Текст книги "Ниоткуда с любовью"

Автор книги: Даша Полукарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Но в тот единственный раз, когда я что-то говорила – не тогда, когда вытаскивала тебя из депрессии, кормила с ложечки, разыгрывала целое шумное представление, делая вид, что не умею готовить и пытаясь развеселить тебя, плакала с тобой над «Титаником», когда мы читали по ролям Роальда Дала, когда я рассказывала наизусть Пастернака и Бродского, или про того мальчишку, Рудика, а когда единственный раз призналась, что люблю тебя, – в тот раз ты меня не слышала. Ты спала.

Сон – важная вещь, правда? Это сладкое чувство, что проваливаешься, переставая ощущать пол под ногами и время, и то жуткое ощущение, когда не можешь сомкнуть глаз – невыносимо, правда? Я понимаю теперь. Все больше.

А тогда… особенно в первое время ты не могла уснуть. Нога твоя все еще ныла, не давая забыть себя и все прочие ужасы, но мучилась ты от более ощутимой боли… И я не могла спать вместе с тобой.

Точнее, неправда, могла. Но держалась. Мне страшно было оставлять тебя со своими мыслями наедине. Один на один. Я трещала, не умолкая, устанавливала подушку повыше, чтобы можно было сидеть и не засыпать, обнимала колени и жалела лишь о том, что я – не Том, и мне не под силу удержать веками неломающиеся спички. Я все равно всегда засыпала. От усталости.

А в тот вечер – о, что мы только ни делали, помнишь? Разговаривали, смеялись, пели «Свечу», подражая Макаревичу, слушали Битлов, пекли шоколадные оладьи, как в фильмах (только как в фильмах все равно не вышло), смотрели «Анастасию» и подпевали «А во мраке ночи… Ей конец!» громкими голосами. Еще давно, сразу после больницы я сдвинула наши кровати в одну большую, хотя родители и упрямились, вопрошая: зачем это и почему мы ведем себя как маленькие….

Но как маленькие вели себя они. Мы же упали на эту огромную кровать, мы молчали долгое время, и ты (не помню, о чем мы говорили) в окончание к какому-то разговору сказала: «В конце концов, все хорошее должно быть лучшим. Даже этот день».

Я задумалась над твоими словами. Все хорошее должно быть лучшим. Пусть так, пусть все внезапно, ужасно, неисправимо и покрыто пепельным налетом неизвестности, но этот день был хорошим, жизнь продолжается, и кто сказал, что он не может быть лучшим?!..

– Я люблю тебя, Ниночка, – прошептала я под тиканье часов.

Ты молчала. Я повернула голову – ты спала, опершись о мое плечо.

Все хорошее должно быть лучшим.

Я люблю тебя.

Тик-так-тик-так-тик-так.

…То ли стук, то ли громкий звонок выдернули Полину из ее полудремы, и только через некоторое время она поняла, что в дверь действительно звонят. Она села на диване, потирая глаза. Плед свалился на пол. Полина встала и направилась к двери. Взглянув в глазок, она заскрежетала зубами.

Ну почему он?..

Но все же с остро бьющимся сердцем она открыла дверь. Родион стоял на пороге квартиры и смотрел на нее напряженным взглядом.

– У тебя есть часы?

– Я не делал вид, что мне интересно с тобой. Мне на самом деле было интересно.

– Хм… – Полина с сомнением сложила руки на груди.

Расков выглядел взбешенным.

– Черт побери, Полька, ты понимаешь, как сильно я скучал по тебе? Мы не могли быть вместе и не могли больше общаться, но это не значит, что мне было хорошо без тебя!

– Ты так и будешь оповещать соседей о наших непростых отношениях? – язвительно процедила несносная Полина, но внутри у нее потеплело.

– Ты не пускаешь меня в квартиру, – приподнял одну бровь Родион. Орешина послушно отступила в сторону, давая ему проход. Наконец она закрыла за ним дверь и прислонилась к этой двери.

– То, что было давно – осталось там, в пятилетнем прошлом, – устало сказала она.

– Ты знаешь прекрасно, это не значит, что тогда все закончилось, – сказал он. – И мне кажется, твоя сестра говорит именно об этом. Она знала это, поэтому и написала мне то письмо. Без нее я возможно никогда не решился бы снова к тебе подойти, после нашего расставания и нашего договора. А потом… потом мы начали постоянно сталкиваться, и я подумал, что если нам посылают… ну не знаю, сигнал, знак, что мы должны общаться, что тогда мы совершили ошибку…

– Ошибку? Мы ненавидели друг друга!

– Мы просто устали друг от друга и были в шоке от всех тех событий, – поправил ее Родион. – Но это не значит, что нужно было заключать договоры! – он помолчал, глядя в ее неуверенное лицо. – Полька. Я забыл про то письмо и забросил его и был совершенно не уверен, что ты захочешь принять мою помощь, несмотря на все заверения Нины. Но когда мы в очередной раз встретились – у Якова Петровича – я понял, что тебе нужна моя помощь и понял, что Нина была права.

– Родион… – она покачала головой. Она не знала, что ответить.

Сказать, что она была в шоке, не сказать ничего. Прежний Родион Расков никогда не пришел бы к ней домой мириться – они бы ходили вокруг да около неделями, прежде чем кто-то, устав, наступил бы на горло своей гордости.

– Я надеюсь, ты пришел не потому, что некому сидеть с Катькой?

Она сказала это исключительно из вредности, и Расков это понял. Еще бы он не понял.

– Полька, – он завел глаза к потолку и неожиданно потянул ее за руку к себе. – Ну что ты сопротивляешься?

– Не знаю, – честно ответила она, чувствуя тепло его рук на своих плечах.

– Кстати, если тебя это утешит, то у отца сейчас отпуск, я все ему рассказал про Катерину, так что она теперь будет находиться под его неусыпным контролем, – насмешливо заметил он. – Раз я сам не могу с ней сидеть.

– А почему это ты не можешь? Чем так занят стал?

Родион посмотрел на нее внимательным взглядом темных глаз и тихо произнес:

– Полька, Штроц пригласил меня в Москву на пробы.

– На какие пробы?! – Она резко вскинула голову, ошарашенная этим признанием.

– Его хороший друг снимает фильм. Они ищут молодого человека на главную роль. – Словно выдавливая из себя каждое слово, процедил Расков.

– Что за фильм?

– Что-то о нашем гиблом молодом поколении, которое не сегодня-завтра лишит всех будущего, – по плотно сжатым губам пробежалась ядовитая усмешка. Полина вздохнула, и еще раз, и потом еще, проталкивая воздух через легкие. Интонации были самые саркастичные, и раз он еще не утратил чувства юмора, то может, все пока и не было потеряно.

– И ты поедешь?

– Завтра еду за билетом на вокзал. Мне уже пришел сценарий.

Она чувствовала, что настроение в небольшом пространстве между ними изменилось. Непонятно откуда возникло это напряжение, и говорят они совсем не так свободно, как это должно было быть, и фразы – такие простые и легкие – получались так себе, и эмоции кривили лицо совсем не те.

– Штроц позвонил тебе? – удивилась Полина. – Как-то быстро они тебе сценарий отправили.

– Нет… не совсем, – произнес Рудик. – Он говорил со мной еще когда приезжал вместе со своими студентами к нам. Но сказал, что кастинги пройдут в конце мая или в начале июня.

– Вот оно как… – Полина сделала шаг назад от Раскова и скрестила руки на груди. – И ты бы мне ничего не сказал, если бы разговор не коснулся твоего отсутствия в городе?

– Я не хотел загадывать раньше времени, – пожал плечами Родион. – Вдруг что-то сорвалось бы.

Полина отвернулась.

– Действительно. И каковы… ммм… шансы на успех? – смогла она вытолкнуть из себя еще один вопрос.

– Ну… – Родион почему-то отвел глаза. – Штроц сказал, что съемки должны вот-вот начаться, а актера на главную роль еще нет. Поэтому они устраивают повторный кастинг. И тот режиссер он видел меня в сериале и вроде как им нужен был такой типаж… Так что посмотрим, что там и как. Поль, все в порядке?

– Конечно, – ровным голосом ответила девушка. – Разумеется.

Он подождал еще немного. Но если бы что-то было и правда не так, то шуток про Господина Великого Актера было не миновать. Но сейчас она улыбалась приветливо, и, кажется, сама все поняла. Даже несмотря на то, что он так и не сказал прямо, что в какой-то степени рад своему отъезду. Рад, даже несмотря на неопределенность с этой ролью, неопределенность с тем, надо ли ему это вообще или нет. Ему надо было уехать. И как можно дальше от нее в том числе.

– В конце концов, я же не особо тебе нужен, – высказался он непринужденным светским тоном.

– Да. Не особо. – Улыбнувшись, ответила она. И помолчав, добавила: – А как же твоя учеба? Игра в театре?

– Ну… до этого они же без меня какое-то время справлялись… и сейчас справятся. – Пожал он плечами. – Я же скоро вернусь и успею на итоговые спектакли.

– Понятно. Но нужно ли тебе это все… – усмехнулась с абсолютно непроницаемым выражением на лице.

– О чем ты? – напрягся Родион. – Нельзя упускать возможности.

– Так-то оно так, но… – Полина вздохнула. – Да нет, ничего. Это я так. Мысли вслух.

– Ладно, Полька, – прищурившись, произнес Расков. Он хотел сказать что-то еще, но словно передумал. А может быть, просто не хотел начинать серьезный разговор, ведь знал, куда это может их завести. – Ну что, я пошел…

– Давай. Сообщи, что там с твоим прослушиванием, – решительно сказала она. Он обернулся к ней от двери. Она смотрела на него ровно и благожелательно. Как и всегда.

И, признаться честно, это пугало. Потому что Полина Орешина была не из тех, кто скрывает свои мысли. Если есть такая возможность, она их обязательно выскажет. И Родион был уверен, что эту недосказанность она почувствовала так же явно, как и он.

Он знал, что все еще впереди. Но был ли он готов к этому?

Хороший вопрос.

* * *

Дни идут. Дни бегут, подгоняемые метлой, что выметает весь сор из избы.

Раз – уезжает Родион, и складывается ощущение, что они никогда не общались, вроде бы уже нормально, почти как друзья.

Два – приезжает мама, и первым делом Полина ссорится с ней, подтверждая простую и давно пришедшую на ум мысль: она с самого начала знала, что с ее старшей дочерью все в порядке. Паршивка Нинка (о которой что-то уже давно не было упомянуто), попросила мать ничего не говорить Полине и подыграть ей до тех пор, пока она не найдет первое письмо. Полька чувствовала себя обманутой, героиней спланированного фарса, программы «Скрытая камера» или «Розыгрыш». Даже отец, находясь от них за тысячи километров, и то знал все.

Три – Полина заключает с собой договор. Договор, правила которого она не готова разглашать направо и налево, особенно в своей alma mater. Приняв как данность, что не хочет быть журналистом, она решает доучиться и получить диплом, не принимая поспешных решений сгоряча. Нечего больше переживать и считать себя белой вороной, нечего расстраиваться и разочаровываться в профессии еще больше. Приняв решение, ей стало намного легче, и все свои долги Полька разгребла за считанные дни, сдав к концу мая все зачеты и несчастную курсовую работу.

Все это время она жила одна. С матерью разговаривала каждый день по телефону, в выходные дни приезжала и оставалась с ночевкой, слушая многочисленные рассказы о поездках и пережидая наплыв охающих и ахающих подруг. Рассматривала вместе со всеми фотографии, смотрела выступления, радуясь маминому успеху, но больше не доверяла ей так, как прежде, словно затаив обиду. Хотя Полина никогда не была злопамятной. Просто она слегка разочаровалось, и это было настолько предсказуемо, что ей даже не хотелось думать об этом слишком много и копаться в себе.

Переписку с Денисом она спрятала, аккуратно разложив по датам и засунув в объемный конверт – все как оставляла сестра. Прочие письма, пришедшие от нее, не перечитывала. Все это время она жила словно в ожидании. В ожидании не то, чтобы чуда – а какого-то решающего события, которое бы сдвинуло с места ее причесанную и прилизанную за считанные дни жизнь. Она вставала по утрам, ела, шла на пары, ходила на редакционные задания, посещала театр, бегала на курсы по иностранным языкам, в перерывах сдавала зачеты, готовила дома, как могла и насколько оставалось сил, и падала в кровать, засыпая практически сразу, уставшая настолько, что не хватало эмоций на сны. Она гуляла с Мишкой, с которым крепко закрепилась в позиции «друг», дав ему ясно понять, что ей нечего больше предложить. Мишка все знал и понимал, но продолжал провожать ее домой, целуя на прощание в щеку и будто отчасти надеясь, что она передумает. Полина знала, что думай – не думай, а вот только мысли здесь совсем не при чем.

Родион позвонил только раз – да и то, чтобы сказать, что ему дали роль. Говорил он при этом так холодно и отстранено, будто это совсем его не касается, и Орешина сама заставила его позвонить.

– Ну что ж… поздравляю, – пробурчала Полька, не успевшая настроиться на верную интонацию. Они помолчали в трубке.

– Поль, ну признайся, что расстроилась тогда. Перед моим отъездом, – осторожно спросил он, непонятно на что рассчитывая. На такие вопросы редко можно ответить искренне.

– Иди к черту! – посоветовала она миролюбиво.

– Ну и вредина, – фыркнул он.

– А ты позвонил, чтобы похвастаться, – обрела она голос. – Господин Великий Актер в своем репертуаре!

Он бросил трубку.

Так уже было однажды (ну или почти так – не столь важно). Они занимались в студии Штроца и всей своей братией наперебой считали себя безумно талантливыми. Как-то Штроц вывез их в Москву, где юные дарования общались с актерами и режиссерами (его бывшими учениками, в большинстве своем – прославленными), а потом читали стихи и прозу, показывая, что и сами кое-что могут.

Полька тогда не поехала. Полька валялась с гнойной ангиной, злая и несчастная. Рычала на сестру (по случаю каникул пребывавшую дома), рычала на родителей (уже почти не бывавших дома) и на подвернувшегося под горячую руку Рудика. Он тогда позвонил – несомненно, чтобы похвастаться, как удачно они съездили (зачем же еще?).

– А ты пробовался?

Он помолчал.

– Нет.

– Почему же? – удивилась она.

Он снова помолчал.

– Ну… просто… я не готовился к этому отбору, и вообще ненавижу выпендриваться своими талантами.

– Ты что, испугался? – насмешливо поинтересовалась она.

…После этого они не разговаривали несколько недель. Две недели, если говорить точнее. Быть может, если бы они знали, что меньше чем через год общение их прекратится на пять лет, они поступили бы менее опрометчиво. А впрочем…

– Нельзя показывать мужчине, что ты сомневаешься в том, какой он прекрасный, – вздохнула Нина тогда. Полина в ответ фыркнула:

– У этого мужчины чувство собственной прекрасности зашкаливает. Немного критики ему не повредит.

– Ну… ему-то может и не повредит, а вот тебе…

– А каким образом его «прекрасность» должна касаться меня?

– А вот еще узнаешь, – заявила сестра, забирая чашку с чаем в свою комнату.

…Быть может, из-за того, что погода начала стремительно меняться и город омывался теплыми дождями, Полина никак не могла найти себе места. Ей было плохо дома и, несмотря на обилие дел, она бы хотела возвращаться туда как можно позже. В университете началась сессия, и нужно было вовсю готовиться к первому экзамену, но сил на это уже, казалось бы, не было, а второе дыхание еще не проснулось. И оставалось только одно – как можно чаще проветривать голову. Поэтому и этим вечером она бездумно бродила по городу, огибала знакомые и незнакомые места, надеясь не встретить никого из друзей-приятелей. Это было легко. В толпе студентов было довольно легко потеряться. Все эти люди перемещались в хаотичном порядке, спорили и рассуждали, и создавали именно тот беспорядок, на который девушка и рассчитывала.

Что-то изменилось… Что-то изменилось, – крутилось у Полины в голове.

Что и как могло измениться в ней «до корней, до сердцевины», если сама она не приложила к этому ни малейшего усилия, не ждала этого, не понимала вообще, что происходит и действительно ли все это происходит на самом деле или она бесконечно долго смотрит этот безумный сон?!..

Однажды он сказал ей, что они не смогут быть друзьями, и она была согласна. Слишком велик был груз воспоминаний, общих, от которых хотелось избавиться. Быть может, не прошло еще достаточно времени, чтобы забыть все, и посмотреть друг на друга спокойно, без чувств и эмоций, но вот только… есть вероятность (и с каждым днем она возрастает), что в этом случае забыть не получится. Боль не уходит со временем, она лишь притупляется, но болит по-прежнему, когда давят на искалеченное место. И все их контакты сейчас, все их искореженное единство побито молью. Если бы можно было лишиться памяти, забыть без мучительного чувства вспомнить, без возможности и желания пролистать назад!..

Тогда много лет назад они были лишь привязаны друг к другу, и просто не подозревали, насколько сильна эта связь. Они не знали громких слов, не умели говорить про любовь и никогда не называли вещи своими именами. Почему часто говорят, что первая любовь – самая сильная, первое чувство – это первое яркое и незыблемое воспоминание для каждого человека? Это точка отсчета, пережить который должен любой. Кто знает, быть может, вкупе со всем остальным, самым непереносимым для них оказалась именно эта неслучившаяся любовь. Слишком рано и слишком жестко все оборвалось – раньше, чем они сумели принять это в себе. Поэтому сейчас сложно все начинать сначала, с простого понимания и доверия, за которым должна последовать дружба.

У них не вышло ненавидеть и презирать друг друга, не вышло любить, не вышло пережить общее горе, они даже дружбу втроем не выдержали… Сейчас, стоя посреди городского парка, Полина Орешина вспоминала девочку Машу, так понравившуюся им обоим девочку Машу, которая в самые худшие дни полу-ненависти и полу-презрения была их связующим звеном. Ее ненавидели в Бухте, ненавидели и терпели, как терпят случайно оказавшегося в их компании человека, как терпят того, кто явно находится не на своем месте, как терпят белую ворону. Как терпят барышню, решившую стать крестьянкой, но не скрывшую своего происхождения и манер.

Маша была именно такой. Ее семья переехала в Портовый Городок, и ему она принадлежала автоматически, она никогда не мечтала здесь жить, ее не увлекала ночная развеселая жизнь, она желала вернуться назад, и это чувствовалось. Это особенно остро чувствовалось интервентами Родионом и Полиной, потому что именно они всю жизнь мечтали погрузиться в эту безумно интересную жизнь, полную приключений – как всякий человек, который видел этот мир лишь в узкую щелочку, а потом, зацепившись за края, смог перелезть внутрь и даже найти подземный ход из одного мира в другой.

Но, разобравшись в сути вещей, они поняли, что тоже не хотели бы там жить. Поэтому они втроем были на одной стороне.

…Это триединство оборвалось, когда случился весь тот нахлынувший ужас, и Полина поклялась больше не возвращаться в Бухту. Они еще общались с Машей какое-то время – уже вдвоем, не втроем, но очень быстро все сошло на «нет».

Маша не сильно изменилась. Полина видела ее не так давно, и это было сродни возвращению в детство. Но, впрочем, большую часть мыслей госпожи Орешиной занимала не Маша Сурмина, а ее непутевый ни друг, ни враг, а так Родион Расков.

И эти мысли не несли в себе никакой определенности, не приносили облегчения и не помогали укладывать суматоху в голове. Кто знает, он так хотел сбежать из города и от ее присутствия в своей жизни, что вполне мог и не позвонить ей больше по возвращению домой. Это будет очень на него похоже. К тому же, он скоро станет великим, зазнается окончательно и все, поминай, как звали.

…А впрочем, один июньским утром он объявился на ее пороге сам. Как будто и не было их последних разговоров, скрывающих больше, чем говорящих. И будто бы он вернулся совсем другим, просто Полина спросонья не захотела этого замечать. Но он позвонил в дверь, нетерпеливо шагнул внутрь, когда завернутая в плед Орешина посторонилась, чтобы пропустить его, и огляделся, словно желая увидеть перемены, которых не было.

– Я все выяснил, – сходу начал он.

– Поразительно, – отметила Полина, мечтая лишь завалиться на кровать и снова уснуть – полночи она учила билеты, и разговаривать сейчас у нее не было никакого желания. Даже с Родионом.

– Ну уж нет! – Родион предугадал ее желание и, едва прикрыв кровать покрывалом, уселся сверху. – Послушай хотя бы, что я выяснил.

– Ага, – согласилась Полька, падая на диван за неимением лучшего.

– Блин, Орешина! – разозлился он.

– Ну что? Что такого важного ты мог выяснить? – распахивая сердитые голубые глаза, вопросила Полина. Смотрела она него лежа щекой на диване, и оттого все ее слова и сердитость приобрели комический вид. Родион сдерживался, чтобы не засмеяться и не усугубить свое и без того шаткое положение, и не стал отвечать, и Полинины глаза с наслаждением закрылись.

– Я узнал, что это Штроц подложил тебе письмо от Нины в карман.

– Что?! – Полина подскочила на месте, вмиг приняв сидячее положение. – Что сделал Штроц?

Ответ ей был не нужен, да Родион и не стал повторяться. Он лишь наблюдал, как лицо ее приобретает обеспокоенное выражение, как она встает и, протаскивая за собой по полу плед, шагает из угла в угол, а потом снова падает обратно на диван.

– Но… как? Откуда?.. – вопросы повисли в воздухе.

– Он сам мне сказал, – Родион пожал плечами. – Проговорился. Впрочем, нельзя сказать, что его это расстроило. Кажется, он не должен был рассказывать о письме только тебе.

– Но… – Полина не могла найти слов. – Но как это возможно?

– Они встретились в самолете, в котором Штроц летел в Москву. Оказывается Нина работала на борту того самолета стюардессой и узнала его. Она напомнила ему о тебе, сказала, кто она, и они мило поболтали. А потом она узнала, что он весной приедет к нам. И попросила тайно передать тебе одну записку.

– И он согласился? – не поверила Полина.

– Он авантюрист. Ты же знаешь. – Родион закатил глаза и стащил из тарелки со стола сушку. Съев половину, он удивленно посмотрел на нее, доел и взял следующую. – Ему нравятся всякие тайны и загадки, у него от этого вдохновение просыпается.

– Я не верю, – Полина все качала головой, глядя в солнечное утро за окном. – Она всех втянула в свои авантюры.

– Да ладно тебе, – Родион улыбнулся. – Воспринимай это проще. Ты можешь следовать ее советам, а можешь не следовать. Может быть, она просто проверяет тебя на умение делать что-то свое вопреки ее мнению.

– Вот это меня больше всего бесит, – неожиданно разъярилась Поля. – То, что она все это делает с видом мирового судьи. Можно подумать, у нее идеальная жизнь и она не продолжает совершать ошибок! Вот, например, почему она сбежала? Я так этого и не поняла. А она за всеми этими советами забыла мне рассказать!

Родион усмехнулся.

– А что было в последнем письме? Что ты такая зленная?

– Ничего… – пробурчала Полька. – Она, видите ли, хочет, чтобы я начала исполнять свои мечты, даже самые абсурдные.

– Ого! – сказал Родион, и непонятно было, то ли он шутит, то ли нет. – И какие же у госпожи Орешиной абсурдные мечты? Жажду о них услышать.

– Не менее абсурдные, чем у Господина Великого Актера.

– Нет, ну… например?

– Например, уехать жить в Осло. – С каменным лицом проговорила Полька, всем своим видом показывая, что ничего смешного и абсурдного она в своих мечтах не видит. – Или встретить закат на крыше.

– В одиночестве? – вскинул Родион одну бровь. – Или, может быть, с Мишкой?

Полина скривилась в ответ на это и ничего не ответила.

– Может, оставим в покое мои мечты? – проговорила она. – И поговорим о тебе? Ты вообще, когда вернулся из Москвы?

– Только что… час назад, если быть точнее.

– И что, прямо с вокзала сюда? – не поверила Полина. – Хочешь сказать, что и домой ты не заходил?

Родион пожал плечами.

– Они все равно там еще спят.

Полина застонала и даже повалилась на диванную подушку.

– Тогда что же ты ко мне притащился, Расков?! Я тоже спала! И, между прочим, все еще хочу спать!

– Но я же не мог не рассказать тебе про Штроца, – удивился он.

Полина застонала и закрыла глаза.

– Захлопни за собой дверь.

– Ой, ну и ладно.

Воцарилась тишина. Полина накрылась пледом с головой. Она думала, что Расков продолжит что-то болтать, но к ее удивлению услышала лишь его шаги и звук захлопнувшейся двери. Некоторое время она думала о нем и о том, что он вот так запросто ввалился к ней в квартиру, как к себе домой, а потом она провалилась в сон, в котором не было Родиона – был лишь убегающий маленький мальчик и сотни масок самых разных расцветок, круживших прямо в воздухе.

Проснулась Полина через пару часов от оглушительного звонка будильника, который ставила на телефон всегда в дни экзаменов. Этот звон вполне мог свести с ума любого, чьи нервы не были закалены сессиями. Полька тут же подскочила на месте, сразу не сообразив, почему спит на диване, укрытым пледом, а не на кровати, а потом быстро понеслась в ванную – она опаздывала на экзамен. Утренний приход Родиона можно было вполне рассматривать, как бред, галлюцинации, вызванные зубрежкой. Но сомнения все еще оставались.

К тому моменту, как Полина оказалась перед дверьми аудитории, где их группа сдавала русский язык, в компании зачетки, все мысли о Раскове начисто вырвались из ее памяти.

– Орешина! – Катька-староста закатила глаза и схватила ее за руку. – Ты чего?! С дуба рухнула? Мы же договаривались!

– Прости, Кать, я проспала! – судорожно зашептала Полина, вырывая из рук старосты учебник и бездумно перелистывая его.

– Ты… ты… – Катя не находила слов от возмущения, глядя на нее. – Ты просто ужасна! Кто ты и где наша Полька?

– Ой, заткнись!

– Я тебя реально не узнаю в последнее время.

– Катя! – взмолилась Полина. – Нам сейчас в аудиторию заходить, а ты ко мне с такими глупостями пристаешь!

– Ну, про сейчас это ты загнула, Орешина, – высказался стоящий рядом Андрей Болтов. – У нас очередь, и следующий иду вообще-то я.

– Что? – Полина резко развернулась к нему. – Болт, мы вообще-то распределялись вчера.

– Ты очередь пропустила – надо было раньше приходить, – ехидно продолжил Болтов. Полина красноречиво повернулась к старосте, но та лишь плечами пожала.

– А что, он прав. Ты опоздала, и я не пошла без тебя.

– Да ладно тебе, не дуйся, – попросила Полька. – Могла бы пойти и не ждать меня.

– А девочки на экзамен, как и в туалет – только парами, – не удержался Андрей.

– Болт! – хором воскликнули они, и тут дверь аудитории открылась, пропуская Славика, лениво покручивающего зачетку. Болтов воспользовался этим и тут же прошмыгнул внутрь. Дверь захлопнулась и все накинулись на Славика.

– Ты знаешь, что он от родителей съехал? – внезапно тихо сказала Катя. Они не стали лезть в толпу любопытствующих, которым Славик рассказывал про прохождение экзамена, ожидая, что толпа схлынет сама собой.

– Слава? Съехал?

– Ага. Звоню вчера им – он студенческий забыл на консультации к экзамену, а я его забрала. Мобильный у него не отвечал, вот я и набрала домашний. А родители мне его и говорят – «А ты, Катюша, не знала, что Слава решил пожить отдельно?»

– Неужели он ничего не говорил? – задумчиво протянула Полька. – Ни словечка про свой переезд?

– Да, в том-то и дело! Он что-то скрывает, – протянула староста и тут схватилась за Полинину руку. – Ведь скрывает, да? Я не стала предкам его говорить, что он адрес мне свой не сказал – мы же вроде как друзья… Я должна была это знать. Но я думаю, что надо узнать, где он теперь живет.

– Не похоже на Славика. Он бы давно уже устроил пати на хате и пригласил бы всех на новоселье. – Задумчиво протянула Полина.

– Надо что-то делать с этим, – покачала головой Катя. – Надо узнать, где он живет.

– Да как же ты узнаешь? Разве только если следить за ним… Сам-то он ясно ничего не скажет. – Полина задумалась. – Слушай, отдай ему студенческий и посмотри на его реакцию, когда ты ему скажешь про звонок его родителям.

– Может, не говорить?

– Так родители все равно ему скажут, – пожала плечами девушка и изобразила голос мамы Славика. – Нам тут звонила Катя, она не знает, что ты переехал, вы что, не общаетесь?

– Ну да. – Согласилась староста. – Ладно, иди в аудиторию. Я следующая войду.

Дверь кабинета открылась, выпуская на свободу очередного счастливчика, и Полина воспользовалась этим, чтобы прошмыгнуть между двумя бестолковыми однокурсницами. Позади раздались возмущенные голоса, но дверь за Полиной уже закрылась.

Во второй половине дня она поднималась по лестнице на пятый этаж – в свою квартиру. К удивлению Полины в дверь был всунут вчетверо сложенный листок бумаги. Помедлив, девушка потянула за угол и вытянула весь лист.

Черной ручкой поперек листа было выведено:

«В девять вечера на твоей крыше. Дверь наверх будет открыта»

Полина смотрела на лист и ничего не понимала. Так, весьма недоумевающая, она и вошла в квартиру, чувствуя себя очень странно. Она пыталась заняться домашними делами – вытирала пыль, мыла полы, но это все равно не могло до конца отвлечь ее от мыслей о вечере. Она даже не могла готовиться к следующему экзамену – мысли ни на чем не сосредотачивались. Наконец, в девять она открыла дверь своей квартиры и тут же поняла, что люк, ведущий на крышу, открыт – с улицы в подъезд проникал мягкий теплый свет.

«А вдруг на крыше меня поджидает маньяк?» – нервно подумала она, хватаясь за лестницу и залезая наверх.

Едва она поднялась, в глаза тут же ударил яркий свет заходящего солнца. Крыши домов окрасились в золотистый оттенок, и весь город тоже казался озаренным солнцем. Полина не сдержалась и восхищенно присвистнула. И тут же услышала насмешливый смех.

Она обернулась. На крыше был расстелен плед, а на нем в позе лотоса восседал Родион Расков, всем своим видом показывая, что сидеть на крыше в час заката для него самое привычное дело.

– Ничего себе, – открывая глаза, сказал он. – Решила взглянуть на закат? Я тебя раньше на этой крыше не видел!

– Расков, – Полина с трудом оторвала взгляд от ярко-оранжевых окрестностей. – Ты что, решил прорепетировать здесь романтические сцены для своего фильма?

– Странное предположение, – усмехнулся он. – Репетировать надо с тем, кто сможет прочувствовать момент.

– Подлец, – Полька покачала головой, а Родион вдруг похлопал по пледу рядом с собой, приглашая ее присесть.

– Я хотел сначала подписать записку «Миша», но потом все же решил, что это будет не очень смешно.

– Совсем не смешно, – согласилась Полька, приближаясь к Родиону. – Так зачем мы здесь?

Он вздохнул и улыбнулся, обозревая крышу таким взглядом, как будто это была самая что ни на есть сказочная страна на свете.

– Мы здесь, милая, – голосом заманивающего в ловушку волшебника провозгласил он. – Исполняем мечты.

– Серьезно.

– Серьезно. У кого была мечтать встретить закат на крыше?

– Ты реально считаешь, что можешь исполнить мои мечты? – высокомерно бросила Полька и плюхнулась рядом.

– Узнаю Полину Орешину. Другого ответа я и не ждал, – с самодовольной улыбкой ответил Родион. Он перевел взгляд на двор, раскинувшийся под ними.