для тебя это все еще в диковинку, да? – спросила Сцилла, сочувственно гладя ее по руке.

Они сели за столик.

– Да нет. Ощущение такое, что так было всегда. Лично меня это чувство никогда не покидало.

– Помнишь, ты все подряд кипятила? – улыбнулась Сцилла. – Все мои вилки с ножиками расплавила. Я думала, ты вообще чокнутая.

При этом Сцилла, потянувшись, машинально отщипнула у Милены часть порции и переложила себе на тарелку – печальная привычка со времен Детского сада. Милена при виде этого посягательства тихонько улыбнулась.

– Или, помнишь, – продолжала Сцилла, – ты как-то решила прошпарить ночью сиденье у унитаза, а мы специально спрятались, чтобы тебя на этом подловить? Ты, такая, стоишь с чайником – над унитазом пар идет – и говоришь: «Ой, а я просто решила себе чашечку чая сделать»!

– А ты тогда: «Да, неслабая чашечка!»

Обе прыснули со смеху. Теперь их можно было назвать подругами. Хотя отношения у них в свое время сложились не сразу. У Милены никогда не получалось сходиться с людьми легко; все складывалось постепенно. Она знала, что Сцилла относится к ней с уважением, причем уважение это строится не на пустом месте. «Любишь ты все же, чтоб тебя нет-нет да и похвалили». А что делать: еще одна привычка со времен Детсада.

– Расскажи мне о космосе, – попросила Сцилла, резко меняя тему разговора.

И тут обе почувствовали, как вокруг все разом смолкли. Милена уже не была режиссером какого-то там заштатного театра. Она была Ма, осыпавшая мир цветами; главный постановщик «Божественной комедии». Звездой – ее Вергилием – была и Сцилла. Таращиться или просить автографы завсегдатаям кафе «Зоосад» мешала лишь вежливость (ну, и немножко гордость). Но уважительная тишина – неосознанное проявление древней, животной иерархии (не зря же они все работали в Зверинце!) – воцарилась немедленно.

– Ну что ж, – помолчав, сказала Милена. – Земля из космоса выглядит красиво, величаво. Горы поначалу смотрятся как смятая бумага, но чем дольше на них смотришь, тем больше в них проявляется деталей. Можно буквально угадать, какое сверху до них расстояние. Эти огромные, неохватные просторы, которые перед тобой как на ладони. И ты падаешь. Знаешь, что пребываешь в вечном падении – и ты и Земля. Вот перед тобой горизонт, и ты видишь границу атмосферы. Такое неизъяснимо красивое, прозрачно-синее покрывало.

Похоже, что Сцилла воспринимала весь этот рассказ как неоценимый подарок – а уж на публике тем более. Еще бы: вот она, звезда, Бестия, в самом центре, а все вокруг подобострастно притихли – ну не восторг ли! Эту почти детскую слабость Милена ей не просто прощала – в сущности, она была одной из причин, вызывавших у Милены симпатию.

– А голограммы? – с умоляющим видом спрашивала Сцилла. – Расскажи что-нибудь о голограммах! Тут у нас, например, стоял полдень. Небо низкое, в тучах. И вдруг, ни с того ни с сего, – цветы, дождем! И эта дивная музыка! Всюду, всюду в воздухе!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю