Избранные произведения в 2 томах. Том 2

Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:23

Текст книги "Избранные произведения в 2 томах. Том 2"

Автор книги: Дмитрий Холендро

Жанр:

Советская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Назад к карточке книги

Глядя на них, я впервые с беспомощным протестом почувствовал, какая предательская слабость есть в любви.

Шурка начал при мне выпускать в небо стаю, вероятно, чтобы добить меня. Не давал подержать, а уж подкинуть, чтобы они захлопали крыльями, полетели, – и не проси. Тем не менее я попросил, а Шурка засмеялся:

– Заведи себе своих голубей!

А на что я их куплю? А где я буду их держать? Свистеть я уже умел, но голуби только снились мне и были моей мечтой.

– Хы-ых! – опять засмеялся Шурка. – Смехота! Он умеет! Купишь пару – посмотрим.

Он щелкнул меня при этом в сморщенный лоб ногтем, как камушком. У него были такие жесткие пальцы, что, когда он «заряжал» их для щелчка, все мы, соседские мальчишки, заранее морщились. Но сейчас на моем лбу собрались тягостные складки больше оттого, что я не знал, где раздобыть полтора рубля на одного голубя, а на пару требовалось три рубля. Это была неразрешимая проблема.

– Попроси у отца!

– Не даст.

– Почему?

Отец сердился даже тогда, когда я на чужих голубей глазел: птица и есть птица, и держать ее взаперти нечего, пусть летает, когда хочет, посадить бы самого голубятника под сетку, каково? Я клялся, что не буду мучить голубей, а отец отвечал, что все равно это – живодерство, и предлагал мне сделать змея, с трещоткой и хвостом из мочала. Он выносил из дома во двор бумагу и планки, мы клеили змея, а в глазах моих стояли слезы. Змеи у отца получались один лучше другого, но все равно они летали ниже голубей, не требовали свиста, и все карапузы нашего переулка, дивящиеся на моего змея, напоминали мне о прожитых радостях, о дошкольном счастье, а сейчас я его стеснялся и снова неслышно плакал, бегая с веревкой в руке.

Я был уверен, что дорос до голубей. Хохлачи, трубачи и дутыши стали моими снами.

– Твой отец ни шиша не понимает, – издевался Шурка, крутя палец у лба. – Почтовые голуби на учете.

– Для чего?

– Для войны. Голубятники крепят оборонную мощь!

И хотя у Шурки не было почтовых голубей, я с ним согласился.

– Обмани отца, – сказал Шурка и циркнул слюной сквозь редкие зубы в пыль.

Все мальчишки нашего переулка накапливали слюну во рту и циркали ею, кто дальше. Шурка был вне конкуренции.

– Как? – поразился я, потому что мне и в голову не приходило достать деньги при помощи обмана, и даже обидно стало, что мне предложили это, а Шурка сказал по-деловому:

– Мать тебя посылает к пахану за деньгами, когда ей надо? Ну вот… И тебе надо… Сварил?

Шурка еще раз щелкнул меня по лбу и повторил, потому что я молчал:

– Сварил котелок?

Мой котелок варил совсем в другую сторону, я уже думал, как бы отделаться от Шурки. Мы оба циркнули слюной. Шурка далеко, я – себе под ноги.

Дома я вспомнил про записку, с которой мама уже посылала меня к отцу: «Миша! Дай три рубля. На базаре хорошая картошка». Отец завернул деньги в записку и отдал мне. Я принес записку клоуну Петруше, который, подделав мамин почерк, тоже вернул ее мне. Записка была где-то у меня. Где?

Я бросился искать записку и нашел в альбоме для рисования. Все было решено. И как раз три рубля! Наверно, это сыграло свою роль. Теплые, жесткокрылые голуби заворковали в моих руках. Я едва дождался утра, нетерпеливо просидел в школе положенные часы, а потом мы с Шуркой побежали на станцию. Отец прочитал мамину записку и дал мне три рубля, даже не сказав обычного: «Не потеряй!»

На улице я разжал потный кулак и показал Шурке три смятых бумажки.

– Еще бы гривенник, – вздохнул Шурка, – на мороженое.

– Нет! – сказал я.

Я вообще не знал, как посмотрю теперь в глаза отцу.

– Ну, ла-адно! – протянул Шурка. – Сопля!

На всякий случай я вытер под носом.

Мы пересекли железнодорожные пути по шпалам, прошли еще немного и оказались в невиданной мной голубятне. Это был сарай, снизу доверху набитый белыми голубями. Они сидели на шестах между столбами, подпирающими крышу, вдоль и поперек. Белое, бурливое, сказочное царство.

– Выбирайте! – сказал хозяин, коренастый дядька в парусиновом картузе. – Гули-гули!

Голубей пять слетело с шестов на его протянутую руку и уселось от плеча до ладони. Но Шурка не обратил на них внимания и с видом знатока прошелся вдоль сарая взад-вперед.

– Ну? – спросил он меня.

– Не знаю.

Я стоял как зачарованный. Наконец мы выбрали пару и пошли. Я нес голубя, а Шурка голубку. Перед этим, как наставник, он велел мне:

– Положи за пазуху, чтобы не видел дороги! Голубь корябал по животу крепкими когтями. А я сжимал воротник рубашки на горле, то ли охраняя голубя, то ли от счастливого спазма, заставившего меня забыть все-все. У Шурки мы нашли фанерный ящик, и я трусцой занес голубей в свой двор. Мама была в доме, и я пронес ящик к дровяному сараю, поднял на чердак по лесенке и поставил там.

Когда отец вернулся домой, я старательно делал уроки.

– Ну, большой человек, – спросил отец, – решаем задачи?

– Ага.

Я пригладил страницу промокашкой и закрыл тетрадь.

– Решил.

– А у меня еще нет ответа, – сказал отец. – Зачем тебе понадобились три рубля?

Защекотало в голубиных царапинах на животе. Кто ему сказал? Шурка? Отец стянул с себя рабочий пиджак.

– Чтоб ты знал… Записка была старая. Это, брат, я сразу увидел, узнал ее.

– Обедать! – донеслось со двора.

– Погоди, мать… Не мешай… Дай поговорить мужчинам, – ответил отец, подойдя к открытым дверям. – Ну?

– Голуби, – сказал я еле слышно.

Отец долго молчал. Я встал и послушно поплелся в угол.

– Нет, брат, – сказал отец, выдергивая из штанов ремень. – На этот раз угла мало.

Я вздохнул и наклонился на полдороге. Пусть. Может быть, потом отец пожалеет и позволит оставить голубей. И я сделаю голубятню. Сначала маленькую, а потом большую. И там будет светло и чисто, только голубиные перышки будут взлетать с пола, когда я открою дверь. Я не ошибся. Через день отец спросил меня:

– Что ж ты не гоняешь своих голубей?

Я бросился в сарай, на чердак, и вылез из его слухового окна на крышу, ободрав плечи о полукруг старой рамы с выбитым стеклом. В руках моих была пара белых голубей. Пальцы сжались у их хвостов, обнимая заостренные концы голубиных тел. Сердце мое дрожало, будто это оно должно было полететь, а не голуби. Отец стоял во дворе и смотрел, запрокинув голову. Я швырнул своих голубей в небо и сунул пальцы в рот.

– Давай, давай! – крикнул отец. – Свистун!

Он улыбнулся мне, а я ему.

Голуби сделали круг над нашим двором, стремглав поднялись выше и, удаляясь, полетели к железнодорожной станции, которой отсюда не было видно, но тревожные свистки маневренного паровоза доносились до нас. Я снова вставил пальцы в рот и попытался свистнуть. А голубей уже не было видно…

– Всё, – сказал отец и, как мне показалось, огорченно цокнул языком. – Поминай как звали. Слезай!

Я спустился на землю. До вечера не уходил со двора, все смотрел в небо, пока оно не затуманилось. Тогда пошел к Шурке и рассказал о своей беде.

– Пентюх! – обругал меня Шурка. – Надо было не выпускать так рано! Крылышки подрезать, чтобы не летали!

– Что ж ты не сказал?

– Хых! Ты ж божился, что умеешь голубей водить. Айда!

Дядька в парусиновой фуражке встретил нас с пониманием, как будто ждал.

– Бывает. Найдете ваших – возьмете. Я чужого не хочу.

И опять мы шли по сараю, набитому белыми голубями. На этот раз он показался мне еще больше. И голубей будто прибавилось, они сидели теснее. И все были похожи друг на друга.

– Вот! – крикнул я.

Дядька взял голубей в руки, посмотрел и сказал:

– Нет. Это не ваши. Видишь, на этих метка.

– Вот! – крикнул я.

Дядька подхватил и этих голубей, шарахнувшихся от меня, и даже надел очки, чтобы, как мне почудилось, помочь нам найти свою потерю.

– И это не ваши.

– Вот!

Дядька снял очки.

– Ты даже не знаешь своих голубей. Вот! Вот!

Он вывел нас из сарая и запер за нами дверь. Несколько минут мы топали молча, я никак не мог привыкнуть к своему горю и думал, чего это так надрывается маневренный паровоз. Оказывается, он свистел мне. Мы шагали по путям.

– Что упало, то пропало, – сказал Шурка, циркнув на рельсы. – Айда за сизарями!

– Какими?

– Ты что – сизарей не знаешь? Правда, пентюх!

Я знал сизарей. Это были маленькие дикие голуби, носившиеся низко, большими стаями, с сизыми грудками, за что их и называли сизарями. Целые толпы сизарей слетались к зерновым складам, где работал отец. Мы туда и пришли. Я не знал, что делать с сизарями, но сейчас и они для меня были утешением. Хоть что-то!

Дождавшись, пока рабочие накидали зерно в мешки, выкатили платформу с ними из склада и, закуривая на ходу, покатили дальше, к вагонам, мы проникли в склад. Зерно лежало обвалившейся лавой у каменных стен, до потолка. На полу валялись мешки. Шурка подхватил один и крикнул:

– Скорей!

Мы полезли по осыпи зерна наверх. Тут я увидел в руке Шурки деревянную лопату, одну из тех, которыми рабочие насыпали зерно в мешки.

– Зачем она тебе? – шепнул я, он прижал палец к губам.

Добравшись доверху, мы перекочевали по крыше в соседний склад. И там и там были дыры, прикрытые кусками черного толя. Шурка уверенно находил и открывал их, наверно хорошо знал. В этом складе двери были закрыты и зерна – под потолок. Стоял душный полумрак, и так же душно распирало легкие хлебным запахом. Взрослому тут было не выпрямиться, а мы распрямились. Глаза привыкали. Шурка взмахнул лопатой. Темная туча прошелестела над нами.

– Что это?

– Сизари!

Шурка еще раз взмахнул лопатой. Сизари опять запорхали, как летучие мыши, только те летали бесшумно, а эти хлопали крыльями, создавая ветер и даже стуча по балкам.

– Снимай рубашку, – азартно скомандовал Шурка, – будешь гонять!

И, проваливаясь в зерно, пошел от меня вперед, а я замахал над головой сдернутой рубахой. Испуганные сизари подняли переполох. Они летали как очумелые, а Шурка выставлял на их пути приподнятую лопату, и они натыкались на нее и падали.

– Что ты делаешь? – завопил я.

– Глушу! А ты не кричи. Поймают здесь тебя, и отец не выручит. Не поздоровится. Мне-то что? Я и в милиции посижу. Гоняй!

Я опять замахал рубашкой, и сизари загудели, падая к Шуркиным ногам. Он уже набрал полмешка.

– Пошли, – сказал я.

– Сдрейфил? Шугани еще разок!

Той же дорогой мы вернулись обратно, подождали, пока рабочие укатили платформу, и выскочили наружу, бросив лопату. Я долго бежал за Шуркой, а потом шел за ним с екающим сердцем. Наконец Шурка остановился на зеленой лужайке недалеко от нашего переулка и скинул с плеча мешок. Я все думал, что оглушенные сизари придут в себя, забьются, замашут крыльями.

– Давай делиться! – сказал Шурка, высыпая из мешка сизарей.

Они были мертвые. Куча мертвых тел с набитыми зерном зобами. Ну, одного бы из рогатки. Ну, двух… А то столько и – лопатой!

– Тебе – мне, – сказал Шурка, раскинув пару сизарей на траве.

– Зачем ты их убил? – спросил я.

– На жаркое.

Шурка злорадно скручивал сизарям головки. Ему это доставляло удовольствие. Отрывал и отбрасывал. И, посмотрев на меня, засмеялся:

– А глаза-то! Как у чучела! Вылезут. Потеряешь!

Я шагнул к Шурке и ударил что есть силы по смеющемуся лицу.

– Хых! – сказал Шурка и стукнул меня в зубы. – Дай еще! Дай, а я отвечу! И мотай за своими голубями, если найдешь. Они там. Мы их тебе нарочно продали: я за это рубль получил… Обманули дурака на четыре кулака!

Опустив голову, я сплюнул на траву кровь и пошел от него.

– А сизари? – крикнул Шурка вдогонку. – Не хочешь?

Если бы я сейчас встретил Шурку, я бы еще раз ударил его. Не за деготь на моей рубашке. Не за дулю на носу. Не за шрамы, оставшиеся на моей руке в память о Рыжике. За сизарей, которым он скручивал головки.

1971–1983