355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джефф Райман » Детский сад » Текст книги (страница 8)
Детский сад
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 16:16

Текст книги "Детский сад"


Автор книги: Джефф Райман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Глава шестая
Знакомство с Консенсусом; Каналы скольжения Чарли (Выжить с помощью Оркестра)

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЧИТАЛЬНЫЕ ЗАЛЫ – помещения, где эта самая общественность подвергалась Считыванию, —находились под землей, в бункерах. Бункера располагались под тем, что когда-то именовалось Министерством окружающей среды. Министерство пришлось снести, чтобы на его месте посадить лес.

Лес и был Консенсусом. Он представлял собой сад из лиловых мясистых деревьев, тянущихся кверху и питающихся солнечным светом. Мозг Консенсуса находился внизу. Сад опоясывала мраморная стена-контрфорс, на которой висела сохранившаяся от прежних веков каменная табличка с надписью: «Это Маршем-стрит, 1688 г.».

Внизу петляли лабиринты кирпичных коридоров, ветвившиеся между мясистых корней и сращений синапсов, именуемых Короной. Ниже, подобно клубням, росла мозговая плоть, на которой запечатлевались память, информация и ответные схемы. Это были оттиски детей, которых считывали в возрасте десяти лет.

Это был Консенсус Ямы, сердце Лондона. В выкрашенных белой краской коридорах из кирпича были и воздушная вентиляция, и электрическое освещение. Милена лишь дивилась на брызжущие светом лампы с их нестерпимо яркой для глаз золотисто сияющей сердцевиной. Свет восхищал ее всегда.

Помещения были полны детей, приходящих на Считывание целыми классами. Их с песнями – под гитару или гармошку – приводили Няни. Дети были наряжены в свою лучшую одежду (девочки – в полупрозрачных цветастых сари; мальчики – с продетыми сквозь ноздри ювелирными украшениями). Все организованно танцевали в ряд, помахивая в такт руками, чтобы это походило на трепещущие ветви деревьев. Особо везучие приходили с родителями, которые сидели на скамьях и смотрели на ребятишек с тихой гордостью.

Вместе с детьми танцевали люди в одинаковых белых одеждах. Ролфу заметила какая-то солидных габаритов женщина и, растаяв в улыбке, стала пробираться к ним, по-прежнему пританцовывая.

– Ты Ролфа? А меня зовут Рут, – представилась она. – Ты у нас на особом счету. Мы тебе уделим особое внимание, обещаю! – И она отвела Ролфу в сторонку. – Для начала буквально несколько вопросов.

Здоровье. Медицинская карта. Не употреблялось ли последнее время каких-либо дурманящих веществ?

Приветственным криком дружно разразился целый класс детей: они восхваляли школу своего Братства. Рут, повернувшись, сцепила перед собой ладони:

– Ах мои вы куклята, цветики вы мои! Счастье-то вокруг, счастье-то какое! Ну где еще такое увидишь! Они аж пляшут, когда сюда идут. И уходят – тоже пляшут, – взволнованно ворковала Рут, улыбаясь во весь рот. – Так, лапонька, бывали ли у тебя экстрасенсорные ощущения?

Лицо у Ролфы озадаченно вытянулось.

– Бывала ли левитация во сне, ощущения выхода из тела? Не водились ли у вас в доме полтергейсты? Что-нибудь еще в таком роде?

Ролфа в ответ лишь робко улыбнулась.

– У кого, у меня?

– Это очень даже важно, лапонька. Ты уверена? Ну тогда ладно, пойдем.

Видимо, эта женщина слишком привыкла к общению с малолетками. Затем Рут повернулась к Милене, по-прежнему лучась улыбкой.

– И ты тоже, лапка! Ты же этого никогда не видела, так что мы хотим тебе показать, насколько это все замечательно.

В груди Милены кольнула острая льдинка. «Им известно, – подумала она. – Известно, что я никогда не проходила Считывания. Это все намеренно. Они решили меня к нему не допускать».

«Тихо!» – одернула она себя и двинулась следом за Рут.

«Я полагала, что свободна. Вместо этого меня просто терпели. Не будь на то какой-то причины, меня ни за что бы не оставили в покое. Конечно, они знают, что я не проходила Считывания».

«Еще одна загадка в истории Милены».

Держа дверь распахнутой, Рут махала им рукой: сюда, входите! Милена ступила в открывшийся проход со смешанным чувством гнева и страха.

По коридору они дошли до герметично запертого люка, туго засипевшего, когда его открыли. Он обнажал вход в хлябающий коридор-гармошку из мягкой резины. В свете ультрафиолетовых ламп ткань под ногами податливо колыхалась, влажная и пахнущая дезинфектантом.

– Чтобы инфекция не попала, – пояснила Рут.

И вот они ступили в каверну из плоти.

Чуть фосфоресцирующие стены, казалось, слегка раздались, пропуская вошедших.

– Привет, малыш, – обратилась к кому-то Рут. – Пора совершить прогулку.

«Эта женщина – Терминал, – поняла Милена. – Она общается с Консенсусом, его мозгом. Он может с ней переговариваться. Она – его глаза, его уши. Вот он, этот самый Консенсус».

– Что он собой представляет? – вырвалось у Милены.

– Он-то? Он большо-ой, – с теплотой отвечала Терминал по имени Рут. – И живой. Ну давай, лапочка моя Ролфа, усаживайся где-нибудь на полу, неважно где.

«Так вот в чьем владении я нахожусь, – оторопело подумала Милена. – Вот что нами повелевает. Это Чарли. Вот он, Скользящий, создатель Ангелов. Бьющееся сердце цивилизации Милены, не виданное ею доселе».

Было время, и машины имитировали живую материю; теперь она отвечала им тем же. Схема повторялась. Компьютер, созданный из живой плоти, он по собственному усмотрению мог наращивать себе память; он тянулся сквозь землю щупальцами своего мицелия и разрастался, подпитываемый пурпурными садами.

Милена снова вспоминала…

Фильмы она уже не застала, но их видели другие, у которых в голове были вирусы. И Милена получила их воспоминания. Это были воспоминания, которые она получила по воле Партии. Теперь она вспомнила фильм: он был о Чао Ли Суне.

Перед внутренним взором предстало криво улыбающееся пожилое лицо господина, желающего поделиться хорошими новостями, избыток которых его буквально изводил.

«Мы вынуждены признать, что нас превзошли, – вещал он голосом, напоминающим скрин ржавых петель. – Мы подобны родителям, родившим ребенка-великана. И то, что ему отныне открыто, мы поистине не в силах охватить умом».

МЫСЛЬ БЫЛА ХИМИЧЕСКИМ ПРОЦЕССОМ, преобразующимся в электрическую энергию, которая взаимодействовала с другими видами энергии. В пятом измерении – властителе одиннадцати измерений – гравитация и электромагнитные явления представляли собой одно и то же. Консенсус был способен мыслить на уровне гравитации. И в гравитационном поле он создавал отпечатки личностей. Ангелы —так их называли. Ангелы обладали свойством скользить сквозь гравитационные поля; скользить сквозь пространство со скоростью света. Предполагалось, что они совершали путешествие во времени – путешествие в прошлое. Путешествие во времени к другим звездам.

Магистрали гравитации получили на английском название Каналы скольжения Чарли.

«Какая от этого польза? – спрашивал Чао Ли Сунь. – Какая польза от того, чтобы посылать мысль в прошлое, к давно потухшим звездам? Ответ в том, что это равносильно изысканию источника изобилия. Мысль и гравитация – едины. Гравитация положила начало существованию Вселенной, путем ее расширения. Она расширялась, раздвигая границы небытия, и при этом высвобождалась энергия. Это была тепловая вспышка. – Чао Ли Сунь улыбнулся там, у себя в прошлом, будто лично проделал путешествие со скоростью света. – Ангелы исторгнут колоссальные вспышки тепла. От этого в иных мирах расплавятся камни. Они взвихрят их, как облако конфетти, и метнут из прошлого сюда, к нам. Они направят их через долгий коридор световых лет, и металл медленно двинется к нам. – Он сделал паузу, сопроводив ее затаенной улыбкой. – Мы знаем, что они сделают это, поскольку это уже имело место в прошлом. Глыбы металла размером с астероид – мы уже видели, как они движутся к нам. Мы слышали Ангелов, шлющих сигналы вдоль линий гравитации».

Вселенная возникла путем расширения; гравитация создала энергию из ничего. Консенсус использовал вакуум как колодец, постепенно черпая из него энергию, высвобождая вспышки тепла. Скоро он начнет вырабатывать энергию путем создания мелких, карманных вселенных.

– Тебе комфортно, лапочка? – спросила Рут, давая Ролфе глотнуть воды.

Чао Ли Сунь продолжал.

«Уже с давних пор нам известно, что Вселенная нематериальна. Все в мире порождает свою противоположность, и через это образуется новый синтез. Об этом говорил Гегель, об этом говорил Маркс. Теперь время настало. У нас был диалектический материализм. Теперь на смену ему должен прийти диалектический имматериализм. Идея по отношению к реальности первична».

В жизни ему не раз приходилось спасаться бегством. Вирусы об этом умалчивали. Это ей рассказала мать, а ей – ее отец, который давно умер. Усилиями Чао Ли Суня возник сплав социализма с возродившейся религией. Благодаря ему дело социализма одержало победу. Потребовалось лишь несколько компромиссов – с ханжеством и со здравым смыслом. Милена жила в теологическом государстве.

Чарли – так звали его англичане. Чарли Сунь.

– Песенку о Чарли спой, он возьмет тебя с собой, – напевала Рут-Терминал, колыхая к Милене. – Вместе с песней полетишь, по каналам заскользишь.

«Мы все произошли из Африки, – размышляла Милена. – Мы перенесли длительную засуху и выжили – не потому, что челюсти у нас были крупнее, а потому, что они были меньше, и это дало нам начатки речи. Мы выжили благодаря сплоченному труду. И изменения климата нам суждено успешно пережить потому, что мы работаем сообща. Как музыканты в оркестре».

Рут схватила ее за руку и потрясла.

– Стой со мной здесь, лапка, иначе два считывания наслоятся одно на другое и все перемешается, а это ох какая неразбериха! Ты такого еще не видела. Точно не видела – а это такое зрелище, доложу я тебе! – Рут захохотала. Она была похожа на облачко из комикса, в котором не было ни одного слова, кроме «хи-хи» и «ха-ха».

«Мы выжили, – продолжала размышлять Милена, – потому что, помимо всего прочего, мы хорошие.И вероятность того, что мы выживем, и то, какмы выживем, зависит от того, насколькомы хорошие.

Комната-каверна, казалось, хихикает вместе с ними. Хихикали стены; похохатывало пространство, вмещающее Ролфу. Какая-то волна прокатывалась и сквозь него и сквозь нее.

Голова у Ролфы откинулась назад, лицо разъехалось в улыбке от уха до уха.

– Э-ге-ге-ей! – кричала теперь Ролфа, покатываясь со смеху. – И-и-и-э-эй!

– Так, так! – подбадривала Рут, подпрыгивая и потряхивая боками. – Вот так! Давай, лапка, давай!

«Я слышала, – вспоминала Милена. – Слышала, что это чудесно, но никогда не верила».

Разом задействованы каждый синапс, каждое нервное окончание, каждая клеточка мозга – все работают в унисон, все одновременно, первый и единственный раз. Как будто во всей стране зажгли все огни сразу. И каждый человек – нация, вселенная.

Консенсус извлекал энергию из ничего, из квантового вакуума, и она с ревом устремлялась назад по шкале времени со скоростью, превосходящей скорость света. Уже полтора столетия известно, что гравитационное расширение в один прекрасный миг дало начало всему. Но откуда взялась сама гравитация до начала пространства и времени? Ответ был в том, что гравитация отсылалась из будущего к точке отсчета истории Вселенной, и гравитация была мыслью.

Человечеству, работающему как Консенсус, суждено было сотворить вселенную. И оно так увлеклось, что создало Бога по образу и подобию своему.

– О-о! – заходилась Ролфа в бесконечной любви ко всему. – Э-э-и-и… – Постепенно голос у нее сошел до тоскливого поскуливания, в котором были утрата и печаль, и она взглянула на Милену с улыбкой и грустью.

– Ну вот, – подытожила Рут. – Вот ты и прошла Считывание, лапушка моя. – Она подошла к Ролфе и, склонясь, внимательно ее оглядела. – Ну что, – нежно спросила она, поглаживая ее по голове, – что ты там видела, милая?

– Да всё, – слабым голосом откликнулась Ролфа.

Рут со смехом кивнула.

– Да, да, все движется вспять.

– Я маму свою видела, – рассказывала Ролфа. – Она собирала лилии в пруду. На ней было платье, просторное, оранжевое. Она придерживала подол и смеялась, как бы ей не упасть. – Сев, она доверчиво взяла Рут за руку. – Пруд тот был за старым сельским домом, белым. Мы там жили, это на острове Принца Эдуарда. Мне было пять лет. И мы сцепились с сестренкой: она говорила, что вырастет больше, чем я, потому что пьет чай. А чай пьют взрослые.

– Да-да, и вот примерно так со всеми. Люди аж приплясывают, когда отсюда уходят.

– Но оно не только вспять движется, – заметила Ролфа, – а и вперед тоже.

– М-м-да? – озадаченно переспросила Рут, оборачиваясь в сторону с таким видом, будто ее кто-то окликнул (судя по всему, так оно и было). – Ладно, вернемся к делу, – пробормотала она, подставив ладонь к уху и чутко во что-то вслушиваясь. У Милены появилось несколько секунд на раздумья.

Рут снова улыбалась своей неизменной улыбкой.

– А ты девушка с характером, да? Какая-то неуемная, разбросанная. Я таких, как ты, еще и не встречала. – Хмыкнув, она покачала головой. – И ты явно любишь выпить, скажу я тебе.

Милена ощутила знакомый холодок.

– Если вы ее меняете, то, прошу вас, пусть эти изменения будут как можно меньше, – попросила она шепотом.

– Менять так менять, милая. Чего ерундой заниматься.

– Она гений. Вот почему это у нее происходит.

– Прямо-таки гений? – Рут выглядела удивленной. – А я-то и не знала. Ну что, Ролфа, – склонилась она, – пойдем потихоньку? А то тут место для других пора освобождать.

Ролфа медленно кивнула. Рут помогла ей подняться.

– Сжимается, расширяется… Прямо как легкое, огромное такое, – пробормотала Ролфа.

Встав по бокам, Рут и Милена взяли ее за руки. Ролфа тронулась с места, изнеможденно пошатываясь.

Прошли по переходу-гармошке, затем по белому коридору и попали в небольшую комнату со старомодными стульями. Выходя оттуда, Рут криво улыбнулась Милене и поманила жестом в коридор, на разговор.

– Представляешь, подруга у тебя одинаково может и левой и правой рукой, – сказала она с наигранно веселым изумлением, словно готовясь прыснуть со смеху. Ручки-пампушечки у нее при этом аккуратно лежали на груди.

«О чем это она?» – не поняла Милена, проникаясь каким-то вязким, тревожным чувством.

– Ролфа, должно быть, левша, – сказала она наугад.

– Только не притворяйся, что ты не в курсе, милая, – настойчиво сказала Рут. – Мы же всё здесь видим, только никому не говорим.

– Да о чем вы?

– О твоей подруге. Она не прочь делать «динь-динь» с другими женщинами. – Рут, прикрыв себе лицо, деликатно захихикала. – Н-да, насколько все же неоднороден род людской. И мы всё это видим! Хотя немного твердости, и все встанет на свои места.

Милена как стояла, так и застыла.

– Ей… нравятся другие женщины?

– Не просто нравятся – она любит женщин, лапка моя! И тебя она тоже любит.

– Это можно как-то… остановить? – севшим голосом проговорила Милена.

Рут печально покачала головой.

– Таков закон.

Когда она удалялась, мощные ягодицы под белой юбкой шуршали при ходьбе.

Милена вернулась в комнату, где с блуждающей улыбкой сидела Ролфа, умиротворенно глядя куда-то вдаль.

– Ролфа, – обратилась к ней Милена, – я люблю тебя. Я хочу спать с тобой… В смысле, это… заниматься с тобой сексом.

Та в ответ, озарившись мечтательной улыбкой, прикрыла глаза.

– Ты на редкость вовремя это говоришь.

– Я и раньше хотела сказать, просто как-то не могла себя заставить.

Ролфу начал одолевать смех.

– Это не смешно! – страдальчески воскликнула Милена.

– Наоборот, мать его так, – просто обалдеть! Забавнее я ничего не слышала. – Ролфа взяла ладонь Милены и помотала головой. – Почему ж ты никогда об этом не заикалась?

– Не знаю. Боялась как-то. А почему тыничего не говорила?

– Потому, что ты людское создание, и я думала, что тебя излечили).Ты же сама тогда об этом рассказывала: «Мне тогда, в десять лет, ввели все эти вирусы!»

«О боже милостивый. Как все просто».

– Да, но меня не считывали,понимаешь? – сказала Милена шепотом. – Вирусы ввели, чтобы привить образование. А считывать не считывали. Не вылечивали,никогда.

«И о том, что меня не считывали, я никогда не рассказывала: боялась, что вычислят. Ничего не говорила, потому что смертельно боялась. Хотя они, оказывается, все время знали.

У меня была Ролфа: была моей все время. И вот теперь они пытаются ее у меня отнять. Уничтожить ее прежнюю сущность».

Ролфа безудержно расхохоталась.

– Все те ночи! «Притронуться к ней? Не притронуться? Нет, ни за что – они же у них все вылеченные»! – Глядя на ладошку Милены, Ролфа бережно поглаживала ей пальцы. – Кому нужны эти вирусы, если ты от страха сама не своя? – По-прежнему улыбаясь, она поглядела на Милену. – У нас еще есть какое-то время, – сказала она со значением. – Сколько бы ни было, но мы его используем с толком.

В комнату, шурша юбкой, вкатилась Рут. Милена инстинктивно отпрянула; Ролфе пришлось подтащить ее к себе.

– Немного медку, – сказала она с порога, – и слегка подавить иммунитет. – В такт словам она поигрывала неохватными бедрами. На руках у Рут были теперь розовые перчатки. – А ну-ка высунь свой язычок. Сейчас дадим тебе карамельку.

«Бежать, – мелькнуло у Милены. – Отпихнуть сейчас эту бабищу и бежать. Но куда? Где здесь выход?»

Ролфа высунула язык, словно проказливая девчонка.

– Вот она, наша панацея. – С этими словами Рут аккуратно, двумя пальцами, положила ей что-то на язык. – Ну вот, всего делов. Часа через три начнешь недомогать. Расслабься, полежи, побольше жидкости. Теперь уже никакой выпивки. Будут какие-то осложнения – вызовешь своего почтальона, дашь мне знать, я сразу же отреагирую. – Рут, повернувшись, легонько мигнула Милене. – Это основной вирус, – скороговоркой предупредила она ее, – довольно заразный.

Милена смотрела на нее молча, пустым взглядом.

– Такой вот порядок, – подытожила Терминал по имени Рут. – Жестковат, но не такой жесткий, как когда-то, скажу я вам.

Затем она помогла Ролфе встать и повела ее на выход.

Милена пошла следом. А что еще оставалось делать?

Глава седьмая
Самое фатальное состояние (Усилия любви)

СНАРУЖИ СТОЯЛО БАБЬЕ ЛЕТО – почти летняя теплынь, с пятнами света от игриво бегущих по небу облаков. Толстые голуби бойко ковыляли по плешке зелени возле Ламбетского моста. Полдень уже миновал, и народ в основном был на работе. Ватага подростков, расстегнув рубахи, расположилась кружком на лужайке и, что-то попивая, резалась в карты. На мосту сломалась ось у телеги, отчего несколько бочонков с пивом раскатилось по насыпи и случайно открылось, расплескав свое пенистое, источающее горьковатый запах содержимое. Теперь по образовавшимся лужам весело шлепала ребятня, гоняя не преминувших слететься к месту происшествия чаек.

– Ты мне ничего не рассказывала о своей матери, – заметила Милена, когда они шли мимо моста.

– Она от нас ушла, – отвечала Ролфа, – папа ей не нравился.

– И куда она отправилась? – спросила Милена.

Ролфа, обернувшись, улыбнулась ей странноватой улыбкой.

– В Антарктику.

В молчании они миновали здание, где раньше находился дворец архиепископа. Обе знали, что им предстоит заняться любовью, и Милена сознавала, что непременно подхватит вирус. Ей этого даже хотелось; не хотелось оставаться в стороне. Только раздумывать над этим не было смысла. Секс усложняет отношения, но их упрощает сила любви.

Под крики чаек прошли мимо больницы, основанной Флоренс Найтингейл, и еще одного небольшого парка. Так постепенно добрались до каменной подковы Раковины и, пройдя через двор, взошли по лестнице.

И наконец они занялись любовью в своей холодной тесной каморке; ощущение, показавшееся разом и более обыденным, и более странным, чем представляла себе Милена, – столь же обыденное и столь же странное, каким бывает дождь.

А потом начался озноб. Ролфа продрогла. Милена укрыла ее всеми одеялами, какие только у них были, но Ролфа по-прежнему жаловалась на ломоту и сухость в носу. Чтобы сделать воздух хоть чуточку повлажней, Милена вскипятила стиральный бачок, от которого воздух в комнатке подернулся сырым паром.

– Будто мурашки зудят, – отмечала Ролфа. – Прямо по всей руке, а затем сразу в голову.

Милена подносила ей кружками горячую воду. Пар вроде бы пошел на пользу. Голос у Ролфы снова стал мягче, и она, сев на постели, пила воду – жадно, крупными глотками. Милена прилегла возле нее, положив голову ей на живот. В животе бурчало, и они обе смеялись. За окном темнело, постепенно очертания города растворились в темени.

– Сейчас запою, – сказала неожиданно Ролфа.

Милена поспешно зажгла свечу, нашарила под кроватью бумагу, и, прежде чем она успела толком приготовиться, полилась песня.

«Постой же, ну погоди же ты хоть чуть-чуть!» – мысленно упрашивала Милена, но потом просто начала запись без начала.

Зазвучало что-то, напоминавшее финал Девятой симфонии Бетховена или хор из «Аллилуйи» – такое же сравнительно бесхитростное, мощное и радостно торжественное. Ролфа во время пения улыбалась с таким видом, будто перед глазами у нее предстает вся ее жизнь, в которой каким-то образом есть место и Милене.

– Эй, хватит там! – прокричал кто-то выше этажом.

Ролфа лишь улыбнулась шире и запела еще громче.

– Тише! – провыл кто-то рядом.

Милена рывком распахнула окно.

– У нас тут с жизнью прощаются! – рявкнула она вместо оправдания. Для нее оно так, по сути, и было.

Когда композиция подошла к концу – неспешно, с умиротворяющей завершенностью, – Ролфа сопроводила финал плавным, округлым жестом. После чего они с Миленой торжественно переглянулись в наступившей тишине, освещаемой подрагивающим светом свечи.

И тут Ролфа с насмешливым видом, потрясающе реалистично воспроизвела звук бурных аплодисментов. А как известно, для артиста он не что иное, как глас самой справедливости.

Милена укутала ее покрывалом, нежно поцеловала, и Ролфа заснула, а за ночь болезнь прошла. Утром, когда Милена попыталась ее поцеловать, Ролфа повернулась к ней лицом. Милена подала ей кружку чая.

– Вот выпью, и сразу вырасту, – шутливо сказала Ролфа, – стану совсем как взрослая.

Среди дня она сказала:

– Похоже, мне уже полегчало, пора выбираться из постели, – и отбросила покрывало. Щеки, руки, плечи ее покрывала поросль щетины. Медлительно, все еще как сомнамбула, она взялась собирать свои пожитки – большущих размеров одежду, фартук, вилку для жарки.

Стоя у двери и не совсем еще твердо держась на ослабевших ногах, она смущенно сказала:

– Мне, пожалуй, надо б найти другое место для житья. Ведь мне его предоставят, да?

Милена опустилась на краешек кровати и, неловко отвернувшись, кивнула.

– Да, должны, – произнесла она. – Как устроишься где-нибудь, приходи обратно за книгами.

Сказать больше было нечего. Слышно было, как негромко и многозначительно щелкнул замок на двери.

МИЛЕНА ОСТАЛАСЬ СИДЕТЬ на кровати. Сидела не шевелясь. Она не думала о том, что убита горем, – просто сидела и не двигалась. Последние три месяца Ролфа была, пожалуй, единственной, о ком она думала, и без нее Милена, оказывается, просто не знала, чем заняться. Просто в голову не приходило.

Не хотелось ни есть, ни выходить на улицу. На улицу – куда, зачем? Обратно в актрисы? В актрисы ей не хотелось. В окно струился солнечный свет, в комнате стало даже жарковато. Милена сидела и молчала как каменная. «Вот так, видно, ощущала себя Ролфа, когда она целыми днями сидела одна в комнате, а я разгуливала по Лондону».

Когда Милена начала чувствовать запах своего тела, она сходила в душ и помылась. Угрюмо посмотрела на пучки щетины – вокруг сливной решетки, там, где брилась Ролфа. С каменным лицом она включила струю на полную мощность и смыла их, пропихнув ногой в решетку.

Придя обратно в комнату, она попробовала лечь и заснуть и тут обнаружила, как в постели что-то шевелится. Оказалось, это мышата– они беспокойно сновали по подушке и матрасу. Ее иммунная система привычно разыскивала Ролфу: мышата озабоченно шерстили шишковатые недра постели, в каком-то безмолвном неистовстве натыкаясь друг на друга.

Вот так обычно происходит, когда люди лишаются части себя – например, руки или ноги; мышата в каком-то подобии паники начинают спешно разыскивать то, что отсутствует. «Где Ролфа, где Ролфа?» – словно спрашивали они. В конце концов они устанут и утихомирятся.

Особенно активно мышата бегали по участку между матрасом и стеной. Пощупав рукой в этом месте, Милена обнаружила там Пятачка. Словно в облегчении, как будто кукла была живым существом, мышата сновали по ней и возле нее.

Эту куклу Милена почему-то всегда недолюбливала.

«Вот теперь и торчи здесь с этой дрянью», – подумала она и швырнула ее о плитку. Пятачок упал носом вниз на холодный пол, глазками словно следя за Миленой. Как бы говоря: «Не оставляй меня здесь».

В конце концов Милена его подобрала и, как живому существу, погладила неопрятные войлочные уши. Это была, пожалуй, единственная вещь, захваченная Ролфой из ее прежней жизни, и вот теперь она оказалась позабытой и брошенной.

«Ты все же не хотела уходить, Ролфа». Вот почему ты так много от себя здесь оставила: все эти книги, эти бумаги. Милена все поглаживала уши Пятачку. И неожиданно для себя расплакалась – впрочем, так же внезапно остановилась, рассердившись на себя.

«А, так ты плачешь? – спросила она себя мстительно. – Так ты ж сама все это устроила! Чтобы все сложилось именно так».

К своим притеснителям Милена гнева не чувствовала. Ведь Консенсус пошел на такую непростую, такую необычную для себя вещь – как с этим поспоришь? Именно она, Милена, спутала все карты. Если посмотреть со стороны, Консенсус поступил добропорядочно и справедливо.

Тирания – всегда своего рода извращение. С ней свыкаешься, и даже постепенно проникаешься к ней любовью. Всякое правительство подразумевает собой тиранию, в той или иной степени, причем чем безжалостнее она, тем сильнее ее любят. Трудно бывает лишь объективно оценить ту степень тирании, при которой живешь непосредственно ты сам.

К своей тирании Милена испытывала благоговейное доверие. Она полагала, что когда-нибудь ее непременно считаюти вылечат от ее гнева, страха и тайного томления. Надеялась, что от Ролфы она подхватит вирус. Однако, несмотря на теперешнее легкое недомогание и подташнивание, инфекции в себе Милена явно не ощущала. К вирусам у нее была стойкая сопротивляемость. Она была обречена оставаться собой.

Утром, и еще раз днем, заходил Почтальон Джекоб.

– Там готовится новая пьеса. Они хотят, чтобы вы в ней участвовали, – сообщил он. – Мне передать, что вам нездоровится?

– Да, Джекоб, передай, – сказала Милена апатично.

Прошел долгий день. Милена ничего не ела. Так и просидела всю ночь на кровати, спиной к стене, временами выползая из дремоты. На следующее утро в дверь раздался робкий, предупредительный стук: заглянула Сцилла, она принесла хлеб и сыр. Милена сказала ей, что не голодна. Отсутствие голода не было редкостью; Сцилла подумала, что Милена принимала солнечную ванну.

– Мы слышали новость насчет Ролфы, – поделилась она. – Ты, наверное, очень рада.

– Да, – ответила Милена, – рада. Очень.

– Слушай, – сказала Сцилла, усаживаясь возле нее на кровать. – Все, кто участвует в «Бесплодных усилиях» – короче, все мы, – хотят создать свою собственную небольшую актерскую труппу. Фактически, понимаешь, создать новый театр. Чтобы все в нем было по-нашему.

Сцилла, помедлив, лукаво улыбнулась.

– Так вот, мы хотим, чтобы ты оказывала нам помощь в руководстве.

Милена непонимающе на нее уставилась.

– Почему я?

– Почему? И ты это спрашиваешь после того, что учудила с Ролфой? Да это же просто фантастика! – Сцилла подождала реакции; не дождалась. – Все считают, что ты просто отвал башки!

Чувствуя исподволь глухую тоску Милены, она стремилась ее как-то растормошить, вызвать у нее улыбку.

«Вампирский жаргон: “Отвал башки”.Квасно. В смысле классно».

– Вы все тоже отвал башки, – пробормотала Милена.

– Ну так что, я передаю, что с тобой все в ажуре?

– Угу, – кивнула Милена, глядя себе на руки. – Угу.

Сцилла подалась вперед, озадаченно нахмурясь: что-то здесь не так. Ощущалась какая-то потеря, хотя непонятно, какая именно. Что это: возвращение той старой, закомплексованной Милены? Еду Сцилла унесла.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, в комнату без стука вошел Нюхач. Зловещая шляпа на голове лихо сидела набекрень.

– Эй, Хэзер, – окликнул он, – я вернулся.

Секунда-другая, и челюсть у него медленно отвисла.

– Хэзер… Хэзер? – спросил он с плохо скрытой оторопью.

Милена, взглянув на него, покачала головой.

«Нет, не Хэзер. Хэзер больше нет, она мертва. Это просто я».

Нюхач обессиленно опустился на краешек кровати.

– Она была всего лишь вирусом? – устало спросил он, прикрыв себе ладонью глаза. Лишь за защитным барьером руки он нашел в себе силы выдавить на губах язвительно горькую улыбку.

– Так ты Милена, – произнес он. – Что ж, достойно. Славный фокус. Ты, должно быть, вовсю потешалась надо мной.

– Я была слишком напугана, – ответила Милена.

– А ведь, знаешь, я что-то такое уловил. Хотя обычно вирусы не создают такой цельный образ.

– Обычно они не являются Хэзер, – парировала Милена.

– Я перестал быть Нюхачом, – признался он, глядя на покрывало и явно пытаясь смириться с упущенным. Улыбка у него была направлена куда-то вовнутрь. – Вот что я хотел ей сказать.

«Нет у меня на все это ни времени, ни энергии, – подумала Милена. – Ты наверняка знаешь, что было у нас с Ролфой; бесспорно, знаешь, что от тебя тогда требовалось, и тем не менее ждешь от меня помощи. Моейпомощи. Ты не просто глупец, ты еще и дерьмо. Глупец, потому что дерьмо».

– Вот почему мне нужна была Хэзер, – как бы завершил он ее мысль. – Она… когда была с тобой… она дала тебе какой-нибудь ответ? Говорила ли когда-нибудь с тобой начистоту?

Милена утомленно покачала головой. Нет. Она просто читала.Только и делала, что читала. Больше она ничего делать не могла. «Подразумевалось, что все остальное должна делать я сама».

Он встал и подошел к двери. Повернувшись, вгляделся в нее – в ее лицо, в ее разум.

«Для него я была Хэзер, – поняла Милена. – В его понимании у меня ее лицои ееразум».

– Я рад, что ты несчастлива, – сказал он откровенно.

«Я свое несчастье переживу. В отличие от тебя».

Предательски шевельнулась жалость. Та самая, что была для Хэзер исконным недругом. Милена явила ему лицо Хэзер – дрябловатую длинную физиономию в очках с каменной оправой. Она считала тебя за дурака, но, пожалуй, полюбить тебя все же могла: ей надо было кем-то помыкать.

Он начал было пристраивать поудобнее на голове свою зловещую шляпу, но отчего-то передумал.

– Я вообще-то глубже, чем ты думаешь, – сказал он ей.

– Правда? Ну так иди ныряй на эту самую глубину, – отозвалась Милена. Подобно тени он беззвучно выскользнул из комнаты и был таков.

Милена попыталась заснуть, но не смогла. Тогда она от нечего делать взяла одну из книг Ролфы, мелкий замусоленный томик, который случайно открылся на последней странице:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю