Текст книги "Избранные произведения в 2 томах. Том 2"
Автор книги: Дмитрий Холендро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
1
Никакой путевки ему не дали, и никакого моря поэтому и в помине не было. А справку дали, и отпуск дали, и это все равно было похоже на… сон, можно было бы сказать, если бы ему когда-нибудь снились сны. Но ему снов не снилось. Засыпал он легко, едва прислонялся щекой к подушке, и спал так крепко, что, если и пробивалось сквозь бронированную толщу его забытья шустрое сновидение, то он успевал напрочь забыть о нем до стремительного подъема.
Распахнув глаза при звонке будильника, он вскакивал. Но тут – сон продолжался: сосны, птицы, облака, ягоды под руками…
Они приехали «дикарями» в места, где родилась Вера. Никого из родных у нее не осталось, но любовь к этим местам жила не только потому, что они были связаны с детством, а потому, что невозможно было не полюбить их, даже увидев впервые. Устроились в палатке турбазы, в сосновой роще у приозерной деревни с необычным названием Неприе, и очень нравилось, что это палатка, а не дом с тяжелыми купеческими стенами. День и ночь на свежем воздухе – сказка!
И вот Нефедов заблудился в лесном малиннике, срывал ароматные, полные первозданной свежести ягоды и совал их себе в рот. На нем просторные, как у футболиста тридцатых годов, трусы, полотенце на голом плече и соломенная шляпа с бантом, Верина, дамская. И ничего удивительного – такое тут безлюдное место, ходи себе на здоровье в дамской шляпе хоть целый день и ешь малину. А если кто и увидит – не беда. От солнца, озера, сосен люди здесь добрели и оттаивали, теряя придирчивость.
Сквозь сосновые ветки над головой простреливало солнце. На соседнем дереве дятел ковырялся в коре, помахивал красной опушкой под хвостом и постукивал клювом, как постукивает молоточком тот самый сапожник, которого торопят заказчики. На кустах дрожали листья, оттого что со всех кустов взлетали другие птицы, исчезая в ослепительном небе.
Перешагнув, Нефедов наступил босой ногой на острый сучок какой-то елки-палки в траве, отпрыгнул в другую сторону и чуть не залетел в муравейник, ожегся о крапиву, рассмеялся. Он давно уже забыл, что на свете существуют муравейники и крапива. Помазал слюнями волдыри на ноге, задрал голову и пощурился на белые сгустки облаков… Для полного счастья осталось только раскинуть руки и замереть – так было хорошо. Неподалеку провыл волчонок. Но Нефедов не испугался, а позвал:
– Женька!
Сын осторожно выкрался на поляну из-за кустов можжевельника, и Нефедов с грустной и необоримой силой подумал, глядя на сына, какой он крохотный и беззащитный среди этих громадных сосен, под этим небом. Пестрые трусики, поспортивней, чем у отца, обтягивали худенькие бедра, на лбу скособочилась веревочная повязка, а за нее был заткнут пучок папоротника – вместо роскошных индейских перьев. В руке он держал тоже жалкий, наскоро смастеренный лук.
Нежность к сыну, готовность защитить его горячо облили грудь Нефедова. А Женька чувствовал себя воинственно.
– Чего ж ты? – спросил он непрощающим голосом.
– Хорошо тут, Женька, – ответил отец.
– Ты должен кричать совой! – напомнил обиженный мальчик. – Я волком, а ты – совой.
– А зачем?
– Как индейцы!
– А как кричит сова? – спросил Нефедов, садясь на траву. – Я забыл, а может, никогда и не слышал.
Женька посмотрел на него с укором:
– Странный ты у меня, папа… Всему учи, как маленького…
Нефедову, однако, это доставляло удовольствие, и, глядя, как Женька складывает губы, и слушая, как он ухает, Юрий Евгеньевич растянулся на траве и, сломленный прелестью лесного утра, тут же безмятежно заснул. Стало ясно, что к озеру они вернутся не скоро, и Женька повесил оба полотенца на низкие сучки сосны, как на вешалку. Посидел, скучая, и стал играть один, для начала снова убежав за куст можжевельника, похожий на гигантского, но мягкого ежа.
Отец всхрапнул и посучил голыми ногами, сгоняя муравьев, а Женька крался к нему на цыпочках. В последний миг он рванулся, поставил ногу на зыбкий живот отца и направил в него лук со стрелой.
– Сдавайся, бледнолицый! Твой скальп украсит вигвам Остроглазого Орла!
Отец замахал руками, обвел глазами бесконечное небо, которого не могли прикрыть белые облака и зеленые сосны, снял со своего живота хрупкую ногу сына, обхватив ее мясистой рукой и поставив на землю, сел и спросил:
– И чего тебе дались эти индейцы, Женька? Здесь знаешь какая земля? Самая русская! Деревни называют: Свапущ, Неприе… А остров этот слышал как зовут?
– Как?
– Кличень! – задумчиво ответил Нефедов. – Какое живое слово, будто тебя сейчас покличут, а века прошли с той поры… Я интересовался на турбазе… Была междоусобная война… Князья, значит, воевали, друг против дружки, дураки, ну, как сейчас разные учреждения… Междоусобица! И сюда скликали ратный люд… Оттого и Кличень. А еще, Женька, древний путь из варяг в греки лежал через это самое озеро… Ох и нелегкая была путь-дорожка! Где кончалась вода, приходилось корабли тянуть волоком.
– Как это?
– По земле… Ставили, брат, большие корабли на полозья и тянули при помощи веревок. Как на санях!
Женька тоже сел и презрительно усмехнулся:
– Ничего себе – техника.
– Техники тогда не было, но люди какие! Дотягивали…
Женька смотрел куда-то вдаль, чуть приподняв голову с острым подбородком, воображал, как это было, что корабли терпеливо ползли по земле до новой воды, в надежде на нее, свою стихию, а отец рассказывал:
– Здесь Волга начало берет. Совсем недалеко – километров сорок от турбазы.
– А мы увидим?
– Как штык! В каждый заезд – экскурсия. Я уже записался.
– Порядок! – воскликнул Женька. – А теперь давай!
– Чего?
– Кричи совой!
И направил в него лук, не на шутку натянув тетиву.
Нефедов выдвинул вперед губы и ухнул – первый раз совсем неудачно, пискляво. Во второй раз вышло громче. Потренировавшись, он мастерски заухал на весь окрестный лес, не жалея своих легких, пока откуда-то снизу не раздался неврастенический крик:
– Прекратите хулиганство! Безобразие!
Крик был такой озлобленный, что Нефедов зажал себе рот и сказал в ладонь:
– Попались.
2
Долговязый рыболов стоял не на берегу, а прямо в озере, по колено в воде, на которой краснели, вздрагивая от волнышек, рассыпанные по ней поплавки. Длинные бамбуковые удилища, штук пять или шесть, были воткнуты в подводный ил. От прибрежной ивы на воду падало густое пятно тени, но удочки выглядывали за его границу, и бамбук поблескивал.
С пригорка, обросшего орешником, откуда Нефедов и Женька смотрели на рыболова, было видно корягу, валявшуюся под ивой и, наверно, заменявшую рыболову скамейку для отдыха, было видно и жидкую, сбившуюся у берега осоку в воде.
Рыболов был в кожаных шортах и панаме, производил впечатление.
– Пошли, – сказал Нефедов и начал спускаться с пригорка к озеру, как на казнь.
В это время один из поплавков нырнул в глубину, рыболов поспешно чавкнул ногой, схватил удочку, дернул вверх, и рыбешка засверкала на солнце.
Сняв ее с крючка, довольный рыболов пригнул над собой ветку, на которой болталось белое пластмассовое ведерко, бросил туда добычу, и ветка с ведром опять подлетела и закачалась над его головой.
– Здорово приспособился, – сказал Женька, а Нефедов дернул его за руку, чтобы молчал.
Рыболов уже заметил их и стал строго следить сквозь свои огромные роговые очки, как по нехоженой траве, удерживая мальчика за руку, «шлепает» странный гражданин в непомерных трусах и дамской шляпе с бантом, о которой, честно говоря, Нефедов забыл. Он «шлепал» и с надеждой думал: «Кажется, интеллигентный человек! Авось обойдется без спесивых нравоучений, не менее оскорбительных, чем иные неприличные слова…»
Нефедов приблизился, задыхаясь, приподнял шляпу с бантом и сказал:
– Мы пришли извиняться… Это мы кричали… то есть, собственно, я… Такая игра… Я кричал совой.
– Пожалуйста! – засмущался рыболов. – Я просто испугался! Жуткий стон! Режут, грабят? Не поймешь… Здесь, правда, такого никогда не было. Я сюда не первый год приезжаю…
Рыболов пригнул к себе другую ветку ивы – с целлофановым пакетом, где хранились земля и черви, наживил крутящуюся в пальцах приманку и закинул в воду.
– Здорово у вас все… – оглядывая завидную обитель рыболова, сказал Нефедов.
– Да ну, – махнул ладонью тот. – Перестаньте!
А Нефедов задохнулся:
– К-к-клюет!
Еще один поплавок утонул, и леска натянулась. Рыболов прыгнул в ту сторону, забулькав водой, и выхватил рыбешку покрупнее… От радости он долго не мог поймать ее рукой…
А потом царским жестом пригласил Нефедова присесть на корягу и предложил:
– Закурим по одной?
Это было прямо из той военной песни, которую, бывало, вспоминал отец. Рыболов не выглядел старым, но, при ближайшем рассмотрении, был и не молод. Пожалуй, как раз отцовский ровесник, – значит, мог принести с фронта эту песню, где товарищ товарищу предлагает закурить по одной. Правда, портсигар у рыболова, вытащенный из кармашка кожаных шортов, был не фронтовой, а очень даже видный, под золото, и такая же зажигалка…
Нефедов сказал, усевшись на коряге и закуривая:
– Меня жена выпустила на волю в одних трусах. Сигарет не дала! Дыши природой… Вы не с турбазы?
– Угу, – отозвался рыболов, не спуская глаз с удочек.
– И мы оттуда! – воскликнул Нефедов и прикрыл рот ладонью, давая понять, что ему знакома беспременная в рыболовецком племени страсть к тишине.
Женька, сидевший на корточках у воды, повернул голову и прошептал:
– Папа, клюет!
– Это рябь, мальчик, – успокоил рыболов.
И Женька стал смотреть на озеро. Вода расстилалась, золотистая под чистым небом, лишь кое-где темная в тени от облаков, солнечные вспышки резали глаза, пришлось прикрыться ладонью. Противоположный берег казался ниточкой, а деревья на нем стояли соломинками. От того берега по озеру, под нарастающий стрекот мотора, двигалась навстречу взгляду лодка…
А взрослые разговаривали:
– Что же это вы без удочек, Юрий Евгеньевич?
– А у нас в городе негде рыбу ловить, и удочек у меня нет.
– К воде ехали… и без удочек!
– Смех и грех! – согласился Нефедов. – У нас в завкоме… Я работаю на заводе, сельхозтехнику делаем… Ну вот, Аркадий Павлович… Была, значит, одна путевка на юг. И три заявления. Я предложил – давайте разыграем! Кому достанется!
– Жребий?
– А что? А наш предзавкома, Нерсесян, Артем Григорьевич, даже пальцем у виска покрутил, намекая, до чего я умный… Если жребий начнут кидать, что завкому делать?
– Ха-ха!
– Я считал – кому повезет, и никаких обид! Но у меня и сейчас никаких обид нет, только радость, честное слово… И Вера, это моя жена, радуется. И Женька – вон – в полном восторге. Первый раз такое озеро видит и такой лес… Спасибо, что не дали путевки!
Он поискал глазами, куда бросить окурок. Озеро с тремя желтыми кувшинками, которых он раньше не заметил, будто они только сейчас расцвели, такое чистое, что в него не решишься, грех. Он раздавил окурок о корягу, завернул в трусы, под резинку, и договорил:
– А удочки купить забыл. Суета сует!
– У меня к вам просьба, посмотрите за удочками… Я ненадолго, – Аркадий Павлович мучительно перекривил лицо. – Если не трудно…
– Мне? – не поверил счастью Нефедов.
Рыболов вприскочку умчался на пригорок, глянул оттуда на приближающуюся моторку и пропал в кустах, как не было, а Нефедов, расправив плечи, вошел в воду и подступил к удочкам. Ему легко это было сделать в одних трусах. Ветер или волна рябили воду, трогали поплавки, они обманчиво вздрагивали, и Женька вскочил:
– Клюет! – а Нефедов строго позвал его и, когда Женька радостно забрел в воду почти по грудь, дал ему подзатыльник:
– Следить следи, а мешать не мешай!
– Поня-атно.
Женьке очень хотелось заметить, как утонет поплавок той удочки, крючок которой, соблазнившись наживкой, проглотит рыба и потянет за собой, уходя в глубину от страха, и он смотрел на поплавки во все глаза, пока не услышал, как отец что-то забормотал нараспев. Испугавшись, Женька вжал голову в плечи и покосился на отца. А тот бормотал:
Сюда, сюда, рыбонька,
Есть червяк для окунька,
И карасик, и ершок
Попадись на мой крючок!
А потом оправдался, почесывая висок:
– Сколько лет прошло, а вспомнилось! Отец меня в деревню возил, такого маленького, как ты. Там ребята приговаривали, на ручье…
– А что это? – спросил Женька в испуге.
– Стихи.
– Какие?
– Самодельные, какие же!
– Клюе-от! – завизжал Женька, и на этот раз не ошибся. Нефедов, изо всех сил рванув удочку, вытянул крупного ерша, а Женька вопил: – Приманило!
Ликующий голос его, как он ни был пронзителен, едва прорвался сквозь рокот мотора, вдруг прихлынувший к самым ушам. Вздернув нос, лодка шла прямо на них. А в ней сидел мрачный дядька в сизой, спецовочного типа, рубахе со стоячим, как у гимнастерки, воротником, у него были мелкие глаза и расплющенный нос, под которым комочком лепились усы.
Нефедов встретил его с ершом в руках, не понимая, куда прет дядька, прямо на удочки! Дядька же выключил мотор, и среди полной тишины лодка ткнулась в прибрежный ил. Хмуро и не спеша дядька осматривал место из-под насупленных бровей и, едва его взгляд добрался до веток, властно махнул вниз рукой:
– Ведро!
– А в чем, собственно, дело? – неуверенно прошептал Нефедов.
Дядька привстал и сам дотянулся до ведра, из лодки ему это оказалось проще, снял, взболтнул, заглядывая внутрь, поставил на дно.
– И ерша сюда!
– А зачем? – занервничал Нефедов. – Да кто вы такой?
– Рыбнадзор. Постановлением облисполкома сто шестьдесят один дробь пять в нашем озере промышлять рыбу категорически запрещено. Не знаете? А мы восполняем ценные породы, – в голосе его прозвенел металл, от которого меж нефедовских лопаток прокатился холодок.
Нефедов робко нагнулся к лодке и пустил в ведро бьющегося ерша. Дядька же, обутый в такие высокие сапоги, что почти не видно было заправленных в них брюк, шагнул из лодки в воду и стал выдергивать и сматывать удочки одну за другой. Делал он это лихо, чуть помахивая в воздухе гибким и свистящим бамбуковым тростником. Женька не успевал следить, как мелькают перед глазами грузила и поплавки.
Оглянувшись на пригорок, Нефедов сдавленно и безнадежно позвал исчезнувшего рыболова:
– Товарищ! – а дядька, презрительно глянув на него и смотав последнюю удочку, спросил:
– Приезжий?
– Ну да, – промямлил Нефедов и опять оглянулся, но зеленый взлобок среди орешника был по-прежнему предательски пуст.
– Приезжих много, – между тем вразумительно изрек инспектор рыбнадзора, – а озеро одно… Документы!
Это он потребовал, аккуратно сложив в лодку все удочки и присев на борт, а Нефедов ответил, чуть не плача:
– Какие документы? Я, видите, в одних трусах!
– Робинзон, – сказал инспектор, не улыбнувшись и уколов метким глазом жалкую шляпу с бантом.
– Мы с турбазы…
– А как на остров попали? Сейчас скажете, случайно.
– Случайно! Попросили катающихся на лодке – они нас перевезли, им все равно, куда грести. А нам интересно!
– А сейчас скажете, что и удочки не ваши.
– Не мои. Честное слово!
Хмурый инспектор неожиданно засмеялся, пустив свистящий ветерок сквозь зубы.
– Все одинаково говорят. Как попки!
Не находя слов, Нефедов застучал себя кулаком в голую грудь, и вместо него крикнул Женька:
– Мой папа не обманывает! Никогда!
– Ладно, – сказал дядька, сталкивая лодку с ила. – На первый раз ограничимся конфискацией орудий лова, чтобы не повторялось!
Шагнув в лодку, он дернул шнур и завел мотор, а Женька рванулся за ним в озеро, крича:
– Эй, эй! Стойте!
– Уйми мальца, Робинзон, – велел дядька, выводя Нефедова из остолбенения. – Тут сразу глубина. Пузыри пустит.
Бурля винтом, лодка начала удаляться, и широченная спина дядьки, на миг закрывшая горизонт, стремительно уменьшалась.
– Что такое? – донеслось с пригорка.
Нелепо разбрасывая руки и ноги, оттуда сбегал хозяин удочек. Выхватив Женьку из воды, Нефедов встретил нового знакомого неожиданной для самого себя едкой усмешкой:
– А по виду – интеллигентный человек!
– Ну?
– Баранки гну! – как в худшую пору отрочества, сказал Нефедов. – Если заметили лодку и – в кусты, чтобы отсидеться, так хоть других предупредили бы!
– О чем? – спросил рыболов, подпрыгнув.
– Запрещено здесь рыбу ловить! Постановление. – Он опустил на землю Женьку, терпевшего боль под мышками, и спросил: – Какой номер он сказал?
– Дробь пять! – уверенно крикнул Женька.
– Вот именно, – Нефедов сел на корягу, в яростном отчаянии погрозил рыболову кулаком и вздохнул сокрушенно. – Сколько пишут об охране природы. И все мало!
– Позвольте, – с улыбкой подходя к нему, сказал Аркадий Павлович. – Я сам член Общества охраны природы.
– Браконьер вы!
До сих пор Аркадий Павлович смотрел на Нефедова, а теперь махнул рукой и обернулся к воде, чтобы обмереть и поинтересоваться шепотом:
– А где мои удочки?
– Рыбнадзор отобрал! – злорадствуя, выкрикнул Нефедов.
– Как? – И рыболов несолидно заплясал на берегу словно на горячей плите. – Ах, ах, ах! Уже отменили… В прошлом году отменили запрет… Это не рыбнадзор! Это жулик!
И уставился вслед моторке, превращавшейся в точку. А Нефедов молча поднялся с коряги и шагнул в воду.
3
Белые облака в кристальном небе на глазах сменились черной тучей, тяжелой и потому низкой, катающиеся поспешили укрыться, лодок на озере не стало, долго ждали оказии вместе с Аркадием Павловичем, уставшим от извинений Нефедова, и когда наконец добрались до турбазы, уже вовсю грохотало и лило. И после грозы, к вечеру, все еще сеял дождь… Он мочил скаты палаток, выстроившихся под соснами, турбаза сдернула с палаточных растяжек разноцветные сарафаны, майки и джинсы и сразу стала голой, мокрой и скучной. Для Нефедова дождь, понятно, не был главной досадой, но и на него, вдобавок ко всему, нагонял тоску…
Что-то странное случилось только с Аркадием Павловичем. Казалось, он повеселел. Известно, что бывают такие люди, которые любят дожди, и Нефедову приходилось об этом слышать, но вот не доводилось никогда встречать.
– А мы разведем костер! – по-разбойничьи блеснув глазом за толстым стеклом своих очков, воскликнул пострадавший Аркадий Павлович и потер руки.
– Под дождем? – ошалел, поеживаясь, Нефедов. – Какой костер?
– Трескучий!
В палатке монотонно шуршало, дождь предупреждал, что зарядил до утра. Носа не высунешь… Вера улыбнулась, убирая чашки со столика. Она только что угостила их чаем, на скорую руку, и обещала через два-три дня, съездив в районный центр за продуктами, устроить настоящий пир. Нефедов мысленно благодарил ее. Он пригласил Аркадия Павловича в свою палатку, чтобы не оставлять в одиночестве с воспоминаниями о пропавших удочках. Да еще когда дождь. Вера за чаем пообещала взять гитару у соседей и попеть на пиру, в другой раз. Аркадий Павлович немедленно вспыхнул:
– Зачем откладывать? Я гитару мигом организую! Как зовут соседей?
– Они сами поют, – сказала Вера – Слышите? Сквозь шуршанье дождя улавливались и бреньканье струн, и смех, и поющие голоса.
– Ах, жаль! – взмахнул кулаком Аркадий Павлович и тут же, что называется, загорелся костром.
Этой затее обрадовался один Женька, закричав «ура», но Вера не пустила его за хворостом и для того, чтобы Женька не канючил понапрасну, отдала его куртку на голову Нефедову.
А костер вышел неожиданно удалой, в самом деле трескучий, столько наносили насквозь сухих березовых сучьев, что от треска, поднятого ими, зазвенело в ушах. На свет и треск костра отовсюду повылазил народ, веселились, шутили, что барана бы сюда, шашлычок бы смастерить, подносили новые ветки, оживающие в огне, и Аркадий Павлович довольно повторял:
– Ай да мы!
Сухощавый, верткий, он снял куртку, бросил на траву и стал в своей синей олимпийке с белой каймой под горлом выглядеть еще моложе, но постепенно все разбрелись, попрятались. Вера увела Женьку, и остались у костра, ожидая, пока он померкнет, только дерзкий его разжигатель и Нефедов, полный терпения… Под непрерывный и, казалось, бессмертный шум дождя из палаток, перемешивая мелодии, доносилась разная музыка: старались транзисторы. Языки пламени, робея, перескакивали с места на место, словно бы искали, где скрыться. И возвращались грусть и мысли о неудаче.
Восседающий на пеньке Нефедов поправил плащ на коленях и протяжно, носом, вздохнул, а Аркадий Павлович погрозил ему пальцем:
– Ни в коем случае! Только на отвлеченные темы…
И Нефедов мучительно сморщил лоб, потому что отвлеченных тем не находилось. Наконец он спросил:
– Вы верите в летающие тарелки?
– Допускаю, что инопланетные жители могут прилетать к нам, на Землю, – ответил Аркадий Павлович, подходя к краю соснового навеса и высовывая из-под него руку ладонью вверх, чтобы проверить силу дождя. – А почему бы и нет, если они только имеются в космосе?
– Та-ак… Прилетали! А зачем? Почему в контакт не вступили?
– С кем?
– С нами.
Аркадий Павлович повернулся и задорно спросил:
– Вы останавливались в лесу у муравейника?
– Сегодня. Это интересно!
– А почему никого из обитателей муравейника не пригласили к себе на чашку чая, не вступили в контакт?
Нефедов поерзал на своем пеньке.
– По-вашему, мы для тех, кто прилетает к нам на тарелках, – муравьи?
– Это обидно, конечно, – озорно засмеялся Аркадий Павлович, – но… Цивилизации делают бешеные скачки за десятилетия. А если нас разделяют тысячи лет? Или сотни тысяч? Закурим по одной?
Прикурили от хрупких хворостинок, рассыпающихся на угли, которые быстро одевались пеплом, и Нефедов скучно сказал:
– Муравьи, хотя у нас… кибернетика! Сейчас, например, рождается новое поколение вычислительных машин. Я читал…
– А я с этим связан, – сказал Аркадий Павлович.
– С кибернетикой?
– Применительно к психологии. Машины становятся все умнее!
– Представляете себе, – спросил Нефедов и даже встал от волнения, – целые поколения исключительно умных машин? Одни умницы! Подряд! А у людей в каждом поколении есть свои дураки!
– Встречаются, – засмеялся Аркадий Павлович.
– И жулики!
– И они… – горестно подтвердил обезоруженный рыболов.
– Догнать бы его сразу! – вырвалось у Нефедова.
– Как? Пешком по воде? Как Христос?
Они опять помолчали, а транзисторы выбрали из множества разных одну, самую прекрасную, мелодию и будто бы заиграли ее громче. Нефедов выбил из трубочки таблетку и сунул в рот.
– Что это у вас? – заметил Аркадий Павлович.
– Конфетка.
– Забыли! Всё! Навсегда!
– Я домой пойду, – сказал Нефедов, ежась от капель, попадавших ему за воротник.
Аркадий Павлович вскинул палку, которой ворошил пепел.
– Спокойной ночи!
Но спокойной ночи не вышло, потому что впервые в жизни не удалось уснуть ни сразу, ни через час. Нефедов оделся, посидел, послушал, как шумят мембраны палаточных стен, и на цыпочках стал пробираться к выходу.
– Куда? – взметнулся за его спиной шепот Веры.
– Тсс! – ответил он, приложив палец к губам.
Еще не было десяти, музыка, как и дождь, не унималась, и он решил, что обойдет весь лагерь, может быть, наберет пять удочек, вымолит по одной, не в качестве подарка, а купит, и утром вернет их Аркадию Павловичу. И по этому именно случаю Вера устроит пир…
И едва он подумал так и почувствовал крохотное облегчение от этого, как зацепился за какую-то корягу и упал на корни, жерди, ветки, сваленные в кучу у одной палатки, из которой выстреливала белая полоска света.
– Заходите! – послышалось в ответ на шум, поднятый им, и Нефедов торопливо встал, вытер носовым платком руки и колени и нырнул под полог палатки.
В ней – под низкой и яркой, на разрыв горящей лампочкой, за длинным столом примостился молодой бородач, похожий на лешего, борода закрывала уши и бедово курчавилась вокруг них. А весь стол окружали пеньки, а ко всем столбам палатки были прибиты полочки, и на всех пеньках и полочках теснились причудливые деревянные фигурки или просто куски корней с рогами. Какую-то долю времени хозяин и пришелец безмолвствовали… Пораженный Нефедов рассматривал необычайные, баснословные изломанные создания, казавшиеся меж тем живыми, а бородач изучал корень, который держал в своей руке, как в лапе. Он, словно бы колдуя, поворачивал мускулистый корень так и сяк.
– Прометей, правда? Прометей!
– А удочек у вас нет? – тихо спросил Нефедов.
– Каких удочек?
Бородач из восторженного сразу стал растерянным, а Нефедов, отступая, еле выпутался из-под полога.
В другой палатке, где тоже горел свет, а Юрий Евгеньевич лишь по этому признаку и выбирал людские убежища, в которые можно вторгнуться, как-то чревовещательно, будто ей придавили горло, ворковала несдающаяся мелодия. Спят? Но свет… Потоптавшись, Нефедов приоткрыл полог.
Здесь, утвердив между раскладушками табуретку с плоским чемоданом на ней, сражались три префирансиста в джинсах. Забытый приемник бормотал в головах одной постели, видимо, его и не слышали. Зато, как по команде, все разом повернулись к Нефедову и воскликнули:
– О! Четвертый!
А одинокий игрок уже подвинулся на своей раскладушке:
– Садись.
Нефедов успел заметить, что удочек здесь не было.
– Я не играю.
– Так чего тебе надо?
– Извините, – пробормотал он, пятясь, и обронил за собой полог.
В третьей палатке свет был голубой. И сперва Нефедов этого испугался, а потом решил – была не была, все-таки свет, неважно какой расцветки. Лишь бы не спали, а все остальное – нипочем!
Однако то, что он увидел…
На раскладушке целовались. Где был парень, а где девушка, он не понял – оба длинноволосые, в джинсах, да и взгляд его был даже не беглым, а мимолетным, Юрий Евгеньевич сразу закрыл глаза. Наверно, спиной к нему все же сидел парень. Открыв глаза, Нефедов увидел за этой спиной грозящий ему кулак. Был кулак крупнее ночника, прикрытого голубой косынкой…
– Я заблудился, – выдавил из себя Нефедов и был таков.
Что же делать человеку, наткнувшемуся на сказочный голубой ночник только потому, что его интересовали удочки?! Неужели, кроме Аркадия Павловича, во всем лагере больше не было завзятых рыболовов? Какого дьявола они тогда приехали к озеру? Может, думают, что еще действует на рыбную ловлю запрет под номером дробь пять?
С этими рвущимися из груди уже не словами, а стонами Нефедов приоткрыл полог еще одной палатки, полной света, и обмер. Нагнувшись над столиком, там сидел лысый человек и писал письмо. И пил чай из стакана в подстаканнике. А за его плечом, в дальнем углу палатки, пучком выглядывая из чехла, как стрелы из колчана, до самого потолка тянулись бамбуковые удочки. Их было гораздо больше, чем нужно одному человеку, и Нефедов сразу чуть не рухнул на колени. Лысый оторвался от письма, глянул на Нефедова и взревел, да, именно взревел, такой у него был оглушительно-зычный голос:
– Вы зачем?
– За удочками, – пролепетал Нефедов.
Мало того, что человек рассердился – ему помешали, упоминание об удочках вовсе вывело его из себя.
– Это мои удочки!
– Я прибавлю.
Лысый потряс головой из стороны в сторону так, что, будь на ней кудри, они бы разлетелись.
– Не понимаю!
– Вы назначите свою цену… а я прибавлю…
– Сумасшедший, – боязливо прошипел лысый.
– Я сейчас объясню… Мне доверили, а он ограбил!
– Кто?
– У него усы комочком…
– Какие усы? Где? – совсем без голоса спрашивал лысый.
– Вот здесь, под носом… Разрешите, я присяду…
– Вон! – рявкнул лысый, у которого вдруг снова прорвался голос.
И когда Нефедов попытался заглянуть еще раз, он повторил свое короткое восклицание еще мощней.
4
Юрий Евгеньевич лежал на раскладушке, продавленной почти до полу, и спрашивал себя: «Отчего я такой невезучий?» И поскольку вроде был честным, никого не обижал, оставалось непонятным, за что судьба платила ему недобром. Сна не было, и он решил достать чертежи и заняться посадочным устройством, мявшим клубни. Сейчас же стало ясно, что это все время занимало и мучило его. И среди малины, и у муравейника. И тогда, когда он ухал совой и вспоминал глупые и азартные детские стихи, приманивая ерша… Это отрывало его от жизни наполовину, а иногда и на все сто, и, может быть, в этом была причина того, что другим он казался неполноценным, которого легко обмануть. И обманывали. А он не сопротивлялся, потому что, видно, и сам не сразу соображал, что с ним происходит.
Этого нельзя было ни отнять, ни исправить, и он вдруг успокоился, вытащил из-под раскладушки рюкзак, из рюкзака – большой блокнот, выдернул из втулки у его корешка карандаш и начал чертить при свете жалкого карманного фонаря, скоро вытаявшем из давних батареек без остатка…
Новый день был пасмурным, не манило ни купаться, ни в лес, и Нефедов вместе с Женькой сходил в автогараж турбазы, выпросил аккумулятор и фару, все старое, брошенное, ненужное. Аккумулятор быстро перезаправил и к вечеру подзарядил, а фару приклепал к раскладушке, к раме, в головах, и за полночь, когда в лагере выключили электричество, только у Нефедова светила под укрытием автомобильная фара, а сам он лежал на животе перед чертежом и сучил ногами. Голодные комары словно бы со всех окрестностей слетелись в его палатку. Бедный Юрий Евгеньевич устал хлопать себя куда попало, а палатка зудела.
С натянутой проволоки посреди нее свисало одеяло, отгородив нефедовский «кабинет». В темной половине спали Вера и Женька. Нефедов прислушался – их дыхание было ровным.
Он манипулировал руками, мысленно проходя весь путь клубня из воронки в посадочную втулку, корчился, будто сам попадал под жесткий и неумолимый толкатель, что-то зарисовывал и думал. Вдруг его кто-то огрел по ноге, раздавив присосавшегося комара. Нефедов оглянулся и увидел Веру – она стояла, присобрав вырез ночной рубахи на груди.
– Который час?
– Я часы останавливаю, чтоб не знать… – ответил Нефедов и натянул простыню на оголившийся бок раскладушки. – Садись.
Вера присела, а он устроился рядом с ней, прислонился, поцеловал в щеку и потерся носом о завитки ее волос на виске. Она шутливо отбивалась от него и щурилась от света.
– НТР, – сказал он, махнув пальцем на фару. – Научно-техническая революция!
– Новатор! – рассмеялась Вера, зажав ладонью свои губы.
Женька засопел и заворочался под одеялом, Вера хотела встать, но Нефедов удержал ее, притянул к себе.
– Пусти! – приказала она не очень настойчивым шепотом.
– Закрой глаза, – велел он.
Она зажмурилась в ожидании, а потом увидела перед собой, на деревянном полу палатки, собранном из оструганных и покрашенных несуразной желтой краской досок, матрац. Нефедов взмахнул простыней. Вера приложила к щекам ладони, а на матрац упала подушка.
– Революционер! – сказала она, ныряя в постель на полу, а Нефедов лег рядом, не отставая.
Комары гудели своими моторчиками.
– О чем ты думаешь? – спросила Вера через минуту.
– Мне здесь очень нравится… Но все же интересно, почему Нерсесян не дал нам путевки? Не было бы этой беды с удочками.
– Да это пустяки! – недовольно пошевелилась Вера. – Аркадий Павлович – хороший.
– Тем более.
– И путевка – ерунда. Меня интересует, даст нам Heрсесян в этом году квартиру?
