Текст книги "Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным]"

Автор книги: Дональд Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

10

Я никогда так и не узнал, как он ухитрился сплавить свою идею начальству. Ему, наверное, пришлось немало потрудиться, потому что Америка – страна очень сентиментальная, и у нас любят рассуждать о морали. Даже в военное время. И все армии, в том числе и наша, имеют свой устав и кодекс правил. А уж этого в уставе точно не было.

Я также никогда не узнал, от кого он получал приказы. Очень интересно вообразить эту сцену, так как невозможно представить, чтобы выпускник Вест-Пойнтской военной академии в прямой форме и недвусмысленно дал бы подобное распоряжение. И уж_; конечно, ничего такого никогда и нигде не было записано. Вы не найдете ни следа отчетов о нашей деятельности, сколько бы ни рылись в архивах министерства обороны – так, насколько мне известно, эта мощная организация называется в настоящее время.

Обычно моему мысленному взору рисовался конференц-зал с часовым у двери. Все очень таинственно… Вокруг стола генералы и в сторонке – Мак, в сером костюме, весь внимание.

– Этот тип, фон Шмидт… – начинает генерал № 1.

– О да. Фон Шмидт от истребительной авиации, – подхватывает генерал № 2,– он базируется вблизи Сен-Мара.

– Умняга-парень, – замечает генерал № 3. (Сцена по необходимости имеет место в Лондоне или его окрестностях, и все они успели заразиться местным диалектом.) – Говорят, он занял бы место Геринга, если бы научился гнуть свою надменную прусскую шею, и его личные вкусы не были так отвратительны. Хотя, конечно, и сам Геринг в этом отношении не лучше. Как я понимаю, в радиусе ста километров от Сен-Мара не осталось ни одной девицы с полным набором конечностей, не удостоившейся внимания генерала, и, судя по рассказам, довольно изощренного внимания. Ходят слухи, будто он изобрел нечто такое, что даже маркизу де Саду не пришло в голову.

В этот момент Мак, должно быть, слегка ёрзает в кресле. Разговоры о жестокости всегда нагоняли на него скуку. «Мы не разгуливаем по свету, – напоминал он нам, – убивая людей только потому, что они – мерзавцы. Где в таком случае провести черту? Мы – солдаты на войне, а не ангелы-мстители».

– К чертям его сексуальные пристрастия! – говорит генерал № 1, образ мыслей которого как будто в духе Мака, – Мне наплевать, если он изнасилует всех девиц во Франции, да и мальчишек тоже. Вы скажите, как мне провести мимо него мои бомбардировщики? Нам дают по физиономии каждый раз, когда мы пролетаем над его аэродромами, и это несмотря на эскорт истребителей. Только мы придумываем, как справиться с его последней тактикой, как он уже ждет нас с новой. В своем деле он – гений, говорю вам. Если нам укажут цели за линией обороны фон Шмидта, я потребую сначала решительного удара по его базам. Чтобы хоть на время не дать ему подняться в воздух. Но предупреждаю вас – это дорого обойдется!

– Как было бы хорошо, – мечтательно произносит генерал № 2 после некоторого обсуждения плана боевых действий, – если бы во время атаки, или еще лучше – чуть раньше, с генералом что-нибудь такое случилось… Чтобы он так… хотя бы с месяц оказался не у дел и не мог бы в решающий момент отдавать свои приказы. Это могло бы спасти жизнь куче наших парней.

Никто при этом не смотрит в сторону Мака. Генерал № 1 шевелит губами, как бы избавляясь от неприятного вкуса во рту, и говорит:

– Одни мечты. Такие люди живут вечно. Но если бы так случилось, чтобы он вдруг неожиданно умер, то самое лучшее время – утром 16 апреля. Не пора ли заканчивать, джентльмены?

Не могу поручиться за точность выражений и профессиональную терминологию, – я уже говорил, что мне не удалось выяснить, как это происходило в действительности, – И я не был ни генералом, ни даже выпускником Вест-Пойнта, а что касается авиации, то даже во время войны я только и мог, что отличить «спитфайер» от «мессершмитта». Самолет для меня был только средством передвижения: я в него залезал, какое-то время в нем находился, а затем высаживался в темноте на забытое богом кочковатое поле или выпрыгивал с парашютом – последнее всегда вгоняло меня в жуткий страх. Если бы я мог выбирать, то отправлялся бы на задание только по воде. Этим пристрастием я, наверное, тоже обязан какому-нибудь предку-викингу. Для человека, выросшего посреди того, что раньше называли Великой Американской Пустыней, я оказался на удивление хорошим моряком. Но большая часть Европы, к сожалению, не судоходна.

В действительности генералу звали фон Лох, а не фон Шмидт, и он базировался возле Кронхейма, а не Сен-Мара, – если такое место вообще существует. Но он и вправду был военным гением и стопроцентным мерзавцем. Его ставка с вооруженной охраной возле дверей находилась в нескольких шагах от заведения, о котором я уже говорил. Дав знак Тине, я сохранял дистанцию, но продолжал следить за домом генерала, хотя и не имел такого приказа. Наоборот, мне рекомендовали до решающего момента держаться подальше. Я и сам не знал, по какой причине веду слежку, тем более, что уже получил от Тины полный отчет о привычках генерала и режиме охраны, но я впервые работал с девушкой, да еще такой молоденькой и привлекательной, сознательно поставившей себя в очень нелегкое положение, и чувствовал, что мне не мешало бы находиться поблизости.

Это ощущение оправдалось уже через неделю. Был унылый вечер, и, чтобы жизнь казалась еще приятней, в Кронхейме шел запоздалый весенний снег. Неожиданно хлопнула дверь, и в поле зрения появилась полуодетая Тина – маленькая фигурка в окулярах моего бинокля. Она проковыляла мимо охранников прямо в уличную грязь, неся в руках жакет и темного цвета дешевую юбку, в которой она вошла в дом часом раньше.

Я поспешил наперехват и словил ее на ближайшем углу. Куда она шла, я не знал, и думаю, что она тоже этого не знала. Открыто подойти к ней так близко было прямым нарушением инструкций и чистым безумием. А вести ее к себе – преступной глупостью, угрожавшей успеху дела и безопасности семьи французов, у которых я остановился. Но я видел, что надо действовать.

Удача оказалась на нашей стороне. Удача и плохая погода. Я незаметно провел ее в дом. Запер дверь, опустил на окнах занавески и зажег свечу. Она все еще прижимала к груди свою одежду. Кнут порвал в клочья ее дешевую блузку и белье, содрав при этом заодно и часть кожи.

– Я убью грязную свинью! – прошептала она, – Я убью его!

– Да, – сказал я, – 16 апреля, через два дня, в 4 часа утра. Тогда ты его убьешь.

Для этого я там и находился – проследить, чтобы она не свихнулась в самый неподходящий момент (это было ее первое дело с нами), обеспечить «контакт» и помочь ей выбраться невредимой. Если получится. Моим делом также было при необходимости обезвредить охрану. К тому времени я стал кем-то вроде специалиста по бесшумному устранению охраны. В первую неделю после нашей встречи я не оказывал ей никаких знаков внимания – это очень вредно для дисциплины, а я, в конце концов, отвечая за операцию.

– Вы имеете в виду, – прошептала девушка, – что я должна вернуться?

Ее глаза, ставшие черно-фиолетовыми, были широко раскрыты, взгляд живой и глубокий – такой я ее еще не видел.

– Вернуться к этой свинье? – повторила она.

Я глубоко вздохнул и сказал:

– Послушай, девочка, предполагалось, что тебе это понравится.

Медленно-медленно тьма исчезла из ее глаз. Она перевела дыхание и провела кончиком языка по пересохшим губам. Голос девушки, когда она заговорила, стал бесцветным и как бы выхолощенным.

– Да, конечно же. Вы, как всегда, правы. Я просто глупа, мне действительно нравится, когда меня секут, особенно генералы. Помогите мне одеться, только поосторожнее.

И сейчас, когда пятнадцать лет спустя в пяти тысячах миль от Кронхейма она прошла мимо меня и остановилась посреди студии, я мог видеть тонкий след шрама на ее обнаженной руке. Я поднял с пола палантин, извлек из потайного кармана мой кольт и засунул за пояс. Вынув из сумочки револьвер – предположительно Барбары Гереры, – я увидел, что под всеми этими юбками и оборками девушка прятала отнюдь не безделушку: компактный, отделанный алюминием 38-й «special». Я встречал его описание в одном из спортивных журналов, в которые время от времени посылал «рыбацкие» истории. Небольших размеров, легкий, как игрушка, он – я мог бы побиться об заклад – при отдаче лягался, как верблюд. Его я засунул в карман джинсов.

Подобрав пистолет Тины и все ее принадлежности, я направился к двери в ванную комнату, где она задумчиво стояла на пороге, как бы размышляя, что же делать с тем, что находилось внутри. Я вложил в ее руку сумку и пистолет и окутал палантином плечи, коснувшись при этом пальцем отметины на коже.

Тина посмотрела мне в глаза.

– Все еще заметно?

– Чуть-чуть, – ответил я.

Она смотрела на меня, и по ее глазам было видно, что она хорошо помнит все происшедшее.

– Мы прикончили грязную свинью, да? – пробормотала она, – Расправились, как надо! И с ним и с тем другим, кто чуть нас не настиг. И, прячась в кустах, пережидая, мы, как дикие звери, сошлись друг с другом, чтобы стереть из моей памяти ублюдка-нациста, в то время как они искали нас сквозь тьму и дождь. А потом появились самолеты… замечательные американские самолеты. Вовремя, вместе с рассветом. Наполнив небо громом, а землю огнем… И теперь у тебя жена и трое прелестных детей, и ты сочиняешь небылицы о ковбоях и индейцах.

– Да, – согласился я, – А ты, похоже, делаешь все, что можешь, чтобы разрушить мой счастливый семейный очаг. Так ли уж надо было ликвидировать девушку?

– Ну конечно, – ответила Тина. – Конечно, нам пришлось ее застрелить. Зачем же еще, как ты полагаешь, моя любовь, послал нас сюда Мак, если не для этого?

11

Вся картина начинала выглядеть иначе. Несмотря на амуницию Барбары Гереры, я думал, что она не играет в деле значительной роли и, так сказать, более или менее случайно попала под огонь. Но если она стоила того, чтобы Мак выслал против нее специальную команду…

Я не успел сформулировать свой вопрос, как кто-то постучал в дверь. Вздрогнув, я обменялся с Тиной взглядом, затем быстро обежал глазами студию, подумав, что это, должно быть, Бет решила мне помочь, когда увидела, что машина все еще стоит во дворе с зажженными фарами. Три вещи могли привлечь ее внимание: дробовик у дверей, пистолет у меня за поясом и, конечно, Тина.

– Быстро в ванную, – прошептал я, – и, как только зайдешь, слей воду. Затем сосчитай до десяти и захлопни дверь, – Она кивнула и на цыпочках бросилась туда. Я повернулся к двери и крикнул:

– Минуточку, я сейчас!

Послышался шум сливаемой воды (Тина успела вовремя), я засунул 22-й под рубашку, убедился, что пистолет Гереры надежно спрятан в кармане джинсов, и вернул дробовик в стойку – как раз под звук захлопывающейся двери. Тут мне в голову пришла одна мысль, и нельзя сказать, чтобы очень приятная: действуя так отлаженно и четко, я обманывал не кого-нибудь постороннего, а свою жену, да еще с помощью другой женщины, в придачу моей бывшей любовницы. Но выбора не было. Я не смог бы объяснить Бет присутствия в студии Тины, не вдаваясь в детали, о которых говорить не имел права. И тем более не мог я препроводить Бет в ванную, показать труп, предложить взять лопату и помочь мне вырыть могилу.

Размышляя обо всем этом, я открыл дверь. На пороге стоял Фрэнк Лорис. Видеть его было таким облегчением, что, несмотря на свою антипатию к нему, я почти обрадовался гостю. Я сделал шаг назад, чтобы пропустить компаньона Тины в комнату, и захлопнул за ним дверь.

– Где она? – спросил он.

Я кивком головы указал на ванную. Лорис двинулся туда, но Тина, услышав знакомый голос, вышла навстречу.

– Что ты тут делаешь? – спросила она.

– Выясняю, что делаешь здесь ты, – ответил Лорис и посмотрел на меня. – В чем дело? Он упирается? – Снова повернувшись к Тине, он оглядел ее с ног до головы, очевидным образом проверяя состояние прически, одежды и помады на губах, – Или, может быть, вы тут возобновили старые дружеские связи? Сколько, ты думаешь, я могу ждать, забившись в угол машины того цыпленка?

– Ты выполнял приказ, – возразила Тина.

– Но он не обязан мне нравиться.

– Где машина Гереры?

– На аллее рядом с домом. А ее барахло в пикапе нашего сочинителя. Я только что все туда забросил – саквояж, сумочку, шляпную коробку, плащ и связку платьев. Теперь, милая, это твоя проблема. Машина девчонки чиста, и, как мы и договаривались, я отвезу ее в Альбукерк и там спрячу. С твоего разрешения, конечно. – Он нарочито почтительно поклонился, подошел ко мне и устремил на меня взгляд.

– Этот парень доставил тебе неприятности?

Тина быстро сказала:

– Фрэнк, если ты все перегрузил из той машины, отправляйся немедленно на аллею, пока там кто-нибудь не появился.

Верзила не обратил на ее слова никакого внимания. Он продолжал смотреть на меня, а я на него. Мне пришло в голову, что со своим квадратным подбородком, мастью блондина и мощным корпусом он может некоторым женщинам казаться привлекательным. У него были странные глаза: коричнево-золотистые с темными пятнышками и очень широко посаженные, что будто бы свидетельствовало о твердом характере и большом уме. Ни того, ни другого ни у него, ни у других, ему подобных, мне не доводилось обнаружить. Человек с самыми широко расставленными глазами, какого я когда-либо знал, был чехом с непроизносимой фамилией. Мне в свое время пришлось пустить в ход дубинку, чтобы он не выдал нашей засады, разрядив свой автомат по нацистскому патрулю, который только что прошел мимо, не заметив нас. В тот день он уже убил человека, что, должно быть, пробудило в нем жгучую жажду: как можно было дать уйти из-под прицела этим широким, симпатичным нацистским спинам?

– Сочинитель, – мягко произнес Лорис. – Не вздумай выпендриваться. Слышишь, сочинитель? Она говорила мне, что когда-то ты был парень-огонь. Но война закончилась. Делай, как тебе велят, и все будет в порядке.

Тут он меня ударил. В его глазах не мелькнуло ни малейшего предупреждения – так и должно быть, если человек знает свое дело. И в любом случае мне следовало наблюдать не за его взглядом, а за ногами. Но я, видимо, все еще был полон доверия и миролюбивых чувств. В обычной жизни люди не бьют вас ни с того ни с сего кулаком в диафрагму, а когда вы непроизвольно согнетесь, не добавляют ребром ладони по шее, лягнув для ровного счета в бок, когда вы окажетесь на полу…

– Это тебе на пробу, сочинитель. Делай, что тебе скажут, и все будет тип-топ.

Голос Лориса смутно доносился до моих ушей, его угрозы меня не интересовали. Я сосредоточился на том, чтобы все выглядело, как надо. Парализующий удар ниже грудной клетки был хорошим оправданием для того, чтобы прижать руку к ушибленному месту, в то время как я катался по полу в разыгрываемой по первому классу агонии. Рука скользнула под рубашку, и пальцы обхватили рукоятку «вудсмена». Я услышал, как Лорис направился к двери, и щелкнул замком. Я сел и тщательно навел на него пистолет в место, где спина соединялась с тазом. Он даже не оглянулся. Укол штопальной иглы в это место смертелен, тем более удар пистолетной пули.

Вздохнув, я опустил ствол пистолета и подождал, пока за ним закроется дверь и стихнут его удаляющиеся шаги. Он подождет. В данный момент одного трупа было вполне достаточно. Я медленно встал и посмотрел на Тину. Ее поза казалась несколько странной. Она сдернула с плеч свой палантин с блестящей сатиновой подкладкой и держала его перед собой, как тореадор держит плащ, явно готовясь набросить сей предмет мне на голову, если я и вправду вздумал бы выстрелить. Я подумал, что Тине из этих мехов удавалось извлечь куда больше пользы, чем могло бы присниться любому меховщику.

Тряхнув головой, она промолвила:

– Chere, не смотри на меня так. Он нам еще пригодится.

– Мне – нет, – возразил я, – Я планирую обойтись без него. Отныне и навсегда. Как только это станет удобно. И ты, дорогая, мне тоже не нужна. Прощай.

Тина несколько секунд смотрела на меня, потом пожала плечами и набросила мех на плечи.

– Как пожелаешь, – заметила она, – Но ты уверен, что хочешь именно этого?

Я внимательно посмотрел на нее.

– Повтори по складам, пожалуйста.

– Я бы сначала хорошенько подумала, amigo mio[7]7
  Amigo mio (исп.) – мой друг.


[Закрыть]. Я бы постаралась, чтобы мой здравый смысл не зависел от выходок ревнивого глупца. – Она повела плечом в сторону ванной комнаты. – И не стоит забывать о том, что там…

Я медленно засунул 22-й за пояс под рубашку.

– Думаю, – сказал я, – пора бы тебе рассказать, что тут происходит. Кто такая Барбара Герера? Что ей нужно в Санта-Фе? И почему Мак велел ее ликвидировать? Как ему вообще разрешают убивать людей в мирное время? – Я поморщился, – Когда ты закончишь свой маленький рассказ, разъясни, почему надо было делать это в моей студии и с помощью моего пистолета? – Я остановился, так как Тина рассмеялась, – Что тут смешного?

– Ты смешон, liebchen, – сказала она и похлопала меня по щеке, – Ты так забавно барахтаешься на крючке.

– Дальше, – предложил я, когда она замолкла.

Тина улыбнулась.

– Это же твоя студия и твой пистолет, милый. И ты слышал, что все вещи девушки теперь у тебя в машине. Если я сейчас уйду и оставлю ребеночка тебе…

– Продолжай, – повторил я.

– Боюсь, chere, ты меня недооцениваешь. Считай, что с моей стороны очень мило прийти тебе на помощь. Я бы и не подумала сделать это для кого-нибудь другого. И Лорис это понимает – вот почему он бесится от ревности. – Она мягко рассмеялась мне в лицо. – Представь себе, Эрик. Писатель – ясное дело, неуравновешенный тип, – сообщает в полицию, что, к своему неописуемому удивлению, обнаружил у себя в кабинете труп хорошенькой девушки, с которой только сегодня познакомился на вечеринке, но уже успел обсудить – так, что слышали другие гости, – возможность встречи позже вечером. Кто поверит его ужасу и негодованию? Орудие убийства принадлежит ему!

– Ну-ну, мистер Хелм, – заговорила она низким мужским голосом. – Мы же тоже мужчины и понимаем… Почему бы вам не признаться, что вы потихоньку вручили мисс Герере ключ от студии и предложили подождать вас там? Как только ваша жена заснет, вы придете – конечно, чтобы прочесть ее рукопись, и только… Вот что тебе предстоит услышать, – пробормотала Тина с той же улыбкой, – если ты вызовешь полицию. И что ты ответишь, дорогой?

Я молчал. Тина вытащила из сумки сигарету. Закуривать ей пришлось самой: я не пытался ей помочь. Когда она снова обратилась ко мне, улыбка исчезла, а голос стал глуше и настойчивей.

– Так что же ты скажешь, Эрик? Война давно закончилась. Но сколько времени нужно, чтобы все забыть? Тридцать лет? Двадцать? Или, может быть, только пятнадцать? Мы никогда не давали обета молчания или глупых клятв в верности. Мак всегда говорил, что тот, кто испытывает потребность в таких клятвах, первым же их и нарушит. Мы вместе воевали в Германии. В то время мы любили друг друга. И теперь ты выдашь меня полиции?

Тина замолчала, ожидая ответа. Но я не подал реплики: слово было за ней. Она затянулась и выпустила струйку дыма с тем гордым и несколько удивленным видом, который так свойствен многим женщинам – как будто они после каждой затяжки мысленно поздравляют себя с тем, что не задохнулись.

Бросив на меня взгляд, она прошептала:

– Беру назад свои угрозы и прошу за них прощения. Как я могу тебе угрожать? Я заявляю: эту девушку убила я, Маделайн Лорис – Тина. Я убила ее по приказу, потому что это сочли необходимым, чтобы предотвратить другое убийство, и, может быть, не одно. Но убила ее – я! Увидев, сколько времени она провела в беседе с тобой, мы предположили, что ей может прийти в голову дождаться тебя здесь. Это была лотерея, и мы угадали.

Лорис ждал с дубинкой за дверью – это он делать умеет, и к тому же очень неплохо. Но она все еще была жива. Твой пистолет нашла я – в единственном запертом ящике стола, но с таким жалким замком. И стреляла в нее – я. Точно так же, как она стреляла в других людей. Неужели, по-твоему, нож и пистолет служили ей украшением? Неужели, по-твоему, только мы умеем убивать?

Тина выпрямилась.

– Но зови полицию, и я им все расскажу. Сознаюсь в совершенном преступлении и не заставлю тебя за него расплачиваться. Я сяду на электрический стул, но не заговорю, потому что мне нет необходимости давать обет молчания, чтобы замолчать навсегда. И, пока жива, я буду думать о том, что человек, который послал меня на смерть, – это ты. Ты – с кем я когда-то вместе работала и… развлекалась. Но я не возненавижу тебя. Потому что всегда буду помнить ту великолепную неделю в Лондоне… давным-давно.

Она замолчала, затянулась сигаретой, и лицо ее снова озарилось улыбкой.

– Неплохо у меня получается, а, бэби? Мне бы следовало играть в кино.

Я глубоко вздохнул.

– Тебе бы следовало играть где угодно, только не в моей студии! Дай мне платок вытереть глаза. Внимая твоим речам, я прослезился. Но что тебе нужно от меня?

Я отдавал себе отчет в том, что если отбросить в сторону душещипательную мелодраму, то, по сути дела, она была права: я не мог ни выдать ее полиции, ни попытаться кому-либо что-либо объяснить. Поэтому особого выбора у меня не было.