Текст книги "Спорим, тебе понравится? (СИ)"

Автор книги: Даша Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава 11 – Защитник

Вероника

Мать сегодня лютует. Кричит до кашля, захлёбывается злобой, на пару минут передаёт эстафету бабушке, которая гневно шипит мне на ухо нелицеприятные эпитеты, а потом снова вспыхивает праведным гневом.

Причина?

Ужасна по своей сути, но ещё хуже то, что мне её не понять.

– Ты осрамила меня! Ты и себя осрамила, Вера! Господь всё видит, и он покарает тебя за это неуважение к нему. Как ты могла? Как посмела?

– Прости меня, – в, казалось бы, тысячный раз твержу я, но мать не слышит этих слов, сказанных от всего сердца, лишь продолжая разносить меня в пух и прах.

– Бог простит! Только он! Будешь неделю вымаливать у Милосердного прощения на горохе. Поняла? Ты понесёшь кару небесную за свой грех!

– Да, мама.

– Ты! Позор на мою голову! Самое настоящее проклятие!

От последних слов я вздрагиваю. Как давно я не слышала их? Уже да. И, кажется, успела отвыкнуть от них и даже рискнула поверить в то, что мама на самом деле так больше не считает. Что наконец-то полюбила меня...

Я зажимаю уши ладонями и чувствую, как солёная капля срывается с ресниц и разбивается о грубую ткань моей юбки.

– Слушай, что мать тебе говорит, бесстыжая! – копируя змею, шипит бабушка и с силой отрывает мои руки от головы. И смотрит на меня так злобно, будто бы видит перед собой не внучку, а исчадие ада.

– Простите меня! – уже с рыданием вырывается из меня, но через секунду я испуганно стихаю, прижимая к раскрасневшейся и горящей огнём щеке, ладонь.

Это мать стремительно подлетела ко мне, и с размаху влепила пощёчину. Хлёсткую. Увесистую. С оттяжкой.

А затем кинулась мне в ноги и тоже разрыдалась, стискивая мои колени, бесконечно шепча прощения. Вот только обращены они были не ко мне.

– Господи прости! Бес попутал...

А я всего-то сегодня на службе забыла последнее четверостишие в стихотворении, которое должна была рассказывать перед прихожанами, славя Всевышнего. Правда ли мой проступок был настолько серьёзным, чтобы заслужить всё то, что вылила на меня мать и бабушка?

Честно? Я уже и не знаю. И рамки между плохим и хорошим размываются с каждой такой ссорой всё больше. Но одно остаётся неизменным – я люблю свих родных и отчаянно нуждаюсь в их взаимности. А потому я кладу свои ладони маме на голову и начинаю медленно перебирать мягкие пряди на её макушке.

Вот только момент нашей с ней близости заканчивается, не успев начаться. Она поспешно встаёт на ноги, а затем повелительно поднимает руку, указывая мне в сторону моей комнаты.

– Иди, Вера. Займись своей юбкой, она после стирки села, нужно вновь удлинить подол.

Сбегаю, а затем почти сразу принимаюсь за дело, пытаясь угодить разгневанной родительнице.

Форма в гимназии, которую я посещаю, не изобилует фривольными фасонами, но мама всё равно считает, что длина юбки по колено чересчур непозволительная. А потому ещё в сентябре закупила ткань и заставила меня перешить всё так, как следует – максимально миди.

Нарочно тяну время, вот только мама не думает отступать от своего воспитательного процесса и всё-таки входит в мою комнату под вечер с газетой, пачкой гороха и куском мыла. Молча в углу готовит мне наказание, а затем равнодушно ждёт, пока я сниму с ног высокие гольфы и встану голыми коленями на бобы.

– Видишь кусок? – под самый нос тычет мама мне мылом.

– Да, – киваю я.

– Ещё раз забудешь стихотворение, и я тебя заставлю его съесть, Вера. Чтобы знала. Чтобы стыдно было. Чтобы ты отмылась от греха своего. Поняла меня? – и каждое её слово сказано спокойно и взвешенно, со страшным равнодушием, которое рвёт мне сердце.

– Да, – вновь соглашаюсь я с каждым её словом, предпочитая уже, наконец-то, остаться одной.

Но мама и этого мне не позволяет. Она ставит стул рядом со мной, суёт в руки святое писание и полчаса слушает, как я вслух его читаю, глотая слёзы от почти невыносимой боли. И да, как бы абсурдно это ни звучало, но сегодня мне ещё приходится не так уж тяжело. А вот завтра и всю оставшуюся неделю я буду форменно подыхать, потому что после сегодняшней пытки послевкусие в коленях будет настолько мучительным, что покажется – нет ничего хуже в этом мире, чем подобное наказание.

Стоять.

Терпеть.

Молиться.

И просить прощения за то, что просто забыл несколько слов стихотворения.

Вероника

После такой своеобразной епитимьи я половину ночи не могу заснуть. Наревелась, устала, вконец выбилась из сил, но от обиды и яркого чувства неправильности и несправедливости ухватить сон за хвост не выходит. Он только жалит тебя, толкает в мрачную, поверхностную дрему, которая ещё сильнее расшатывает и без того истерзанные нервы.

Утро встречает меня неприветливо, бьёт кувалдой по мозгам и заставляет морщиться от слишком яркого солнечного света, заглядывающего в окна. Но я стараюсь крепиться. И потом, когда выхожу на завтрак, но со мной демонстративно никто не разговаривает.

И, мне кажется, что я попала в петлю времени. Вернулась в прошлое. Потому что всё это уже было в моей жизни. Игнор. Хмурые и обвинительные взгляды. Холод.

– Мама, – не выдерживаю я всей этой чересчур жуткой для меня отстранённости и пытаюсь накрыть своей ладонью её запястье.

Но безуспешно.

Родительница только предупреждающе поднимает руку вверх, призывая меня к молчанию, а затем кивком головы приказывает покинуть кухню. И я, без возражений делаю, как она велит, а потом, по дороге до школы, видя её силуэт на противоположной стороне улице, плачу, потому что ревную.

Я ревную свою маму к богу. К вере. Так как прекрасно осознаю, что их она любит сильнее, чем меня.

Как там говорят? Понедельник – день тяжёлый? Так вот, кажется, что вся моя жизнь была беспросветной чёрной полосой.

Первые три урока прошли будто бы мимо меня. Я ничего не слышала и не видела из-за своей обиды. На вопросы Дины Шевченко отвечала односложно, у доски выдавала материал монотонно и вяло, и вообще мечтала поскорее добраться домой. А там уж лечь на кровать, прикладывая к ноющим коленям два замороженных куска мяса из морозилки.

И наконец-то блаженно выдохнуть.

Но понедельник был бы понедельником, если бы не выдал мне очередную порцию дерьма под роспись. Большая перемена. Я словно сомнамбула курсирую в сторону столовой. Там брожу между лотками с едой по навигатору, не в силах понять хочу ли есть вообще. Понимаю, что нет и киваю сама себе, планирую покинуть помещение, несолоно хлебавши.

Разворачиваюсь и тут же со всей дури врезаюсь в кого-то, а через секунду слышу истошный вопль.

– Ах, ты тварь!

Поднимаю глаза и в ужасе взираю на темноволосую девчонку, которая в гневе смотрит на пятно от лимонада, расползающееся на её белоснежной блузке. И её пухлые, выкрашенные в алую помаду губы кривятся так, что я без дополнительных объяснений понимаю, что катастрофически вляпалась в очередные неприятности.

– Какого хрена? – рычит девушка и к ней тут же подбегают её подружки, недобро зыркая в мою сторону.

– Марта, что с тобой?

– Марта, ты в порядке?

– Что эта дура тебе сделала? – наперебой крутятся они вокруг первой красавицы школы.

– Прости, пожалуйста, – подаюсь я к ней и умоляюще пытаюсь заглянуть в её глаза.

– Заткнись! – рявкает потерпевшая, и её красивое лицо перекашивается от бешенства.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, как многие уже принялись снимать нас на камеры своих смартфонов. А ещё смеяться. И смотреть на меня с жалостью и отвращением.

– Ты испортила мне блузку, грёбаная ты клуша! – оттягивает Марта на своей пышной груди мокрую и липкую ткань.

– Как я могу исправить это? – шепчу я взволнованно и снова чуть не плачу, действительно чувствуя себя никчёмной ветошью.

– Как? – неприятно и глумливо смеётся девушка. – Никак, дрянь! Ты теперь в моём личном чёрном списке! А теперь пошла на хрен отсюда! И чтобы обходила меня по широкой дуге, мерзкая шавка.

Я срываюсь с места и бегу, не разбирая дороги, глотая слёзы и почти задыхаясь от паники. Коридор за коридором, пытаясь буквально убежать от своих проблем.

Но где я, а где удача, верно?

Я снова врезаюсь в кого-то, похожего на бетонную стену, а потом чувствую, что рецепторы поспешно забиваются ароматом бергамота, мха и горького апельсина.

– Ника, – шепчет слишком знакомый хрипловатый голос, – что случилось? Почему ты плачешь?

Длинные пальцы Ярослава Басова цепляют мой подбородок и заставляют столкнуться с его тёмными глазами, которые будто бы заглядывают в мою душу.

– Я могу тебе помочь? – подаётся ближе, отирает солёные дорожки с горящих щёк, продолжая гипнотизировать меня голосом Каа, пытаясь казаться участливым. Другом.

– Нет, – качаю головой, а в следующее мгновение начинаю дышать чаще, так как чувствую, как его подушечки пальцев нежно и неторопливо крадутся по моей руке от локтевого сгиба и до запястья. А там уже путаются в моей ладони.

– Тебя кто-то обидел?

– Нет, – отрицательно трясу головой.

– Ты только скажи, и я всех разнесу за тебя. Любого. Каждого...

– Не надо, – прикусываю губу и пытаюсь отстраниться от парня, – я справлюсь сама.

– Что ж... как скажешь.

Всего на секунду он стискивает меня в объятиях, а затем отпускает и отступает от меня на два шага назад. И только сейчас я вижу, что за его спиной, на лавочке сидит Рафаэль Аммо.

Смотрит на нас.

И улыбается, качая головой.

Нервно сглатываю. А затем срываюсь с места. И снова бегу!

Молясь, чтобы никто не увидел меня вместе с этими популярными парнями. Потому что это бы мне сулило только ещё большие проблемы...

Глава 12 – Дура

Вероника

Два дня в нашем доме стоит почти полная тишина, нарушаемая только нестройным шумом телевизионных передач, да тихими разговорами между бабушкой и мамой.

Со мной упорно никто не общается. Только отрывисто раздают приказы, да смотрят волком.

Я в опале. Я всех подвела.

Обижает ли меня такое отношение? Конечно, да. Ведь я живой человек и хотела бы, чтобы меня воспринимали не как чью-то собственность, которой можно повелевать, а как полноценную личность. Любили не за что-то, а вопреки – потому что я вроде как родной человек. И понимали, потому что я не робот и могу иногда совершать ошибки. Но и жалость мне не нужна, ибо есть в этом всём и другая сторона медали.

Что меня не убивает, то делает сильнее.

И сейчас, по сути своей, ничего нового не происходит – я просто вновь вернулась в прошлое. И да, ситуацию я изменить не могу, хотя это не значит, что я не пыталась. О нет! Много раз, но невозможно стать нужной и любимой насильно. Но зато реально изменить своё отношение к ситуации и просто принять реалии такими, какими они есть.

И нет, это не значит, что я стану любить маму и бабушку меньше. Или думать, что это я какая-то не такая, что они меня не любят так, как мне того хочется. Нет. Просто вот мои исходные данные и ныть – это не выход.

На этом всё.

Правда, сегодня я чувствую, что опять получу по шапке. Ибо вчера в своих переживаниях я ушла в себя слишком глубоко, а потому допустила в контрольной по алгебре пару глупых ошибок и за это схлопотала тройку – очередной смертный грех для моей мамы. Накануне мать в мой дневник не полезла, а вот утром всё-таки разведала, как обстоят дела с точными науками у её дочери и ужаснулась.

Ну и вот. Сижу я теперь на кухне и слушаю очередной разнос о том, какая я разэтакая, не помолилась богу, не попросила у него помощи и вообще всё сделала не так, а теперь ей придётся красней оттого, что её единственный ребёнок оказался недалёким троечником.

А тут ещё и бабуля подключилась нагнетать.

– Ох, Алечка, говорила тебе, что ты слишком мягка с ней. Вспомни, чему наш протоиерей учил. Вот вспомни!

– И чему же? – нахмурилась мать.

– В воспитании ребёнка не только можно, но и нужно использовать ремень. Обязательно! Дети – это домашние боги, всё равно что идолы – жестокие и бесчеловечные. А ты с девчонки ещё и пылинки сдувать удумала, поклоняешься ей, комнату отдельную выделила по её душу. Вот Верка и распустилась. А теперь попробуй свергни это ложное божество. Вконец ведь распоясалась – учиться не хочет. Перестань над ней трястись и всыпь ремнём хорошенько, а нет – так увидишь, что со временем она лишь наказанием твоим станет. Ты должна через силу заставлять её трудиться и верить в господа нашего, иначе в старости твоей она станет не опорой тебе, а проклятием. Наказывать надо! Ремнём и как следует! А нет, так она вырастет, и сама тебя за всё накажет, помяни моё слово...

– Она на горохе стоит и молится каждый вечер, – отмахнулась мать, и я облегчённо выдохнула, хотя до этого сидела, ни жива ни мертва.

– Так это ж разве наказание? – фыркнула бабушка и зыркнула на меня максимально сурово.

– «Наказ» в переводе со славянского – учить. Вот я и учу её уму-разуму, но устно.

– Так только взрослый поймёт, а дети – это зверёныши. И наша задача сделать из них людей. Поэтому – ремень!

– Ты ж меня в детстве не била, – всё ещё сопротивлялась мать такому виду «воспитания».

– И посмотри, что из этого вышло, – ткнула в меня бабка, развернулась и вышла с кухни, недовольно бормоча себе под нос «господи, прости, господи, помилуй».

С её уходом в комнате воцарилась тишина. Трескучая, неприятная и выматывающая. А я боялась взгляд поднять на маму, рискуя увидеть в её глазах стальную решимость и согласие с теми мерами, которые предлагала принять бабушка.

И настолько меня это ожидание прибило и размазало, что я не вытерпела и сложила руки в умоляющем жесте на груди, а затем всё-таки нерешительно глянула на свою родительницу.

– Мама, – сглотнула я вязкую от страха слюну, – не бей меня, пожалуйста.

– Ох, замолчи, – отвернулась она от меня и устало упёрлась ладонями в кухонную столешницу.

– Я исправлю эту тройку. Я клянусь тебе! Только не бей.

Секунды... Одна. Другая. Третья...

Они пронзают меня словно отравленные стрелы, а я сама сижу, ощущая боль в коленных чашечках, с которой уже почти смирилась и срослась воедино. Потому что она была со мной теперь неотлучно – с утра и до вечера, лишь немного стихая ночью. Да и то только потому, что я, дождавшись, когда уснут мама и бабушка, совершала набег на аптечку, где, не испытывая угрызений совести, воровала для себя обезболивающее, чтобы просто заснуть.

А тут ещё и ремень замаячил на горизонте. Так себе перспективы за забытое стихотворение и несчастную тройку по алгебре. Хотя... вот моя подруга Машка с прежнего места жительства получала от матери затрещины и по спине мокрым полотенцем просто так – потому что надо. Потому что бесит. Потому что кто-то словил плохое настроение или дочка недосолила суп.

Реально так и было. Не шучу.

– Мама? – тихонько привлекаю к себе внимание, но в ответ снова получаю порцию негатива.

– Уйди уже с глаз долой! Канючишь тут мне! – буквально рявкает, и я подскакиваю на месте.

Несусь прочь, но уже в самом дверном проёме замираю, получая в спину увесистое предупреждение.

– Вера, ещё одна тройка и я действительно возьмусь за ремень. Ты поняла?

– Да, – киваю и уношу ноги.

Обуваюсь, одеваюсь и припускаю на учёбу. И да, мы с мамой всегда ходим туда и обратно порознь, чтобы никто не пронюхал о нашем родстве. А когда идём в гимназию в одно время, то просто двигаемся по разным сторонам дороги.

А мне кажется, что вся жизнь – вот так – по разные стороны баррикад.

Вздыхаю, качаю головой и внутри сама себя отчитываю. А через минуту, не успев выйти из парка, через который лежал мой путь, вздрагиваю и прячусь за пушистой туей, во все глаза смотря на чёрный, спортивный мотоцикл, который пулей промчался по улице, развернулся и остановился у кованных ворот музыкальной школы, которая находилась буквально в пяти минутах ходьбы от нашей гимназии.

И я узнала этот хищный, спортивный болид. И водителя, сидящего за рулём, я тоже узнала, потому что уже не раз видела его, паркующегося на нашей школьной стоянке. А уж когда он снял с головы блестящий, чёрный шлем, то последние сомнения отлетели, словно невесомая шелуха.

Это был Басов.

И он был не один.

На байке позади него сидела миниатюрная девушка, которая тоже стянула с головы защиту и её длинные, золотистые волосы рассыпались по плечам, словно шёлк.

Мотоцикл на подножку, и Ярослав встаёт с него, а затем заключает красавицу в кольцо своих сильных рук. Её ладони тут же начинают путешествие под его кожаную куртку, а губы томно расплываются в улыбке, ожидая поцелуя.

И он случается.

Жаркий. Долгий. Пылкий.

А я всё стою, словно глупая гусыня в тени туи, смотрю на всё это и не могу оторвать глаз от влюблённых, чьи языки нагло сплетаются между собой, несмотря на посторонние взгляды, свист и улюлюканье.

Спустя бесконечно тягучие минуты всё заканчивается. Ярослав отлепляет свой алчный рот от блондинки, затем смачно шлёпает её по заднице, садится на мотоцикл и уезжает. А я так и остаюсь стоять на месте. И поражаюсь своей непроходимой наивности.

Ну надо же...

А ведь я действительно поверила, что что-то значу для этого популярного парня.

Дура!

Глава 13 – Одна из...

Вероника

Залетаю в школьный двор, и вся натягиваюсь, словно струна, когда слышу со стороны парковки раскатистый смех парней. Они захлёбываются им, а затем я цепляю отрывок их разговора.

– Бас, красава!

– Её звали Даша, так что как бы сами понимаете...

– С таким именем не удивительно, что всё случилось так быстро? – звучит очередная порция смеха.

– Точняк.

– Тебе хоть вкатило?

– Не настолько, чтобы повторять.

– Как всегда...

– Аммо, я тебя сделал. Гони мои бабки.

– Ты меня сделал только потому, что меня не вставляют блондинки.

– Утешайся этим...

Я не вполне понимаю, о чём они толкуют, но всё-таки позволяю себе бросить мимолётный взгляд в их сторону и остаться незамеченной благодаря ракитам, растущим вдоль дорожки. Там Басов и Аммо – оба стоят, облокотившись на свои мотоциклы. Рядом трутся и их закадычные друзья Серяк с Тимофеевым.

Ярослав открывает бардачок байка и достаёт оттуда белую форменную рубашку вместе с кардиганом. А затем быстро скидывает с себя кожаную курту. И белоснежную футболку.

Вот же чёрт...

Остаётся в одних брюках, из-под которых виднеется резинка его нижнего белья. Красуется и не торопится переодеваться, потому что в этом южном городе на берегу Чёрного моря хоть и стоит уже середина октября, но воздух до сих пор прогревается до комфортной температуры и столбик термометра часто достигает отметки в двадцать градусов выше нуля. Медленно и абсолютно осознавая, что у него сногсшибательная фигура, проходится ладонями по стальным кубикам своего пресса. Прикусывает нижнюю губу и что-то тихо выговаривает Рафаэлю.

А потом выкидывает руку и тычет ему под нос оттопыренный средний палец.

Боже!

Парни снова смеются. Громко. А Басов и Аммо начинают шутливо бороться с друг другом.

А я зависаю, пока наблюдаю за всем этим представлением и совершенно не замечаю, что почти напарываюсь на идущую впереди меня миниатюрную блондинку с короткой стрижкой. Я узнаю её – это Стефания, одна из самых популярных девочек нашей школы.

Вот только она не дожидается, когда я окончательно впишусь в неё на полном ходу, а увесисто толкает меня в плечо с грозным выговором.

– Смотри, куда прёшь, тупая корова!

Тычок был такой силы, что я не только торможу и останавливаюсь, но и пячусь, а уже в следующее мгновение понимаю, что просто сношу спиной кого-то позади себя. Испуганно подпрыгиваю на месте, разворачиваюсь и в ужасе смотрю на Марту Максимовскую. И она, сбитая мной, стоит на коленях, отряхивая с рук пыль и в ярости глядя на меня.

– Какого... хрена! – рычит она, а я и в ужасе замечаю, что на нас опять все смотрят.

И смеются...

– Прости, пожалуйста! – в сердцах произношу я.

Да что же я такая неуклюжая-то?

– В задницу себе засунь извинения, дебилка! И надень уже на свою уродливую рожу очки побольше, чтобы хоть что-то видеть вокруг себя. Ты испортила мне колготки!

– Давай я помогу тебе встать, – кидаюсь к ней, но тут же испуганно замираю.

– Руки свои корявые от меня убрала! – встаёт на ноги и обвинительно указывает на порванную деталь гардероба, по которой уже пошли уродливые стрелки.

– Прости, – снова твержу я, словно заведённая, виновато заламывая руки.

– Исчезни, Туша!

И я тут же срываюсь с места и бегу к распахнутым школьным дверям, лишь на мгновение бросая взгляд в сторону парковки, где, сложив руки на груди, стоит Басов и компания.

И миллионы равнодушных взглядов, наравне с ним, жалят мою спину...

Весь учебный день мне кажется, что после такой крупной осечки, мне прилетит так, что я сама себе не позавидую, ведь Марта Максимовская и её свита всю большую перемену полируют меня недобрым взглядом. Внутри от страха всё дрожит, но это не идёт ни в какое сравнение, когда в забитой до отказа столовой ко мне подходит сам Басов.

Это случается уже тогда, когда я смиряюсь с тщетными попытками хоть что-то съесть из своей тарелки и, признав поражение, иду сдавать поднос в специальное окно для остатков еды. Но почти тут же ноги врастают в пол, а дыхание сбивается и барахлит. И всё из-за того, что мои рецепторы неожиданно завизжали, врубив воздушную тревогу.

Причина?

Бергамот, горький апельсин, мох.

Так пах только он – Басов.

– Привет, Истома, – его шёпот режет мне барабанные перепонки, и я почти глохну.

Истома?

Кровь шарашит по вискам. Пульс взлетает до небес. И хочется орать во всё горло:

– Уйди! Мне и без тебя проблем хватает!

Но я неспособна сейчас на внятную речь. От страха. От замешательства. От неожиданности.

Потому что его пальцы уже до неприличия ласково обвили моё запястье и чуть его сжали, запуская миллионы киловатт электричества путешествовать по моему телу.

Хочу развернуться и максимально быстро ретироваться, но Басов одним движением бёдер толкает меня взад и прижимает к столу, заполненному пустыми подносами с тарелками. И не даёт ни одного шанса на побег.

– Сбежать, что ли хочешь, даже не поздоровавшись? И это после того, как нагло подслушивала и подглядывала?

– Я не...

Тело окунается в мурашки, и я давлюсь собственным сердцем, впадая в панику молниеносно оттого, что меня поймали с поличным.

– Даже не думай отпираться. Я видел, как ты полировала меня взглядом.

– Ч-что?

– Я специально для тебя разделся, Ника. Понравилось? Всё рассмотрела? Хочешь потрогать?

– Уйди!

– А я хочу...

Грудь будто бы опоясывает колючая проволока, а потом скребёт по нежной коже, раздирая своими шипами плоть, пока всё больше и больше сжимается вокруг меня. Больно. Горячо.

Страшно!

– Уйди! – словно заведённая твержу я, вцепившись в свой поднос, как утопающий в пену морскую.

А перед глазами зачем-то всплывает картинка, где Басов сегодня утром целовал другую, тиская своими жилистыми и сильными руками ягодицы незнакомой мне блондинки.

И это воспоминание, словно карта, выпущенная Джокером, молниеносно режет мне сонную артерию, заставляя задыхаться от непонятного деструктива.

Ненавижу лжецов!

– Сегодня после уроков на нашем месте, Истома. Библиотека. Верхний ярус. Ты и я.

– Я не приду!

– Тогда я сам тебя найду...

Рубанул на прощание, а затем кинул свой поднос в окно и чеканным шагом вернулся к своим друзьям, пока все вокруг бомбардировали нас заинтересованными взглядами.

Чёрт, мне не нужна такая бесславная популярность!