Текст книги "Ниоткуда с любовью"
Автор книги: Даша Полукарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
– Что с тобой? – спросил Расков.
– Не могу… постоянно вижу их.
Расков кивнул.
– Я знаю. Я тоже. Но нужно дойти.
Полина вздыхает. Ей казалось, что прошла неделя с тех пор, как они нашли Славика, и она так устала, так хочет уснуть и проспать без сновидений хотя бы несколько лучезарных часов. Они стоят прямо перед почтовыми ящиками, и Орешина вдруг замечает белый конверт в ящике их с сестрой квартиры. Полина находит на связке ключей ключ от почты и открывает дверцу. И видит там письмо.
Полина наклоняется и протягивает руку.
– Это от кого?
Полина хмурится и вздыхает.
– От Нины.
* * *
Палата была пустой и светлой. Стены нежно-голубого оттенка, но Маше это даже нравилось. Она не могла отвести взгляда от окна и только и делала, что смотрела на улицу. Она все еще не могла поверить, что есть такое простое счастье, как солнечный свет.
За окном теплый августовский день, небо чистое, и когда Маша садилась на подоконник, взгляд ее падал на деревья больничного парка. По дорожкам бродит множество людей, но Маше было хорошо и здесь. Ей было везде хорошо. Везде, где не там.
Прошло всего три дня и, хотя ей полегчало, периодически у нее все еще случались острые приступы депрессии, и отпускать из больницы ее не спешили. Впрочем, ей здесь было неплохо – рядом всегда кто-то находился: Женька приходила и оставалась по целому дню, мама забегала, и конечно рядом был Красовский.
Дверь палаты открылась – сначала появился букет цветов в вазе, а затем и медсестра в белом халате, перемещавшая ее. С улыбкой она прошла по палате и поставила вазу на подоконник. Следом появился Красовский.
– Опять цветы от поклонников, – хмыкнул он. Медсестра заулыбалась еще сильнее.
– Вот так в наши дни проявляется ревность, – доверительно сообщила ей Маша, а девушка захохотала и вышла.
– От кого же на этот раз? – Красовский с любопытством взглянул на астры и оглядел другие букеты, стоящие на подоконнике.
– Не знаю. – Маша пожала плечами. – Надо прочитать карточку. Странно, что вроде бы никто не знал, что я пропала, но теперь об этом знает весь город.
– По-моему ничего удивительного. Полиция ведь была в курсе… А журналистам ничего не стоило это узнать.
– Но я все равно не новость номер один. То, что полиция не смогла их поймать, хотя бежали по следу, да и найденный подземный бункер надолго останутся в заголовках всех газет.
– Да, нашли даже похищенных девушек в Бельгии. Не нашли только преступников. – Олег сел в кресло рядом с кроватью и решительно взял Машу за руку. Они говорили о чем угодно, но только не друг о друге. Его это напрягало. Как напрягало и ее слишком веселое настроение. Ненатурально веселое настроение.
– Маш… – Она кинула на него быстрый взгляд черных глаз и вздохнула.
– Что?
Олег переплел ее пальцы со своими.
– Прости меня.
– За что?
– Если бы я раньше подал заявление в полицию…
– Что бы изменилось, Красовский? Они никогда в жизни меня бы не нашли.
– Но я чувствовал, что что-то не так. Месяц я злился на тебя, еще один сходил с ума от беспокойства, а между тем никому и не пришло в голову, что с тобой что-то могло случиться.
– Просто я не должна была сбегать. Так что это только моя вина. И больше ничья. – Она опустила голову на подушку, вытягиваясь на постели. – К тому моменту, как я пошла на пляж, я ведь уже передумала. Так почему бы не повернуть назад и не вернуться к тебе? Но я думала только о том, что мне нужно подумать! Что ж, – она усмехнулась. – Я надумалась на год вперед.
Они помолчали, только Красовский крепче сжимал ее тонкое запястье, чувствуя себя как никогда уязвимым. Кажется, с самого детства не появлялось у него этого чувства. С того самого дня, когда он был маленьким мальчиком, сидящим на скамейке в бабушкином цветущем саду.
– Знаешь, там я постоянно видела тебя. Тебя, и Женьку, и маму. Я не видела окружающую меня обстановку, старалась ее не замечать и не удерживать в памяти. А сейчас, здесь, стоит мне закрыть глаза, и я вижу те желтые стены, от которых тошнит и выворачивает наружу. – Сказала Маша странным, надломленным голосом. – Я вижу трещинки на потолке. Слышу топот их ног, слышу их смех – их ведь было много. Они приходили и уходили, многие знали, о том, что я сижу в этой клетке. Но они не могли ничего со мной сделать, пока не приедет их главный. Не могли решить. Хотели, вероятно, найти еще каких-нибудь дур, спрятать их в этом же подвале и переправить нас вместе в Бельгию или еще куда. И каждый день, просыпаясь, я думала – что будет сегодня? Чем закончится этот день? И почему я не могу даже умереть – нет, Бухте надо поиздеваться надо мной! Вытянуть из меня всю душу, раз уж не получилось сделать это в детстве.
Машу затрясло. Олег схватил ее за руки, сдерживая, и, пересев на ее постель, прижал ее к себе.
– Ну-ну, – тихо шептал он ей, как маленькой. – Все уже закончено. Все прошло. Ты больше не вернешься туда.
Он шептал ей и укачивал, как ребенка до тех пор, пока она не успокоилась. Врачи сказали, что это нормально. Такие приступы еще будут повторяться какое-то время, а потом прекратятся. Все нормализуется. Но нужно увезти ее отсюда. Увезти из города. Хотя бы на время.
Маша молчала не в силах что-то говорить и тогда Олег начал ей рассказывать. О себе и о своем детстве. О своей матери, которая отказалась от него в роддоме, о бабушке, которая использовала все свои прошлые связи, чтобы взять его на попечение, хотя была уже пожилой, о сестре, которая любила маму и не могла поверить в ее постоянное предательство, даже когда она в очередной раз сбежала с очередным хахалем. Он говорил, и говорил, и Маша слушала, очень внимательно. Она перестала думать и переживать о себе. Она слушала только Олега и историю его детства. И, как ни странно, но ей становилось легче.
– Ты так хотел возненавидеть Вику за то, что она выбрала мать и ее мужа и позволила им оставить тебя в детдоме, но не смог, а вместо этого она будто бы ненавидит тебя?
– Не думаю, что она меня ненавидит. – Олег улыбнулся, представив себе такую возможность. – Она… понимаешь, мы были очень близки в детстве. Когда мать постоянно бросала ее, Вика попадала к бабушке, и мы знали, что мы-то уж точно будем друг у друга. Эта связь прервалась для нас обоих, когда моя сестра решила дать матери очередной шанс. Это был ее выбор и, повзрослев, я понял, что мстить за это глупо. Это как мстить человеку за то, что он не может полюбить тебя, а любит другого, понимаешь?
– Да, конечно, – проговорила Маша. Олег улыбнулся ей мельком, но снова вернулся к своим мыслям.
– А она… я думаю, это все чувство стыда. Ей безумно стыдно за то, как она поступила. Ей жаль, что она сделала неправильный выбор, потому что с матерью она была по-прежнему несчастна. Так что уж не знаю, что хуже – это или детдом. Там, по крайней мере, не испытываешь иллюзий.
– И она… искупает долги? – догадалась Маша.
– Считает, что да. Изо всех сил. Пытается контролировать – из лучших побуждений, даже делает вид, что презирает мой выбор профессии.
– Как некоторые родители недовольны самостоятельностью рано повзрослевшего ребенка.
– Именно так.
– А что было с тобой? Ну… дальше. Как ты стал архитектором?
Олег улыбнулся.
– Умные люди попались. В детдоме у меня был потрясающий учитель – попал по распределению после Педа, по-моему. Он не считал нас уродами, отбросами общества – а ведь и такие встречались. Думали, что это жалость, но такое хуже всего. Многие ребята там вообще никогда не видели родителей, они распоясывались хуже некуда. Когда учителя понимали, что мы не ангелочки с крылышками… да откуда же им было взяться, мы об ангелах ни черта не знали!.. Так вот после некоторого времени работы в этом месте учителя вместо того, чтобы бороться за наши ангельские души, считали нас едва ли не уголовниками, с которыми в принципе ничего нельзя сделать. Жалость перерастала в презрение, доброта на словах больше никого не спасала – а такой доброты вообще, как мне кажется, не бывает. Вот так… а тот учитель был действительно потрясающим. Словно сразу умел видеть суть, избавляясь для себя от всего наносного. Он первым заметил, что я люблю рисовать. А рисовал я тогда, в основном, лишь одни дома…
– Дома, – с радостным, просветленным удивлением проговорила Машка.
– Да, – Олег слегка улыбнулся. – Именно этим ты тогда и подкупила меня. Работа, работа, работа – а в столе целая кипа рисунков с домами. Просто тогда я боялся, что эта идеалистичность однажды погубит тебя.
– Мне попался хороший наставник, – Сурмина слегка пожала плечами.
– Мне тоже. Он помог мне, вселил в меня уверенность, что я смогу достичь чего хочу. С тех пор, как я понял, что могу стать архитектором, я все бежал, бежал, бежал, преодолевая один барьер за другим. В 20 лет, правда, женился, но сам все испортил. Мне казалось, что брак – это торможение, а мне нужно было только лишь двигаться вперед. К цели. Все романтические фантазии не победили одного выигранного тендера. И никто не хотел быть на втором месте.
– Она поэтому ушла? Аня.
– Можно сказать и так. Мы слишком рано поженились. Мы оба были еще детьми. Когда осознали, что ошиблись, каждый постарался сделать вид, что это не так. Я ушел в работу, перестал появляться дома. Продвижение по работе – это сильно вскружило мне голову. А она… стала больше тусоваться по клубам, родители ее москвичи наплели тут ей еще с три короба. Короче, однажды… – Олег вздохнул, – я ее просто увидел с моим однокурсником. У них был роман и довольно продолжительный. Я же ничего не замечал. Мы поругались. Она ушла к родителям. А потом и вовсе сбежала. Папаша ее влиятельный как-то выбил нам развод. Документы мы подписали. Но я ее больше не видел. Она оставила мне свой портрет, который я нарисовал для нее в самом начале наших отношений, и исчезла из наших жизней.
– Зачем же она вернулась сейчас?
Красовский пожал плечами.
– Кажется, по работе. Я с ней поговорил. Не думаю, что у нее остались какие-то там иллюзии.
– Но взгляды она на тебя бросала самые бурные.
– Так. Сурмина! – Олег шлепнул ее ладонью по руке. – Ты мне веришь?
– Верю, – улыбнулась Маша и вдруг разозлилась. – Конечно, я тебе верю, Красовский, что за бредовый вопрос!
– Я люблю тебя. – Внезапно прошептал он. – Я люблю тебя, Маша Сурмина. И даже когда ты будешь уже не такой молодой, неопытной и наивной, а я стану старым, и девицы не будут западать на меня целыми толпами… я буду любить тебя.
Она засмеялась.
Она засмеялась, обняв его за шею – как любила это делать – и легонько вздохнув.
– Сегодня я вдруг поняла, что жизнь может преподносить невероятные сюрпризы.
– А встретив меня, ты этого не понимала?
– Кто сказал, что это встреча с тобой была для меня сюрпризом?
– Ты сама! – рассмеялся Олег.
– Это я погорячилась, – насмешливо возразила Маша, целуя его.
– Привыкли вы девушки брать свои слова обратно. – Олег оторвался от нее и, примерившись, поцеловал снова.
Так давно он мечтал это сделать.
XVIII
«Ну что ж, сестренка, (ты уже бесишься, да?) настанет однажды такой момент, когда тебе захочется убежать. Всем нам порой хочется, и я, и ты не исключения. Я вот уже исчезла. Скажи, это было сложно понять, что я жива и невредима? Так вот, все так. Я жива и невредима. А ты? Как поживаешь? Ты уже вернулась к своей первой любви? К своим друзьям из Затерянной Бухты? Вернулась к Шопену и разбитой шкатулке? Ну и как ощущения? Чувствуешь полное счастье? Я думаю, что нет. Ты, может быть, и не знаешь, в чем дело, но я так вижу это абсолютно определенно. Проблема в том, что твои находки тебя не совсем радуют. Они как призраки любимых ушедших людей. С ними невозможно жить. Их нельзя обнять, нельзя почувствовать – ощутить. От них веет холодом, пусть и со знакомым запахом. Но правда в том, что ты такая потому, что у тебя есть все эти вещи. И люди. Конечно люди. Вот тот же Рудик. Он ведь уже совсем не такой, правда? А было бы забавно, если бы ваши детские мечты сбылись, и вы все-таки стали бы парой, правда? Боюсь, что только это не совсем возможно. Да-да, можешь сердиться на меня, можешь называть бестолковой и презрительно отмахиваться, но одного ты не изменишь. К тебе однажды придет то великое чувство осознания, которое подскажет тебе, что прошлое должно оставаться в прошлом. И ты хочешь спросить, почему я ворошу его, копаясь в старом белье? Просто, чтобы ты вспомнила, кто ты. Кем была, кем мечтала быть. На своем примере, лежа на нашем старом диване с больной ногой в течение многих недель, я испробовала это. Большего тебе от меня ждать и не придется. Я не подсказываю тебе, что делать дальше, я просто пытаюсь сказать, что пришло время не бежать от себя, а найти. И вся прелесть в том, что это твой свободный выбор. Сделай его за нас обеих».
Полина дочитала письмо, легла, свернувшись калачиком, и уснула. Быстро, в одно мгновение. Она проспала всю ночь без сновидений, и это был первый раз за долгое-долгое время.
…Проснулась она в полутьме. Сначала подумала, что еще ночь, но потом поняла, что в комнате всего лишь зашторены окна. Она поднялась и прошла к двери, ощущая жаркий озноб во всем теле. Только выйдя на площадку, осознала, что держит в руке знакомый конверт с письмом. Весь смятый от частых прочтений и прижиманий к себе, он был к тому же еще слегка влажным от невысохших слез.
Полина вздохнула, глядя на конверт. Снизу раздавались повышенные голоса. Родители с кем-то ссорились.
– Я не понимаю, что ты о себе вообще думаешь?! Ты говоришь мне о таких вещах… нет уж, я не приму этого. И если ты еще раз заикнешься о деньгах, можешь больше не возвращаться в этот дом, – говорила мама.
– Это же помощь, Вика, как ты не понимаешь этого? – Слушая разговор, Полина спускалась по ступенькам. Не доходя двух последних, села на месте, придерживаясь перил. Чувствовала она себя неважно. Из-за угла вырулила Маша с большим бабушкиным чайником в руках. Хотела что-то крикнуть, увидев ее, но Полина быстро приложила палец к губам.
– Я понимаю. Я все прекрасно понимаю, – отвечала мама. По голосу слышалось, что она ничего не желает понимать.
– У меня нет ни малейшего желания видеть своих очаровательных родственников, и поэтому…
– И поэтому ты откупаешься деньгами? – выкрикнула мама.
– Я понимаю, Олег, – вступил отец, – у тебя есть все основания ненавидеть нас и не ходить, но…
– Я знаю. Я просто сказал, это ничего не поменяет, – вздохнул Красовский. – И это не я откупаюсь, а они ведут себя неприлично…
– Ну уж этих людей не исправишь, даже пытаться не стоит, – подхватил отец.
– Но ты, Олег, все равно ведешь себя странно. Я и не думала, что ты придешь с…с… – она обернулась, увидев Машку с чайником в руках.
– Вика, как тебе не стыдно? – встал Олег.
– А что такого? Если у вас все серьезно…
– Мама, прекрати немедленно! – Полина возникла в дверях, Виктория чуть не уронила чашку. В гостиной воцарилась полная тишина. – Это же… у нас же сегодня… как ты можешь что-то выяснять, это мерзко… – голос Полины пресекся, она заплакала, прижав руку к глазам.
– Пойдем, – раздался позади нее тихий голос. Теплая крепкая рука потянула ее вверх, и она послушно пошла, не понимая, куда идет. – Садись.
Она распахнула глаза. Родион включил настольную лампу, и она оказалась в своей комнате.
– Ложись, – сказал он.
– Нет, – она решительно помотала головой. – Я не хочу.
– Рудик, ей надо выпить чаю, – это Маша поставила чашку за ее спиной. – Пойду, спущусь к Олегу. Скоро вернусь.
– Спасибо. Я… позже.
– Нет. – Требовательно заявил он. – Нет, я серьезно, Поль. Давай. Пей. Вот, маленькими глотками…
Она едва не захлебнулась, фыркнув, когда Родион начал поить ее чаем из ложечки.
– Спасибо, все. – Он укрыл ее пледом. Сел в ногах.
– Когда ты приехал?
– Час назад. Было еще совсем рано.
– Ну как там… в городе? – спросила она, ощущая потребность что-то спросить и не слушая его ответ. Он остановился на полуслове, посмотрел на нее. Она на него. Помолчали.
– Мне страшно, Рудик, – прошептала она.
– Я знаю. Но это пройдет.
– А вдруг нет?
– Пройдет, я уверен. – Он сжал ее руку. – Пройдет.
Так они и сидели молча.
Каждое объятие заставляет нас почувствовать плотность, осязаемость друг друга. Иногда просто жизненно необходимо ощутить тепло другого человека, чтобы осознать, что и сам не умер. Полина не нуждалась в подобных объятьях.
…Она сразу поняла, что что-то не так. Той ночью – всего лишь двое суток назад, а не вечность, как казалось ей теперь. Она знала, что Нина должна приехать и переехала в большой дом – все равно собираться всем вместе. В ту ночь она задремала, дожидаясь родителей, а проснулась как от резкого толчка – от кошмара. Сердце безумно колотилось, вокруг были непривычные стены отчего дома. В этот момент за окном раздались громкий смех и оживленные разговоры. Свет фар мелькнул совсем близко, закрылась гаражная дверь – вернулись родители. И в тот миг, когда с безумно колотящимся сердцем Полина сошла по ступенькам вниз и пересекла свой тревожный взгляд с веселым отцовским и слегка удивленным – маминым (они не ждали, что она окажется дома), в гулкой пустоте большой комнаты раздался звонок телефона.
…Ее сестра погибла в авиакатастрофе. Будучи стюардессой и имея недурной стаж перелетов, не смогла преодолеть тот самый, последний, что вернул бы ее домой.
– Поль, надо поесть. – Молчание. – Поль.
Во всем происходящем в наших жизнях есть порой что-то мистическое, после чего не верить в судьбу кажется практически невозможным. Ведь то, что произошло, было не насмешкой над… ну хотя бы над сестрами. Все это было насмешкой над жизнью как таковой. А вообще… думать над подобным, анализировать все это – значит, испытывать судьбу еще больше.
Авиакатастрофа. Самолет с отказавшим прямо перед приземлением двигателем совершил жесткую посадку и развалился на две части. Погибли десять человек, более семидесяти пострадали. Среди этих погибших оказалась и Нина.
Полина все никак не могла отогнать от себя мысль, о чем думала ее сестра, когда поняла, что с самолетом что-то случилось? Думала ли она о том, что погибнет? Что погибнет именно она? Наверное, нет. Хорошо, если бы нет.
Родители выехали на опознание.
…На поминках Полька молчала. Не произнесла ни слова. Слева сидел Родион, справа – Машка. По другую сторону стола, как раз напротив, запихнули Красовского. Мать с отцом возглавляли стол, по периметру разместились родственники и прочие друзья семьи. Была даже мать Красовского и Вики, появляющаяся всегда внезапно, как по мановению волшебной палочки, когда ее совсем не ждали. Высокая, худая, с выпирающими костями, с обветренным и постаревшим лицом, она мрачно и исподлобья всматривалась в каждого человека и не выпускала из рук столовые приборы. Разговаривала исключительно с Викой. Попыталась было включить в эти беседы и Красовского, но тот остался неприступен. Понятно, что никто из основных участников этого действа не жаждал вести какие-то разговоры.
Правда, родственники не жалели утешительных и сентиментальных слов, вспоминая то, чему никогда не были свидетелями, но честно отрабатывая закуски.
В какой-то момент Полька почувствовала, как ее мутит, как кружится голова, так что сил нет сидеть, зажатой за этим столом и участвуя в этом фарсе. Она была на спектаклях и правдоподобнее этого и даже Родион, всю дорогу жаждущий запихнуть в нее еды, казалось, фальшивил.
Пытался скрыть за этими уговорами неумелую попытку утешить.
– Что-то не припомню, чтобы тебя назначали моей нянькой, – прошипела она, бросая вилку с ножом на стол. Они обиженно звякнули, но никто (или почти никто) не обратил на это внимание. Проследив за следами, рассыпавшимися по скатерти, Полина отодвинула стул и выскочила из комнаты.
Ушла наверх, укрылась пледом и спряталась от света, который обнажал все слишком ярко. Слишком.
Ее бесил и раздражал этот дом, но она бы ни за что и не при каких обстоятельствах, не вернулась в их с Ниной квартиру. И вообще… лежать вот так и не двигаться с места, прося лишь о том, чтобы никто тебя не трогал – это было все, чего она хотела. В маминой тщательной укомплектованной аптечке она, покопавшись, нашла снотворные таблетки и, поднявшись в комнату, быстро выпила одну, запив водой. Пару секунду потом еще колебалась – может быть, надо было выпить сразу две? Но нет, какие-то отголоски разума в ее голове всколыхнулись вовремя, чтобы Полина не сделала ошибки.
С сомнительным наслаждением она вытянулась на кровати, в ожидании, когда таблетка вступит в силу. Комната была гостевой и в точности напоминала еще одну такую же комнату напротив. Изначально предполагалось, что это комнаты сестер, но кроме некоторых их вещей, ничто не говорило здесь о постоянном присутствии человека.
– Всю жизнь вы спите в одной тесной комнате! – едва ли не со слезами в голосе говорила мама при переезде. – А в доме у вас у каждой будет своя – и вы сможете делать с ними все, что захотите! – Увы, даже это оказалось не аргументом.
Здесь они жили, приезжая к родителям.
В той, что числилась за Ниной, Полина не была уже довольно давно. Очень давно. Ох, ну же, таблетка!
В коридоре послышались шаги – нет, пройдите мимо! Кажется, Маша. И Родион. Да, точно они.
Нина, почему никто не желает оставить меня в покое?
Маша и Родион стояли перед дверью, но входить не спешили.
– Надо оставить ее в покое. Она не захочет тебя видеть. Как и любого другого из нас. – Маша перегородила дверь, мешая ему пройти.
– Она просто вид делает, – бросил Родион сквозь сжатые зубы. – На самом деле в такие минуты никто не хочет быть один!
– Она же не зря ушла… Нужно уметь уважать чужие желания! – пожала плечами Сурмина.
– Я бы тоже сбежал оттуда! Как можно спокойно побывать там и не уйти сумасшедшим? А ты видела бабулю? А родственников, которые только имя Нинино и помнили?!
– Я не знаю, как утешать в такие минуты, что делать… – растерянно признала Маша.
– Ничего. Нужно просто быть рядом. Иное не поможет, – сказал, ступив на площадку, Красовский. И кивнул Родиону: – Иди.
Помедлив, как перед глубоким прыжком, Родион открыл дверь и скрылся внутри.
В комнате царила тишина. Полина лежала на кровати, укрывшись пледом с головой. Родион осторожно обогнул кровать, подошел ближе… Она спала. Дышала мерно и глубоко. Ничто не могло потревожить ее сон. Ничто.
Она не слышала, как разъезжались родственники; как покинула дом мать Вики и Олега, безуспешно пытавшаяся поймать взгляд сына; не слышала, как Родион и Маша убирали посуду со стола, как отец уронил и разбил горсть тарелок и растерянно смотрел на разлетающиеся осколки; не слышала звуков скрипки матери, играющей без остановки несколько часов подряд; не уловила всех неприятных формальностей, связанных с катастрофой, в которых не могли и не хотели разбираться ее родители. Она не увидела, как утром уехали Олег с Машей, а вместе с ними и Родион.
Но когда с тяжестью в сердце с ломотой во всем теле, она с трудом распахнула, будто расклеила тяжелые веки, Расков сидел в кресле у ее кровати. Дремал, накрывшись одной из газет, в которой она писала в детстве. И вмиг навалилось сразу все и все вспомнилось, выбивая из нее остатки дыхания, и стало понятно, что отсрочка была лишь временная, тяжелая и не самая приятная.
Она села на кровати, потому что дыхание стало не помещаться в ее организме, и она почувствовала, как задыхается. Сумерки клонили день к вечеру, и не было спасения в наступающей ночи, не было совершенно. Полина взмахнула рукой и сбила телефон с прикроватной тумбочки.
От производимых ею звуков Родион распахнул глаза и сразу понял все. Вмиг подскочив к ней, он крепко сжал ее, терпеливо пережидая, пока она билась в его руках, как попавшая в силки птица и кривила рот в беззвучном рыдании. Потом успокоилась, задышала медленнее. Легла.
– Лучше?
Лучше тебе, Полька? Лучше или хуже? Сравнительная степень прилагательных «хороший» и «плохой». Не вызывает никаких эмоций, будто написано черным по белому в учебнике.
Она пожала плечами. Помотала головой.
Он посмотрел пытливо и покрутил перед ее глазами зажатый в пальцах пузырек со снотворным.
– Не пей их больше. Это ничего не изменит.
Жестко. Спасибо. Она отвернулась, уставилась в окно. Уже темнело.
– Как долго я спала?
– Больше суток.
– Зачем ты здесь, Родион? То есть, почему ты еще здесь?
– «Еще», «уже» – тебе не надоело? – он поморщился. – Давай будем считать, что я не хочу появляться дома.
– Поссорился с отцом, – кивнула Полина.
– Именно. – Они помолчали. Он нерешительно взялся за ее пальцы, лежащие поверх одеяла. Пальцы были холодные.
Прости меня. Прости. Меня. Не смог вселить в тебя уверенность в себе. Ведь ты ведешь себя так, будто это тебя не стало. Тебя, а не твоей сестры. Я пообещал тебе никогда не отпускать твою руку, но я упустил твое сердце, а это намного страшнее. Сейчас, здесь, я знаю точно, что жив. И ты жива. И никакой мировой хаос не заберет меня от тебя. Только не в эту минуту.
Прочитала ли она что-то подобное в его глазах или он сам произнес это почти что вслух… Полина выдернула руку, откинулась на спину и прикрыла глаза. Но тут же раскрыла, услышав звуки где-то за стеной.
– Что это? – произнесла она шепотом.
Это был один из знаменитейших каприсов Паганини. Легкие и вместе с тем тревожные емкие звуки залетали в комнату, сжимая все внутри Полины в один тугой узел. Она вмиг узнала и автора произведения, и исполнителя.
– А, это, – Родион даже головы не повернул в сторону двери. Спокойно развернул газету и уткнулся в нее. – Твоя мама. Не обращай внимания. Это надолго.
Полька помотала головой и решительно закрыла глаза, уже не надеясь прогнать образы из своей головы. Она-то думала, что кошмар закончился вчера, но она ошиблась.
Кошмар только начинался. И ей придется испить эту чашу до дна.
– Давай договоримся. – Посмотрела она на Родиона. – Будем обсуждать все, что угодно и всех, кого хочешь. Но не то, что произошло.
* * *
Легче сказать, чем сделать. Атмосфера в доме царила напряженная, что ни удивительно, и каждый вечер в одно и то же время, около пяти, Вика брала в руки скрипку и начинала играть. Родиону пришлось снова уехать в Москву на съемки – шли последние съемочные дни с его участием.
Съемочная машина шла вперед полным ходом и тормознуть ее, выскакивая на ходу, не получилось бы в любом случае. И он уехал. Уехал и звонил каждый день, мучая и себя, и Полину, которой такие разговоры на расстоянии никак не могли помочь. Впрочем, ей бы не помогло его присутствие и здесь, в городе. В один из серых мрачных дней, когда Полька лежала на кровати в своей комнате в доме родителей, приехала Маша и накричала на нее. Накричала за то, что она лежит не умытая и не одетая, что она размазала себя по этой кровати. Полина вяло отбрехивалась, потом закричала, чтобы все ее оставили в покое.
Но Маша не оставила. Она все-таки заставила Полину одеться. У забора, окружавшего дом, их ждало такси. Машина стояла все время, пока Маша уговаривала ее, пока Полина одевалась. Орешина с удивлением взглянула на девушку своего крестного.
– Так куда мы едем?
– К маме Олега, – спокойно отозвалась Сурмина.
Полина вытаращила на нее глаза.
– Зачем?
– Ты же все еще хочешь знать о вашей шкатулке?
Полина вяло пожала плечами, садясь в машину.
– Это просто шкатулка. Она ничего не стоит.
– Еще как стоит, – упрямо сказала Сурмина, когда машина тронулась с места. – Я уверена в этом. Иначе мой отец… мой отец не гонялся бы за ней столько лет.
– Но… почему?
– А тебе не кажется слишком странным, что шкатулка, инкрустированная янтарем, стоила копейки, как вас уверяли? Мой отец умеет оценивать вещи. Каким бы мерзавцем он ни являлся.
– Но… – Полина ничего не понимала. Не то, чтобы это был интерес, пробудившийся в ней, но страсть разгадывать тайны была жива по-прежнему. А история со шкатулкой таила в себе как-то подозрительно слишком много тайн. – Но Яков Петрович ничего мне про это не сказал! Он должен был знать о ней. Он сказал, что ее нельзя починить… А потом сказал, что можно…
– Да, но он ни разу не заикнулся о ее истинной ценности, ведь так? Твой Яков Петрович – настоящий жук. Он не скажет тебе того, о чем ты его не спрашивала.
– Но… но почему ты думаешь, что мама Олега что-то там знает?
– А кто еще, если не она? Так уж вышло, что она старейший представитель вашего славного семейства.
– Неужели тебе Олег подсказал, у кого спросить совета? – недоверчиво протянула Полина, внимательно глядя на Машу.
– Нет. – Спокойно отозвалась Сурмина и вдруг фыркнула. – Красовский скорее удавится, чем скажет что-то подобное. Он даже в ответ на мою идею с поездкой к ней закатил глаза и сделал вид, что не слышит. Вот сейчас он на работе и наверняка думает, поехала я к ней или нет. А еще утром он дулся на меня за то, что я собиралась.
– И ты все равно поехала? – удивилась Полина. Отношения Маши и Олега казались ей каким-то чудесным непонятным светом в том потоке негатива, который их всех окружал. Она уже не удивлялась тому, что ее крестный встречался с кем-то серьезно, но странно волновало, что эти серьезные отношения у него были с ее, Полининой ровесницей.
– Конечно. Олег может ненавидеть ее сколько угодно, и я понимаю, что она ужасная мать и, видимо, не очень приятный человек, но это не значит, что она не может знать правду.
Вскоре они уже стояли у квартиры бабушки Полины, которую она с трудом могла бы так назвать. Она и видела-то ее очень редко. Эта бабушка имела свойство пропадать на долгое время, а затем появляться снова. Она почти не жила в городе, и поэтому-то их мать никогда не могла у нее оставить Полину и Нину, когда они с отцом работали.
– Значит, ты – невеста моего сына, – хмыкнула женщина, мрачно оглядев Машу с головы до ног.
– А вы, значит, его непутевая мама, – парировала Маша. Александра Федоровна хмыкнула и перевела взгляд на Полину:
– Ну-с, моя дорогая внучка, и зачем же вы пожаловали?
– Мы хотели узнать о шкатулке.
– О какой шкатулке?
– О вашей семейной реликвии, которая передавалась из поколения в поколение. – Сказала Маша.
– А. – Александра Федоровна внимательно посмотрела на девушек. Маше показалось, что она с самого начала знала, о чем идет речь, просто ждала, пока они сами скажут. – И почему же вас так интересует эта история. Особенно тебя, Мария?
– Это долгая история. – Помедлив, сказала Маша. – Эта шкатулка очень интересовала моего отца и мне нужно знать, почему.
– Хм… Да, я действительно знаю про эту шкатулку больше, чем мне хотелось бы знать. – Александра Федоровна прошла по комнате и села в кресло с высокой спинкой. Маша подумала, что наверняка это было ее любимое кресло, и она всегда в нем сидела. – Когда-то во время Первой Мировой войны русский офицер попал в немецкий госпиталь. Война тогда уже была на исходе – для России. Того офицера ранили на поле боя, а немецкий солдат, который его нашел, был неплохим парнем, юным и не понимающим, что происходит вокруг, но воспитанным так, что не помочь другому человеку он не мог. Он вытащил этого офицера с места сражения и тайно смог переправить в госпиталь. А в госпитале том медсестрой была его сестра-близняшка. Клара. Она ухаживала за солдатом, а потом они с братом помогли ему вернуться домой. Но пока она его выхаживала, она влюбилась в него. А он – в нее. Он сделал ей предложение, и они уехали сюда. Вместе. Тогда после той войны здесь на территории России жили много немцев, и Клара не стала здесь белой вороной. Но их история все равно может по праву считаться не совсем обычной.
