Текст книги "Ниоткуда с любовью"
Автор книги: Даша Полукарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
– Ну, все эти дамы-дизайнеры, и Лена наша. И эта, как ее… ну бухгалтерша! Ира, что ли?
– Ирина, да. Но по-моему тебя это особо не смущало. Мы же говорили уже…
– Да. Но теперь они узнали о нас и…
– О нас? Они узнали? – Олег комически приподнял брови, так и не посмотрев на нее.
– Красовский, прекрати, мне не смешно совсем! Они же теперь шагу не дадут ступить.
– Маш, они пообсуждают день, ну два – им же надо что-то обсуждать, в конце концов! Потом все это забудется. Или они выберут новую жертву!
– О нет. Чует мое сердце, в моем случае все так просто не будет. Они же и до этого меня звали… ну как там…
– Маш. Не преувеличивай. Тебе есть до них дело? Мне – нет.
– Разумеется, ты ведь шеф!
– Так, Сурмина! Прекрати немедленно истерику. И вообще – я звал тебя? Не мешай мне работать.
– Ах так… – Маша вскочила, решительно оправила идеальное платье и двинулась к выходу. – И если что, мне передали, что ты меня звал!
– Тебя обманули. Я такой глупости сказать не мог.
Маша резко остановилась у входа. Развернулась.
– Ты зря так наслаждаешься ситуацией.
– Я ни капельки не наслаждаюсь, – отрываясь от компьютера, заявил Красовский. – Я пытаюсь сосредоточиться на работе.
– Извините, – взмахнула Маша ладонями. – Извините, что помешала вам проявлять вашу типично мужскую позицию по отношению к проблемам!
Она вышла, едва слышно закрыв за собой дверь. Красовский в раздражении сдвинул стакан с ручками на дальний край стола. Стакан покачался, пытаясь не упасть, а потом замер, так и не завершив начатого.
* * *
Поначалу Полина поступила так, как и задумала. Она закинула письмо в самый дальний ящик стола, аккуратно собрала и спрятала все Нинины бумаги и письма, сложив их в папку, убрала в квартире и начала новую жизнь.
Ходила на пары, не пропуская их ради провисания в столовке с однокурсниками, писала для газеты новые тексты, встречалась с друзьями, посещала десятки мероприятий и еще на десятке обещала быть. Она как всегда развлекала публику и развлекалась сама, была по-прежнему легким человеком, которому совершенно не трудно было доверить все свои секреты. Но сама она… словно замкнулась. Как будто что-то переломилось у нее внутри, что мешало спокойно дышать, как раньше, без потрясений.
Новая жизнь продлилась недолго. Примерно до тех пор, пока она не пришла в театр, чтобы показать очередной текст Игорю Борисовичу – художественному руководителю ее любимых театралов.
Его подопечные как раз собрались на репетицию, когда она вошла в зал. Это была рецензия на их последний учебный спектакль. Полине не улыбалось оставаться здесь больше положенного – она все время чувствовала на себе какие-то косые взгляды, а когда ловила себя на этих мыслях, упрекала себя в паранойе.
– Отлично, Поленька, – подытожил режиссер, поднимая очки на лоб. – Вы, конечно, не должны были этого делать, но спасибо, что показали перед публикацией.
– А нам дадите почитать? – насмешливо заметил Миша Яковинцев с невинной улыбочкой на лице.
– Вот выйдет в газете, и почитаете. – Сурово отрезал режиссер. – А сейчас не будем задерживать Полину. Вы ведь к нам придете еще?
– Если позовете, – улыбнулась Полина.
– Ну конечно, о чем…
– Если им, конечно, нужно приглашение. – Заметил Расков, глядя не на своего преподавателя и Полину, а на обитые красным бархатом ровные ряды кресел. Обычно самые важные в жизни люди приходят без приглашения и уходят, не попрощавшись. И – он не забывал сегодня об этом ни на минуту – также ушла его мама. Также исчезла та девочка, что по воскресеньям вызывала его на улицу, а он выносил два яблока – себе и ей. И Родион злился на Полину, быть может, за то, что своим внезапным появлением без приглашения она нарушает его теорию о самых важных людях и его память о той девочке, чей голос в один из воскресных дней, просто не раздался под его балконом.
– Хорошо, я постараюсь больше не появляться здесь, – раздался Полинин голос, и ему показалось, что она расстроена. Хотя… разве его комментарии могли как-то повлиять на нее?.. Она улыбнулась режиссеру, который не слышал последней ее реплики, разговаривая с кем-то из актеров, пробормотала что-то вроде: «я позвоню вам, когда материал опубликуют», и направилась к выходу.
Выходя из здания театра, она вдруг почувствовала себя странно одинокой и разбитой. Она не понимала, с чем это связано – ведь, по сути, никто ни с кем не ссорился. Даже в своих подкалывающих репликах Родион Расков был типичен до безобразия. Ее уже ничто не должно было удивлять в его поведении. Но дело было не в нем. Скорее всего не в нем.
Дело было в пустых стенах родной, знакомой с детства квартиры.
– Мне хочется домой, в огромность квартиры, наводящей грусть… – прошептала Полина любимые строки из стихотворения Пастернака. Пустая комната молчала, и тогда Полина добавила: – войду, сниму пальто, опомнюсь, огнями улиц озарюсь… – равнодушно тикали часы на полке, колыхалась занавеска от ветра, влетающего в приоткрытую форточку. За окном царила ночь. Вдалеке с проезжей части слышался шум машин, и Полине хотелось туда, где город дышал и жил полной грудью. – В отличие от меня, – заключила она, опустив голову, и вдруг крикнула (глаза ее при этом сверкнули): – Чертова Нинка! Паршивка Нинка!
И тут же, как по заказу, вдалеке насмешливо раздалось: «Иду-иду!»
Сестра сидела в кресле, подобрав под себя ноги. Темные волосы ее, такие же, как у Полины, если бы она ничего не слышала про краску, были забраны; несколько кудрявых прядей выпали, и Нина нетерпеливо заправила их за уши.
– Ну что тебе? – лицо ее раскраснелось, она только что танцевала. – Давай быстрей, у меня мало времени.
– Мало времени? – ревниво произнесла Полина. – Давай, проваливай!
– Как это? Сама тут орет-надрывается, а как я пришла – «проваливай»! До чего же это похоже на тебя, сестренка! – болтая ногой, заметила Нина.
– Прекрати называть меня сестренкой, братишка! – Полину едва не затрясло от знакомого обращения, которым Нина любила подчеркивать, что она старше.
– Мда, – Нина вздохнула, по губам ее блуждала улыбочка. – Ты так ни капельки и не повзрослела!
– И не поумнела – все тебе на радость. Зато поняла, что совсем тебя не знаю…. Ты молодец, – прошептала Полли, оборачиваясь к темному окну. – Это было достаточно жестоко и достаточно в моем стиле – вот так вот пропадать.
– Ну что ж, я училась у лучших. У тебя.
– Плохо ты училась. Я никогда не делала это из злых намерений.
– А есть ли разница? И существуют ли добрые намерения в таком деле? – неожиданно тихо возразила сестра.
– Да. Существуют. Я знаю абсолютно точно. В любом случае, это были лишь детские глупости, которые прошли с возрастом.
– А дети – они очень жестоки, знаешь ли…
– Так все это из-за меня, да? Это месть? – Полина подняла голову, притихла, выпрямилась. Один ответ мог изменить все.
– Нет. – Через какое-то время ответила сестра. – Нет. Это очень трудный вопрос.
– Это был твой план. Только ты знаешь на него ответ.
Полина обернулась. В комнате, разумеется, никого не было, компьютер мерно гудел, часы тикали. Она сходила с ума?
Пока еще нет.
Но тишина в комнате давила на мозг, заставляла сердце колотиться безумным боем. Полина не была готова к такому всплеску пустоты внутри себя и именно сейчас, когда, казалось бы, в ее жизни все начало налаживаться. Без Нины.
Но она ошибалась. Ее сестра была всегда сильнее нее. Она знала, что Полина чувствует и что именно она предпочитает не чувствовать. Не в силах больше выносить этих лихорадочных мыслей в голове и этого безмолвия, Полина решительно подсела к фортепьяно в углу комнаты и открыла крышку с легким щелчком и при этом так просто, как будто делала это каждый день.
На самом деле Полина не играла уже несколько лет. Она едва не заплакала, ощутив знакомый запах старого дерева, рука ее легла на белые и черные клавиши. И тут ее глаза увидели свернутый вчетверо лист в клеточку. Она почувствовала, как сердце ее заколотилось.
Нет, не может быть.
Так, успокойся.
Она сделала глубокий вдох, как и всегда во время сильнейшего волнения. А затем – и это было самое сложное – постаралась освободить голову.
Бумажку она переложила на стол, выпрямилась, положила руки на клавиатуру и секунду подумала. А потом привычно сжала пальцы, и, зажмурившись, по памяти заиграла. Шопен. Любимый ноктюрн – ми-бемоль мажор.
В приоткрытое окно дул ветер, но Полине не было холодно. Музыка вылетала сквозь это окно и разносилась по двору, отдаляя и заглушая все привычные городские звуки. Город часто наблюдал за Полиной, но сегодня она хотела, чтобы ее просто никто не трогал – даже он.
На втором заходе девушка резко сбилась – клавиши под ее руками дрогнули обиженно, а сама Полина распахнула глаза. Настороженно обвела глазами комнату – все было как раньше, но уже не так. Изменился ее взгляд.
Она физически ощутила, насколько легче ей стало. Она не могла поверить, что играла, действительно играла впервые за много лет. Полина откинулась на спинку стула, пытаясь справиться с хаосом из мыслей в своей голове. Ей нужно было прочитать это письмо. Оно могло не значить абсолютно ничего, а могло значить все на свете. Она быстро залезла в карман, развернула бумагу и затаила дыхание.
«Дорогая Полька!
Ты помнишь нас детьми? Я знаю, что доставляла тебе мало радости, особенно когда вернулась из Санкт-Петербурга и забрала тебя от Олега, но… я никогда не желала тебе зла. Все же наше детство мне нравилось – оно было светлым и ярким пятном, даже несмотря на наши разногласия. И ты можешь не верить мне, но ты всегда была для меня примером в том, как легко и просто можно сходиться с людьми, как легко можно находить себе верных друзей. А вот потом… что-то изменилось. Я сама не заметила, как это произошло, я упустила момент после катастрофы, но вдруг оказалось, что ты одна. Ты отдалилась от всех, кого любила и ото всего, что любила. Зачем, как ты думаешь, я пишу тебе это?
Мне всегда нравилась ваша дружба с Рудиком. Она была очень светлой. Вы всю жизнь играли в свои ни на что не похожие игры и никогда не брали в них меня (по крайней мере, не на тех условиях, на которых я хотела туда попасть). А ведь я действительно этого хотела. Мне нравились ваши игры, и я всегда с радостью и небольшой завистью наблюдала за ними из окна. За вашими шалашами, таинственными ходами, снежными людьми, которые разрастались в целую армию. Рудик осыпал тебя кленовыми листьями, и на моих глазах совершалось волшебство – ты становилась невидимкой. И могла наблюдать за врагами и подслушивать их хитроумные планы…. А я… я возвращалась на середину комнаты и в двадцатый раз танцевала один отрывок под музыку Прокофьева. Комната лишь на мгновение становилась потайной пещерой с таинственными ходами, из которой мне изо всех сил хотелось выбраться. Но мое воображение никогда не работало дальше. Пока молчала музыка, молчала и моя фантазия, и я убеждала себя, что слишком взрослая для игр.
Это было настоящее, Полька. В последнее время ты много металась из стороны в сторону, сходила с ума, ничего не говоря мне. Мне казалось, что я тоже сковываю тебя. И сейчас, когда я исчезла, постарайся осмотреться по сторонам. Осмотреться и вспомнить тех, кого так упорно забывала. И самое главное – постарайся помириться с теми, с кем была в ссоре.
Однажды, Полька, мы остаемся в полном одиночестве, и в этом нет нашей вины. Просто так сложилось – говорят нам. Но иногда виноваты мы сами. И пока есть возможность, в наших силах что-то изменить. Дерзай. У тебя развязаны руки.
Нина».
Полина отложила письмо в сторону, словно боясь до него дотронуться. Руки у нее, как и в прошлый раз, дрожали. Как же она продумала все это, ее сестра? Откуда знала, что Полина подойдет к фортепьяно, ведь она помнила все Полинины истерики и нежелание прикасаться к старому инструменту?
И самое главное, чего же хотела ее сестра, когда писала эти письма ей? Что она хотела ей сказать?
– Хотела сказать, что пора взрослеть, – ехидно прошептала Нина за ее спиной, но Полина схватила подушку и швырнула за спину.
– Ты не имеешь права что-то говорить мне, – четко произнесла Полли, прижимая холодные ладони к вискам. – Тебя нет и… у тебя не осталось вообще никаких прав.
Она тут же подняла голову, осознавая, что разговаривает сама с собой. Если бы хоть кто-нибудь слышал ее сейчас… Если бы хоть кто-то…
А вдруг во всей этой истории с исчезновением Нины ее беспокоит лишь то, что некому теперь опекать ее, заботиться о ней, беря на себя все Полинины проблемы и всю ответственность за ее глупости? А вдруг Полина начала искать сестру лишь для того, чтобы доказать, что она уже не маленький ребенок, которым всю жизнь считала ее Нина?
Нет. Нет и нет.
Она была ребенком, когда Нина вернулась из Питера, бросив академию Вагановой, чтобы взять сестру на попечение. Она была ребенком, когда, не осознавая силы этого поступка, орала и вопила, требуя вернуть ее к Олегу. К веселой и беспечной жизни. Беспечной, потому что ее никто не заставлял делать одну из важнейших вещей юности – взрослеть.
…Пока Полина, захлебываясь слезами, переходила от уговоров к крику, Олег вышел на балкон покурить. Затягиваясь от едва прикуренной сигареты, он осознал, что руки его дрожат, а в ушах все еще стоит натянутый, как струна голос племянницы. Она сорвалась на крик, только когда поняла, что выражение лица сестры не колеблется и вряд ли какими словами его можно поколебать.
Он был слишком поражен, чтобы смотреть на это, потому и вышел. При нем Полина никогда не позволяла себе ничего подобного. Ничто, ни одно его решение, ни один его запрет, ни один его строгий взгляд и ледяной голос, никогда не вызывал подобной реакции – за все полгода, что они прожили вместе. За эти полгода он уже понял, что так сразу привлекло его в это новое для них обоих знакомство – это стержень внутри Полины. Ее характер – поразительно стойкий для четырнадцатилетней девочки. Было что-то такое в ее голубых глазах, что не вязалось с ее постоянными шутками и колкостями к месту и не к месту. Это были глаза прожившего жизнь человека, для которого чувство юмора – лишь защитный механизм от так называемых колкостей жизни. Вспомнив сейчас взгляд этих глаз, Красовский затушил сигарету и вернулся в комнату, где Полина, увидев его, тут же отвернулась, и начала запихивать первые попавшиеся на глаза вещи.
– Нина, – позвал Олег. – Давай поговорим.
Девушка посмотрела на него, отводя взгляд от сестры, и Красовский, ожидавший увидеть что угодно: вызов, гнев, упертость, упрямство, – увидел неуверенность. Неуверенность… в чем? В собственных силах, в правильности решения или в том, что Олег отпустит Полину с ней?
Слышавший ледяные нотки в голосе этой девушки, видевший ее взгляд, Олег Красовский поразился собственному открытию.
– Нам так легче, правда. – Повторила Нина за закрытой дверью кухни, в которую они вышли разговаривать. – Вы же тоже постоянно уезжаете в командировки, а Полли… Полина может говорить, что угодно, лишь бы как можно меньше находиться под влиянием старших.
– Но ведь ты тоже ребенок, – протянул Красовский. – Я знаю, что такое быть шестнадцатилетним подростком и отвечать за себя, считая себя взрослым. Но… отвечать еще и за сестру немногим младше тебя…
– Я справлюсь, Олег. Родители ведь приезжают, и скоро тоже должны приехать.
– Обещай, что в случае чего первым делом вы будете звонить мне. Сколько бы ни было времени.
Нина помолчала.
– Обещаю. Честное слово. Спасибо. – Нина повернулась к двери. – Я… подожду на улице, ладно? Не хочу… мешать ей собираться. Она не любит этого.
Олег лишь задумчиво посмотрел ей вслед. Детство и взрослость так мешались в ее характере, что невольно вызывали восхищение и уважение. Она решилась на очень серьезный шаг в свои годы – все они прекрасно знали, что для Нины значит возможность учиться в Питере. Но… он никогда не думал, что сестра может значить для этой девочки больше.
Однако в комнате его ждал еще один взрослый ребенок, взрослый совсем иначе, и совсем в иной степени ребенок. Почему-то Олег всегда знал, что, несмотря на свои детские поступки, Полина уже способна преодолеть многое. За Нину он был не так уверен, а вот насчет Полины не сомневался ни секунды. Он читал это в ее глазах, даже в том, как она отвернулась, чтобы Олег не видел ее слез, даже в том, как она стояла сейчас перед ним, сжав до боли – он был уверен – нижнюю губу.
– Давай не будем прощаться, – проговорила она удивительно ясным голосом. – Не люблю прощания.
– Мы же не прощаемся, – бодренько заявил Красовский и даже выдавил некое подобие улыбки, хотя глаза его говорили, что он врет. – Мы все-таки в одном городе живем.
– Да, но вот только больше никто не будет готовить мне на завтрак пригоревший омлет.
– Хочешь, я попрошу Нину не отказывать тебе в этом удовольствии? – поинтересовался Олег, как будто тотчас же готов был бежать исполнять любое ее желание.
– Нет уж, а то она воспримет это пожелание всерьез, – невесело рассмеялась Полина. Секунду она еще смотрела на крестного внимательным взглядом, потом резким движением застегнула сумку, подхватила ее и направилась к выходу. Обулась, сняла свою куртку, тщательно застегнула молнию, расправила манжеты. Не глядя на Олега, стоящего в дверном проеме, даже будто специально не поднимая на него глаз. И он уже подумал, что она так и выйдет, не обернувшись назад. А потом, рванув на себя дверь, она все же не выдержала. Развернулась и упала Красовскому на руки, припала к его плечу и заплакала. Через секунду также быстро вырвалась и бегом помчалась вниз, перепрыгивая ступеньки и игнорируя преследующий ее лифт.
…Полина вспоминала это со смешанными чувствами жалости к ним тогдашним и неверия. Неужели такие моменты действительно были? Неужели было то прощание, те невыплаканные до конца слезы, чужие и взрослые глаза Нины, вывернувшие Полину душу наизнанку?
Полина тяжело вздохнула. Нужно было признать, что в чем-то ее сестра была права. Даже не в чем-то – Нинино второе письмо что-то неуловимо перевернуло в ней. Чувствуя, что не может противиться этому, Полли подсела к компьютеру, дернула мышью, прогоняя заставку, и привычно открыла почтовый ящик. Мгновение подумала и зашла в почтовый ящик сестры.
По правде говоря, она оттягивала этот момент. И не только потому, что боялась признавать какой-то вполне очевидный факт, но и потому, что не знала, как бы отнеслась ко всему этому Нина, если бы узнала.
Но делать было нечего и, откашлявшись, Полина нашла знакомый ей адрес и начала письмо.
«Здравствуйте, Денис.
Мы с вами не знакомы лично, но не сомневаюсь, что вы знаете обо мне. Меня зовут Полина, я Нинина сестра. Заранее прошу прощения за то, что пишу вам – я не знаю, что произошло между вами и моей сестрой, но считаю, что должна была сообщить вам это. Нина пропала. Недавно она не пришла ночевать, не предупредив (что совсем не похоже на нее), она не объявилась и на следующий день, телефон ее молчит. С тех пор я просто не нахожу себе места от беспокойства. Мы подали заявление в полицию, но, если честно, я мало верю, что они разыщут ее. Я знаю, что вы перестали общаться, но я не знаю, из-за чего и при каких обстоятельствах. Быть может, вам известно, куда она могла исчезнуть, потому что меня не покидает чувство, что она точно знала, куда направлялась. И если вы что-то знаете, прошу вас, сообщите мне. Заранее спасибо.
Полина Орешина».
Перечитав письмо и не видя смысла шлифовать его, Полина нажала на «отправить». Еще секунду назад все можно было изменить, повернуть вспять, но сейчас уже было поздно. Письмо ушло в Воронеж, и ему суждено либо что-то изменить, либо оставить все как есть – в знакомой неизбежности. Не у кого было спросить – правильно она делает или нет, привлекая почти незнакомого человека к этому слишком личному делу, даже Олег был сейчас не советчиком. Он не знал о Денисе вообще, и скорее всего, принял бы все негативно. И сегодня даже стены родной квартиры не помогали ей принять очевидного факта ее пустоты. Нины нет.
Посидев в тишине еще некоторое время, Полина вспомнила про последнее письмо от сестры, встала, наспех оделась и вышла на темную улицу. Впереди лежала мрачная неизвестность, но только она и могла сейчас ее успокоить и подсказать следующий шаг.
* * *
Дверь комнаты бесшумно растворилась, впустив полосу света, а потом также затворилась, будто ничего и не было.
– Это еще что? – недовольно поинтересовался Родион, стягивая наушники с головы.
– Тссс, – раздалось свистящим шепотом в ответ и, не успел он произнести ни слова, как существо, ворвавшееся в комнату, рухнуло за стол у окна и спряталось под штору. Родион проследил за легко колышущейся шторой взглядом, и тут дверь распахнулась снова.
– Родион, ты Катьку не видел? – поинтересовался отец.
Родион нехотя оторвал взгляд от книги.
– Прости? – он показал на наушники, делая знак, что ничего не слышал.
– Где твоя сестра? – теряя терпение, повторил отец.
– Откуда же я знаю… – уткнулся снова в книгу Родион.
Отец махнул рукой и вылетел из комнаты. Хлопнула дверь. В отдалении послышался громовой оклик: «КАТЕРИНА!»
Усмехнувшись, Родион снова натянул наушники, включил музыку погромче. Но существо, прятавшееся за шторой, проползло по ковру на коленках и из-за спины стянуло наушники с головы брата.
– Слушай, ты мне надоела, – протянул Родион, поворачиваясь и пытаясь вырвать наушники из рук сестры. Катька только показала язык.
– Тебе все шуточки, а он мне потом голову оторвет!
– Оторвет – пришьем, – раздалось приглушенное.
– Это я тебя скоро к стене пришью, чтобы ты где попало не бегала!
– От кого попало? – насмешливо покосилась на него сестрица.
– От меня попало!.. – показал ей кулак брат.
– КАТЕРИНА!
– Он идет, – прошептал Родион. Катька снова метнулась под стол, а Родион в последнюю минуту стащил у нее свои наушники.
– Ты опять в сговоре со своей сестрицей? – отец снова показался на пороге, видимо, желая уличить кого-то из своих детей в преступлении.
– Что значит опять? – возмутился Родион. Выражение его лица изменилось до неузнаваемости. Даже голос погрубел. Былой веселой насмешливости как не бывало.
– Хватит прикидываться дураком! – рявкнул отец. – Знаешь, что опять натворила эта паршивка?
– Мечтаю узнать, – саркастически откликнулся молодой человек, перелистывая книжные страницы в поисках оглавления.
– Мне кажется, вас давно ремнем не били!
– Ты бы попробовал – может быть, что и вышло…
Отец на секунду приостановился.
– Родион, я тебя не узнаю! Тебе 19, а я будто с твоей 12-летней сестрой разговариваю!
– Ну что воспитали, то и получили!
– Ты когда-нибудь прекратишь мне мстить? – осведомился отец тихо. – Быть может, я и неидеален, но я не отвечаю за поступки твоей матери…
– При чем тут она? – моментально вскинулся Родион.
– Ты знаешь, при чем, – он шагнул к двери. – Если увидишь Катерину, передай ей, что платить ей все равно придется самой. Я даже не притронусь к этому.
Дверь за ним захлопнулась.
Родион некоторое время смотрел в эту закрытую дверь, как будто под силой его мысли она откроется и впустит в комнату всех тех, кто закрыл ее с обратной стороны. Закрыл, чтобы никогда больше не возвращаться.
От тяжелых (постоянных) домашних мыслей его отвлек шорох выбирающейся из-за стола Катьки.
– О чем это он, кстати? – поинтересовался Родион, слегка повернув голову к сестре и не отводя взгляда от двери.
– Ну… как тебе сказать, – лукаво усмехнулась Катька, падая на ковер рядом с его диваном и загребая руками и ногами как ластами. – Если вдруг тебя кто-то спросит, кто слегка разбил стеклянную крышу школьной оранжереи, – Родион повернулся с округленными от изумления глазами, – так вот, знай: это была я! – стремительно закончила Катерина, заметив взгляд Родиона.
– Боже мой, тебе сколько лет?! Ты просто какое-то ходячее исчадие ада!
– Ммм… спасибо.
– За эту четверть на тебя же жаловались уже четыре раза! Четыре! Я годами столько неприятностей не приносил родителям, как ты!
– И как же скучно ты жил все эти годы, – понимающим унылым тоном откликнулась сестра.
Родион покачал головой.
– Не качай головой! – вдруг вспылила девочка. – Не делай этих дурацких, не своих движений! Как ты можешь говорить мне, что мне делать и как вести себя с отцом, если сам ведешь себя не лучше?
– Я?!
– Ты-ты! Кто вечно назло возвращается позже домой? Кто намеренно пропускает все его слова мимо ушей и доводит до белого каления? Кто играет в театре назло?
– Не трогай театр! Я делаю это не назло! – Родион отбросил книжку в сторону.
– Хм…
– Я делаю то, что считаю нужным, и не ему меня судить!
Катя помолчала.
– И это я веду себя, как ребенок? – скептически осведомилась она у брата.
– Ты и есть ребенок, – задумчиво откликнулся Родион. – Ты в любом случае ведешь себя «как».
Они замолчали, раздосадованные.
– Вы опять, что ли, из-за театра поссорились? – поинтересовалась сестра, наконец, положив подбородок на книжку Родиона и глядя на брата снизу вверх.
– Катя, я не собираюсь перед ним оправдываться. – Настойчиво ответил Родион. – Это мой выбор, а не его. И вообще… я уже заканчиваю, пора бы уже прекратиться этой песенке, а он все долбит и долбит одно и то же, что это не профессия, что заработка не будет, что я нашел самый немужской способ существования!..
– Ну… наверно он хочет как лучше…
– Такими методами у него ничего не выйдет.
– Ты все еще винишь его! – заключила, пристально наблюдавшая за Родионом, Катя.
– Что?
– Винишь в том, что мама нас бросила!..
– Что ты можешь понимать, – отмахнулся Родион. – И вообще, давай прекратим разговоры на эту тему, не понимаю, какой смысл их вести!
Катя покачала головой.
– Как хочешь… – медленно начала она. – Поговорим о чем-нибудь другом. Например, о том, как ты замолвишь у отца за меня слово…
– Нет! Я больше не буду этого делать!
– Ну Родечка, милый, пожалуйста… – Катя молитвенно сложила руки.
– Родечка… – передразнил ее брат, усмехнувшись. – А ведь иногда ты до ужаса разумна и ведешь себя как взрослая, – вздохнул он.
– Это только когда ты ведешь себя, как ребенок, – улыбнулась она.
Родион сделал глубокий вдох, вставая с дивана. Ничего не попишешь – придется идти разговаривать с отцом. Это доставляло ему также мало удовольствия, как и Катьке, натворившей как обычно «делов». Но если в случае с Катериной это временно, то Родион уже давно не надеялся на улучшения в их с отцом отношениях.
Катька была права, хотя он никогда бы не признался в этом двенадцатилетней девчонке: он все еще винил отца в том, что мать оставила их. Прошло уже пять лет, пять долгих лет, а он все еще помнит ее взгляд, прощальный взгляд человека, который мечется меж двух огней.
Она пришла к нему ночью – наверно и к Катьке приходила, но та не проснулась. Она села на кровать, на которой Родион до этого весь вечер слушал сотую по счету перебранку родителей, а по тому и не смог уснуть до глубокой ночи, погладила его по руке, лежавшей поверх одеяла, и произнесла три слова:
– Я люблю тебя.
Родион открыл глаза. Он не видел смысла притворяться, к тому же он даже не подозревал, что она собирается сделать.
– Я тоже люблю тебя, мам…
Она заплакала, увидев, что он проснулся, и судорожно прижала сына к себе.
– Прости меня.
– За что? – гладя ее по спине, спросил мальчик.
–Я… – она быстро отстранилась, вытерла слеза, улыбнулась. – Если бы не… я бы никогда…
Слезы снова быстро покатились по ее щекам, но она быстро взяла себя в руки – он еще не понимал, какое физическое усилие необходимо было для этого сделать.
– Спи спокойно, и не думай ни о чем… – попросила она тихо, гладя его пальцами по лбу. Она знала, что это простое поглаживающее движение усыпляет мальчика, и он послушно закрыл глаза, чувствуя приятную тяжесть во всем теле и больше не сопротивляясь сну. Во сне ему снилось утро, летнее, теплое утро, когда можно никуда не спешить, и мама с отцом смеются над чем-то вместе на кухне, и она зовет завтракать, а отец шутливым голосом зачитывает смешные газетные заметки, каждый раз меняя свой голос на голоса известных людей. Маленькая Катька ничего еще не понимает, но послушно смеется, зараженная общим весельем, а из раскрытого окна уже слышится голос дворовой подружки Родиона, и он бежит на улицу, прихватив два яблока и зная, что когда вернется, все будет по-прежнему и даже лучше….
…Родион приоткрыл дверь. Отец гремел сковородками на кухне, смешно обвязавшись цветастым фартуком. Молодой человек засунул руки в карманы и машинально принял независимую позу, прислонившись к двери.
– Я поговорил с ней….
– Даже не пытайся ее защищать!
– Я и не пытался еще, – ответил обескураженный Родион.
– Ну да, да… И глаза-то какие… кристально-чистые, – на мгновение обернувшись и взглянув на сына, заметил отец.
– Слушай, – Родион прищурился. – Я вам не посредник! – он мигом остыл, вспомнив, что пришел не ссориться, а помогать сестре.
Отец выжидающе смотрел на него.
– Рассчитай сумму, которую она должна, чтобы залатать это стекло, из ее карманных денег.
– Ммм, тогда она до конца школы будет расплачиваться, – кивнул отец. И неожиданно крикнул, будто пытаясь достучаться до своего младшего ребенка: – Мне надоели эти ее проделки, вызовы к директору и постоянная спонсорская помощь этой школе!
– Поздно хвататься за ремень или орать. – Пожал плечами Родион. – Надо сесть и поговорить с ней, почему она так делает. Пока ты не поймешь… оказывать тебе спонсорскую помощь!
– С каких это пор мы такие рассудительные?
– Чем постоянно ко мне с рассуждениями о бесполезности театра лезть, лучше поговори с другим ребенком. Быть может, там хоть какая-то польза будет.
– Ты, конечно, уже взрослый, но не настолько, чтобы диктовать мне, что делать, а что нет… – он на мгновение остановился. – А ты, разумеется, собираешься в театр?
– Нет. На работу, – отворачиваясь и взлохмачивая волосы перед зеркалом, ответил Родион. – Не в театр.
– Хоть бы он сгорел, этот театр, что ли…
– Да-да, и тебе приятного дня, – открывая дверь, махнул на прощание Родион.
* * *
Он больше всего ненавидел, когда сомневались не в нем, а в его работе. В том, что он считает для себя правильным и единственно верным.
По правде говоря, Родион Расков не знал, будет ли он актером… То, что он делал, было не назло отцу, но в то же время, как ему казалось, и не из-за великой любви к искусству. Взаимоотношения с театром были болезненными и глубокими, то, что он чувствовал, выходя на сцену, невозможно было передать словами. В груди что-то щемило, а в голову словно ударяло шампанское. Он и себе-то с трудом мог это объяснить, а уж пытаться что-то объяснять другим, было бесполезно. Он бы никогда не смог найти верных слов. И потому предпочитал отмалчиваться – так проще и спокойнее для всех. И для него тоже.
