Текст книги "Ниоткуда с любовью"
Автор книги: Даша Полукарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
«Неужели ты думал, что дело в квартире, и как только ты сменишь ее на дом, ты будешь торчать там круглыми сутками?» – ехидно продолжал этот голос в голове. Ни о чем таком он, конечно, не думал. Но сейчас в пустом доме было действительно тоскливо. Его друзья уехали полторы недели назад – их ждала Болгария, куда Красовский должен был поехать вместе с Машей.
Но Маша ушла, а в одиночестве Красовский вполне мог бы там повеситься. Он не умел отдыхать.
Друзьям это его решение, конечно, не понравилось. Ника и Настя вообще обругали его последним дураком и отчитали за то, что он умудрился упустить Сурмину.
– Да она сама сбежала! – сорвался он, пытаясь отступить от них подальше – они оккупировали его вдвоем на кухне. – Я не знаю, почему. Я никуда ее не отпускал. И мы с ней не ссорились. Понятия не имею, что произошло.
– А мне кажется, имеешь! – отрезала Ника. – Ты что, не доверяешь ей? Почему ты не рассказал ей про Аню?
– Да это было сто лет назад!
– Какая разница? Я вообще не понимаю, зачем юлить и уходить от ответов! Как будто вас насильно поставили друг к другу в пару.
– Ника, что ты несешь? – устало произнес Олег. – В любом случае, это наше дело.
– Да, так и есть. Только ты что, не видишь, что наступаешь на одни и те же грабли постоянно?
– Ник… – тихо позвала ее Настя, видимо, не желавшая развивать эту тему.
– Нет, пусть ответит. Почему он раз за разом так косячит?
– О чем речь? – сухо поинтересовался Олег.
– Ты никому не доверяешь. Как будто все вокруг только и делают, что предают друг друга.
– А разве не так, Ника? – улыбнулся он. Конечно, он спрашивал с долей шутки в голосе, но совершенно ясно было, что он не шутил.
– Я знаю, Олег, – грустно сказала Ника. – Твоя мать, твоя сестра, твоя первая жена… все это не внушает оптимизма. Но Маша – она же совсем другая, ты же это видишь, чувствуешь. И ей страшно.
Красовский отдернулся от ее слов так, как будто она ударила его. Но он быстро взял себя в руки. Он умел держать себя под контролем.
– Ника, тебя и Насти в этом списке нет, – с широчайшей улыбкой произнес он. – Так что видишь, вам я доверяю.
Стало совершенно ясно, что он не будет рассуждать на эту тему. Подруги переглянулись. Красовский как всегда спрятался за маску, прочнее которой не было ничего.
Больше они о Маше не разговаривали, хотя он видел, что они порывались сделать это еще пару раз. Но все время натыкались на стену. А потом они все вместе уехали, еще разок обругав его предателем их отпуска, и он остался один.
…Олег вышел из лифта и пошел по больничному коридору, в этот час заполненному посетителями. Дверь двухместной палаты была раскрыта и, дважды постучав, Красовский переступил через порог, входя внутрь.
– Родственничков ждали? – ехидным голосом протянул он.
– Олег! – Худенькая четырнадцатилетняя девочка подпрыгнула на месте, отложив книжку. Кроме Женьки в палате никого не было. У ее соседки всегда была много посетителей и в двухместной палате они все не помещались. – Ты же сказал, что не придешь сегодня.
Он пожал плечами и начал выкладывать свои гостинцы на тумбочку.
– Это я специально, чтобы ты меня не ждала. А то вдруг что-то сорвалось бы.
– Машка тоже так всегда говорит, – сообщила ему девочка. – Кстати, Машка тебе не звонила?
– Нет, – сердце у Олега вдруг сжалось. – А тебе?
– И мне, – вздохнула Женя. Но на ее личике тут же расцвела улыбка. – А ты карты принес?
Ее голос был таким заговорщицким, что Красовский против воли расхохотался. Сестра Маши, дожив до 14 лет, никогда не играла в обычные карты и, услышав об этом, Олег тут же пообещал ей принести колоду.
– Как можно было никогда не играть в карты? – удивился он, когда только узнал об этом.
– Ну маме было вечно некогда со мной играть, а Машка карточные игры терпеть не может, говорит, что осталось только взять по пиву и семкам и усесться в скверик в Затерянной Бухте.
– Твоя сестра обожает Бухту, – иронично сказал Красовский. Женька без труда уловила в его голосе сарказм. – Обычно в карты учат играть бабушки.
– Да, но у нас никогда и не было бабушек, – вздохнула Женька.
– Ладно, не переживай, в следующий раз я принесу колоду и побуду твоей бабушкой, – пообещал Олег, и Женька повалилась от хохота на кровать, видимо, представив Красовского в платочке на голове.
– Ну конечно принес, – подхватил интонацию Жени Олег. – Сейчас научу раскладывать пасьянс. С этого начинается карточное обучение всех бабушек.
Впервые с Женькой Олега познакомила Маша. К ней тогда только начали пускать после операции, и Красовский не знал, как себя вести и что говорить. Но Женька оказалась обычной девочкой, не думающей о том, что она находится в больнице и зачем она здесь находится. Они очень быстро нашли общий язык, чему Маша очень удивилась. Но ей было невдомек, что после того, как на его попечении полгода находилась четырнадцатилетняя племянница в самый бунтарский период своей жизни, Олег мог найти общий язык с любыми детьми.
В следующий раз Красовский появился в больнице в тот же день, когда сбежала Машка. Он был зол, взволнован и рассчитывал перехватить ее до ее отъезда. Но дома никого не было, и Олег понял, что Сурмина может быть в больнице.
Но и там Олег ее не нашел, зато наткнулся на Агнию Петровну, которая буднично сообщила, что ее дочь не оставила ей своих координат на этот раз, что она даже не приходила сюда. Красовский был в отчаянии. Он понял, что опоздал и бессмысленно ехать в аэропорт. Женька уже увидела его и шла к ним по коридору, и ее мать быстро сказала, что она не должна ни о чем знать, чтобы не волноваться.
Но Женька, не дожидаясь возможной лжи, сама им сказала, что ей звонила сестра, чтобы сообщить о своем отъезде.
– Но куда она уехала? – спросила ее мать, не замечая резкой бледности на лице Красовского.
– Она… она не сказала, – Женька растерянно пожала худенькими плечиками. – Я забыла спросить. А сама она…
– Все понятно, – сквозь зубы пробормотал Красовский.
В тот день он пробыл в больнице недолго, но через несколько дней понял, что его тянет к Маше. Он все еще злился на нее, но это было сильнее его. И он вспоминал ее. Ничего не мог поделать с воспоминаниями, рвущимися наружу. Он вспоминал ее тонкие руки, ее горящие темные глаза, губы, готовые разъехаться в улыбку, ямочки на щеках. Вспоминал заразительный смех и серьезные рассуждения, и язвительные подколки. Вспоминал ее рисунки и любовь к архитектуре. И силу в ее желании стать архитектором, занять свое место. Когда-то, не так давно, эта сила, этот ее внутренний стержень привлек его больше всего. Она была не уверена в себе, ранима, переживала из-за своего детства и своей разрушенной семьи, боялась пересудов и ненависти окружающих, но была очень стойкой и сильной, и этот контраст поразил его, когда он узнал ее поближе.
Так что Красовский недолго метался, чувствуя потребность кого-нибудь убить и что-то сломать, он просто начал приезжать к Женьке в гости, тем более, что девочка так ждала его приездов, и постепенно Агния Петровна привыкла к его присутствию в их жизни. Он не мог преодолеть в себе потребность слушать рассказы о Маше, истории из ее детства и узнавать о ней то, что она сама не стремилась о себе рассказывать. И он все пытался понять это ее желание сбегать, не уходить в другую реальность, а использовать путешествия как способ побега. Машина мама утверждала, что это было качество отца девочек, которое передалось и Маше, она с явной безысходностью говорила, что с этим уже ничего не поделаешь – это какой-то бесконечный ветер перемен влечет ее, как Мэри Поппинс, в другие города и страны.
И с каждым разом в ее взгляде появлялось все больше сочувствия к Красовскому, который заключил себя в добровольное рабство.
– Вам надо жить своей жизнью, Олег. – Сказала она ему в тот вечер непривычно мягким тоном. – И не думать о моей непутевой дочери.
– Она не непутевая, – с улыбкой произнес Красовский. – И вы сами это знаете.
– Знаю, – согласилась Агния Петровна. – Непутевая она лишь потому, что так и не поняла, что невозможно убегать от себя до бесконечности.
– В этом я виноват, – пробормотал Красовский, и Машина мама посмотрела на него с удивлением. – Нет, мы не ссорились, просто… в наших отношениях было слишком много недоговорок. И она не выдержала.
– Ой, да бросьте вы, Олег. А сама она, вы думаете, все вам рассказывала о себе? – скептически поинтересовалась Агния Петровна. – У моей дочери привычка решать все проблемы самой. Она не пускает в это ни меня, ни Женьку, ни кого бы то ни было. И как только она видит какой-то выход из ситуации, она все делает сама. А за последствия, как правило, расплачиваться приходиться всем.
– Но зато она не полагается на старших. Она самостоятельная.
– Да… Только делает что-то вопреки всему, даже во вред себе. И никто не может ее остановить, если она что-то придумала. Это упрямство. Вот вы, например, знаете, что она ушла с очного, хотя была первой на курсе и когда поступала, и когда переводилась на вечернее зимой?
– Я… – Красовский растерянно замолчал. Ему вспомнился разговор за Викиным столом, но она так и не пояснила своих слов. А на следующее утро она уже исчезла. – Я однажды слышал, что она перевелась, но… Я не знал, что она была первой.
– Да она с 14 лет мечтала стать архитектором. У нее были очень высокие баллы при поступлении. И когда она решила перевестись, все вокруг только и делали, что отговаривали ее. Преподаватели схватились за головы, однокурсники звонили и спрашивали, не случилось ли чего.
– Но почему она это сделала? – с огромным удивлением спросил Олег.
– Потому что я как-то сказала, что нам нужны деньги, что на лекарства не хватает. После Нового года Жене стало хуже, нужно было делать операцию. Но я не говорила это с намеком на то, что она должна все бросить и пойти работать. Я сама собиралась взять две смены, что я и сделала. Но она была упертой. Она сказала, что раз нужны деньги, она пойдет работать. Мы с ней поссорились, и она в очередной раз сбежала искать отца. Это было в январе. Пока она ездила, Женю положили в больницу. Она вернулась и пошла искать работу. А перед этим написала заявление о переходе. Она решила все очень быстро. Она просто не оставила шанса уговорить ее все изменить.
– Ничего себе. – Красовский пытался осмыслить то, что услышал, и не находил слов. Кто бы мог подумать… Так вот почему она так напрягалась, когда кто-то говорил на работе, что она всего лишь вечерница. Вот почему она так быстро начала во всем разбираться и почти не делала ошибок. Это объясняло очень многое.
– Но она не сказала вам об этом. – Наблюдая за его молчаливыми раздумьями, заметила Агния Петровна.
– Не сказала, – согласился Олег.
– Так что не думаю, что ваши небольшие размолвки здесь играют какую-то роль. Кто знает, почему она решила сбежать, но уж явно не только потому, что вы о чем-то молчали. К тому же, думаю, что во многих ее действиях все еще повинен подростковый максимализм.
– Возможно, это и правда, – сказал Олег замороженным голосом. Он думал о том, что сказал однажды Маше, когда они разговаривали о ее отце. Она тогда призналась, что возможно побег – это самое лучшее, что только может быть. Пусть все и говорят, что это не так. И если есть какой-то шанс проветрить голову и найти себя, то это уехать.
Красовский тогда очень категорично высказался, что это бред. Они едва не поругались. Олега поразила мечтательность, с которой девушка произнесла эту речь. Он понял, что она действительно могла бы убежать.
«Ты можешь посетить все города мира, но ни в одном из них ты не найдешь себя. А знаешь, почему? Да потому что ты не хочешь себя искать. Ты хочешь убежать от себя. И это совсем не одно и то же. Как можно убежать от того, чего ты сама-то толком не понимаешь?»
Неужели после их разговора она все же решилась на это? Неужели она смогла? Какое-то внутреннее чутье, быть может, то самое, что повлекло его сблизиться с Агнией Петровной и Женькой, подсказывало ему, что есть что-то, чего он не знает во всей этой истории. Возможно, при других обстоятельствах, Олег бы не стал унижаться и просто бросил бы ее, устав от ее детских поступков, очень сильно напоминающих капризы. Он бы собрал ее вещи и отвез бы Агнии Петровне и поставил бы, таким образом, точку отношениям, которые требовали от них обоих столько сил.
Но Олег не мог. Он чувствовал, что что-то не так и изо всех сил пытался это понять. И пока он не поймет, куда она исчезла, он не сможет оставить ее. Ведь отказаться от нее, бросить, не значит, стать свободным.
Уж в этом Олег Красовский никогда не сомневался.
* * *
Полина посмотрела на часы и вздохнула.
Катерина пообещала прийти и не пришла. Если она снова околачивалась в Затерянной Бухте, то у нее будут серьезные проблемы. Родион – вот кого она действительно боялась, а Полину даже в качестве его заместителя не воспринимала. В последнее время девушка сдерживалась с трудом, чтобы не проучить хамку и не рассказать о ее поведении отцу. Но возможно, однажды придется прибегнуть и к этой мере.
От той девчушки – веселой, проказливой, хитрой – мало что осталось. Точнее, все эти качества сохранились в ней, но применялись они, увы, уже не для совсем невинных проказ. Лето – свободное, безграничное многое изменило, Катьку невозможно было уже удержать в пределах дозволенного, и делала она все, что хотела.
Особенно пользуясь отсутствием сильного контроля. Сначала в командировку уехал отец. Долго отказывался, но Родион пообещал приехать к этому моменту и приглядывать за сестрой. Отец уехал, а Родион не смог приехать в тот же день, и невозможная Катька перекочевала в Полинины руки.
Ребенок бесился, лишенный внимания. Полине было это знакомо. Мягко говоря. Катька считала, что ее предали, бросили, что она никому не нужна. В ход пошли все почти не существующие воспоминания о матери, которая бросила их с Родионом много лет назад.
– В конце концов, она ведет себя сейчас, как я в самые худшие свои подростковые годы. Отец уже наверно не знает, когда мы все вырастем, – с грустным смешком заметил как-то Родион. Когда он приезжал, а это случалось раз в несколько недель, они хватали Катьку и таскали ее за собой повсюду, постоянно держа перед глазами – раз, и не давая чувствовать себя лишней – два. В тот день, как это часто и бывало, они бесились на пляже, расположившись в стороне и наблюдая за вездесущими туристами.
– Теперь ты понимаешь его чувства? – тихо спросила Полина. Ей нравился Андрей Валентинович, и она всегда считала его такой же пострадавшей стороной, как и Родиона с Катькой.
– Пытаюсь, – Родион пожал плечами, а потом искоса глянул на нее и ослепительно улыбнулся, заметая следы. В очках отразился заполненный народом пляж и краешек синющего моря. Полина лениво улыбнулась в ответ. Он тяжело вздохнул и перевернулся на спину, устраиваясь на ее коленях – знал, что ее не провести.
– Однажды твоя сестра просто перерастет все это, в конце концов, о вашей матери у нее сохранилось в десять раз меньше воспоминаний, чем у тебя.
– Да, но вот только когда это случится? Через месяц, через год, два?
– О, – протянула Полина скептически. – Посмотри на себя. Тебе двадцать, а иногда мне кажется, что ты и сейчас это не перерос.
– Это… другое. – С заминкой откликнулся Расков, и это было тем самым, о чем он вообще старался не упоминать.
Но Полину лишь бесила эта упертость между отцом и сыном.
– Ну да, как же я могла забыть, – она отклонилась и уперлась локтями в песок, наблюдая, как Катька барахтается на матрасе в воде. Выглядела она при этом вполне нормальным ребенком, а не как маленький домашний монстр. – Вражда в актерском клане! Что не поделили отец и сын, обсуждая смысл своей профессии?!
– Очень смешно, – замогильным голосом откликнулся Расков.
– По-моему тоже. – Полина не спешила сбавлять темп. – Ну что такого, что он был когда-то актером? Он просто разочаровался и все. И пытался предостеречь тебя от своего разочарования.
– А рассказать мне об этом ему было сложно? – Родион сдернул очки с носа и на Полину посмотрели его темные, затягивающие в омут глаза. – Знаешь, что я ненавижу больше всего? Не ложь, как таковую, а когда из якобы лучших побуждений что-то скрывают! Я не сахарная барышня, мне вполне можно рассказать правду, и уж я сам разберусь, что с ней делать! И вообще, не хочу я это обсуждать.
На его удивление, Полина не стала продолжать спор.
– Я тоже не горю желанием болтать об этом с тобой, – она откинулась на спину, больше не глядя на Родиона и скрывая, как и он, глаза за стеклами очков.
– Не горю, но… – предположил Родион мрачно.
– Не горю, но ты все равно слишком придираешься к своему отцу. – Отрезала она.
– Черт!
– Все.
Это было действительно хорошее лето. Счастливое…
Съемки должны были закончиться ближе к концу августа, а пока Раскову давали по два дня выходных в те дни, когда шли сцены без его участия, и он возвращался в город – похудевший, повзрослевший, словно он сумел заглянуть внутрь себя и то, что он увидел там, заставило его во многом усомниться.
Когда он уезжал, он и не знал, что из всего этого получится. Ему понравился сценарий, его очаровал главный герой, но он ни капельки не представлял себя в главной роли. В полном смятении, оставив позади себя семейные проблемы и театр, и эти новые для него отношения с Полиной, он приехал в Москву, и его закружила эта великолепная, отчасти напыщенная жизнь людей искусства – столь далекая от реальности, и прекрасно осознающая себя таковой. Они гордились тем, насколько были далеки. Только тут краешком сознания до него начало доходить, что возможно на это же он обрекает себя и в своем театре. Но это было все же нечто другое.
Расков жил у Штроца, который пригласил его к себе, сказав, что чувствует свою ответственность за его судьбу, и таскал Родиона за собой повсюду, желая в полной мере обрушить на него эту жизнь. Только позже, возвращаясь на редкие выходные домой, Родион интуитивно почувствовал, что Штроц хочет предостеречь его – пока не поздно – не от жизни в искусстве, а от искусственной жизни. Так легко, увлекшись, перепутать одно с другим.
Штроц варился в этом едва ли не полсотни лет, и прекрасно видел и одно, и другое. Он больше не был очарованным Москвой мальчиком, и наверно, в какой-то степени, чувствовал, на что может обречь Родиона – он же сам убедил его приехать на пробы.
Почему-то – и для Родиона это упорно оставалось загадкой – режиссер пришел в восторг, когда увидел его на пробах. Как любой актер, Расков не был лишен тщеславия, в самых смелых мечтах они все воображали себя на вершине мира и на экране в каком-нибудь фильме. Но уже много лет как с ним это прошло. Между тем, он воспринимал возможность сыграть в кино, как изначально какой-то жизненный опыт, а уже потом старт в его карьере. Все-таки, все, что ни случается, формирует нас и ставит на дорогу перед развилкой.
Расков чувствовал себя именно так. И он не знал, куда его все это может привести. Он даже не знал, выйдет ли фильм, и убедителен ли будет. Но он старался не ударить в грязь лицом и постоянно, неотступно он думал о Полине, с которой виделся так редко. Возможно, именно этого он и опасался, когда снова встретил ее зимой. Он боялся, что утонет так быстро, что не успеет даже позвать на помощь. Но в самые счастливые их дни, в дни, когда он возвращался домой, он не чувствовал, что совершил ошибку, связав себя с ней. Он чувствовал, что возможно, едва ли не впервые в жизни, сделал правильный выбор.
Они развлекали Катьку, пропадали на море и бродили по городу. Когда они хотели – ели, когда хотели – занимались любовью, засыпали в кинотеатрах – когда хотели спать, пили посреди летней жары горячий чай, дули на обожженные пальцы, слушали Ассаи, цитировали его «Остаться» и «Мелани», катаясь на ночном трамвае. Он дожидался пока Катька заснет и пробирался к Полине домой, откуда уходил рано утром, готовый вылезать из окна, если бы была в этом такая нужда.
За лето Полина сделала в квартире перестановку, установила хрупкие отношения с родителями, собравшимися на все лето вместе; и приняла решение доучиться на журфаке до выпуска, мало ли что еще могло измениться и ее нежелание быть журналистом могло исчезнуть так же быстро.
А еще, впервые за много лет, она предстала в своем натуральном свете и цвете.
В прямом смысле.
Когда Родион увидел ее, он лишь присвистнул:
– Грядут перемены, – и улыбнулся. – Но они мне нравятся.
Отец сказал, смеясь:
– Давно тебя такой не видали! Как будто на много лет назад вернулись.
Мать бросила осторожно:
– Вылитая Нинка. – И отвернулась.
Полина с большим трудом вернула себе свой настоящий цвет волос и больше ни перед кем и ни в чем не собиралась отчитываться.
* * *
Славик уже вошел в подъезд и начал подниматься по лестнице, когда все же решительно повернул назад. Звук, доносящийся со двора, стал что-то уж слишком громким. Он не терпел подобных подростковых разборок, однако сейчас речь шла о девчонке лет тринадцати, которая замерла перед компанией ребят всех возрастов и что-то им втолковывала. Те не слушали, ржали как кони и похоже воображали себя на суде.
Уже дважды выглянул какой-то мужик и велел им убираться, уже дважды вся компания бойко кричала ему в ответ, а потом отворачивалась, и крики, и ругань продолжались. Насколько Славик понял, это была больше девчоночья разборка, но та, что обвиняла, притащила всю компанию ребят на судилище.
Слава вышел из подъезда вовремя – кто-то из мальчишек как раз схватил светловолосую девчонку за волосы, остальные стояли и смотрели. Светловолосая – честь ей и хвала – не произнесла ни звука, хотя было больно – он видел.
– Эй! Вы что делаете? А ну-ка быстро разбежались!
Половина компании испуганно обернулась, однако самим участникам действа не было до этого никакого дела. Темноволосый парень крепко держал девчонку и что-то тихо втолковывал ей.
Слава подошел и решительно отцепил темноволосого от девчонки. В конце концов, он явно не старше 15 лет, неужели на него никакой управы нет? Исподлобья на него взглянули злые черные глаза.
– Вали отсюда!
– Ага, прямо сейчас, – что-что, а вот смотреть Славик мог не хуже, и подобные взгляды его не пугали (главное было не скатиться до драки с мелким пацаном). – Я позвонил в полицию, – он помахал телефоном с исходящими звонками перед носом так называемого главаря шайки. – Думаю, номер вам знаком.
Шестерки за его спиной испуганно переглядывались. Темноволосая девчонка – зачинщик всей склоки, сама ударила парня по руке.
– Ты чо, Макс, не слышал? Пошли отсюда!
Неизвестно, долго бы еще они собирались, если бы из подъезда не выскочил тот самый мужик, что пятью минутами раньше выходил на балкон.
– С ночи пришел, поспать не дают, ублюдки проклятые! – Вид у него был довольно угрожающий, в два шага он уже приблизился к компании, и подростки рванули в разные стороны. Главарь нехотя отцепился и побежал за темноволосой девчонкой последним.
– Не приходи сюда больше! – проорала темноволосая, а потом все стихло.
Мужик остановился рядом со Славой.
– Знаешь их?
– Нет, – он покачал головой. – Просто жутко достали.
– Когда уже вся шпана уберется из этого района, а? Каждый год одно и то же! Жить уже невозможно из-за этих уродов! Ладно, пойду… Выше нос! – мрачно посоветовал он девчонке перед уходом.
Вид у нее был затравленный.
– А… как же полиция?
– Да я не вызывал… – Слава сел на скамейку, вытянув длинные ноги. – Нажал вызов и тут же сбросил.
– Класс, – уныло отозвалась девочка.
– Болит?
– Что?.. А… ну так, немного, – девочка с досадой потерла больное место под волосами.
– За что они тебя прижали? – Деловито поинтересовался Слава.
– Да так… отказалась кое-что делать для них.
– Думаю, здесь это не прощают.
– Я тоже так думаю.
Они немного помолчали. Славик поддел носком кроссовки груду старых пожелтевших листьев на земле, оставшихся с прошлого года, и решительно поднял на девочку глаза:
– Слушай, а ты все здесь знаешь?
– Где это… здесь?
– Ну… в Бухте.
– А что тебе нужно?
Славик доверительно наклонился к девочке:
– Знаешь, что такое журналистское расследование?
Девчонка гордо выпрямилась.
– А то. У меня вообще-то папа журналист.
– Круто, – Славик явно не ожидал такого поворота, но, впрочем, ему это было только на руку. – А ты секреты хранить умеешь?
Девчонка снисходительно посмотрела на него.
– Умею. Ты хочешь свое журналистское расследование провести?
– Да. – Слава серьезно кивнул. – Ты слышала про девушек, которые пропадали здесь, в этом районе?
– Конечно. Ты хочешь их найти?
– Я хочу понять, куда они исчезли.
– Но как ты это сделаешь? – девчонка вскинула одну бровь и ощутимо Славику вдруг кого-то напомнила.
– Поэтому мне и нужно узнать, что и где находится в этом районе, и кто управляет им сейчас. Нет, – он вдруг смутился, – я, конечно, понимаю, что ты ничего такого еще знать не можешь…
– Ну кое-что я могу тебе порассказать. – Перебила его девочка. – И показать район. Вот эти ребята, и главарь с ними, помнишь его? Он еще за руку меня схватил… фу, придурок!..
– Еще бы. Конечно.
– Вот он… вроде как главарь над всеми Бухтовскими ребятами нашего возраста. Все типа как должны ему подчиняться. Но он все равно шестерка. Над ним есть старшие и над теми старшими есть тоже старшие…
– И во главе Бухты стоит один человек, – понял Слава.
– Ну… так говорят, – девочка пожала плечами. – Хотя мы не знаем, кто. Да и этот наш наверняка тоже его не знает.
– Зачем им такая… сеть? Иерархия. Вроде как мафия.
– Я не знаю. Мой братец Родион говорил, что здесь такие делишки проворачиваются, что нам и не снилось. Может, поэтому они, конечно, хотели меня отвадить отсюда.
И тут до Славика дошло.
– Постой. Так ты же сестра Родиона Раскова? Я видел тебя один раз у нас на журфаке с Полиной.
– Точняк. – Девочка обрадовалась их шапочному знакомству. – Я Катька.
– Но откуда твой брат знает, какие дела проворачиваются в Бухте?
– Они с Полькой все детство здесь провели, – бездумно ляпнула девочка.
– Что? – мысли юноши завертелись в голове, как будто подхваченные ураганным ветром. Так вот почему Полина так яростно отваживала его от Бухты! И ведь ни разу не раскололась за все время учебы! Он скрипнул зубами, даже не заметив за собой этого нервного движения. – Ладно, это неважно. Когда ты сможешь показать мне район?
– Можем начать сейчас. Мне кажется, однажды мы нашли место, где они все собираются.
– Кто все?
– Ну, эти… главари… или как они там себя называют.
– Откуда вы знаете, что это были они?
– Господи, сколько вопросов, – себе под нос проворчала Катерина, но так, чтобы Славик слышал. – Я покажу тебе, и ты сам поймешь. Пошли.
Славик искоса посмотрел на девочку.
– Ты уверена, что тебе за это ничего не будет?
– А ты уверен, что тебе все еще нужно что-то расследовать?
– Ладно, пошли, – вздохнул Славик.
Не глупо ли он поступает, таща за собой девчонку неизвестно куда? Впрочем, это же она его тащила, разве нет? И разве она не права? Это была его идея, он желал разведать, кто похищает девушек и даже сейчас не поменял своего решения.
Так что все правильно. Кто знает, быть может все эти слухи о Портовом городке действительно бабушкины сказки?
* * *
Маша резко открыла глаза и снова зажмурилась. С протяжным стоном она повернулась на узкой кровати, утыкаясь лицом в подушку. Во сне было плохо, а сейчас, в реальности стало еще хуже. Несколько мгновений она лежала в таком положении, дожидаясь, пока утихнет бешеное сердцебиение, пока нормализуется дыхание, а затем резко села, не давая себе возможности передумать. Ничего не изменилось. Она снова была в своей камере без окон и совершенно одна.
Она больше не лезла под подушку за телефоном и привыкла не просыпаться по будильнику, но лишь потому, что телефона у нее не было. Его забрали, как и прочие подозрительные вещи, которые могли бы ей помочь убежать. Бред какой… куда бежать-то? Выход здесь только один, и дверь чаще всего заперта.
Маша встряхнула левым запястьем, кидая взгляд на часы – 7 утра. Господи, всего лишь 7?
В любом случае, надо радоваться, что настал новый день, и с ней еще все в порядке.
Прошло уже полтора месяца, как она очутилась здесь. В этой душной низкой комнате, с узенькой, будто случайно прорубленной дверью. Когда кто-то заходил – а посетителей было немного – девушка видела часть коридора и висящую под потолком лампочку. Периодически мимо словно стадо топало – и вскоре она поняла, что там действительно длинный коридор, она поняла, где находится. Место из ее кошмаров обрушилось на нее так ярко и явно, как будто она все еще была ребенком.
Ее похитили. Она прекрасно помнила последний день, вернее – последнее утро. Она ушла от Олега. Ей нужно было подумать. Отстраниться от него хотя бы на некоторое время. От него и от его жизни, которая была так притягательна, что захватывало дух. Недосказанность и недомолвки, которые не разрешались в присутствии его замечательных друзей, в конце концов, пролегли между ними стеной. Маша и хотела что-то сказать ему, но не могла – она больше всего не желала, чтобы он принимал ее за сопливую девчонку, допрашивающую своего кавалера о подружках. Да и устала она, если честно, от всего этого – клянчить его и просить о доверии, как будто она собачонка, кусающая хозяина за ноги.
И тогда она собралась, написала записку и ушла. Она не знала, куда податься. Она шла по дороге к оживленной части города, а перед глазами стоял карандашный портрет его жены Ани. Почему он оставил его? Сохранил после стольких лет?
Сил думать об этом не было, и поэтому Сурмина решила хоть как-то отвлечь себя – она принялась планировать, что же ей делать дальше. Уехать? Сбежать, как сбегала всегда в поисках отца, надеясь, что он предложит ей лучшую жизнь? Ни к чему это не привело, и Маша знала это прекрасно. Так что же ей делать? Она пришла в пустую квартиру, домой, огляделась по сторонам и поняла, что и здесь не может оставаться. Она переросла это место, ей нужно что-то другое. Нужно место, в котором она сможет сама отвечать за свои поступки, не впутывая в это окружающих.
Маша забрала свои вещи и снова ушла – нужно было наведаться в больницу и поговорить с Женькой, поговорить с мамой. Быть может, они что-то посоветуют ей? У нее были деньги, и чисто теоретически, она могла снять квартиру. Но правильно ли это будет? Она же не ушла от Олега насовсем… или ушла?
Хотя после сегодняшнего, возможно, он больше и не захочет ее видеть.
Она позвонила Женьке, чтобы предупредить, что ненадолго уедет, и отправилась на пляж. Море всегда решало все ее вопросы. Всегда помогало найти правильный ответ. Но она не дошла до него.
На часах было не больше семи утра, и те, кто выходили на работу к восьми, все еще сидели дома, и дворы, через которые Маша проходила, стараясь сократить свой путь, стояли пустыми. Где-то ходили дворники, где-то прошел один случайный житель, в остальном же было довольно безлюдно. Маша проходила мимо последнего дома, за которым открывался полноценный вид на море, как вдруг почувствовала, как ее толкают к стене.
