Текст книги "Детский сад"

Автор книги: Джефф Райман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

– Что бы я только ни отдала, чтобы иметь такую бумагу, – заметила Милена, презрительно поджав губы.

– Ну ладно, – сказал Макс и взялся помогать с таким видом, будто делал одолжение. Он был выше Милены и мог дотянуться до верхней полки. Встав впереди нее (и загородив таким образом поле зрения), он начал пачка за пачкой перебирать бумагу.

Проходясь по первой полке, он то и дело повторял:

– Здесь ее нет! Ах, и здесь тоже. – Фраза повторялась с каждой новой стопкой бумаги: – Надо же, и здесь нет! И здесь, – как будто подразумевая: «Что я говорил, а? Говорил же я! Дескать, ну что, теперь видишь? Ушла твоя книга, ушла навсегда».

– В этой комнате ее нет, – произнес он наконец как эпилог.

– Так попытайтесь вспомнить, Макс. Большая серая книга. Что вы с ней сделали, Макс? – Молчание. – Макс, когда вы ее последний раз видели?

– Не знаю. Давно уже.

– Почему вы ничего не сказали мне?

– Я думал, она как-нибудь всплывет.

– Макс! – вскрикнула Милена, чувствуя, что сейчас брызнут слезы. – Макс, как вы могли так поступить? Так поступить, и при этом сохранить хоть чуточку самоуважения!

Его лицо не выражало решительно ничего.

«В тебе нет никакого самоуважения, – горько подумала Милена. – Вообще. Вся твоя жизнь – маска. Что ты пытаешься за ней спрятать, ничтожество?»

У человека подобного толка есть мотивы, представляющие загадку даже для него самого. Сам того не сознавая, Макс, ты пытался уничтожить «Божественную комедию». Мысленно представив себе залежи изведенной бумаги и те сердитые, бессмысленные каракули, Милена без всяких слов поняла, что он подсознательно хотел потерять книгу.

Милена окинула взглядом этого человека – такого безобразного и беспомощного, что понятие жалости было к нему даже как-то неприменимо. Чувствовались лишь гнев и насмешливое презрение. Где-то в этой одутловатой голове лежит ответ; настолько глубоко, что ему даже самому не доискаться. А чтобы все же сделать это, нужен кто-то способный считывать мозг.

«Мне нужен Нюхач», – поняла в ту секунду Милена. И тогда стало ясно, что следует предпринять.

– В течение недели ставить в известность Министра я не буду, – сказала она. – Я не буду ему докладывать, что вы потеряли весьогромный, неоценимо важный проект; не буду – в течение одной недели. Начинайте думать, Макс. Я не скажу ему о происшедшем, если книга будет мне возвращена. Но до той поры, пока она не отыщется, я буду постоянно приходить – опять, и опять, и опять.

После него она отправилась прямиком к Аптекарше.

Без слоя клоунской косметики лицо у этой женщины было красивым, хотя и резковатым. Пожалуй, чересчур трепетные ноздри, чересчур алчные глаза, слишком четко очерченный рот. Лицо преступницы. Вот она-то и была нужна сейчас Милене.

– Мне надо найти Нюхача, – сказала ей Милена. – Ты мне поможешь?

ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКА СТОШНИТ в условиях невесомости, рвота его свободно парит, слегка распластываясь под сопротивлением воздуха, пока во что-нибудь не угодит. Тогда она к тому предмету пристает, но ненадежно, удерживаясь только благодаря силе трения. Та же ткань не впитает влаги и не сгодится на то, чтобы ее подтереть, – она ее просто снова оттолкнет в свободный полет. В конечном итоге рвота покроет в летательном аппарате любую поверхность слоем настолько ровным, насколько позволит ее текстура.

Основная часть рвотной массы Милены задрейфовала было к вентиляционному люку. Но на полпути вдруг неожиданно устремилась назад, раздувшись пузырем, как будто самопроизвольно обзаведясь головой, а заодно и сообразительностью. Колыхаясь, подобно диковинному спруту, она держала курс на Милену.

Что-то схватило Милену за лодыжку. Она лягнула.

– Тихо! – прикрикнул сзади голос. – Не шевелитесь!

– Уа-а-а! – заклокотала Милена, понимая, что вот-вот угодит в объятья своего недопереваренного завтрака. И тут ее резко потянули назад. Бывший завтрак покорно потянулся следом, нимало не беспокоясь о том, хотят с ним общаться или нет. Он уже собирался вязко чмокнуть Милену, но тут ее осенила спасительная идея. Выпятив губы, она резко дунула. Спрут попятился, частично распавшись на шарики-капли. Милена изогнула шею, но тут у нее кончился запас воздуха. Пока она вдыхала, привлеченный вдохом спрут снова придвинулся.

Лягаясь свободной ногой, Милена всеми силами пыталась увернуться. Краем глаза она замечала мужчину, пытавшегося ее удержать. Спрут тем временем угрожающе навис над ней. Милена снова дунула, и он опять частично рассеялся на капли.

Где-то поблизости послышался звук, что-то вроде сдирания кожуры с плода.

– Вот черт, – беззлобно произнес мужчина, – прямо по плечу.

Опасность миновала. Вместе с оставшимися капельками рвоты Милена устремилась куда-то в бездонную воронку.

ОНА КАК БУДТО ПРИЗЕМЛИЛАСЬ среди заснеженного поля. «Хэмпстед-хит», – вспомнила Милена [11]11
  Хэмпстед-хит (Хэмпстедская пустошь) – парк на севере Лондона, где рощи чередуются с открытыми полянами.


[Закрыть]. Спускающийся под ногами склон холма был покрыт снегом. Сзади извилистой цепочкой тянулись ее собственные следы. Ветви деревьев покрывал ледок, будто их окунули в стекло.

Милена дожидалась, когда с ней поравняется Аптекарша. Взобравшись на холм, женщина какое-то время постояла, переводя дух и уперев руки в колени. Слышно было, как у нее под ногами приятно похрустывает снег.

– Вон там, – еще не совсем отдышавшись, указала Аптекарша с вершины холма. При этом изо рта у нее вырвалось облачко пара. – Видишь? Во-он там.

Она указывала на вагончик, черную коробку на двух больших колесах. Над трубой печурки вился белесый дымок. Женщин пристальным взглядом встретили двое зимних пони – миниатюрные мохнатые создания с шерстью, волочащейся по снегу. Эта порода славилась своей необычайной, ревнивой преданностью. Если кто-то незнакомый чересчур близко подходил к их хозяину, они готовы были наброситься на пришельцев.

«Какие у них глаза, – отметила про себя Милена, – совсем как у людей».

– Салам! – поздоровалась Аптекарша с пони. Это было похоже на пароль. Животные спокойно возвратились к своему обычному занятию: выкапыванию копытцами травы из-под снежного покрова. К вагончику по снегу вели и другие следы. Это было своего рода передвижное собрание для Нюхачей и тянущихся к ним бродяг. Их называли кибитками.Кибитки эти постоянно кочевали с места на место. В них собирались Нюхачи. Для чего именно, Милена представление имела самое смутное (кажется, что-то связанное с незаконным оборотом вирусов). Да, и еще они здесь друг перед другом солировали. Танцы ума– так это у них называлось.

По лесенке-приступке Аптекарша поднялась к двери вагончика и постучала.

– Али! Али, это я, – подала она голос.

Дверь изнутри толкнули. На полу, в той части, что была накренена вниз, скрестив ноги, сидели мужчины и женщины. Снаружи чувствовалось, что в вагончике жарко натоплено. Аптекарша толкнула Милену перед собой и, войдя, захлопнула у себя за спиной дверь.

– Прошу у всех прощения, извините, – учтиво сказала она. – Ну как он нынче, хорош?

– Просто в ударе, – мечтательно растягивая слова, произнес какой-то бородач с затуманенным взором. – Всех нас буквально оплел.

Перед вагончика дыбился кверху; половицы словно указывали на человека в черном, тоже сидевшего скрестив ноги на куцей подстилке.

Это был он, Эл. Тот самый Нюхач.

Глаза у него были сосредоточенно прикрыты. Наконец он их открыл; взгляд был устремлен на Милену.

– Ну вот, дамы-господа, – проговорил он. – На этом пока хватит. – Вдоль стенки, прижатые специальной планкой, стояли банки с чем-то вроде самогона. – Прошу всех: грейтесь, выпейте чего-нибудь. Гобелен закончим позже. – Одним гибким движением он встал, такой же рослый и поджарый, как и прежде. Не было только шляпы и балахона. На Милену он поглядел с грустью.

– Привет, – поздоровался он.

– Привет, – в тон ему откликнулась Милена.

Нюхач набросил себе на плечи плащ из тюленьей кожи.

– Да нет, настоящих тюленей ради этого истреблять не пришлось, – заметил он вслух, перехватив случайную мысль Милены. И, секунду помолчав, добавил: – Ты безусловно права: я все такой же ершистый.

Послышались добродушные смешки.

«Они все улавливают, – поняла Милена, – слышат все, что я думаю, и все понимают. Я перед ними сейчас как голая. Как же быть?»

В вагончике снова приязненно рассмеялись. Лица присутствующих были простоватыми, грубоватыми, но смотрели на Милену вполне дружелюбно.

– Хочешь тоже стать ниточкой? – спросила ее одна из сидящих. Милена ничего не поняла. Женщина как будто спохватилась. – Не беспокойся, лапонька, мы просто спрашиваем, хочешь ли ты быть частью гобелена. Ты нам всем нравишься. – Она переглянулась со своим соседом. – А вообще, ты должна всем рассказать, иначе они так и не поймут, – сказала она и поглядела на Милену с жалостливой улыбкой. – Так ведь, лапонька?

– Соль и шерсть, – перебила другая Танцовщица, тоже с улыбкой (эта – в форменной куртке Почтальона). По кибитке прошел гомон единодушного согласия. Нюхач Эл в этот момент ловко спустился по откосу пола и изящным движением натянул перчатки. На Милену он взглянул, как будто чего-то от нее ожидая, после чего, улыбчиво прикрыв на секунду глаза, неожиданно произнес, будто в некоторой растерянности:

– Прошу прощения. Я то и дело забываю, что ты меня не слышишь. Ну что, может, немного пройдемся? Заодно и поговорим. – Вблизи его бледное лицо выглядело еще более худым. Но глаза теперь не были такими запавшими и отчужденными, как прежде.

Воздух снаружи был словно пронизан ледяными иглами. Средь голых ветвей угнездилась стайка ворон, хрипловато перекаркиваясь между собой в морозной дымке. Эл помог Милене спуститься с лесенки-приступки.

– Проблема в том, чтобы застать его одного, – сказал он.

– Не поняла? – Милена была совершенно ошарашена.

– Я о Максе. Мне нужно будет оказаться с ним наедине.

– Ты уже знаешь, в чем проблема?

Эл кивнул: дескать, не перебивай.

– Так что поход на концерт или что-нибудь еще в этом роде не годится. Слишком много мыслительного шума. Лучше было бы просто к нему наведаться. И сказать открыто, чем ты занимаешься. Не знаю, почему ты считаешь, что лучше было бы как-то обвести его вокруг пальца.

– Извини, я как-то не привыкла к такой манере общения, – призналась Милена.

– Я знаю, – мрачно кивнул он.

«Тебе, наверное, не терпится поскорее со всем этим разделаться», – догадалась Милена.

– Пожалуй, да, – сказал Эл вслух, глянув на нее с поджатыми губами.

Неожиданно для себя Милена подумала: «Интересно, а какие чувства он сейчас испытывает к Хэзер?» И краем глаза заметила, как он тотчас отвернулся.

– Я однажды заставил тебя хлебнуть. Поэтому чувствую, что в долгу перед тобой, – сказал он. – Так что денег с тебя не возьму.

– Спасибо, – пробормотала Милена. А сама подумала: «Странно, я о деньгах не заговаривала. У меня о них и мысли не было».

Эл говорил быстро и строго, по существу дела:

– Надо сказать Максу начистоту, чего мы от него хотим. Наш подход такой: я просто помогаю ему вспомнить. Устрой нам что-нибудь вроде встречи, желательно непринужденной. Всегда легче, когда люди настроены на сотрудничество.

Милену по-прежнему задевало его упоминание о деньгах.

– Ты мне ничего не должен, – настойчиво сказала она.

Эл стукнул одетой в перчатку ладонью о ладонь.

– Эх, люди, если бы вы могли слышать! – воскликнул он. Как будто изъясняться словами было чем-то недостойно примитивным. – Послушай. Ты и естьХэзер. По крайней мере, она была половиной тебя. А то и больше.

«Он все еще ее любит. Эх, бедняга».

Эл со вздохом потер лоб.

– Сейчас она, наверно, запрятана глубоко, да?

И посмотрел на лоб Милены, будто ожидая увидеть там свою Хэзер.

– Ты же сам знаешь, – сказала она. – Зачем спрашивать?

Эл пожал плечами.

– Ты больше не чувствуешь ко мне ненависти. А это уже нечто.

– Нечто – это то, что в конечном счете сотворила яс Ролфой. А это гораздо хуже того, что тогда устроил мне ты.

– Чш-ш, – перебил он, поднося палец к губам. – Я знаю. Знаю. – И в глазах у него отразилось нечто большее, чем жалость: понимание. – Ох уж эти мерзавцы, с их чертовым Считыванием. Им необходимо все контролировать, держать в узде. И им совершенно наплевать, что может погибнуть во время самого процесса. Извини.

Однако встречного понимания Милена в себе по-прежнему не ощущала.

– Скажи мне, – обратилась она. – Боюсь, тебе все равно придется мне это сказать. Как все складывается у тебя? Чем ты все это время жил?

В глазах у Эла мелькнула совершенно неожиданная, какая-то мальчишеская радость оттого, что ей не все равно, что с ним происходит, что ее это интересует. Он неловким жестом указал на свою хижину-кибитку.

– Я делаю гобелены, как я уже говорил. Свиваю узоры из всех людей, которых встречаю. Характеры подобны цветам. Я тку из них гобелены и вывешиваю в воздухе, для других Нюхачей. Нас теперь достаточно много. Все в основном заняты обычной работой, так что у них на творчество в основном не хватает времени. Поэтому гобелены делаю я, а они их у меня покупают.

– Разносят по домам и вешают на стену?

– Нет. Запоминают, – поправил он робко.

«Что, опять эта вирусная память?»

– Но ведь ты ненавидишь вирусы.

– Я ненавижу ихвирусы. Но люблю те, что люди делают для себя сами. – Эл пытливо вгляделся ей в лицо. – Если б ты только умела читать, – вздохнул он, – ты бы безусловно поняла, о чем я.

Они не спеша шли по пустоши.

– Если только ты не Нюхач, тебе и представить невозможно, насколько сложно, многослойно устроен человек. Просто вселенная в миниатюре. И в голове у всех – сплошной щебет. Мы его называем «туман», как начинка у облаков. Он все собою затягивает, и люди из-за него перестают видеть. Большинство попросту живет на автопилоте, отрубает почти все свои функции. А уровнем ниже находится Паутина. Это память. Именно здесь все и хранится, и она действительно напоминает тенета. Здесь запросто можно заблудиться. По-настоящему сложная личность бывает настолько запутана, что из нее и выход-то не сразу найдешь; бывает, просто ужас охватывает. А еще ниже, подо всем этим, – Огонь. Там просто жжет. Здесь расположено сердце.

– А я? Я насколько запутана? – поинтересовалась Милена.

– Ты? – Эл помолчал, сосредоточенно прищурясь. – Ты… Ты такая аккуратная, очень опрятная. Собранная. И вся по полочкам. У тебя есть части, которые между собой вообще не сообщаются. Поэтому ты частенько сама себя удивляешь. Прямое следствие упорядоченного ума. И еще ты способна умещать в себе невероятный объем всевозможных деталей; к тому же ты хороший организатор. Но и это далеко не предел. – Эл улыбнулся. – Из тебя бы вышел чертовски хороший Нюхач, стоило б только подзаняться.

«А что, он любезен, – отметила Милена его улыбку. – Возможно, я ему нравлюсь».

– Да, – сказал он с тихой нежностью.

«Он любит меня. Для него я по-прежнему Хэзер».

Видимо, он расслышал ее, но улыбка с лица не сошла, а глаза были по-прежнему полны понимания.

– Они оплатили свой гобелен, – пояснил он. – Поэтому мне надо сейчас вернуться и его закончить. А там пойдем, разберемся с этим твоим Максом.

На обратном пути к хижине-кибитке Милена подумала: «Тучи для него рассеялись». Ей еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек вот так неузнаваемо менялся, становясь из разрозненного цельным.

– Ну уж, не в такой степени, – поправил он непринужденно. – Я все такой же изгой, вне закона. Только я больше не причиняю людям страдания. – Возле двери в кибитку Эл остановился, оглядываясь с лесенки-приступки. – Любой Нюхач устроен так, что если он делает людям больно, то сам же эту боль чувствует. Так что в итоге получается себе же хуже. – Он снова улыбнулся и, открыв дверь, грациозно шагнул внутрь.

Там он снова занял прежнее место и взялся заканчивать свой орнамент. В этот раз их приветствовали особенно тепло, с одобрительными смешками.

– Вот она, – вслух сказала почтальонша, – вот она, наша шерстяная ниточка.

– Неокрашенная, – уточнил бородач с затуманенным взором. – Та самая, на которую весь узор нижется.

УЖЕ СОВСЕМ СТЕМНЕЛО, когда они наконец добрались до Зверинца. Макса удалось застать на репетиции «Воццека» [12]12
  «Воццек» – опера австрийского композитора Альбана Берга (1885–1935).


[Закрыть]. Он их заметил как раз в тот момент, когда они с Элом пытались тихо проскользнуть на места в зале. Обнаружив их, он впился в них долгим, немигающим взором.

Но вечно эта пауза длиться не могла, и потому он повернулся, кивнул оркестру, и музыка началась.

– Ну и дела, – покачал головой Эл. – Ох и бедолага.

– Что? Что ты можешь про него сказать? – Милена дергалась от нетерпения.

– Ш-ш, тихо, – одернул Эл.

Звучание было несколько странным: дерганым, неровным, разрозненным, угловатым, как будто музыканты были не в ладу с собой. Дирижировал Макс нервозно, слишком резко взмахивая палочкой. Эл не сводил с него взгляда, полностью погрузившись в созерцание, следя за объектом с зоркостью сигнальщика на мачте.

– Он чувствует тебя у себя за спиной, – пробормотал он, не поворачивая головы.

Мало-помалу движения у Макса становились совершенно несуразными. «Нет, нет, нет!» – казалось, говорили его руки. Оркестр, словно распадаясь на части, еще немного погремел и растерянно затих. Музыканты недоуменно переглядывались. Макс обернулся в зал, глазами ища Милену.

– Ну зачем вы здесь? – растерянно спросил он. Голос был тихим, но тем не менее он преодолел нужное расстояние.

– Мы просто сидим и слушаем музыку, Макс, – отозвалась Милена. – Нам бы хотелось с вами поговорить. Мы подождем снаружи.

– Я сегодня вечером занят, я не смогу.

– Хорошо, когда вы свободны?

– Найдите меня как-нибудь в другой раз!

– Вас никогда нельзя отыскать. Одна неделя, Макс, – вы это помните? Два дня из нее уже истекли. Нам необходимо найти ту вещь, Макс, которую вы потеряли. Этот человек сможет вам помочь.

Зашевелились на своих сиденьях оркестранты, приглушенно переговариваясь друг с другом.

– Хватит, – сказал вполголоса Эл, – прекрати. Иначе ты его доконаешь.

– Итак, мы подождем снаружи, – предупредила Милена, прихватывая пальто.

Они молча вышли в коридор.

– Уф-ф, – перевел дух Эл, когда двери за ними захлопнулись.

– Что ты выяснил? – спросила Милена.

Эл нахмурился. Из-за дверей приглушенно донеслась музыка – оркестр продолжил играть.

– Дело обстоит примерно так. Этот человек способен двигаться лишь в одном направлении. – Эл рукой изобразил движение, на манер стрелы. – Затем сила, которая дает ему движение, его покидает, и он оказывается в мертвом штиле, пока его не подхватывает очередной вектор силы, на этот раз в другом направлении. Но и он действует недолго, поскольку этот человек вспоминает, что должен был двигаться в другую сторону. У него нет центра тяжести, некоей внутренней гравитации.

Музыка словно кралась сквозь дверь – вялая, призрачно печальная.

– Он совершенно лишен веса, – продолжал Эл, – ему неведомы ни верх, ни низ. Он совершенно, полностью потерян. Как какой-нибудь несчастный, капризный ребенок-переросток. Он никуда не мог двинуться с самого детства, застыв в своем ребячестве.

Музыка в очередной раз прервалась. Слышно было, как Макс что-то приглушенно говорит оркестру.

– И кстати, поэтому ему и нравится музыка. Она уже расписана по нотам, отрепетирована. В ней он может скользить по заданному направлению. Это единственный случай, когда он куда-то движется. Мы все лавируем сквозь время, как рыбы сквозь течение. Он же в нем попросту теряется. Исключение составляет только музыка. С той лишь существенной оговоркой, что она не должна его удивлять. Так что, – Эл взглянул на Милену со странноватой улыбкой, – новую, незнакомую музыку он ненавидит.

Проблема опять была во времени. Звучание за дверью снова возобновилось.

Загадочная улыбка по-прежнему не сходила у Эла с лица.

– Поэтому он и ненавидит тебя. Ненавидит «Комедию». Терпеть не может вас обеих. Потому что из-за вас он вынужден считать себя ничтожеством.

По окончании репетиции Макс вновь видел свой неотступный кошмар, караулящий его в коридоре. Угловатая скрипачка вышагивала с ним рядом, бледная от ярости.

– Да как вы смеете так себя со мной вести! – с ходу набросился Макс, бледнея перекошенным лицом и потрясая в воздухе кулаками.

– Кто вы такая? – гневно вскричала и первая скрипка, полыхая на Милену яростным взглядом. – Нет, кто вы такая, чтобы прерывать такую репетицию? Это наиталантливейший музыкант, а у него из-за вас сплошная головная боль!

– Ну, начать с того, что головная боль возникла как раз у меня, и именно из-за него, – спокойно парировала Милена. – Этот музыкант потерял партитуру целой оперы. Причем единственный экземпляр.

– Не с-сметь! – завопил дирижер, нервически взмахивая кулаками. При этом ноги у него подогнулись, а корпус беспомощно накренился: ни дать ни взять космонавт в состоянии невесомости.

– Взял и потерял, – продолжала Милена. – А потерял потому, что она приводит его к неутешительному выводу: что сам он такой музыки не смог бы написать ни за что и никогда.

– Милена, – предупреждающе подал голос Эл.

– Новая опера? – Мадам горько усмехнулась. – Боже мой! Да они у нас каждый месяц. Настоящуюоперу уже никто не может написать: кишка тонка. Конечно, появляются иногда всякие амбициозные выскочки вроде вас, у которых понятия об оперной музыке не больше, чем… – Она даже растерялась, не зная, с кем или с чем сравнить. – О-о-о! Да вы должны быть благодарны, что такая величина, как Макс, вообще соизволила на нее хотя бы взглянуть!

– Мы ни в коем случае не хотим его обидеть, – вмешался Нюхач Эл. – Ни в коей мере. Нам бы лишь пару минут побыть с ним наедине. – Нежным движением взяв Макса за запястья, он начал разгибать ему сжатые в кулаки пальцы. – Буквально на минутку пройтись с ним назад, на сцену. Туда, где волшебно звучали инструменты. Красавицы скрипки, арфы. Гобои. Где все еще буквально дышит теплом музыки. Мы немножечко туда пройдемся, и вы как раз расскажете мне о той музыке, которую любите. Ведь правда, Макс? Может, это поможет вам вспомнить.

– А оначто, тоже там будет? – переспросил Макс, с немым ужасом глядя на Милену, как будто она была грозной мамашей, а он – нашкодившим мальцом.

– Нет, нет, – успокоил его Эл. – Только вы и я.

– Если с ним что-нибудь произойдет, – первая скрипка ткнула перстом в сторону Милены, – вы за это ответите. Макс, я буду дожидаться внизу.

– А я здесь, – сказала Милена.

Нюхач Эл с Максом отправились обратно в зал, а Милена осталась на том же месте. Сколько теперь ждать? Что такое время? Она принялась разглядывать свои ногти. Местами обкусанные, без маникюра.

«Ну пожалуйста, – молила она, сама не зная кого. – Пожалуйста, пусть он хотя бы вспомнит».

Наконец дверь отворилась и наружу вышел Эл, держа под локоть Макса. Дирижер безудержно рыдал, вытирая лицо пухлыми кулаками. Милена посмотрела Элу в глаза.

– Мы ее нашли, – сказал тот.

Макс вдруг вырвался и бегом припустил к лестнице.

– Элис, Элис! – слезливо звал он на ходу, неверным шагом одолевая ступени.

Эл проводил его взглядом.

– Он действительно не ведал, что творит, Милена. Все это крылось у него глубоко-глубоко, под Паутиной.

– Там, где Огонь, – догадалась Милена.

– Да, под сердцем. – Эл опять тяжело вздохнул. – Он был подобен лабиринту, жутким петляющим катакомбам с огромными завалами. – Эл остановившимся взором смотрел перед собой, со страхом запоздалого осознания возможной катастрофы. – Еще немного, и я бы окончательно там заблудился.

– Спасибо тебе, – признательно сказала Милена, коснувшись его руки. – Может, чего-нибудь выпьешь?

Эл покачал головой: «Нет, не надо».

– Я знаю, как действует алкоголь. О боги, боги! Пребывать вот так;быть навечно, безвыходно там запертым… – Он оглядел лестницу и красную дорожку с таким видом, будто призрак дирижера мог все еще находиться там. – По крайней мере, он выбирается оттуда хотя бы иногда. Когда музицирует.

Однако запас сочувствия у Милены был достаточно ограничен.

– А что он сделал с книгой? – спросила она напрямик.

Эл не отрываясь смотрел на нее – медленно, вдумчиво. И заговорил, тщательно подбирая слова:

– Он увязал ее в одну пачку с другими старыми книгами, которые на время брал, и все их возвратил. А книги те он брал в Британском музее. Ты знаешь, где это находится. – Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

– Пожалуй, да, – произнесла Милена. Шепчущими отголосками очнулась потаенная память; словно послышались где-то снизу, под полом, шаги. – Я там выросла. Я там… воспитывалась. В Братстве Реставраторов.

– Там стена, – тихо заметил Эл.

Милена подняла на него глаза.

– Там, внутри тебя, стена. Музей находится с ее противоположной стороны.

– Я знаю, – кивнула Милена. На той стороне находилось ее детство.

– И ты действительно собираешься туда пойти? – прочел ее мысли Эл.

– Мне нужно возвратить эту книгу. Музей будет не заперт, – сказала она. – Ты знаешь названия остальных книг? С тем чтобы мне ориентироваться, откуда начинать поиск.

Эл ласково коснулся кончика ее носа.

– Будь осмотрительна, Милена. Кто спешит, тот спотыкается.

МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА, как повстречала Троун. Это была ее собственная вина. Расплата за поспешность и неосмотрительность.

Начиналась эпоха Восстановления. Со свойственной ей новаторской жилкой Милена подметила, что у зрителей возникает спрос на голограммы и потому Крошкам надлежит непременно иметь их первыми. Только вот кто может дать толковые консультации по голограммам, да еще чтобы было по карману? Так она очутилась в общежитии где-то на отшибе, в стороне от Стрэнда. Интересно, что это за человек, обитающий так далеко от ее собственного Братства? И вот Милена постучала в багровую дверь. «Какой ужасный цвет», – мимоходом отметила она.

– Войдите-э-э! – как-то по-мультяшному пропел откуда-то из недр жилища женский голос.

Комната оказалась до потолка наполнена бирюзовой морской водой. Отростки водорослей ветвились сквозь стены, неотличимые от Кораллового Рифа. Между ними зигзагом методично сновали косячки черных рыбешек. Над всякой поверхностью, в том числе над руками Милены, извилистыми бликами играл свет. А в толще воды кружился густой клубок водорослей, щерясь идиотской, слегка маниакальной улыбкой – что-то вроде черепка с выпуклыми глазами. «Мы же как-никак на Коралловом Рифе!» – то и дело как попугай повторял он.

Появившись неизвестно откуда, в поле зрения Милены оказалась рыба с розоватой чешуей и вплотную подплыла к ней. Милена осторожно подвела под нее ладонь и увидела, как закатом отразился на туловище у рыбы отливающий серебром свет. Милена вгляделась: черные кожистые плавники создания двигались мерно, как опахала. «Тигровая рыба, – подсказали вирусы. – Съешь, и тебя парализует».

– Я Троун Маккартни, – представилась вдруг рыба. – А ты – моя спасительница?

– Сомневаюсь, – подхватила Милена игру, – нужно ли тебе спасение.

– Еще как! Кто же мне даст работу? Что тебе обо мне рассказывали? – любопытствовала Троун-рыба.

– Мне сказали, что ты лучший специалист по голограммам, какие только есть в Зверинце, – сказала Милена начистоту.

– А также что я заноза в ухе?

– Чаще говорили, что не в ухе, а в другом месте.

– Да, я такая, – согласилась Троун.

– Да и я тоже, – призналась Милена.

– Да неужели? – с видом знатока скептически заметила Троун и резко вильнула хвостом. Вся комната словно крупно мигнула, и рыба исчезла. Вместо нее теперь спиной к Милене стояла женщина в черном облегающем трико, довольно миниатюрная и стройная. – Ты одна из тех хладнокровных, скучненьких, суховатых злючек-колючек, – отметила она. – Не то что я: не колючка, а прямо-таки испепеляющее жерло вулкана!

Картинно раскинув по плечам роскошную гриву черных волос, она резко обернулась, расправив плечи. «Позирует, предъявляет себя». Сердце как будто екнуло, хотя не сказать чтобы от неотразимой красоты. В глаза бросалась нервозная худоба этой женщины и жилистость ее шеи. Словно жилы вот-вот лопнут, не выдержав веса этой несоразмерно крупной головы, которая мячом покатится по полу. Изможденно худым было и ее скуластое лицо. Что-то в нем разом и привлекало и отталкивало.

– Я действительно хотела бы предложить тебе работу, – сказала Милена, улыбаясь против воли. – Ты не желаешь поговорить о голограммировании?

– Нет, – вздохнула та со скукой. – Голограммам уже двести лет. Не оригинальность, а так, перхоть. Хотя светом нынче можно было бы целый мир изменить. – При этом она мельком оглядела свою рукотворную водную феерию. – Ведь я вам наверняка не для голограмм нужна, а для какой-нибудь старинной оперы. Чтобы создать, спроецировать на сцену какие-нибудь реальные объекты. Ну что, разве не так? Ведь так?

– Так, – кивнула Милена.

– Эти ваши старинные оперы всех уже достали. Своей долбаной высокопарностью, этим вашим высоким штилем. – Комната снова мигнула, и Троун плюхнулась на какую-то облезлую кушетку.

У помещения был теперь вполне обычный вид. Там, где красовался Коралловый Риф, серели голые оштукатуренные стены. На полу лежал матрас, какие-то мешки, а также стояла аппаратура – металлические ящики, арматура с подсветкой, шнуры. Из окна змеей тянулся кабель, украдкой подсоединяясь к проводке реставраторского Братства. Троун вытянула перед собой ноги и смерила Милену взглядом.

– Сразу предупреждаю, – сказала она. – Я не проходила Считывания. Никто меня никуда не размещал, не прикреплял, не лечил. Поэтому никому невдомек, что я скажу или сделаю в следующий момент.

Милена не могла сдержать улыбку: ее забавляла эта нарочитая ненужная агрессивность.

– Меня тоже никто не считывал, – заметила она как бы между прочим.

– Тогда чего ты такая, без искры? – спросила Троун.

– Не всем же искрить. Люди разные: кто-то искрит, кто-то нет, кто-то всем подлянки делает. Уж как кто устроен.

Троун это понравилось. Она даже разулыбалась.

– Ага, – согласилась она. – Так как тебе удалось отмазаться?

Резко перевернувшись на живот, она хищно потянулась, как голодная кошка.

– Никто и не отмазывал. Просто мне напоследок вкачали такую дозу вирусов, что я свалилась, поэтому у них со Считыванием ничего не вышло. А пока валялась, меня уже и разместили.

– Ну, это ты. А я вот взяла и сбежала, – с величавым достоинством произнесла Троун, как бы демонстрируя превосходство над Миленой. – Укрылась в Болоте, в тростниках. Чтобы, не дай бог, никто не исцелил. Там и пряталась какое-то время, а затем вернулась. И знаешь, Морфологияу меня просто жутькакая. – Тут Троун подалась вперед и, обхватив руками грудь, выставила ее вперед, растянув вырез трико. – А у тебя? – спросила она с многозначительной улыбкой.

–  Чтоу меня? – переспросила Милена, не в силах поверить.

Троун лишь закатила глаза.

– Ну, это? – И, привстав на коленях, заголилась еще сильней.

Миленой овладело что-то похожее на вязкий, тягучий страх.

«Боже мой, это она мне?Что это я, нашла себе еще одну?»

– Н-ну… да! – ответила она без особой уверенности, на всякий случай.