355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джефф Райман » Детский сад » Текст книги (страница 30)
Детский сад
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 16:16

Текст книги "Детский сад"


Автор книги: Джефф Райман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Она ощутила внутри себя отливную волну. Словно зов какой-то темной, влекущей книзу глубины. Он был намного больше, чем она, и имел свою, известную лишь ему корысть. Жизни – всей, целиком – было угодно, чтобы возродился рак; угодно было тому внутреннему океану, что был частью ее, но при этом был ей неведом и неподконтролен. Милену пронизал страх.

Вот она отправилась вверх, вот спустилась вниз, вот она явила миру рак. Прыг-скок.

– Хоть в Антарктику поезжай, – сказала она себе. – Хоть в Антарктику поезжай, тебя и там достанут.

– Ты очень много на себя берешь, – заметила Рут, скорбно поджав губы. – Всегда чего-то суетишься, ерепенишься. А рак, он такой. Он всегда забирал тех, кто стремился что-то сделать для других. И когда такие люди уходили, другие при этом не знали, кто их заменит, куда им деваться, как быть. Так что, Милена, пусть о тебе теперь другие позаботятся. Я знаю, тебе это не нравится. Но куда деваться. Придется и тебе подшефной побыть – стать нашим кроликом.

Это сочувствие было для Милены сродни насилию. Рут между тем снова взяла ее ладонь в свою.

– Ну да ничего, ничего, – приговаривала она, похлопывая ее по руке. – Сейчас, лапка моя, отвезем тебя домой, поговорим с мистером Стоуном. Мы этой заразе дадим бой, да еще, глядишь, и выиграем.

«Центральная нервная система…»– продолжали вещать вирусы. Перечень был, похоже, неисчерпаем.

СНАРУЖИ СКОПИЛИСЬ ЖУЖЕЛИЦЫ – застыв лицами в истовости, граничащей с экстазом, омытые волнами мысли. Вокруг вздымался лес Консенсуса, ошеломляющий их процессами фотосинтеза и элиминации. Под ногами чувствовался пульс миллионов слаженно работающих мыслительных ячеек.

Жужелицы пребывали в состоянии, близком к трансу. По щекам струились слезы; рука судорожно сжимала руку собрата.

– Милена, – в едином порыве шептали они, словно листва на ветру. Жужелицы вожделенно увязали в структурах этого причудливого леса из плоти. Они и сами были лесом из плоти. На них легкой занавесью прорастал плющ; на макушке и плечах покачивались мелкие кроны из листьев. У этих созданий появлялось все больше и больше сходства с растениями.

– Милена. Милена Шибуш, – благоговейным шепотом, любовно повторяли они. – Наш сад.

Они выращивали на себе плоды, полновесные фрукты, полные человеческих сахаров. Выращивали розы. Последние были символом Милены, символом рака. Жужелицы любили и ее и рак. Вокруг колыхалась незримая стена любви, проникая буквально под кожу. Чуть подрагивали слезы, стекая по лицам Жужелиц.

Милена остановилась.

– Они постоянно ходят за мной, – сказала она с тихим отчаяньем.

– А ну в сторону! – велела собравшимся Рут.

Жужелицы было зашевелились, но ноги их словно приросли к почве. Еще какое-то время, и они пустят в нее корни – нежные белые отростки, как у проросшей картошки.

– Расступись! – прикрикнула Рут. – Как сине море! Ну!

Рут решительно наступала, ведя Милену за руку. Даже занесла руку для острастки, как бы собираясь ударить.

– Пожалуйста, не надо, – прошептала Милена.

Послышался громкий шелест, словно и впрямь раздалась водная хлябь. Поначалу медленно – с глухим шумом листвы и шипеньем, напоминающим волну прибоя, – толпа начала расступаться. Людская стена расходилась все быстрее, образуя вначале подобие расселины, затем сквозной проход. Словно пронизанные разом некоей искрой, Жужелицы разразились радостным песнопением:

 
Милена Шибуш
Милена рак наш
Рак наш Рак наш
Рак наш Шибуш
Шибуш цветик
Цветик рак наш
Цветик цветик
Рак наш цветик…
 

Стена любви сделалась стеной голосов. Милена, как в дымке, ступала сквозь тени от всех этих плющей и листьев, колышущихся на спинах и плечах.

Дождем посыпались цветы. Жужелицы срывали их у себя со спин и подбрасывали. Человеческие розы падали на Милену, источая чистый, прозрачный сок. Некоторые цветки из-за шипов застревали у нее в волосах. Милена шла по живому коридору, вдоль стены человеческих рук.

Она проследовала по залитым солнцем ступеням Консенсуса. Под рокот своего песнопения Жужелицы, дрогнув, тронулись с места и пошли следом, будто влекомые невидимой нитью. Толпа скатывалась со ступеней.

 
Цветик рак наш
Цветик Шибуш
Шибуш цветик…
 

– Ненавижу все это, – негромко сказала Милена. Песня смолкла, как будто внезапно лопнула струна.

А Маршем-стрит уже пришла в движение. Люди со всех ног неслись к Консенсусу, ориентируясь на сборище Жужелиц. Другие, наоборот, бежали обратно с умопомрачительной вестью. Перекрикивались друг с дружкой мальчуганы в форме Медучилища. Кто-то из ребятни вскарабкивался на карнизы и леса, кто-то, наоборот, ссыпался вниз. Кастелянши с бельевыми корзинами, все побросав, выбегали из домов на улицу.

«Рак! – разносилось из уст в уста. – Рак!»

Какая-то женщина свешивалась из окна, а паренек с улицы раздраженно и взволнованно ей кричал:

– Да говорят же вам, рак вернулся!

Остановил свою телегу возница.

– Че-че? Че случилось-то? – окликал он бегущих не то радостно, не то тревожно.

Заполошным перезвоном зашлись колокола, уже без всяких условных сигналов.

– Надо тебя отсюда вытаскивать, – рассудила Рут и сдернула Милену со ступеней в толпу, как с тумбы в бассейн.

Жужелицы одержимо шли следом, обрастая по пути все большим числом зевак. Теснимая сборищем Жужелиц, толпа колыхалась, откатывалась, накатывалась; передние тщетно пытались уклониться от нежеланной близости с поросшими листвой и плющом созданиями – чтобы избежать и заразы и шипов.

– «Гарда», «Гарда» приближается! – крикнула Рут, волоча Милену за собой.

Какой-то мужчина в заляпанном чем-то зеленом фартуке схватил Милену за плечи.

– Рак вернулся! – с благоговейной радостью заорал он.

– Истинно так! – вторил ему другой из окна второго этажа. – Я сам Терминал, и мне уже все сообщили! Истинно так!

Над улицей стоял радостный гомон.

– Дорогу! – рявкнула Рут мужчине в фартуке, да так, что тот побледнел от страха. Не дожидаясь ответа, она его бесцеремонно оттолкнула.

Милена пробиралась с трудом. Ей было тошно, подгибались колени. Наконец она не выдержала и осела на мостовую. Рут, подхватив ее, понесла на руках. Голова у Милены запрокинулась, и потом она просто безучастно глядела вверх.

Там, в высоте, зарождался звук – неприятный, будто кто-то быстро, со свистом насекал древесную стружку.

Над макушками скандирующих лиловых деревьев появились геликоптеры. От них отделялись белые свертки, которые распускались в воздухе и по мере снижения превращались в размахивающих ботинками людей. Люди в белом – «Гарда» – окружали толпу.

– Вот сейчас пойдет потеха, – усмехнулась Рут.

Откуда-то сзади послышались вопли; толпа внезапно подалась вперед. Рут, сдерживая натиск спиной, стояла как каменная. Но ее хватило ненадолго: напором толпы их с Миленой буквально потащило по Маршем-стрит к выходу на проезжую часть Хорсферри-роуд.

Жужелицы тоже пробовали бежать, но их сдерживали невидимыми бичами стегающие зигзаги жизни, исходящие от толпы и от леса Консенсуса. Они бежали как бы в замедленном темпе, словно время для них не летело, а тянулось. А может, так оно и было.

«Гарда» поднимала руки в перчатках, и оттуда выстреливались какие-то серебристые трубочки, которые, разрастаясь паутиной, мгновенно опутывали Жужелиц по рукам и ногам.

– Не трогайте их, – прошептала Милена.

Жужелицы беспомощно барахтались в полупрозрачных тенетах. И чем дальше, тем сильнее запутывались. Вот трубки лягушачьими языками взметнулись в небо – серебром по голубому – и там прочно прицепились к геликоптерам. Жужелиц начало отрывать от земли. Они взлетали группками по пять-шесть человек, как будто каждую из групп поднимало в воздух огромное крыло. Их несло вверх, к зависшим в небе хищным стрекозам геликоптеров.

– Милена! – растерянно взывали они к ней, как к спасительнице, болтая в воздухе тощими от недостатка белков ногами.

Рут кое-как удалось протолкнуться на Хорсферри-роуд. Проезжая часть была перегорожена телегами и тюками, сброшенными на дорогу специально, чтоб можно было на них встать и глядеть на происходящее. У Милены в животе загорелось, как от сильной изжоги. Рут между тем, держа Милену на руках, все расталкивала плывущий навстречу народ. Не без труда добравшись до того места, где толпа немного поредела, она перешла на грузную трусцу. Милена, качаясь безмолвной ношей, чувствовала, как ходят под ней ходуном массивные бедра бегуньи.

А по всей Яме разносился перезвон колоколов, в котором угадывались сигнальные колокола различных Братств. Вот тяжелый, гулкий бас собора Святого Павла, а вот звонкие, помельче, колокола Вестминстерского аббатства. Люди все как один провожали взглядом геликоптеры, стрекочущие над Хорсферри-роуд.

Рут снизила темп до тряского шага, лавируя среди запрудивших набережную повозок. Милена, собравшись с силами, забрыкалась.

– Ты сама-то идти можешь? – спросила запыхавшаяся Рут.

Та кивнула. Рут опустила ее возле гранитных ступеней, ведущих к пристани.

По реке шел паром, опасно накренившись от стекшихся на носовую часть пассажиров. У причала стояла небольшая барка, на которой, уставясь в небо, стояли двое Заготовщиков с Болота. На палубе был навален груз, партия матрасов на продажу. Рут решительно ступила на борт.

– Увезите-ка нас отсюда, – сказала она двум паренькам тоном, исключающим возможность отказа.

– А чего это там такое? – спросили изнывающие от любопытства Заготовщики.

– Да Жужелицы, будь они неладны. – Рут махнула рукой, помогая Милене шагнуть на матрасы. – Иди-ка вон, ложись туда.

– Э, а она, часом, не больная? – насторожился один из ребят. – А то вы нам всю торговлю похерите, если народ решит, что мы заразу привезли.

– Да ну. – Рут по-свойски хлопнула паренька по плечу. – Сейчас кто не болеет. Нынче и здоровых-то нет. Вы никому не говорите, никто и не узнает.

Ребята отшвартовались от пристани; один из них, пробравшись по матрасам, занял место на румпеле. Развернулся маленький замызганный парус.

МИЛЕНА ЛЕЖАЛА НА СПИНЕ, слушая, как уютно похлюпывает вода под бортами суденышка. Самочувствие улучшилось, на душе как-то отлегло. Мимо проплывала набережная со старинными зданиями в частоколе строительных лесов. Видно было, как с них свешиваются люди, провожая взглядом Жужелиц, плывущих по небу в серебристых нитяных коконах. Геликоптеры держали курс на юго-восток, в сторону Эппинга или Нью-Фореста, а то и вообще к Саут-Даунс. Там Жужелиц и сбросят. Но они все равно вернутся.

В руке Милена все еще держала человеческую розу. Она поднесла ее к носу и осторожно понюхала. Действительно, свежий розовый аромат, сладковатый, лишь с едва уловимым мыльным оттенком.

– Как все причудливо, – произнесла она, возлежа на матрасах в позе египетской царицы.

На Ламбетском мосту движение полностью прекратилось. Там сейчас, взявшись за руки, разгуливали и пели люди, в эйфории от недавних новостей. Пешие общались с теми, кто на телегах; те, кто верхом, спешивались и, оживленно жестикулируя, болтали с прохожими. У всех с языка не сходило слово «рак». Оно стояло в воздухе; его произносили и просто, и нараспев: эмоций не могли сдержать и Певуны.

Однако в речной тиши ей показалось, что она различает не только это. Людьми на мосту словно что-то двигало, и одновременно с тем двигалось в них самих. Это нечто как бы подталкивало их, и сообразно этому воздействию они и двигались. Оно же двигалось вместе с ними и изливалось у них из глаз и изо рта, заставляя руки жестикулировать, а ноги притопывать. Милена словно различала саму силу жизни, проходящую сквозь них.

Она оглядывала людей; оглядывала жизнь, словно ее, Милену, относило от нее в сторону. «Что я сделала?» – спрашивала она себя под стрекотанье геликоптеров и перезвон колоколов. Жизнь усилием проходила сквозь нее подобно тому, как куст пробивается сквозь почву. Жизнь – довлеющая воля. Ей нужно материальное воплощение. Ей угодно, чтобы мы отращивали, неважно что – крылья, более объемные мозги, панцири вместо кожи, – и мы это делаем. «И так было всегда, – думала Милена, вспоминая поросших вдруг листвой Жужелиц. – У жизни была потребность, и она барабанила в двери наших генов, пока те не менялись сообразно ее довлеющей воле. Вот так мы и проросли из грязи. Нам нужны были руки, и мы их себе вымучили. Только теперь, о Господи, теперь мы это начали осознавать в полной мере. И потому все пошло быстрее. По нарастающей».

Над Ламбетским мостом проплывали облака. Вот как возникают те паучки в небе. Безотчетным, непоколебимым в своем упорстве стремлением они придают себе желаемую форму. Милена улыбнулась. «Ничего, дайте лишь Жужелицам срок, – мысленно обратилась она к геликоптерам, – и они расселятся там, среди льдистых кристаллов облаков. Вы их что, и оттуда попытаетесь выселить?»

Вот чем мы постепенно становимся. Жужелицы – наше будущее, наш удел. Жизни угодно, чтобы мы уподобились растениям; для охотников на планете места уже не хватает. Мы пускаем побеги в разные стороны, и Консенсусу за нами уже не угнаться. Жужелицы, Кадавры, Гэ-Эмы с Певунами. Мы – новый лес, вырастающий из старого. Бывший подлесок заглушает старые корни.

Мимо на скорости прошла большая баржа, отчего суденышко закачалось на образовавшихся волнах. Из-за паруса выглянула Рут.

– Как ты там? Удобно тебе?

«Да. В каком-то смысле да».

Милена заснула.

ПРОСНУЛАСЬ ОНА ОТ ЗНАКОМОГО, едкого пощипывания в ноздрях: запах дома, дым крематориев из Братства Поминовения. Здесь тоже пели – стеной стояло печальное курлыканье жрецов, протяжные гимны скорбящих об утрате. Молчали лишь недвижные силуэты на усыпанных цветами погребальных носилках, передаваемых с рук на руки. К борту барки прибивало цветы и целые венки. Милена отвернулась.

Жужелиц задвинули на самое Болото, но они освоились здесь с такой быстротой, что становились уже несносны. Они отрастили себе что-то вроде больших плоских листьев, как у лилий или лотосов. На них они свободно плавали, на них же питались. Милена уже издали заметила, что несколько таких плавучих цветков уже стоят на рейде возле грациозного партийного строения. С досадливым стоном прикрыв глаза, она сделала вид, что спит.

Слышно было, как ребята-корабельщики пытаются расшугать этот нежданный заслон, расталкивая его шестами.

– Кыш! Кыш отсюда! – покрикивала на них и Рут.

Послышался шелест тростника под днищем: приехали.

– Ну вот, леди, – сказал один из пареньков.

Невдалеке от дома дрейфовал плавучий островок, сплошь усаженный Жужелицами.

–  Милена, Милена, Милена, —говорили они хором, громко шелестя при этом своей листвой. В окнах верхних этажей виднелись недовольные лица соседей. Лицо стоящей в дверях экономки было повязано платком, чтобы защититься от возможной болезни. С этой же целью смердела черным дымом выставленная на площадку жаровня.

Пахло кофе: это муж экономки смазывал им дверные и оконные перемычки. Думая о чем-то своем, он повернулся и выплеснул из ведра остатки кофе – и прямо под ногами поднимающейся на площадку Рут образовалась коричневая дорожка.

– Вот ч-черт, – только и сказала та.

В вышине слышался стрекот геликоптеров.

Милена, ступив из барки на поросший тростником берег, направилась к Жужелицам.

– Ты куда? – растерянно окликнула Рут. Жужелицы по приближении Милены заворковали как голуби и руками прикрыли себе головы, чтобы спрятаться от напора ее мысли. Те из них, что торчали на берегу, поспешно заковыляли обратно в бурую воду. Милена остановилась на береговой кромке, глядя, как зыбким золотом горит на маслянистой и темной как нефть водной глади отражение закатного солнца.

– Вам придется уйти, – обратилась Милена к Жужелицам. – Если вы останетесь, то снова придет «Гарда», и люди опять же рассердятся. Я тоже здесь не останусь. Я переезжаю в больницу, и чувствовать себя буду не лучшим образом. Старайтесь держаться от меня на расстоянии. Попытайтесь найти себе место, где вы будете в безопасности, а я вас там, когда смогу, навещу.

Из воды на берег выбрались двое Жужелиц с розами в зубах, причем один – на четвереньках. У второго полностью отсутствовали зубы, а золотистые некогда волосы куцыми завитками вились вокруг обширной лысины.

– Привет, Ма, – сказал он вдруг как ни в чем не бывало. Это был Король. – Помнишь Пальму? – Он похлопал по спине человека-собаку.

– Да, – едва слышно сказала Милена.

– И он тебя помнит. Помнит, как ты его спасла. Славная собака.

Пальма уронил цветок к ее ногам, а сам, припав к земле и высунув язык, посмотрел на нее снизу вверх взглядом, полным любви и желания ласки.

– Молодчина, Пальма. Хороший песик, – прошептала Милена, почесывая ему за ухом.

Пальма тявкнул от удовольствия и завилял задом, хвоста на котором, понятно, не было и быть не могло.

– Он думает, ты его хозяйка, – пояснил Король.

Надо знать Жужелиц, чтобы понимать, чего им стоило расстаться с Пальмой. Он был их всеобщим любимцем. Надо знать Жужелиц, чтобы понимать, чего им стоило уступить его ей.

Милена устало вздохнула. «Ну вот, опять двадцать пять». Тем не менее она знала, как сейчас поступит.

– Что ж, пойдем, Пальма, – сказала она без особого энтузиазма. – Пойдем, мальчик. Или ты у нас девочка?

– Домой, – одобрительным хором, озаряясь улыбками, загудели Жужелицы, – она забирает его домой!

– Ну, что я говорила? – подстроилась под атмосферу Рут. – Говорила же я, что о тебе будут заботиться!

– А вам всем лучше разойтись, – кивнула Милена Жужелицам и, направляясь по кофейной дорожке к дому, споткнулась и чуть не упала. Пальма у нее в ногах пытался подпрыгивать, но анатомия у него была явно не собачья, и это ему мешало.

– Не поведешь же ты эту штуковину в дом! – попыталась встрять Рут.

– Он не штуковина, – возразила Милена, чувствуя, как голос у нее дрожит от слез, – он живой человек.

Внезапно это наивное создание у нее в ногах показалось ей самым дорогим существом на свете.

Жужелицы начали разбредаться, кланяясь и влезая на широкие плавучие листы своих собратьев. От подбирающих корни и отчаливающих от берега листов-островков по воде пошла рябь. Под стрекот геликоптеров, заходящих на второй круг, под почесыванье по-собачьи часто дышащего Пальмы, под задумчивое, удрученное покачивание головы Рут Милена по лестнице стала подниматься в свое жилище. Что-то, резонирующее с приливной волной все еще ощутимого присутствия сторонней жизни, смутно и медлительно растекалось в самом низу живота.

Едва Милена открыла дверь, как ее чуть не сбил Майк Стоун, метнувшийся к ней с балкона с озабоченным, полным тревожного участия лицом.

Просеменив неверной походкой, она обессиленно упала мужу на грудь.

– Майк, – произнесла она. – У меня рак.

И лишь тогда, когда Майк ее обнял, до нее дошло. Она сама заставила себя заболеть, из любви. Но Любви к чему?

Глава восемнадцатая
Светозарные доспехи (Детский сад)

В СВОЙ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ день рождения Милена решила устроить пикник в Архиепископском парке, неподалеку от больницы Святого Фомы, и пригласить на него всех друзей.

Нюхач Эл нес вино и фруктовый сок. Сцилла – корзину с едой, а Питерпол – стул Майка, который тот специально спроектировал и построил для себя. Стул поддерживал его со стороны плеч и бедер, позволяя вместе с тем разбухшим ягодицам свободно свисать вниз. Майк разработал для себя и особую походку. Он вышагивал, поводя бедрами из стороны в сторону, а ноги волочились сзади. В парке находилась спортплощадка. На ее утоптанном красноватом грунте играла в футбол стайка шустрых мальцов, не преминувших, конечно же, бросить игру и поднять экзотичную компанию на смех.

Милена, собравшись с силами, направилась к мальчикам. При виде ее озорники затихли, лишь переглянувшись со смущенными улыбками. Они знали, что их сейчас отчитают, но у них хватало такта выслушать чужие нотации и принять их как должное. К тому же они знали, что это за женщина.

У Милены выпали все волосы; голова на тонкой, с проступающими жилами шее чуть клонилась вперед. На лице у нее был грим, как у актрисы. На это ее надоумила Сцилла, которая кисточкой придала ее коже выгодный оттенок лилового загара с подобием серебристых блесток возле глаз. Серебро действительно шло к лиловому, но не могло скрыть, насколько глубоко у Милены ввалились глаза и как одрябла вокруг них кожа. Улыбаясь накрашенными розовыми губами, она сознавала, что улыбка из-за обнаженности десен напоминает оскал черепа.

– Ну зачем так смеяться, – негромко обратилась она к мальцам через сетку ограждения.

Те, неловко переминаясь, смотрели себе под ноги. У одного на колене сочилась сукровицей свежая ссадина.

– Вас ведь тоже кто-то вынашивал, пока вы не родились, – сказала она. – Кто знает, может, когда-то и вам придется забеременеть.

Мальчуганы, смущенно улыбаясь, замотали головами.

– He-а. У нас не покатит.

– А может, жены настоят.

– Пусть попробуют, – скороговоркой пробормотал один из шалопаев.

– Ну что, я принимаю ваши извинения, парни?

Те молча кивнули. Милена послала им воздушный поцелуй, один на всех. Подошла Принцесса, которую тянул назад маленький Берри, повиснув у нее на руке.

–  Милли, пойдем, мы тебя уж заждались, – пропела она на мотив шопеновского «Реквиема». «Я знаю, что она Певунья, – подумала Милена, – и ограничена в выборе мелодий, но уж могла бы спеть что-нибудь другое. Зачем этот траур?»

Маленький Берри жил сейчас с матерью; с той самой поры, как Принцесса повстречала Питерпола. Все они были Певуны. Берри не разговаривал. Он вообще не изъяснялся прозой, а тем более когда находился наедине с Принцессой и Питерполом. При этом за едой он пел. Разная еда сопровождалась разными темами. Он пел их всякий раз, с повторами, задорно и приветственно, даже с набитым ртом.

Берри носил ковбойскую шляпу. Одно время похожую носила Милена, когда у нее начали выпадать волосы, и он себе тоже захотел такую. Шляпа была чернокрасной, с тугим ремешком под подбородком. Да еще и с оторочкой вокруг полей. Свою ковбойскую шляпу Берри обожал. Для него она была живым существом, и ей посвящались отдельные мелодии.

Принцесса, поддерживая Милену за локоть, помогала ей идти, в то время как на другой руке у нее висел Берри и изо всех сил тянул мать к наметившемуся предмету своего желания. При этом он о нем напевал, но о чем именно песня, взрослым было невдомек. О деревьях? О спортплощадке?

– Это он о Пальме, – подсказала Милена. Кроме всего прочего, Терминалы могли чувствовать направление человеческих мыслей, что делало их слегка похожими на Нюхачей. По мере того как у Милены угасали силы, способность считывать мысли, наоборот, усиливалась. – Он хочет покататься на Пальме.

Принцесса взглянула на Милену с беспомощной растерянностью. «Она что, подыскивает подходящую мелодию? – подумала Милена. – Но нет таких песен, где бы спрашивалось, может ли передаться твоему ребенку вирус от человека, считающего себя собакой».

– Да все нормально, Анна. Я проверяла. Пальма не заразный и никакую инфекцию не передает. Все в полном порядке.

Человек, не страдающий заиканием, мог бы при этом беспрепятственно соврать. Певуны же лгать не могли. Любая ложь не позволяла петь таким же образом, как заикание не дает нормально говорить.

– Как бы ты поступила, найди его кто-нибудь, кто знал его раньше, до того как он стал собакой?

– Вернула обратно, – улыбнувшись, предположила Милена.

– А если б то была его жена?

– А вот это было бы печально, – пожав плечами, заметила Милена с флегматичной улыбкой. – Особенно учитывая, что он считает себя не кобелем, а сучкой.

Милена сегодня чувствовала себя спокойно; вообще ей всегда было легче на людях. Ужас приходил по ночам – с холодным липким потом; безостановочным, до одури, хождением из угла в угол, всепожирающим страхом смерти. Майк, бедный Майк тогда просыпался и прижимал Милену к себе – дрожащую, стучащую зубами.

Милена была невосприимчива к лекарствам. Назначенные генетические супрессанты организм отторгал. Тогда ей давали иммунные супрессанты, чтобы как-то привить снадобья, но тогда вперед устремлялись раковые клетки. По ночам они давали о себе знать усиливающимися болями во всем организме. Она ощущала их разумом и пыталась отыскать спирали – те самые, которые можно было бы изменить мыслью. Но ей еще не приходилось изменять столько клеток сразу. Никогда прежде Милена не бывала такой измотанной и растерянной. Временами ей казалось, что за ночь, во время сна, некая иная ее часть, повинуясь старой программе, снова преобразует клетки в раковые.

Иногда это ее даже забавляло. «Я не могу перебороть ни одну болезнь и умираю, потому что все снадобья в основе своей – те же болезни, только в зачатке. Надо же было так всему перепутаться».

Снадобья ей давали в основном устаревшие – такие, от которых в организме гибнут клетки. Они вызывали тошноту, сонливость или заторможенность. От них пересыхало в глотке и становилось так тошно, что даже поднять стакан воды и то было невмоготу. И волосы при этом редели и выпадали.

Но и не только это. Странным образом стало расти светящееся пятно на ладони и через руки постепенно передалось на лицо. Теперь Милена частично светилась в темноте. Чувствовалось, что в генах происходит и еще что-то – какие-то подспудные попытки мутировать, вырастить что-то новое.

Но уж лучше это, чем ее эйфория. Когда ужас зашкаливал за все возможные рамки, Милене давали таблетки счастья. Тогда она начинала истерично, в голос блажить о том, как у нее все будет прекрасно, когда она выздоровеет. Как она бросит театр и станет пилотом-астронавтом. Несла околесицу и сама в нее верила. Лицо Майка – у него в эти минуты напрягались мышцы, страдальчески сужались глаза – говорило о том, что он готов не спать всю ночь, только бы не слышать ее невменяемые вопли радости и безумного облегчения.

Но сегодня день выдался действительно на славу. Все складывалось на редкость благополучно.

– Милена, стулья расставлены, – позвал Майк. Сам он уже сидел, равномерно распределив вес по бамбуковому каркасу своего миниатюрного трона. Позвал именно он, а не Питерпол: тому не нравилось подавать голос на публике, выдавая тем самым свое заикание. На это уже мало кто обращал внимание, но его это все равно задевало.

Неожиданно Милена почувствовала, как ей в ладонь тычутся кончиком носа. Пальму никогда не приходилось подзывать. Он сам знал, когда подходить, и был сообразительнее большинства собак. Возможно, ему в свое время ввели вирус отзывчивости. Когда он еще был человеком. На людях Пальма был приучен носить шорты, а спал в передней, в специально отведенной ему плетеной корзине.

– Паль-ма! – звонко пропел Берри и тоненько кашлянул, взбираясь ему на спину. Милена с Принцессой, держась за руки, шли по травке. Пальма бежал рядом на четвереньках, часто дыша и высунув язык изо рта, ощеренного по-собачьи. Он явно блаженствовал.

О, какой это был славный день! И деревья, и небо с облаками. В одном из уголков парка, в отдалении, скрытно шевелились и передвигались кусты. Жужелицы, трое или четверо. Они следовали за Миленой молча, даже несколько чопорно, держась на почтительном расстоянии. Милене они докучали и были уже скорее не в радость, а в тягость. Она предполагала, что раковые опухоли внутри нее они видят как некие островки золотистого света. Рак пел им о жизни даже тогда, когда на самом деле убивал Милену.

Но сегодня все было так красиво и здорово, что она даже нашла в себе силы и желание улыбнуться им и помахать рукой. Те тотчас же заулыбались и замахали в ответ, отчего на какое-то время приняли вполне человеческий облик: белозубые улыбки на лиловых лицах, радость от встречи с другом в этот погожий день. В одном из них Милена узнала все того же Короля. Ему она отдельно улыбнулась и махнула рукой.

Первоначально выхода Милена не планировала. Она хотела собрать друзей непосредственно в ее больничных апартаментах Кораллового рифа. Там было вполне уютно и тепло. И кухня отдельная, и спальня, и подобие гостиной, и даже балкончик с видом на реку. На нем все какое-то время и теснились, и уже потом решили, что снаружи так тепло и идти недалеко, так что Милена особо и не утомится и не продрогнет. «Как они, наверное, устали от всех этих моих постоянных болячек», – догадывалась Милена.

Питерпол, предупредительно вскочив, помог ей сесть, причем делал это с такой подчеркнутой обходительностью, что Милена с трудом сдерживала улыбку. Отношения у них немного разладились – и то ненадолго – лишь тогда, когда она деликатно отказалась от его услуг в «Комедии». Все-таки Данте не был «человеком из народа». Прежде чем сообщить о своем решении Питерполу – она решила сделать это за обедом в «Зоосаде», – Милена несколько недель мучилась, ночей не спала. Питерпола она заменила Джейсоном, желчного вида Аптекарем, который участвовал в их версии «Фальстафа». Слушая ее пространное объяснение, Питерпол не проронил за обедом ни слова. Лишь потом она узнала, что ему хотелось ответить ей траурной музыкой из «Пера Гюнта», но от растерянности он не сумел вместить в мелодию слова. И он тогда не рассердился, а был просто очень, очень разочарован. А может, даже и испытывал некоторое облегчение.

«Так что “Комедию” мы все проиграли. Питерпол в ней не спел. Майк ходит беременный, так что Пузырем заправляет теперь кто-то другой. А я умираю. И кто-то другой, а не Милена Шибуш, ежевечерне заполняет небо фантастическими образами. И не чувствуется во всем этом дыхания живого спектакля. Все идет в записи. Причем только первые две книги: у нас хватило времени сделать лишь первые две книги. А первые две книги – это еще далеко не “Комедия”: они заканчиваются лишь “Чистилищем”. Да еще и, – тут Милена улыбнулась, – многие, кто смотрел, говорят, что видеть все это без перерыва каждый вечер – сущий ад».

Устроившись поудобнее, Милена взяла за руку сидящего рядом Майка. Было так приятно просто сидеть и ощущать на лице солнце. Родопсиновую кожу от этого чуть покалывало. Чувствовалось, как желтизной отливают бамбуковые ручки складного стула; и теплое зеленое отражение травы, и оранжевое, неожиданно резкое вкрапление спортплощадки. «Мы можем почти видеть своей кожей, – подумала она, не открывая глаз. – Я, можно сказать, руками чувствую, как плывут облака в вышине».

Стало слышно, как запел маленький Берри. Причем песня была далеко не бессмысленной. Голосок как у херувима, немного не от мира сего. Голос ребенка, выводящий сложную и красивую мелодию – совершенно без фальши, с выверенной интонацией. Причем детски слащавой невинности в нем не чувствовалось. Это был лишающий спокойствия голос сложившегося человеческого существа. Вместе с тем песня была не совсем обычной, странноватой, – как будто бы об этом самом дне, о деревьях, о тугом стуке теннисных мячей о струны ракеток, о солнечном свете. И еще было в ней что-то настороженное, какое-то смутное желание защитить. Казалось бы, что собиралась защищать такая кроха? Возможно, маленький Берри знал, что Певуны – не такие, как все. Но ведь к ним уже все относятся нормально; ну, почти нормально. И тут Берри петь перестал. Открыв глаза, Милена увидела, что малыш сейчас смотрит на нее; смотрит прямо в лицо – цепко, не отрывая глаз.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю