Текст книги "Муки ревности"
Автор книги: Джастин Харлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
– И где же ты собираешься жить, когда туда приедешь? – Шаннон уже не пыталась скрыть сарказма.
– У леди Фортескью, конечно. Я уверена, что смогу быть полезной. Ты писала мне, что у нее огромный дом в Лондоне. Наверняка там найдется для меня комната. Ты не можешь сказать мне «нет», Шаннон. Я еду с тобой.
Шаннон сухо рассмеялась.
– Минуточку, Керри. Это мне представился удобный случай. Но я же не могу забрать с собой всех своих родственников!
Глаза Керри сверкнули.
– Значит, всех родственников? На самом деле ты говоришь только об одной родственнице – своей сестре. Ты сама пишешь длинные письма о щедрости леди Фортескью, а когда я прошу кроху с твоего стола, ты мне отказываешь.
– Давай лучше закончим, а? – резко сказала Шаннон. – Ты уже сказала достаточно. У тебя нелепые представления о городской жизни. На самом деле ты бы ее возненавидела. С чего ты взяла, что будешь счастлива, сидя взаперти в офисе или в магазине? Смотри на вещи реально, Керри, и брось фантазировать.
– Не говори мне о том, чего я хочу, Шаннон. И не говори о фантазиях. Не только у тебя есть мечты. С тобой ведь все в порядке, не так ли? Твоя мечта становится реальностью. Ты вернулась, чтобы попрощаться – как сказочная принцесса навещает простых смертных. Так вот, ты всего лишь эгоистичная сука, Шаннон Фалун, или Пайярд, или как там тебя! – закричала Керри.
Шаннон в ярости повернулась к ней.
– Я тебя предупреждаю – следи за своими словами. Да – я люблю красиво одеваться. А что в этом плохого? Я одеваюсь на свои деньги, которые зарабатываю чертовски тяжелым трудом. Ты не имеешь представления, каково оказаться предоставленной самой себе в большом городе. Я была одинока, испугана, несчастна. Я об этом не писала, хотя и стоило. Может быть, это помогло бы тебе повзрослеть. Там настоящий ад.
Керри окинула сестру взглядом и насмешливо засмеялась.
– Да неужели? – сказала она. – Расскажи-ка мне поподробнее.
– Не буду я тебе ничего рассказывать! Только тогда, когда ты и в самом деле захочешь начать с самого дна – как начинала я. А как ты будешь себя чувствовать, рискуя вот-вот опять завязнуть в грязи только из-за того, что ты незаконнорожденная? И твоего веса я не выдержу. Все, что я могу сделать, – это поскорее унести ноги отсюда! – в отчаянии закричала Шаннон.
Глядя на нее расширившимися от бешенства глазами, Керри схватила подаренное Шаннон платье и в ярости оторвала от него рукав.
– Вот, смотри! Вот как я отношусь к твоей взятке, к твоей благотворительности! Возьми его обратно! Мне не нужны подачки! – Бросив платье в лицо Шаннон, Керри пинком отшвырнула чемодан сестры.
– Ты неблагодарная маленькая дрянь! – закричала Шаннон и ударила Керри по лицу так, что та покачнулась назад. – Я работала как лошадь, чтобы купить это платье и все эти вещи, к которым ты относишься с пренебрежением только потому, что не можешь получить то, что хочешь. Теперь я не возьму тебя с собой ни за какие коврижки!
Прижав руку к щеке, Керри с ненавистью посмотрела на нее.
– Клянусь, в один прекрасный день я отплачу тебе. Глаза бы мои тебя не видели! А теперь поскорее убирайся! Скатертью дорожка! – С этими словами она выбежала из бунгало.
Керри исчезла, и все сказанные ими резкие слова повисли в воздухе как эхо внезапно сорвавшейся лавины, которая погребла под собой любовь. Слезы текли из глаз Шаннон, она задыхалась от надвинувшегося чувства одиночества. Но поворачивать назад было поздно. Не было времени даже на то, чтобы обдумать, как преодолеть разрыв, возникший между нею и Керри с Бренданом. Сейчас Шаннон могла думать лишь о том, как «Ориана» исчезает за горизонтом, оставляя ее на причале сиднейского порта.
В лихорадочной спешке Шаннон принялась собирать вещи, выпавшие из чемодана и небрежно рассыпанные по полу. Ее руки касались атласа и кружев, а в ушах уже звучал стук вагонных колес, с каждым километром приближавших ее к свободе.
Через три недели Шаннон в последний раз окинула взглядом комнату, которую почти два года снимала в Паддингтоне. Она всегда оставалась равнодушной к ее убожеству – потертому линолеуму, тазику с треснувшей эмалью, считая, что все это временно. Стоя у окна в лучах послеполуденного солнца, Шаннон дожидалась, когда за ней приедет машина. Отодвинув кружевную занавеску, она смотрела на ряды домов с коваными решетчатыми балконами, выходящих на неспокойные синие воды сиднейской гавани.
Теплый бриз ласкал лицо. Шаннон вспоминала бурные события последних недель, закончившиеся теперешним беспокойным ожиданием. Стоп, сказала она себе. Оглядываться назад опасно. Воспоминания – это якорь, который не дает тебе двигаться вперед.
Внезапно Шаннон услышала шаги на лестнице, затем стук в дверь.
– Эй, Шаннон, там тебя ждет большой автомобиль.
Она открыла дверь, чтобы впустить Нико – хозяина дома, киприота, который сдал ей комнату, когда Шаннон впервые появилась в городе. Схватив ее вещи, он помчался с ними вниз по лестнице. Взяв сумку и пальто, Шаннон, не оглядываясь, двинулась за ним.
У тротуара стоял огромный черный «даймлер», поблескивая в ярких солнечных лучах. Увидев Шаннон, одетый в униформу шофер открыл дверцу.
– Эй, Шаннон, тут есть кое-что для тебя! – позвал ее один из маленьких сыновей Нико и передал коробку с шоколадными конфетами.
Шаннон тепло обняла его. Ее имя вновь и вновь звучало из уст соседей, пришедших попрощаться, – в основном греков и итальянцев, с которыми Шаннон успела подружиться за это время.
– До свидания, Нико! – сказала она, обнимая хозяина, а затем по очереди его жену и детей.
– Не забывай нас, – со слезами на глазах ответил тот.
– Как я могу вас забыть? – с нежностью сказала Шаннон, чувствуя боль разлуки.
Здесь, где жили представители разных племен и народов, она всегда чувствовала себя как дома. В последний раз Шаннон оглядела красивые маленькие домики Паддингтона с их решетчатыми балконами – ее прибежище в безразличном, холодном большом городе. В глубине души чувствуя себя иностранкой на неоглядной коричневой земле Австралии, она временно нашла дом среди греков, итальянцев и беженцев с Востока. Шаннон обожала их улыбки, дружелюбие, обожала запахи средиземноморской кухни. Покинуть все это оказалось куда труднее, чем она себе представляла.
Шаннон остановилась, помахала рукой. Шофер захлопнул дверцу «даймлера», она удобно устроилась в лимузине, и ей пришло в голову, что еще один отрезок прошлого остался позади.
Захватив из Дабл-Бей Джонкуил, они направились прямо в порт. Первую встречу с «Орианой» Шаннон запомнила на всю жизнь. Стоящий у причала многопалубный лайнер был похож на плавучий город в миниатюре, его трубы ярко выделялись на фоне сверкающего голубого неба. Следуя за энергично идущей впереди Джонкуил, Шаннон разглядывала своих будущих спутников и предвкушала момент, когда сможет узнать их получше. Покидая землю Австралии, она ждала приключений. Когда стюард повел их к каютам первого класса, Шаннон почувствовала, что скучная рутина будней осталась на берегу и теперь им предстоит жить по корабельному расписанию. На много дней вперед расписаны всевозможные интересные вещи – от лекций и рукоделия до кино и карточных игр вперемешку с обедами, коктейлями и танцами.
Их провели на верхнюю палубу в роскошную, обшитую деревянными панелями отдельную каюту, уже заставленную цветами, корзинами фруктов и шампанским. Это прислали друзья Джонкуил, которые вот-вот должны были появиться на прощальный обед. Шаннон показали ее каюту – небольшую, но очень комфортабельную с ванной, примыкающую к апартаментам Джонкуил. Глядя в иллюминатор на город, Шаннон наконец поняла, что действительно уезжает. Но сейчас не было времени предаваться фантазиям, потому что с минуты на минуту каюта Джонкуил заполнится смеющимися, болтающими друзьями, которые придут пожелать ей доброго пути.
Шаннон ходила между ними, наполняя бокалы, освобождая подносы и поддерживая разговор с теми, кто помнил ее по ленчам в Уиттерингсе. Она вела себя осторожно, понимая, что сейчас представляет собой нечто среднее между слугой и знакомой. Однако радостная улыбка Джонкуил и сияние в ее глазах убеждали Шаннон, что ее работодательница как никогда довольна ею.
– Вы такая милая и, как мы слышали, такая способная, – тепло сказал полковник Дженкинс – высокий мужчина с огромными усами, когда Шаннон вновь наполнила его бокал. – Мы все надеемся, что вы позаботитесь о Джонкуил.
– Да, дорогая, она требует так много заботы, – как эхо повторила его жена, похожая на птицу маленькая женщина, закрепляя таким образом миф о том, что Джонкуил якобы беспомощна, как котенок.
К этому моменту каюта была уже настолько переполнена, что нельзя было даже пошевельнуться, а по раскатам смеха и разговорам казалось, что до полуночи никто не сдвинется с места.
– Почему бы нам всем вместе не отправиться в сентябре в Антиб, Джонкуил? Это было бы так весело…
Услышав этот обрывок разговора, Шаннон почувствовала, как сердце забилось чаще, но не сразу вспомнила почему. Описанный Заном порт на Лазурном берегу вновь всплыл в ее памяти. Все это время она пыталась избавиться от воспоминаний о Зане, но оказалось, напрасно: простого упоминания отдаленного места было достаточно, чтобы внутри у нее все сжалось.
Низкий гудок пронесся по кораблю, напоминая провожающим, что пора уходить. После шумных дружеских прощаний толпа вывалилась на палубу, выкрикивая обещания писать. Джонкуил обняла каждого по очереди, прикладывая к глазам платок.
Нежные прощания старых друзей усилили в Шаннон чувство одиночества; к горлу подкатил комок. На ее отъезд не отреагировала ни одна живая душа. Тот единственный мир, который знала, она покидала тихо и скромно, хотя, может быть, и торжественно.
– Немного грустно, да? – спросила Джонкуил, когда толпа исчезла. Понимая мучительную важность момента, она с сочувствием посмотрела на Шаннон, взяла за руку и погладила, как растерявшегося ребенка. – Сначала вы будете испытывать щемящую боль. Так всегда бывает, но затем путешествие настолько захватывает, что я уверена – вы скоро забудете тоску по дому.
– Со мной все в порядке, правда, – сказала Шаннон.
– Вы, пожалуй, слишком молоды, чтобы оглядываться на прошлое. Даже я, в моем возрасте, стараюсь этого не делать.
– Я думаю, в этом одно из ваших достоинств, Джонкуил, – задумчиво произнесла Шаннон.
– Вот что я вам скажу – пойдемте на палубу. Вид сиднейской гавани отсюда – просто потрясающий, и мы не должны терять ни минуты.
Когда они подошли к перилам, «Ориана» уже начала величественно скользить по сапфировой глади залива. Атмосфера напоминала встречу Нового года, когда оркестр на берегу играл «Давным-давно», а люди на палубе бросали в воду цветные ленты. Глядя на панораму Сиднея, Шаннон чувствовала, как незримая гигантская рука поднимает ее и уносит прочь. На фоне абрикосового неба возвышающиеся уступами здания на зеленых холмах, бухточки и острова у их подножия, омываемые прозрачными, как стекло, морскими водами, – все казалось миражом. Расстояние между берегом и кораблем увеличивалось, но для Шаннон невидимая связь с этим прекрасным, бурлящим городом не становилась слабее. Австралия была ее домом, пусть огромным и равнодушным, но теперь Шаннон покидала его. Вслед за Джонкуил она прыгнула на борт «Орианы» так же, как ребенок взбирается на карусельную лошадку, а вот куда доставит ее судно – этого не угадает никто.
Когда с прощальным гудком отвалил последний буксир, налетел прохладный соленый бриз. Пересекая величественную бухту, «Ориана» направилась в открытое море, где на горизонте небо пылало лимонно-оранжевым цветом.
Сбросив с себя задумчивость, Джонкуил послала Австралии воздушный поцелуй.
– Прощай, до встречи! – весело сказала она.
Шаннон помахала рукой, хотя прощаться ей было не с кем.
– А теперь начинается веселье! Давайте эти три чудесные недели будем себя развлекать, – ликующим тоном заявила Джонкуил.
Вскоре она отправилась на коктейль в каюту капитана, а на долю Шаннон выпало удовольствие распаковывать вещи. С благоговением ценителя всего прекрасного она аккуратно развесила в шкафу два десятка вечерних платьев, уложила в ящики стопки мягкого как пух белья, затем распаковала сиреневый, из кожи страуса, несессер с инициалами Джонкуил и выстроила на столе длинный ряд флаконов с серебристыми крышками. Наконец Шаннон постелила постель и положила на атласное покрывало крепдешиновую ночную рубашку, инстинктивно поняв, что именно этого и ждут от нее. Шаннон обладала врожденным стремлением к порядку и красоте, и на сияющую великолепием каюту смотрела с удовольствием.
Она налила себе бокал шампанского и направилась в свою каюту, чтобы переодеться к ужину за капитанским столом. Раскрыв сумку, Шаннон достала паспорт и в сотый раз пережила шок, который испытала, узнав, что она незаконнорожденная дочь Брендана Фалуна и Франсуазы Пайярд. Это последнее осложнение глубоко поколебало ее уверенность в себе. К огромному облегчению и удивлению Шаннон, Джонкуил не стала придавать значение ее унижению – как будто все это ничего не значило, – но Шаннон по-прежнему мучил стыд. Она снова прочитала свое имя: Шаннон Франсуаза Пайярд.
Но, как бы то ни было, сейчас, в каюте первого класса «Орианы», она плыла навстречу прекрасному будущему. Глядя на свое отражение в зеркале, Шаннон подняла бокал и решительно произнесла:
– За нас, Шаннон Фалун! Счастливого пути, девочка!
Глава 4
Лондон, Англия, 1977 год
Когда в последний день февраля «ягуар» влетел на Честер-сквер, Джонкуил едва могла сдержать нетерпение поскорее оказаться дома. Прежде чем шофер успел выйти из машины, она сама открыла дверь.
– Не беспокойтесь, Багли, – прощебетала Джонкуил, вставая с мягкого кожаного сиденья.
Дрожа от холодного ветра, пробирающего ее до костей с того момента, когда лайнер вошел в серые воды Ла-Манша, Шаннон последовала за ней. Тяжелые дождевые тучи нависали над ними все время, пока машина ехала по беспорядочным пригородам Лондона. Первые признаки роскоши появились лишь в Белгрейвии[1]1
Фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Огни сотен ламп от люстр просвечивали сквозь голые ветви деревьев: хотя было только пять часов вечера, на город опустилась ночная мгла. Путешественников встретила у дверей домоправительница, которую Джонкуил тепло обняла.
– Ирма, дорогая, и Баглс! – радостно закричала Джонкуил, увидев прыгающую у ее ног собаку.
Хотя в Лондоне царили туман и слякоть, дом Джонкуил оказался теплым и светлым: в гостиной в камине плясал огонь, и Шаннон прониклась впечатлением, что этому шикарному дому недостает только смеха и разговоров. Ирма забрала у них пальто, в то время как Багли понес багаж наверх. Не вполне понимая, что ей делать, пока Джонкуил с собакой на руках порхает с места на место, то просматривая почту, то отдавая распоряжения домоправительнице, Шаннон осматривалась. Она чувствовала себя посаженной в клетку птичкой, которая должна петь, чтобы получить что-то на ужин. Выполнять роль горничной леди на «Ориане» – это одно, но здесь, на Честер-сквер, все, казалось, и так было ухожено – от каминной решетки до фигурок мейсенского фарфора в старинной горке. Потрясенная непомерной роскошью – розовыми китайскими занавесками, мягкой мебелью, ворсистыми коврами и антикварными безделушками, – Шаннон думала только о том, чтобы как можно скорее стать необходимой, прийтись ко двору здесь, в самом сердце английского светского общества. Вспоминая мрачные дома, которые она видела по дороге, Шаннон вновь пришла к выводу, что ей необычайно повезло. Она рассматривала висевший над камином портрет, когда в гостиную влетела Джонкуил с Баглсом на руках. Ирма несла за ней поднос с чаем.
– Мой хороший мальчик, да, мама наконец снова дома, – тихо напевала она на ухо собаке.
– Замечательная картина, – сказала Шаннон.
– О, это мой портрет работы Огастеса Джона[2]2
Огастес Эдвин Джон (1878–1961) – английский живописец, портретист. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Фредди заказал его как раз в то лето, когда мы поженились.
Художник запечатлел светловолосую Джонкуил в ее лучшие годы, с ямочками на щеках, на фоне зеленого английского луга.
– Можете поверить, что так когда-то действительно было в Англии? – сказала Джонкуил, наливая чай из серебряного чайника. Рядом, накрытые салфеткой, лежали горячие булочки. – О, это крестница Фредди как раз перед ее свадьбой, – сказала Джонкуил, заметив, что Шаннон разглядывает стоящие на столе фотографии в серебряных рамках. – А на снимке справа – она же со своей прелестной маленькой дочкой – сейчас ей уже шесть месяцев. А это мы с Фредди – с Черчиллями в Чекерсе[3]3
С 1921 года официальная загородная резиденция премьер-министра в графстве Бакингемшир. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Какая я была стройная, правда? Ох, если бы мне снова быть такой, – сокрушенно вздохнула она.
Но глаза Шаннон все еще были прикованы к портрету царственного вида женщины в платье из белого атласа. Очень светлая блондинка без улыбки смотрела прямо в объектив. На другой фотографии, где она баюкала завернутого в кружева младенца, взгляд женщины был таким же прямым. По этому взгляду Шаннон поняла, что, кто бы ни была эта женщина, она живет в другом мире – совершенно безопасном для тех, кто к нему принадлежит.
Уже в конце марта Шаннон увидела, что на деревьях около ее комнаты, расположенной на верхнем этаже дома на Честер-сквер, появились первые зеленые почки. Порывистый ветер дул в окна ее приютившегося под самой крышей маленького убежища, где уютно разместились медная кровать и удобные стулья.
Она только что кончила длинное, с подробными описаниями письмо Керри, подписав его «Любящая тебя Шаннон». После их ссоры Шаннон первая преодолела свою гордость, считая, что старшая сестра должна уступать и стремиться к примирению. Кроме того, на расстоянии легче великодушно простить. Однако пришлось написать с полдесятка пространных писем, прежде чем Керри наконец неохотно ответила. Шаннон расстроилась, когда, читая между строк, почувствовала, насколько Керри несчастна, и теперь старалась поумерить свой восторг в отношении Лондона. Шаннон знала, что долго это не продлится, поскольку стремление Керри приехать неминуемо будет отражаться в их переписке. Но сейчас она просто не могла оплатить ей дорогу. Как оказалось, Лондон полон восхитительных искушений, которые были Шаннон совсем не по карману, несмотря на то что Джонкуил еженедельно платила ей щедрое жалованье. Невозможно было не потратить деньги в «Харродз» или в «Харви Николз»[4]4
Лондонские универмаги. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Даже выходя на прогулку, Шаннон на что-то тратила деньги.
Оглядевшись, Шаннон стала думать о том, что ей делать дальше. Джонкуил любила видеть ее в доме – примерно так же, как любила видеть Баглса у своих ног. За завтраком они обычно обсуждали прием, прошедший прошлым вечером. Джонкуил была очень довольна своей молодой компаньонкой и спрашивала ее совета во всем – начиная от одежды и аксессуаров до оформления букетов. Но ее день был заполнен различными встречами, и обычно Шаннон после завтрака было нечего делать. Сначала ей доставляло удовольствие посещать такие достопримечательности Лондона, как Гайд-парк и Хэмптон-корт, но с наступлением весны Шаннон все больше хотелось видеться с людьми, в чем-то участвовать. Схватив пальто и письмо к Керри, она вылетела из позолоченной клетки на Честер-сквер.
Проходя мимо киоска на Кингз-роуд, Шаннон заметила на доске объявлений листок бумаги. Художнику требовались натурщицы: обещалось неплохое вознаграждение, часы работы могли меняться, а сам текст объявления был написан красивым старомодным почерком. Какой именно тип девушки требуется художнику, в объявлении не указывалось, но Шаннон представила себе жизнь богемы на чердаке в Челси, и в ней пробудилось любопытство.
Теперь она уже знала Челси достаточно хорошо, чтобы найти студию Россетти на Флад-стрит, которая в это время года благоухала цветущими вишнями. Войдя в красное кирпичное здание, построенное еще во времена королевы Виктории, Шаннон прошла во внутренний двор и попала в длинную галерею, освещаемую сверху через застекленную крышу. Она долго ходила по галерее, разыскивая фамилию художника на коричневых лакированных дверях студий и чувствовала на каждом шагу дыхание истории. Ведь ее ноги ступали по тем же камням, по которым ходили прерафаэлиты – художники и писатели! Наконец Шаннон нашла указанный в объявлении номер комнаты и постучала.
– Да! Кто там? – послышался голос за дверью.
– Я пришла по объявлению, – отозвалась Шаннон.
Дверь внезапно отворилась, и девушка вздрогнула, увидев огромного бородатого мужчину, лицо которого скрывалось в тени.
– Черт побери, чего вы хотите? – резко спросил он.
Она нервно сглотнула.
– Я по объявлению. Это ведь студия Россетти, номер три, не так ли?
– Да. Вы разве сами не видите?
– Ну, так вам нужна натурщица или нет? – резко спросила Шаннон. В ней поднимались злость и возмущение, заменяя собой робость, которую вызывал этот свирепый мужчина.
– Что же вы сразу не сказали? – сказал тот. – Входите. – Он неловко провел руками по непослушной седой шевелюре, как будто только сейчас вспомнил о своем рваном, заляпанном краской рабочем халате.
Шаннон вошла в большую холодную студию, уставленную холстами с изображениями обнаженных женщин. На первый взгляд работы художника производили такое же сильное впечатление, как и его внешность.
– Идите вот сюда. Я и вправду рад, что вы пришли. Я работаю с самого утра, без перерыва. – Он наполнил грязноватый стакан и подал Шаннон. – Выпейте немного вина.
Из-под колючих бровей на нее критически смотрели светлые глаза художника. Шаннон почувствовала себя обвиняемой на суде.
– Ну, так что насчет работы? – отважилась спросить она, отведя взгляд от его пронзительных глаз.
– Не знаю, подойдете ли. Идите, разденьтесь, а там посмотрим.
– Раздеться? – с ужасом спросила Шаннон.
– Да. За кого же вы меня принимаете? Я отображаю женскую красоту, а не красоту свитеров и юбок. Вон там в углу дверь. Можете оставить там свои вещи. И давайте побыстрее. У меня мало времени.
За какую-то долю секунды Шаннон решилась. Будь она проклята, если позволит этому грубому, напыщенному типу помыкать собой. Не давая себе времени еще раз все обдумать, она сорвала с себя одежду и вернулась в холодную студию, направляясь к столбу света, падающему с застекленной крыши. Стыдливо сложив руки, Шаннон беспокойно оглядывалась по сторонам – лишь бы не видеть этого пронизывающего взгляда.
Сейчас, с ее блестящими черными волосами и золотистой кожей, Шаннон прекрасно передавала игру света и тени. Взгляд художника отметил четкие очертания ключиц; в линиях шеи чувствовалось беспокойство. Краска стыда на щеках была единственным цветовым пятном на теле, которое в глазах художника уже было картиной. Природная грация этого обнаженного тела подействовала на него, заставив беспокойно прохаживаться перед ней, обдумывая будущую картину. Маленькие высокие груди, обворожительные бедра и точеная талия были мечтой любого художника, а прекрасная голова, гордо посаженная на безупречных плечах, вызвала на его лице хмурую задумчивость. Шаннон приняла ее за неодобрение, не зная, что это обычное выражение, появляющееся на лице художника, когда он жаждет запечатлеть на холсте стоящий перед его глазами образ.
– Подойдете, – наконец лаконично сказал он. – Когда сможете начать?
– Вы еще не сказали мне, сколько будете платить, – возразила Шаннон, сожалея о том, что не обсудила этот вопрос раньше – до того, как предстала перед ним обнаженной.
– Два фунта. Я плачу больше всех и требую взамен самого лучшего. Вы мне будете нужны десять часов в неделю. Это тяжелая, долгая, скучная работа, да и холодно, но когда мы начнем, не должно быть никаких пропусков, никаких прогулов.
Шаннон быстро подсчитала и решила, что этих денег для удовлетворения ее маленьких причуд будет более чем достаточно, а может быть, даже хватит на то, чтобы когда-нибудь вызвать сюда Керри.
– Хорошо, я согласна, – ответила она с гораздо большей уверенностью, чем испытывала на самом деле.
– Ну и прекрасно. Начнем завтра. Между прочим, меня зовут Хоки Сазерленд. А вас?
– Шаннон, – ответила она, удивляясь собственной храбрости. – Шаннон Фалун. Я приду послезавтра.
Он скривился, но кивнул.
– Хорошо. До послезавтра, Шаннон Фалун.
Шаннон покинула студию Россетти в радостном возбуждении. Смущение от того, что нужно раздеваться догола, быстро позабылось. Теперь она работала – натурщицей в Челси.
Когда высокий, широкоплечий джентльмен в безукоризненном костюме подошел к старомодным дверям салона «Асприз» на Бонд-стрит, привратник в униформе приложил руку к шляпе.
– Доброе утро, милорд, – почтительно сказал он.
– Доброе, – с подобающей улыбкой ответил Зан.
Оказавшись в сверкающей сокровищнице ювелиров и серебряных дел мастеров Ее Королевского Величества, он обвел глазами выставленные в витринах искрящиеся драгоценности.
– Доброе утро, лорд Фитцгерберт, – сказал одетый в темный костюм продавец. – Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Доброе утро, мистер Сесил. Да, думаю, можете. Я ищу что-нибудь особенное. – Зан разглядывал лежащие на бархате кольца и серьги.
– Могу я спросить, к какому торжеству, сэр?
– К годовщине нашей свадьбы. Пожалуй, мне хотелось бы взглянуть на какие-нибудь серьги с сапфирами и бриллиантами. Вы знаете, какого типа.
– Как насчет этих, сэр? – Продавец взял с витрины подушечку с серьгами. – Они стоят чуть больше шестисот гиней.
– Да, они очень красивы. Как раз то, что я хотел, – подумав секунду, ответил Зан. – Я беру их. Запишите, пожалуйста, на мой счет.
– Хорошо, сэр.
Вырвавшись из полутьмы салона, Зан остановился и, посмотрев на часы, понял, что до встречи с Ноэлем Вилльерсом у него еще есть свободные четверть часа. Так что ему неожиданно представилась возможность спокойно побродить по переполненным народом тротуарам самого роскошного в Лондоне торгового центра – роскошь, которая с тех пор, как Зан начал карьеру в Сити, выпадала ему нечасто.
Майский зной смягчался свежим ветерком, который шуршал юбками женщин, проходивших мимо элегантных бутиков. Яркие весенние цвета их одежды напоминали о свежести и великолепии цветущих в Гайд-парке тюльпанов и крокусов.
Пройдя мимо галереи изящных искусств Агню, Зан внезапно остановился и посмотрел назад. Почти всю огромную витрину занимала картина, при виде которой по его телу пробежала дрожь. Твердой рукой опытного мастера на ней в натуральную величину была изображена обнаженная девушка. При помощи сочных коричневых тонов художнику удалось передать нежное очарование тела молодой женщины. Но не это, а прекрасное лицо на картине заставило Зана остановиться. Несколько мазков кисти давали представление о полных чувственного обещания губах, но именно глаза, чей гордый взгляд всюду преследовал его после отъезда из Австралии, – словно пригвоздили Зана к месту, и он почувствовал, как сердце готово выпрыгнуть из груди.
Зан бросился в галерею. В этот приятный день он меньше всего ожидал увидеть на Бонд-стрит незабываемый образ Шаннон Фалун, и граф в смятении спрашивал себя, что она здесь делает.
– Могу я вам помочь, сэр? – спросил у него молодой человек.
– Я… Я не знаю, сможете ли. Я имею в виду тот портрет в витрине, – запинаясь, пробормотал Зан, чувствуя себя по-дурацки.
Взгляд его заметался по галерее, с удивлением обнаружив многочисленные изображения Шаннон в разных видах. То она с задумчивым видом лежит на диване, то вновь стоит, завернувшись в зеленую шаль. Несомненно, это та самая красивая девушка, которая осталась в его памяти.
– На выставке картин Хоки Сазерленда вы найдете с полдесятка работ с этой же натурщицей, но боюсь, все они проданы…
– Как я могу связаться с этим художником? – перебил его Зан.
– Очень сожалею, сэр, но мы не разглашаем адреса наших художников. Но так как мы его представляем, то можем передать ему любое ваше послание.
– Этого недостаточно, – раздраженно ответил Зан. – Я хочу поговорить с ним лично. Ну да ладно, – нетерпеливо добавил он, схватил каталог и бросился в галерею, чтобы в последний раз взглянуть на картины.
Со всех стен на него смотрела Шаннон. Ее красивое лицо, прекрасная фигура – дразнящий водоворот глаз, губ, тела. Откуда-то Зан знал, что художник был так же влюблен в Шаннон, как и он сам. Зан выскочил из галереи и как сумасшедший побежал в клуб. Перепрыгивая через две ступеньки «Уайтс», он прошел мимо привратника, не взглянув на него, и поспешил к телефонным книгам в кожаных переплетах.
– Сазерби, Сазерн, Сазерленд… – бормотал Зан, водя пальцем по длинному столбцу, пока не обнаружил там Хоки. Записав адрес на клочке бумаги, он засунул его в карман и отправился в бар.
На этот раз сдержанная атмосфера, царившая в самом привилегированном мужском клубе Лондона, действовала на него раздражающе. Зан попытался взять себя в руки перед встречей с Ноэлем.
– Где ты был, старик? Выглядишь немного не в себе. Что случилось?
Ноэль, которого Зан знал со времен Итона и который был шафером на его свадьбе, смотрел на приятеля с любопытством. Зан сразу придумал объяснение.
– Я только что был у «Асприз», купил Розмари подарок к годовщине, и вдруг решил, что потерял его. К счастью, я просто машинально положил его в задний карман.
Ноэль сочувственно засмеялся.
– Слава Богу. Розмари не простила бы тебе. Пришлось бы вернуться и снова купить то же самое.
– Да, была бы неприятность, – согласился Зан, выдавив из себя улыбку.
Взяв с собой начатые бокалы, они поднялись в переполненную гостиную, темно-красные стены которой были увешаны потемневшими от времени портретами. Закусив в буфете, они сели, и Ноэль принялся изучать список вин.
– Давай-ка возьмем рейнвейн семьдесят второго года, Феликс, – сказал он. Официант согласно кивнул и удалился.
Зан слушал казавшуюся сейчас бессмысленной болтовню о предстоящем матче в поло в Глостершире. Все это время в его мозгу билась одна мысль. Шаннон. Она должна быть в Англии. Нет никого в мире, кто бы выглядел так, как она – загадочная, красивая Шаннон, мысли о которой не выходят из головы. В тысячный раз Зан вновь пережил свидание с ней на конюшне в Кунварре, и при этом воспоминании в нем ожило полузабытое желание. Аппетит у него испортился.
Через час он ловил такси, уже совершенно сгорая от нетерпения.
– Спасибо, приятель, – сказал водитель такси, когда Зан одарил его щедрыми чаевыми у входа в студию Россетти.
Гулкими шагами он быстро прошел по полутемному коридору и постучал в дверь Хоки Сазерленда.
– Что вы хотите? – спросил художник, решительно распахнув дверь.
Зан краем глаза заметил обнаженную женщину, быстро завернувшуюся в плед, когда он вошел в студию. Блондинка с темными глазами надменно смотрела на него с дивана, находившегося под наполовину законченным холстом.
– Все в порядке, Миранда, – сказал Хоки. – Я вернусь к тебе, как только выкину отсюда незваного гостя. Убирайтесь отсюда, кто бы вы ни были!
