Текст книги "Избранные произведения в 2 томах. Том 2"
Автор книги: Дмитрий Холендро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
Вечером, еще похожим на день, Нефедов уверенно, как старожил, «шлепал» через совхозную усадьбу. Был он несколько припаражен: серый пиджак в звездочку, скособоченный галстук, полотняная кепка, обтертые от пыли полуботинки. Сизые брюки, правда, заметно мятые, но этого по-скорому не поправишь, утюга в крохотной совхозной гостинице не нашлось, когда-то, сказали, был, да перегорел…
Заканчивался последний день командировки. Шел Юрий Евгеньевич подписать бумаги и попрощаться с директором совхоза, оттого и побрился под вечер. Не к кому-нибудь «шлепал», а к заказчику все же!
Машина, разумеется, делалась по плану, но уж так повелось, что хозяйства, в которые посылали новые изделия на испытания и которые были в этих изделиях кровно заинтересованы, на заводе назывались заказчиками.
Несколько дней несусветных мук с машиной – душевных и физических – протянулись без толку. Несмотря на то что машину пытались подладить с местными механиками, пробовали и то, и это, она не пошла…
А теперь?
Вдруг Нефедов повернул и «пошлепал» в сторону…
Угол хозяйственного двора усадьбы, к которому он приближался, был забит машинами разного назначения, вернее, их бездыханными останками. Стояли, верней, лежали они в беспорядке, краска с них послазила, уступила место ржавым пятнам, рядом валялись рычаги, болты, шестеренки, канистры и жестяные банки, в которых поблескивало вечернее солнце. У мертвого культиватора, позвякивая молотком, возился кудрявый парень в замасленном комбинезоне, и Нефедов спросил его:
– И давно у вас тут эта самая?
– Что?
– Свалка.
Улыбнувшись, парень оглянулся на него:
– Это техстоянка.
– Прибавили бы: образцово-показательная.
– Скажут – прибавим, – спокойно ответил парень и так звякнул молотком, что Нефедов поморщился от неожиданности и поковырялся пальцем в ухе.
– Чините?
– Не… Запчасть снимаю… Запчастей не хватает, а работать надо!
Нефедов покрутил головой и сначала побрел, а потом впритруску побежал к длинному одноэтажному дому в глубине усадьбы, на беленой стене которого лучилась стеклянная табличка, извещая, что здесь и находится дирекция совхоза.
Утречком новую машину испытывали вместе с самим директором, он сел и попытался управлять, а когда слез, к удивлению всех окружающих, знавших своего директора человеком бурным, сказал тихо, вежливо:
– Вечерком побеседуем.
Вот и вечерок настал…
Кабинет у директора был вполне современный, с селектором под рукой, и сам директор возвышался за столом крепкий, с бычьей шеей, все в нем дышало молодостью и силой – вот, правда, черные волосы, развалившиеся на голове, перепутались с сединой. Словно бы с чужой, слишком уж ранней. Он сидел, положив огромные кулаки на стекло, и они отражались в нем, поэтому кулаков было не два, а сразу четыре.
Нефедов ссутулился у приставного столика с набором пепельниц, а директор сказал:
– Ну, давайте я сначала вас послушаю!
– Да нет, давайте уж вы…
– Почему? Вы – гость. Пожалуйста.
Помяв под столиком свои руки, Нефедов мучительно глянул на директора исподлобья:
– Я вам что хотел сказать? Только одно…
– Что?
– Технику надо беречь…
– Это техника? – взревел директор, против воли нажимая на свой без того неслабый голос. – Гроб с музыкой! Да это…
– Согласен, – перебил Нефедов. – Но я вам не про новую машину говорю… С ней ясно. А вот… Хоть бы навес построили!
И Нефедов принялся корить директора за эту свалку, которая побольше небрежности и похуже, чем бесхозяйственность, а скорее – нелюбовь, тогда уж и небрежность, и бесхозяйственность не случайны. Директор плохо слушал его, а присматривался к странному собеседнику умными орлиными глазами: ну-ну, дескать, небольшой ты хитрец, неглубоко прячешься, ты меня за техстоянку распекаешь, а сам приехал выручать свою новую машину, которая негодная! Тут я сразу и схвачу тебя за шкирку, как щенка! Чего ты на меня навалился? Ишь!
Он-то, директор, ждал баталии, готовился к схватке, к тому, что его начнут уламывать, умолять, а то и угрожать… Для того, конечно, и начал этот тип со свалки! Мелко взял, несолидно.
– Вы приехали отстаивать интересы завода, – сощурившись, мягко сказал директор.
– Да. А что, разве сделать нормальную техстоянку не в интересах завода?
– Для хорошей техники?
– Само собой.
– А новая ваша машина никуда не годится! – крикнул директор.
– Я и не спорю, – пожав плечом, сказал Нефедов.
– Как?
– Я же сказал: согласен, что машина пока плохая.
Орлиные глаза растерянно заморгали.
– Когда это вы сказали?
– Сразу.
Директор задумался, вспомнил и удивился, что пропустил это слово или не придал ему никакого значения. Тут была какая-то новая хитрость. Какая? Орлиные глаза перестали моргать и сощурились, как самые заурядные, испуганно и смущенно.
– И сейчас подпишем дефектный акт? – вкрадчиво спросил директор, прячась за несерьезный тон.
– Подпишем.
– Мгх! – кашлянул директор, который не мог покуда разгадать, в чем тут подвох. – Так о чем мы толкуем? Вот ручка! Прошу.
Он выхватил из чернильного прибора ручку с острым хвостиком, подал Нефедову и положил перед ним приготовленную бумагу, перегнувшись через весь свой стол.
Нефедов долго читал и перечитывал, а директор все щурился и ждал: «Сейчас-сейчас раскроется, в чем тут гвоздь!» Но Нефедов хлюпнул носом и сказал:
– Всё точно.
– Может быть, смягчить чуток?
– Да ладно… – сказал Нефедов. – Чего мелочиться?
И – подписал акт.
Тогда директор быстро спрятал свой экземпляр в стол, запер на ключ и подергал ящик. Заперлось хорошо.
– Чу-де-са-а!
– Какие?
– Я думал – ты, а ты… Занятный тип! Что говоришь, то и есть. Ты не подписал себе смертного приговора?
Нефедов пожал плечами:
– Зато машина будет… У меня здесь родились кой-какие мысли. Приеду – попробую.
– Я к чему спрашиваю – если надо, зови меня на защиту.
– Ты навес сделай для техники!
– Сделаю! – приподнял кулаки директор. – Клянусь тебе!
– Машину требуешь, а сам к машинам как варвар! – проворчал Нефедов.
– Согласен, – сказал теперь директор, – но это не я. Это наследие. Дурацкое оправдание, уж скоро год, как я здесь… Сейчас выдвигают молодежь. Тебе сколько лет? Мне тридцать четыре…
– Я моложе.
– А я думал старше, – засмеялся директор. – Чего недостает в первую очередь? Времени! Ты где его берешь?
– Да вот… Иногда пытаюсь ночью работать…
– Твой поступок удивил меня! А это – настоящая помощь. Ах, если бы все вот так. А я ведь думал – опытный хитрец! Когда твой поезд? Возьмешь мой «газик». – Выйдя из-за стола, он с чувством потряс нефедовскую руку и оглядел с головы до ног: – Нет! Забавный ты! Счастливо!
2
Нефедов проснулся в узком номере районной гостиницы от свирепого воя, поднятого за дверью. Он вытер холодный пот на лбу и, подшлепав к двери, приоткрыл ее.
Гостиничная уборщица, тощая женщина в тапках на босу ногу, чистила пылесосом дорожку, застилавшую коридор. Папироска, гвоздиком торчавшая из-под ее носа, вовсю чадила. Время от времени уборщица поддергивала к себе зверски воющий пылесос, ухватившись за длинную кишку, вырывающуюся из ее рук, и перекрикивалась с подругой, которая в самом конце коридора крутила тряпку по оконному стеклу.
– Что вы делаете? – спросил Нефедов.
Тощая женщина вскользь глянула на него и опять крикнула подруге:
– Я же говорила, сейчас повылазят. Полюбуйся!
Нефедов потупился и сказал виновато:
– Люди спят…
– Ну и спали бы себе на здоровье! Успеете нашастаться еще!
Но сон больше не приходил, в голове выло.
В номере был шкаф с зеркальной дверью, круглый стол с неподъемной на вид пепельницей, пятнистым графином и двумя стаканами на подносе, две кровати…
Во второй, стоящей впритык к шкафу, кто-то спал. Одежда была небрежно брошена на стул. С чувством позднего раскаяния Нефедов прикусил язык, ругая себя, что не сразу заметил соседа и мог разбудить его своим неурочным «шастаньем», а к пылесосу местные постояльцы, видно, привыкли.
Сосед спал крепко и смешно, натянув на голову полпростыни, а снизу высунув из-под нее волосатые ноги. Но когда Нефедов еще раз посмотрел на него, то увидел, что, размотав простыню, сосед освободил пол-лица. Глаз у него был лихой и скорее любопытствующий, чем раздраженный.
– Ночью приехали? – спросил Нефедов. – Я ложился, вас не было…
Сосед молча закрылся простыней и повернулся к стенке. Жаль, не удалось пообщаться, развеяться. Нефедов полежал еще немного и вдруг пробормотал:
– Ах, черт!
– Проспал?
– Нет.
– А чего?
Сосед размотался и оказался молодым парнем с требовательным интересом ко всему на свете.
– Командировочное не отметил в совхозе! Прибытие-то зафиксировано, а вот отъезд…
– А вернуться?
– Автобус туда уходит рано утром, а назад приходит вечером. Поезд домой в полдень… Раз в сутки. Прозеваю…
– Ну, пришлепни здесь печать! И всего делов!
– Спасибо за идею, – обрадовался Нефедов. – А отметят?
– Люди везде есть.
И Нефедов торопливо начал одеваться.
– Пиджак оставь, – сказал сосед. – Жарко!
– Большое спасибо, – еще раз поблагодарил Нефедов и вышел без пиджака, улыбнувшись на прощанье курносому и моложавому соседу.
Пылесос все выл, даже на улице было слышно.
Стояли последние дни августа, и духота не упала за ночь. Правильно, что командировочное переложил в задний карман брюк и остался в тенниске, немного мальчишеской, оттопыренной не по возрасту внушительным животом, зато легкой…
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовки толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Нефедов хотел купить и съесть один, остановил женщину, но даром перерыл карманы брюк.
– Простите. Деньги в пиджаке оставил. Вот – только три копейки…
Женщина молча покатила мармитку дальше.
На той стороне площади открылся киоск «Союзпечати», Нефедов купил газету и обнаружил, что сегодня воскресенье.
– У, черт! – сказал он еще раз, сердясь, что дни перепутались за это время, и уточнил у продавщицы: – Нынче что – воскресенье?
– Воскресенье – день веселья! – ответила та.
– И все закрыто?
– А как же!
Конечно, можно было послать удостоверение в совхоз по почте, директор отметит. Но вдруг – потеряется при пересылке? А жалко…
И он побрел по центральной (и единственной) улице райцентра, этих Ливен или Ливн, как их лучше называть, ища глазами: может, где-нибудь все же открыто что-нибудь? От улицы убегали закоулки, в одну сторону – к скопленному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую – к реке, где гортанно кричали гуси. Вероятно, хозяйки – ранние работницы – уже полоскали белье и пугали их. Толпой перешли улицу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги – одна с яблоками в ящиках, другая – с разодетыми бабами, которые нарядились на воскресный базар и держали пузатые корзины на коленях. Одна озорно крикнула Нефедову с телеги:
– Не ослепни, дядя! – и кинула ему яблоко. Нефедов помахал им рукой, они запели, а он, деликатно поплевав на яблоко со всех сторон, вытер его носовым платком и вцепился зубами.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стертый керосиновым запахом, потому что косолапый керосинщик тянул навстречу белую лошадь с железной бочкой на мягких резиновых колесах. Он лениво мотал поднятой рукой с дребезжащим колокольчиком, повторяя в паузы:
– Кому налить? Налью! Керосинчику!
Керосинщик шел в кожаных штанах, в кепке с необычным помпоном, который при ближайшем рассмотрении оказался цветком по имени – золотой шар. Эти цветы перегибались через все штакетники слева и справа.
На скамейках у штакетников сидели старички, иногда со старухами. Бабушка в белой хустке молча смотрела на мир, а дед курил трубку. На другой стороне два местных интеллигента чинно разминулись, приподняв соломенные шляпы. Телевизионные антенны отстреливали солнце с черепичных крыш, как громоотводы. Все вокруг дышало блаженным покоем…
Нефедов пересчитал замки на учрежденческих дверях, увидел, что на учрежденческих окнах сомкнулись ставни, и сказал себе:
– Тэк-с, Юрий Евгеньевич…
Радость ждала Нефедова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за травой, среди которой была вытоптана волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефедов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В школе скребли полы, мыли стены, крашенные скучноватой масляной краской, и Нефедов принял людей, одетых в простое и грязное, за ремонтных рабочих. Но та-самая женщина, которую он увидел в окне, директор школы, с улыбкой сказала, что это родители-энтузиасты заканчивают подготовку к учебному году. В будни-то все заняты!
– Похвально, – не преминул заметить Нефедов, приглядываясь к ней и убеждаясь, что у нее и правда все было крупное: коса, и щеки, и даже уши, и все остальное.
– Вы насчет приема? – спросила она.
– Да нет, – застеснялся он, – тут такое дело…
Женщина была перед ним добрая – на вид, и он рассказал, в чем дело, и попросил черкнуть ему отметку о том, что он убыл из Ливн и когда. Чья печать и подпись, для бухгалтера, наверно, все равно. Важно удостоверить факт.
– Печать у вас есть?
Женщина глянула на него, как на несмышленого ученика, и покачала головой:
– Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить ее вам я не поставлю.
– Но почему же? – искренне удивился Нефедов. – Вот он я… Вы меня видите. Сижу не где-то, а в Ливнах! Без обмана. Упустил за делом такой пустяк, как эта отметка. Помогите рассеянному человеку.
– Вы не рассеянный человек, – сказала директриса, – а странный.
– Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, – не сдавался Нефедов, сдерживая себя, чтобы не вспыхнуть, и помня, что вспыльчивость на его глазах губила многих. – Был в совхозе, прибытие отмечено, вот. И бесспорный факт, что я отсюду уеду. Сегодня. Поезд через несколько часов. А вы отказываете. Почему?
– Потому что вы приехали не по нашей линии, – сказала директриса. – Если бы по нашей… А вы не по нашей!
И Нефедов поднялся, бормоча:
– Человек человеку – брат.
Директриса выпрямилась и гневно выпалила:
– Не бросайтесь принципиальными словами!
– Извините, – попросил он от дверей.
На улице почесал себе затылок и почувствовал голод. Ужин вчера был ранний, а сегодня только нюхал, как пахнет щами из столовки, расположенной в том же доме, что и гостиница. Столовая была внизу и держала весь дом под своими парами…
Дорогу переходили рыбаки, отец с мальчишкой. Оба в подвернутых штанах, оба несли удочки и мелкую рыбешку на шнурках с палочками, каждый отдельно, чтобы похвалиться дома собственным уловом. Мог бы и он вот так идти с Женькой, если бы в их городе была река…
Остановив рыбаков, Нефедов стал расспрашивать, какое учреждение может быть открыто в райцентре в воскресенье, чтобы отметить командировку. Долговязый отец задумался и даже закурил, а затем, пропустив женщин с бельем в плетеных корзинах, сказал раздельно, с заметной паузой:
– Кинотеатр… И церковь!
– А дядя Костя на работе сидит, – прибавил малец. – Я сейчас сам видел.
– Это наш военком, – объяснил отец.
И они поспешно понесли рыбешку дальше, пока не протухла.
В кинотеатр Нефедов идти побоялся, в церкви и вовсе было неудобно отмечать командировочное удостоверение, а в военкомат завернул.
Дядя Костя, военком, был рыжий, как само солнце над Ливнами, и сидел в майке-безрукавке у подоконника перед шахматной доской. Один. На лбу его обозначилась выпуклая складка. Похоже, решал шахматную задачу, и, похоже, не получалось.
Рыжие, которых Нефедов встречал в жизни, бывали либо очень злые, либо очень добрые. Люди крайностей. Он медлил. Но дядя Костя уже перевел на него пронизывающие глаза в коротких и густых ресницах, понятно, рыжих.
– Кто такой?
– Командированный.
– Зачем ко мне? Короче!
Нефедов стал рассказывать о своей беде, торопясь, путаясь, не зная, вспоминать ли недобрым словом школьную директрису или умолчать, чтобы не было дурного примера, но дядя Костя перебил его:
– А! Чего долго говорить?
Из пустой комнаты, где, наверно, собираются новобранцы, он завел Нефедова в свой кабинетик и достал из письменного стола захватанный пальцами мешочек с печатью на дне. По-солдатски, раз-два.
– Куда бить?
Нефедов показал и, пока дядя Костя расписывался и дышал на печать, вставил слово о школьной директрисе.
– А! – опять сказал дядя Костя. – Сами жалуемся на бюрократизм, сами разводим. – И хлопнул печатью по его бумажке. – В шахматишки не играешь? Что-то кореш задерживается.
– Спешу. Да и партнер я слабый. Спасибо вам огромное.
– За что? Повезло тебе, что застал. Сказал жене, срочные дела, а сам – видишь… Дома не получается… Сиди около нее, разговаривай, как будто вчера женились. А о чем? Сама не разговаривает, а я говори. Ты о чем с женой говоришь в свободное время? А-а, брат! То-то! Ну ладно, не горюй! Видел такое кино? Хорошее кино. Название из песни взяли!
– Какой песни?
Дядя Костя раскинул руки и пропел, как протрубил:
– До свида-анья, мама!
3
– Не горюй, не грусти! – допевал Нефедов, взлетая по гостиничной лестнице: отметка в кармане, маленькая, но удача, было от чего взбодриться.
Он открыл номер ключом, который ему дали внизу. Уборщица и тут потрудилась, милая… Пол вымыт, обе кровати застелены без морщин. В номере еще аппетитней пахло щами…
– Сейчас позавтракаем, – вслух пообещал себе Нефедов, поправляя перед зеркалом редеющие волосы, и открыл дверцу шкафа.
И обмер – шкаф был пуст. Ни пиджака на «плечиках». Ни старенького портфеля с туалетным набором и сменой белья. Ничего не было. А в пиджаке – паспорт, заводской пропуск, фотография Женьки и деньги, целковых пятнадцать, на билет и завтрак… Нефедов подпрыгнул, чтобы посмотреть на шкаф сверху, опустился на колени, ползая, заглянул под обе кровати, придирчиво обшарил глазами весь номер и беспомощно прошептал, как ребенок:
– Нянечка…
Он присел к столу и выпил из графина стакан воды. Чувство невероятной беззащитности охватило Нефедова. Вот это уж да так да! Такого с ним еще не случалось. Вывернув карманы, он обнаружил, что при нем остались отмеченное командировочное удостоверение, носовой платок, немножко грязный от яблока, четыре сигареты в пачке и коробка спичек, почти пустая. Нефедов выбежал из номера.
– Дежурная! – стал звать он.
Из мужского туалета, куда, глянув на кричащего Нефедова, шмыгнул какой-то постоялец, вышла знакомая уборщица с половой тряпкой.
– Где мой пиджак? – задыхаясь, спросил Нефедов. Она вытрясла папироску из пачки «Беломора», закурила и не спеша поинтересовалась:
– Какой пиджак?
– Из тринадцатого номера!
– Там и ищите. У нас ничего не пропадает.
– А мой сосед где?
– Тринадцатый? Ушел к харьковскому. Я убиралась – он брился. Электробритвой. Недавно.
И зашаркала по коридору.
Если бы, проснувшись, позвонить директору совхоза, он, конечно, прислал бы свой «газик»… А на «газике», глядишь, успел бы туда-обратно. И поехал бы в пиджаке. Но мысль об этом явилась только сейчас. Если бы директриса школы вместо нотации поставила печать на командировочном (убыл), он не разговаривал бы с рыбаками, не заходил в военкомат и мог застать свой пиджак на месте. Так нет, одно за другим!
Все это шквалом страдания пронеслось в голове Нефедова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурному администратору, чтобы поднять крик от жуткой обиды. Больше всего он не терпел людской непорядочности, невнимания, хамства, его все это ранило…
Но крика он не поднял, а сказал еле слышно, как виноватый:
– Простите, у меня украли пиджак.
Девица в старательно сделанных кудряшках сразу подняла на него вытаращенные глаза:
– Из какого номера?
– Из тринадцатого. Несчастливое число.
– Кто с вами жил?
– Не знаю… Молодой… Курносый…
– Курносый – это не фамилия, – ответила девица и громко защелкала страницами регистрационного журнала. – Вот, его фамилия – Нефедов!
Юрий Евгеньевич чуть не заплакал.
– Это я – Нефедов! Я!
– А больше не записано, – сказала девица и растерянно протянула ему журнал.
Он отвел от себя журнал и пожаловался ехидно:
– Пускаете, не записывая, а они пиджаки крадут.
– Вчера не я дежурила, – обиженно сказала девица. – Вчерашняя смена сменилась. А вон директор!
Директор приближался – его запорожские усы казались приклеенными.
– Тихо, – еще издали просил он, – тихо!
Выслушав рассказ по порядку, обильно вспотев, вынув платок и высморкавшись, он потом уж этого платка не прятал. Все вытирался и кашлял горлом, не открывая рта.
– А сами где находились в момент пропажи?
– Командировочное отмечал. В военкомате…
Директор уставился на него печально и подозрительно:
– А почему в военкомате?
– Воскресенье! – зачастил Нефедов. – Все закрыто. А военком на месте. В шахматы играет. Ах, да не в этом дело!
Директор кашлял, а девица смотрела на них вытаращенными и застывшими от ужаса глазами. А может, у нее всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения… Откашлявшись, директор сделал совершенно неожиданное заключение:
– Пошли по делу и – без пиджака. Безобразие!
– Но вы, простите, тоже без пиджака, – сказал Нефедов.
– Мой пиджак дома висит, – непримиримо ответил директор. – Там его не украдут.
– А в командировках вы без пиджака никогда не ходите? – добивался Нефедов, как будто это сейчас было важно.
– Я по командировкам не разъезжаю.
– Зато пускаете в гостиницу неизвестных людей, похоже, без документов!
Директор снова вытерся.
– А ваш паспорт где?
– В пиджаке. Украли…
– Ну вот, приедете куда-нибудь ночью, станете умолять…
Их окружили любопытные, спрашивали, что случилось. Нефедов обреченно опустил глаза и вздохнул:
– Прошу вызвать милицию.
4
Низкий, круглый как шар, на коротких ногах, с планшетом на боку, сержант Докторенко явился в полной форме. А заговорил пискляво, ну прямо-таки дискантом. Нефедов и понятые – уборщица и один из любопытных – поднялись с ним в номер, и прежде всего был написан протокол осмотра: номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати…
– Он на той спал! – показал Нефедов. – Не мешайте, товарищ.
– Извините…
…шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином…
– А зачем?
– Что? – пропищал Докторенко.
– Все это!
– Для порядка.
Докторенко попросил понятых считать себя свободными и стал заполнять другой протокол, в котором записал адрес Нефедова и то, что он живет с женой, сыном и бабушкой.
– Бабушка ваша или внука?
– Моя.
– Ваша бабушка или мама? – почему-то не поверил сержант.
– Бабушка! – крикнул Нефедов. – Мама моей мамы!
– Значит, жива еще? – обрадовался Докторенко, словно узнал о доброй знакомой. – Ясно!
– Какое это имеет значение? – процедил сквозь зубы Нефедов.
– Разное, – невозмутимо пискнул сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем в потолок. – Указание сверху… Не помню точно, с какого года, всех родственников приказано записывать.
– Пока вы записываете, – простонал Нефедов, – вор за тридевять земель удерет! А сейчас он, может быть, продает на базаре мой пиджак.
Докторенко без звука улыбнулся и подождал, пока перекипит пострадавший.
– Вы – нервный человек, я заметил, – похвалился он своей наблюдательностью. – Преступник – не дурак, чтобы с вашим пиджаком сразу же спешить на базар и попасться. Ну, зачем ему эта самая торговля, когда в вашем пиджаке, по вашим показаниям, уже были наличные? Преступник, если хотите знать, самый умный человек, – тут сержант Докторенко спохватился и добавил, что в своем деле, конечно.
А Нефедов понял, что он глупее преступника и, уж само собой, сержанта Докторенко.
– Давайте приметы, – попросил тот.
– Вора?
– Соседа. Вором его назвать еще нельзя. Не доказали. Сейчас гуманизм.
Нефедов вспомнил молодое лицо парня, блестящие глаза, зараженные неуемным любопытством, и сказал устало:
– Курносый…
– В Ливнах половина – курносые, – проворчал сержант своим мышиным голоском, – посмотрите на меня… Как одет?
– Да он голый лежал! Под простыней. Я его и не видел толком. Только нос да ноги. Ноги черноволосые!
Но про ноги сержант записывать не стал, и Нефедов, приобщаясь к делу сыска, понял – не станут же поддергивать брюки у всех курносых, чтобы проверять, какие волосы на ногах.
– Ясно, – словно бы поставил точку Докторенко, собирая бумаги. – Надо бы, Юрий Евгеньевич, пиджак надевать, когда идешь на улицу. Себе и другим спокойнее.
Нефедов не стал с ним спорить, как схватился по этому поводу с директором гостиницы час назад.
– Я уехать хочу.
– Найдем пиджак – уедете. Посидите часик… Я займусь.
Нефедов хотел пожаловаться, что еще не завтракал, что у него – ни копейки, но постеснялся. В слове «займусь» ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью.
Он обхватил лоб ладонью, проверяя, не слишком ли горячая у него голова, оперся локтем о стол, задумался и стал ждать. Вспоминались и лезли в глаза то кувшинки на далеком озере, то пес, лаявший на каждое шевеление, то машины, гибнущие на совхозной свалке… Заглянула в номер уборщица, спросила:
– Курить хотите?
Нервничая, он давным-давно извел все свои сигареты и спички, так что уборщица, деловито вытряхнув папироску и положив на стол спички, утешила.
Он чиркнул спичкой, и вдруг, словно бы вырвавшись из-под контроля, перед ним во весь рост встало то, о чем он старался не думать, но что еще ожидало его. На заводе, куда он вез дефектный акт. Дома, где Вера спросит о квартире, а о ней можно уже помалкивать. Может быть, и Вера уйдет от него? Зачем он, правда, ей, такой недотепистый?
Всю ночь и все утро он отгонял от себя эти мысли, то обмирая от страха, то понимая, что не мог поступить иначе. Хождение с командировочным даже радовало тем, что отвлекало. И вот… За окном помаячил и укатил из Ливен его поезд. И сержант Докторенко наконец вернулся. Без пиджака…
– Почему я такой невезучий? – спросил его Нефедов. – Где какая нелепость – там и я!
– Невезучесть – это суеверие, – пропищал Докторенко, останавливаясь у окна. – Примеры есть?
Нефедов рассказал ему про сказочное озеро, про Васятку, про удочки, которые он сначала отдал жулику, а потом у него же купил.
– Дорого?
– Двадцать пять.
– О-го-го! – сказал сержант Докторенко – внезапно почти басом. – Заявили хоть на этого жулика? Заявили, конечно!
– Связываться не хотелось…
– Вот за это вы и наказаны! Сами спрашиваете с нас, а сами…
– Это еще не все. Мне и на работе будет. Обязательно!
И он рассказал про машину, про дефектный акт, и сержант пораженно и звонко пискнул:
– Так это… Юрий Евгеньевич! Вы же… ну, это… вы же… молодец! Я вам и пиджак лопну, а найду! У меня жена на свекле работает!
Но Юрий Евгеньевич горестно вздохнул и пожаловался ему:
– Мой поезд ушел…
– Утром ушел харьковский, – нервничая, даже губы покусывая, размышлял Докторенко. – По моей версии – ваш пиджак с ним и уехал. Были бы приметы надежней – послали бы вдогонку телефонограмму. А то – курносый… Посмотрите этих… – Он подошел к столу и разложил перед Нефедовым три фотографии. – Курносые… Из личного, так сказать, архива.
На фотографиях были такие курносые, что даже Нефедов не удержался от слабой улыбки.
– Этот должен быть в отдаленных местах. Этот – и не знаю где. А этот – у нас, но завязал в переносном и самом прямом смысле. Веники в артели вяжет!
– Его здесь нет, – ответил Нефедов таким плачущим голосом, что сержант всполошился:
– Что с вами, Юрий Евгеньевич?
– Я голодный, понимаете?
– Голодный – это ерунда! – отмахнулся Докторенко. – Пообедал, и не голодный! Пошли ко мне обедать. Ясно?
– Нет, – строго, как никогда, возразил Нефедов, до того ему стало не по себе от нахлынувшего бессилия и неловкости.
– Почему? У меня жена – мастерица пирожки печь. С картошкой, с рыбой, с луком. Во всех Ливнах нет такой другой!
Это было видно по самому сержанту, но Нефедову захотелось зарыдать, и чем больше хотелось, тем сильнее проникался он мстительной ненавистью к сержанту, который не нашел пиджака.
– Я домой хочу! Что же мне, тут зимовать, раз меня обокрали? Отправьте как-нибудь!
– Да, положение-е… – врастяжку пропищал сержант. – Денег нет, документов нет…
– Вот – командировочное!
– А может, оно и не ваше?
– Как?
– На лбу ж фамилии не написано.
– Товарищ сержант! – прошептал Нефедов, чувствуя, что еще миг, и он укусит Докторенко, но тут сумрачный сержант пошевелил пухлыми губами:
– Интеллигентный человек, с высшим образованием, а шуток не понимаете. Идемте. Я жену предупредил.
– Нет, – упорствовал Нефедов. – Отправьте меня автобусом до областного города. Оттуда я доберусь… Найду знакомых… Посадите в автобус! Власть вы или не власть? Хоть в воскресенье!
– Власть-то власть, – конфузливо пробормотал Докторенко, – а правила такого нет… Арестованного можем бесплатно отправить, а вас нельзя.
– Что же делать?
Докторенко подумал и сказал:
– Попытка не пытка. Айда!
5
В диспетчерской автостанции гнулся на скамейке щуплый солдатик, читал газету. Нефедов не сразу его заметил, не до того было…
Очень тоскливое лицо диспетчера, сидевшего за тремя телефонами, выражало протест против воскресного дежурства. Однако, подскочив, он любезно поздоровался с сержантом Докторенко, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно, впрок не шли, о чем свидетельствовали длинные и впалые щеки, и предложил Нефедову сесть у стола.
– Чем могу служить?
– Я с товарищем, – ответил Докторенко. – Отправь его до областного.
– О чем речь! – воскликнул диспетчер. – Не проблема! Автобус через час. Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет… Давайте деньги!
– Да у него их нет, денег-то, – пропищал сержант и принялся растолковывать тоскливому диспетчеру, что к чему.
Диспетчер опустил на аппарат трубку и неожиданно присвистнул так громко, что даже солдатик за спиной Нефедова зашумел газетой, а диспетчер отрубил:
– Не может быть и речи!
– Речь будет! – тут же угрожающе возразил Докторенко, напрягая голосовые связки. – На то мы и люди, чтобы говорить.
– Смотря что.
– Отправь пострадавшего! Не нашли мы пиджака…
– Милиция не нашла, а я отвечай? Надо было, между прочим, в пиджаке гулять, дорогой товарищ. От греха!
Нефедов сидел, прикрыв глаза и проклиная себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке (убыл) дома или хотя бы в поезде, попозже.
– Послушайте, – начал он, не открывая глаз.
– Молчи!
Это хрипло сказал солдатик. Он подошел к столу и долго изучал диспетчера, щурясь, как будто целился. Загорелое лицо его было юным, но злым. Хохолок вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.
– Для чего сидишь, если отвечать боишься? А! Тебя агитировать! – и солдатик поднял крестьянский кулак.
– Не надо! – испугался Нефедов.
– Надо, – сказал солдатик, – да сам автобуса жду. Слушай, брось его, вот тебе, – он вытащил из кармана блокнот, заменявший ему бумажник, разыскал между слипшимися страницами десятку и протянул Нефедову. – Запиши адрес, пришлешь…
