Текст книги "Спорим, тебе понравится? (СИ)"
Автор книги: Даша Коэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
Вероника
Мы молча выехали на окраину города, также безмолвно добрались до огороженной высоким забором с колючей проволокой территории на самом берегу моря, проехали пункт охраны, предварительно забрав у них пару черных пакетов с эмблемой самого знаменитого в городе суши-бара, а затем побрели к одиноко стоящему у воды маяку.
– Холодно? – обернулся ко мне Басов и посмотрел отчего-то так грустно-грустно.
– Да, – зябко поёжилась я.
– Иди ко мне, – поднял он правую руку вверх, и я тут же под неё нырнула, попадая в его тёплые объятия.
Так мы и добрались до маяка. Ярослав открыл дверь и пропустил меня внутрь, пахнущего свежей древесиной помещения. А затем кивнул на лестницу, ведущую наверх, по которой мы и прошагали бессчётное количество ступеней, пока не добрались до самой последней площадки, отгороженной от бушующего моря и промозглого ветра лишь панорамным остеклением. Тут было немного прохладно, но очень уютно – на полу выжженное до черноты дерево, мягкие топчаны с кучей подушечек, два кресла-мешка и низкий столик, на котором одиноко лежал бинокль.
– Что это за место? – охнула я, вглядываясь в бесконечность водной глади, над которой парили крикливые чайки.
– Это – моё убежище. Место, где я могу укрыться от всего мира. Мой отец выкупил этот клочок земли ещё при жизни. Хотел построить здесь крутой отель и всё такое, но... увы. Его запала хватило только отремонтировать маяк, да и то не до конца, как видишь. До ума доводил тут всё уже я.
– Мне очень жаль, – сначала дотронулась я до его щеки, а потом крепко обняла парня, пытаясь хоть как-то утешить его боль. Но напрасно.
– Не надо, Истома. Мой отец был не самым хорошим персонажем, знаешь ли.
– Но и не хуже моего, – прошептала я, словив слишком болезненную вспышку за рёбрами, которая означала лишь одно – я всегда была мимо кассы.
– Он тоже умер?
– Для меня да.
– Гнида, – поджал губы Басов, а затем также, как и я, крепко обвил руками моё тело.
Так мы и простояли какое-то время, а потом улеглись на мягкий топчан, завернувшись в плед и в друг друга, уплетая изумительно вкусные суши и бесконечно долго болтая обо всём на свете. Обнимались. Целовались. И почти переступили черту.
– Почему нет, Истома? – шептал мне Ярослав на ухо, пока его руки блуждали на моих бёдрах, поджигая во мне звонкие петарды.
– Пожалуйста, – молила его, ибо понимала – я бессильна перед этим парнем и давно уже капитулировала.
Растеклась перед ним бесформенной прибалдевшей лужицей сладкого сиропа.
Влюбилась...
– Скажи мне «да», – упрямо расстёгивает на моей груди крючки бюстгальтера Басов, – обещаю, больно не будет...
Дышу часто. Зажмуриваюсь. Чувствую, как подушечки его пальцев обжигают кожу рядом с кромкой моих трусиков, чуть тянут ткань вниз, и я отчётливо осознаю, что мы на полной скорости несёмся за черту благоразумия и трезвости ума.
– Тебе понравится, Истома... верь мне. Только мне одному...
Укус в шею. Ниже. Чувствую его настойчивые губы и горячий язык у себя на груди. Почти схожу с ума от зашкаливающих ощущений. Ох, мне так сладко, так пылко, так бесконечно прекрасно. Я буквально замираю на острие ножа, в шаге от пропасти, в которую одновременно боюсь упасть, но в то же время желаю сброситься сломя голову.
Быстрее!
– Ты со мной? – до лёгкой боли сжимает мою ягодицу Басов и чуть подкидывает на себя, стыкуя нас в самых неприличных местах и высекая из моих глаз искры, а изо рта протяжный, глухой стон.
– С тобой..., – мало соображая от страха и эмоционального опьянения, бормочу я. И критически не осознаю, как именно трактует мои слова парень, фактически принимая мою капитуляцию.
И где-то здесь, когда до нашего падения в пьянящие и пенящиеся волны страсти остаётся всего лишь последний шаг, телефон Ярослава вдруг издаёт громкую, почти истошную трель.
Ох!
Он пытается её игнорировать и продолжить то, что мы не закончили. А я? А я будто бы пощёчину словила. Звонкую. Хлёсткую. Отрезвляющую! Отталкиваю парня от себя и упорно принимаюсь приводить свой внешний вид в порядок, несвоевременно стесняясь излишне высоконравственного нижнего белья и того, что почти позволила соблазнить себя на фактически первом свидании.
Ужас!
– Истома? – рычит Басов. – Осади!
– Ответь, – киваю я на его куртку, в которой продолжает громыхать гаджет, – ну! Давай же!
Глаза в глаза и что-то между нами рвётся. С треском!
Чертыхается, но отвечает. А всего через пару мгновений начинает ругаться как сапожник и поспешно натягивать на себя рубашку, брюки, застёгивать ширинку и ремень.
– Что случилось? – свела я полы своей блузки, осознав, что не могу совладать трясущимися пальцами с мелкими и скользкими пуговицами.
– Это Молекула, – буквально прорычал Басов, – она говорит, что твоя бабка прямо сейчас околачивается в фойе гимназии и просит, чтобы тебя немедленно отпустили домой.
– Что?! – отказываюсь понимать я смысл его слов. – Да это же..., – и я окончательно теряю голос от страха.
– Катастрофа, знаю. Но химичка навалила ей, что ты уже ушла домой, так что, собираемся в темпе вальса, Истома. Или...
– Или?
– Или ты говоришь, что влюблена в меня до усрачки, и планируешь убежать со мной в закат. Твой выбор? – шоколад его глаз впивается в меня в ожидании моего ответа.
– Первый! – пищу я сбито.
– Почему-то я так и думал, – нервно и недовольно усмехается парень, но всё-таки помогает мне одеться и пулей мчится в сторону своего автомобиля.
А там уж всего двадцать минут и я почти у своей многоэтажки. Скоро целую его в щеку и бегу домой, где и получаю очередное пропесочивание от матери и от бабули. Что-то мямлю в своё оправдание, но вижу, что они ни единому слову мне не верят.
Категорическим образом!
Перехожу к последнему весомому аргументу – пускаю слезу, но только выхватываю от родительницы очередную оплеуху и приказ идти в свою комнату, а там уж молиться Господу нашему, пока тот не отпустит мне все мои «смертельные» грехи.
В этот вечер я даже не рискую достать свой новый телефон.
Мать и бабка постоянно курсируют мимо моей комнаты. Заглядывают. Даже в душевую, когда я уже чищу зубы и пристально сканируют меня с головы до ног. Слава Богу, у меня пижама максимально закрытая, иначе бы я огреблась на полную мощность за те засосы, которые мне понаставил Басов.
Но пронесло!
Вот только это я так думала, а мои «милые» родственнички, очевидно, вознамерились перестраховаться и уже на следующее утро в школу меня форменно, как первоклашку, повела бабуля. За ручку!
А после занятий она же и встретила, чем повергла меня и моего парня в полный и безоговорочный ступор.
Но и это было не всё.
Уже по приходу домой меня ждал во-о-о-от такой сюрприз!
На кухне накрыт стол, испечён блинный торт и профитроли с заварным кремом. А за ним сидят не только моя дражайшая маменька, но ещё и староста нашего прихода – Любовь Ильинична со своим сыном Семёном, который смотрел на меня так, что хотелось застрелиться.
И да, он был в точности таким, каким его описал Басов – в растянутой, мешковатой кофте с засаленными манжетами, штанах с подтяжками и с редкой, отвратительной растительностью на подбородке и над верхней губой. А ещё от его тела, и, в частности, ног невыносимо несло потом, но все делали вид, что мы в райском саду.
Очаровательно, чёрт возьми!
– А вот и наша Верочка, умница девочка. Садись, дочка, расскажи, как прошёл твой день, много ли пятёрок получила?
Сначала я от такого обращения выпала в нерастворимый осадок. Затем всё-таки шлёпнулась задом на табурет, а потом весь остаток вечера слушала дифирамбы в честь непревзойдённого Семёна и меня самой. А ещё видела горящий взгляд Любови Ильиничны и собственной матери, которые уже мысленно распланировали нашу жизнь, придумали имена нашим детям и решили в каком банке мы возьмём ипотеку.
Что ж...
Басов был прав. Я в западне!
Глава 30 – На цепи
Вероника
Я раздавлена.
Время – половина четвёртого утра. На телефоне, который мне подарил Ярослав восемь пропущенных от него и три сообщения, которые я даже не читала. Боюсь. Ведь я не знаю, как справляться с этой очередной шуткой мироздания.
Семён.
Ну супер! Дайте два. Ха-ха...
Я прикрываю глаза и тут же ловлю мешанину образов. Басов – мой Бог! Невероятный, бесконечно притягательный и желанный. Чеканные, резкие, но безупречно идеальные черты лица. В первую нашу встречу я не посчитала его привлекательным, скорее хищным. Опасным. Но как же я заблуждалась...
Его внешность не была приторной или слащавой. Она была сложной, переливаясь своими гранями, когда он злился, хмурился или смеялся в голос, чуть сверкая бусиной стального пирсинга. Чёрные, густые пики ресниц, манящий шоколад глаз, терпкий вкус языка и гладкая кожа, усеянная десятками родинок, которая словно магнит притягивала мои пальцы. И его аромат, что был не сравним ни с чем на этом свете – бергамот, горький апельсин, кедр, мох, дым, ладан и что-то ещё, что принадлежало лишь ему одному – мальчику, который украл у меня покой и сон.
Моя живая сталь. Почти метр и девяносто сантиметров литых, тренированных мышц. Сплошной, вызывающий восхищение рельеф. И эти кубики, которые будто бы гипнотизируют меня, побуждая прикоснуться к ним снова и снова.
Руками.
Губами...
И даже там, где тёмные волоски чертят дорожку от пука и ниже, дразняще скрываясь за поясом его брюк.
О, я помнила всё! Как он дышал, когда я прикасалась к бронзе его кожи. Как сокращался в горячих судорогах стальной, тугой пресс. Как мурашки кололи подушечки моих пальцев. Как заходилось сердце от щемящего счастья просто потому, что этот парень плавился от моих неумелых ласк и томно прикрывал веки, хриплым шёпотом требуя продолжения.
А теперь?
Ко мне приставили безобразного цербера, который будет занимать всё моё свободное время. Абсолютно всё, понимаете? И никуда мне больше не деться от этого кошмара наяву, никуда не убежать.
Всё, приплыли!
А если я только попробую сказать маме, что потеряла голову и влюбилась в другого парня, то сразу же сяду на цепь. С неё станется – она меня вообще из этого города увезёт, как только узнаёт, кто именно стал для меня важнее семьи, матери и бога.
И теперь мне придётся отречься от того, ради которого хотелось встречать новый день и преодолевать очередные трудности. Потому что иначе никак.
Я словно собака на привязи. И даже укусить не в силах того, кто меня на неё посадил.
Жалкая тряпка.
Терпила!
Снова реву, накрывшись с головой подушкой, а потом всё-таки срываюсь и снимаю блок с нового телефона, где на экране загорается уже четвёртое сообщение от Басова.
«Жду звонка».
«Ника?»
«Это не смешно?»
«Какого хрена, Истома? Звони мне немедленно! Или, клянусь, я прямо сейчас приеду к тебе и надеру твою охреневшую задницу!»
Всхлипываю и стираю с лица бесконечные солёные дорожки, а затем до крови прикусываю нижнюю губу. Чувствую металлический, чуть отрезвляющий вкус, но мне этого мало, чтобы прийти в себя и снова поверить в то, что мир может быть справедлив ко мне.
Что я не жалкая, затюканная марионетка в руках своей матери.
«Не надо никуда ехать, Яр».
«Вау! Я валяюсь, Истома! Скажи мне хоть что-то, чтобы я понял причину этого твоего неприкрытого динамо».
«Прости».
«Прости? Ну просто потрясающе! А ещё что-то будет?»
«Мне нечего тебе больше сказать».
«Супер! Куда орать от экстаза?»
«Давай обойдёмся сухими фактами, ладно?»
«Ну, попробуй».
«Между нами всё».
«Ты уверена?»
«Да».
Минута молчания. Ровно шестьдесят секунд, за которые я умерла раз десять, не меньше. Больно. Страшно. Критически невыносимо!
«Хорошо», – прилетает от него пуля в лоб.
А затем ещё одна, но уже разрывная.
«Как скажешь».
До утра рыдаю. Просто корчусь от сердечной боли и тоски по нашему непрожитому будущему. По времени, что у нас подло украли. По свиданиям, которые никогда не случатся. По прикосновениям, которые я никогда не почувствую. По сердцу, которое больше никогда не забьётся так, будто бы его шарахнули дефибриллятором раз десять или двадцать.
Теперь оно на изи тупо качает кровь и едва-едва поддерживает меня в состоянии «существую».
На рассвете словно зомби встаю с кровати и бреду умываться. На автопилоте одеваюсь и привожу себя в порядок. Пытаюсь позавтракать, но аппетит отбит напрочь.
Меня тошнит! От этой жизни. От перспективы новой встречи с Семёном. От себя самой!
Бабушка кладёт мне на блюдце целую гору фаршированных блинчиков. Я с силой запихиваю в себя лишь один.
– Это что за дела, Вера? – хмурится мать.
– Не хочу, – отворачиваюсь я от её осуждающего взгляда и поджимаю губы.
В меня тут же вонзаются миллионы стрел, отравленные мнимой заботой. Надо хорошо кушать. Похудеешь. Бабушка же старалась, нельзя отказываться.
– Я же сказала – нет аппетита, – снова отставляю я от себя придвинутую ко мне вплотную тарелку с блинами.
– Это что ещё началось? Не встанешь из-за стола, пока не съешь! Поняла? – змеёй зашипела мать, но я только флегматично пожала плечами.
– Значит, не видать мне сегодня ни церковной службы, ни воскресной школы, ни прогулки по набережной с Семёном.
– Да что с тобой такое? – охнула родительница.
– Ремня выпрашивает, – фыркнула бабуля и я почти лишилась чувств, уговаривая себя не закатывать глаза к потолку.
Ремень! Ну надо же напугала. Вся моя жизнь – сплошные удары судьбы. Потерплю ещё, чай несахарная.
– Ба? – хмыкнула я и посмотрела в её водянистые, чуть покрасневшие от ярости глаза. – А тебе легче станет, если меня мама побьёт, да?
– Что? – охнула та и даже с табуретки встала, выкручивая в изъеденных ревматизмом руках кухонное полотенце.
– За еду ремень, я же правильно тебя поняла? За то, что у твоей родной внучки просто-напросто аппетита нет, так?
– Бесстыжая! А ну, рот закрыла! – буквально взревела старушка. – Наказание ребенка – это великое благо! Само Священное писание говорит: «Участи наказание сыну своему»!
– Так за что наказывать-то, ба, я что-то так и не поняла?
– Алечка, ну ты посмотри, какая стала, а? На горох опять так и просится! Ни смирения нет, ни покаяния. Святых отцов не почитает! – покрылась багровыми пятнами бабка, а я впервые в жизни подумала, что её не люблю. Что она чужая мне. Просто старая женщина, которая не ведает, что творит, говорит и делает.
– Извинись перед бабушкой, живо! – гаркнула мать.
– Извини, ба, – тут же выдала я, ничего внутри, кроме усталости не чувствуя.
– Бог простит! Сегодня же покаешься во всех грехах и причастишься! – поучительно рыкнула бабка и совсем отвернулась от меня, отирая полотенцем несуществующие слезы и бесконечно осеняя себя крестным знамением.
– Ты меня в который раз разочаровала, Вера, – вздохнула мать, – и порой мне кажется, что ты совсем не ведаешь законов духовной жизни. А теперь взяла блин и съела, а потом ещё один и ещё, пока тарелка не опустеет. А нет, так я покажу тебе, как уважать хлеб, дарованный самим Господом Богом! – последние слова она проорала.
И новая оплеуха обожгла мою щеку, а я лишь зашипела, боясь, что просто подорвусь и выброшу эти чёртовые блины в окно!
Но я только сидела и гипнотизировала их глазами, но больше к еде не притронулась, чем довела мать и бабку до ручки. Всю дорогу к церкви они вливали мне в уши напитанное недовольством брюзжание и только перед храмом успокоились, потому что я притормозила и шарахнула вопросом им прямо в лоб, увидев дочку нашего батюшки:
– Мам, а почему Ане Купцовой можно ходить в джинсах, а мне нельзя?
Бабка забегала глазами, замялась, поглядывая на мать, а та тут же накинулась на меня со злобным, поучительным шипением:
– Да ты сдурела такое спрашивать? Эти дети, знаешь, насколько к Богу приближены? Им всё можно, потому что в их вере Всевышний не сомневается, в отличие от тебя. Ты же на каждом шагу дерзишь и забываешь о благодарности к его дарам. Ну, что вылупилась? Думаешь, все равны перед Господом? А вот и нет! Анютке потому и краситься можно, и волосы стричь, и интернетом пользоваться, потому что она тверда в исповедании. И чиста. И Бог доверяет этой святой девочке и может её поставить в пример тебе. Ясно? А ты богохульничаешь, когда вопросами этими неугодными сыпешь, позорница!
– М-м, ну, в общем-то, я так и думала, – кивнула я, но усмешку в себе задушила на корню.
Что тут ещё скажешь? Им что в лоб, что по лбу...
А дальше пост принял Семён.
Сидел рядом со мной, как прибитый, всё богослужение и пытался свести меня с ума. От него по-прежнему пахло застарелым потом, сухариками со вкусом хрена, а на редких усах поблёскивала жирная майонезная капля. Я старалась на него не смотреть и снова молилась как не в себя.
«Господи, помоги, сохрани и помилуй. Только от Семёна! Только от него одного!»
Но Семён никуда не испарился. Лишь с согласия моей матери и бабки проводил меня до воскресной школы, а после неё встретил, чтобы совершить прогулку по набережной, о которой наши матери давеча сговорились.
Идёт. Болтает о какой-то ахинее. Я даже не слушаю, только кутаюсь от холода в куртку, подаренную Басовым, и жалею, что не взяла с собой тот самый телефон.
А вдруг он позвонит? А вдруг напишет?
А вдруг...
Но я знаю, что этого никогда уже не будет. И от этого знания, моё бедовое сердце будто бы опоясывает стальная колючая проволока. И сдавливает, нанося непоправимый вред и разрывая его на куски...
Мне не нравится!
Но что я могу?
Ни. Че. Го!
Я просто тут. Иду, уткнувшись в мокрую брусчатку набережной и покорно жду, когда же весь этот ад закончится. Навстречу нам идут десятки равнодушных лиц. Кто-то смеётся, кто-то громко травит анекдот, кто-то с упоением обсуждает по телефону планы на вечер. И только я, словно на цепи, бреду в никуда, рядом с аморфным нечто, которое мне бессовестным образом подсунули под нос.
Шаг. Шаг. Шаг. И ещё один, словно по битому стеклу, а в следующее мгновение я замираю, так как перед нами неожиданно вырастает высокая, затянутая во всё чёрное, фигура. Капюшон низко опущен на глаза. Руки в карманах куртки.
– Простите? – бормочет опешивший Семён.
– Не прощу, – поднимает голову незнакомец, и я тут же врезаюсь в шоколадную глубину его глаз.
Вероника
Басов сейчас смотрит только на меня. Препарирует своим злыми зенками. Прищуривается и шлёт мне предупреждающую, самоуверенную улыбку. Он ведь в эту самую минуту даже сотой доли вероятности не допускает, что я смогу куда-то деться из-под этого колпака, которым он только что меня накрыл.
– Не надо, пожалуйста, – делаю я к нему шаг, взглядом умоляя не устраивать сцен, выяснения отношений и прочей грязи, которая, я вижу, у него на уме.
– Помолчи сейчас, – рубит жёстко, и я тут же теряю весь свой запал, – я ночь не спал, думал придётся соперничать с Аленом Делоном, а тут всего лишь Джабба Хатт. Я в шоке, Истома...
Фыркает, качает головой и только после этого показательного осуждения моим действиям переводит всё своё внимание на ошалевшего Семёна. Тот, кажется, завис по полной программе, над его головой лишь бегущей строки с надписью «loading» не хватает. Конечно, потому, что перед ним стоит сейчас настоящий Божий дар, который выше его почти на голову и намного шире в плечах, и явно что-то хочет от жалкой яичницы.
– На минуту? – кивает Басов парню, и тот начинает нервно крутить головой, очевидно, в поисках спасительного укрытия от этого хищника.
Напрасно.
– Да? Нет? – чуть склоняется к нему Ярослав и дважды щёлкает перед его носом пальцами. – Приём, приём, как слышно?
– Ты кто такой? И что тебе надо от меня? – дрожащим голосом, полностью выдающим его страх, начинает блеять Семён.
– Я твой самый лучший друг, – оскаливается Басов, – пошли, поболтаем за кашу манную, за жизнь туманную!
– Никуда я с тобой не пойду! – начинает словно желейная масса дрожать это аморфное нечто, и я прямо так и вижу, что он бросает меня здесь и сейчас, чтобы с воплями убежать в закат, сверкая пятками и вопя «спасите, помогите».
– Пойдёшь! И заметь, я ведь тебя пока прошу по-хорошему, – припечатывает Басов и между парнями случается короткая дуэль взглядов, в котором Ярослав всухую берёт верх.
Они наконец-то оставляют меня одну, в недоумении таращиться им вслед, гадая, зачем пришёл сюда Басов, с какой целью принялся трамбовать Семёна и что именно планирует получить по итогу. И только здесь меня прибивает осознанием, что чёртов сын старосты нашего прихода может прикончить меня одним-единственным выстрелом, просто рассказав моей матери, кто именно предстал перед нами и какие разговоры смел вести.
И что-то мне подсказывало, что моя дражайшая матушка уже не поверит в очередные сказки про белого бычка. Она просто прихлопнет меня, как надоедливую муху, и концы в воду.
Я уже словила ментальной кувалдой по мозгам и прочувствовала, как в венах стынет кровь, представляя себе ужасающие последствия этой встречи, а потом почти кинулась к парням, чтобы хоть как-то спасти ситуацию. Но тут же притормозила и с открытым ртом принялась наблюдать, как Ярослав жмёт руку Семёну, а затем достаёт из заднего кармана несколько крупных купюр и передаёт их моему нежеланному спутнику.
Тот с жадностью, и явно ликуя, их пересчитывает, удовлетворённо кивает Басову и, даже не глядя в мою сторону, устремляется на выход из парка.
Просто в припрыжку смывается и всё, понимаете?
– Что это значит? – развожу я руками, замечая, что они дрожат, словно у запойного алкоголика.
Басов сначала просто смотрит на меня, будто голодный удав на жалкого кролика, а потом его губы медленно расплываются в улыбке Чеширского Кота.
– Ну, – делает он ленивый шаг в мою сторону, – у меня есть несколько вариантов.
– Ярослав! – психую я, всё ещё провожая взглядом удаляющуюся фигуру Семёна.
Вот он перебежал дорогу на запрещающий для пешеходов сигнал светофора. А вот пулей влетел в компьютерный клуб и скрылся в его глубине.
Оу...
– Истома, вот я тебя, конечно же, очень люблю, но...
– Что? – снова перевожу на Басова глаза.
– Ты такая дура! – рычит он и окончательно сокращает между нами расстояние, а затем крепко прихватывает меня за руку и буквально на буксире тащит в сторону парка аттракционов.
Касса. Два билета на чёртовое колесо. А через пару минут кабинка уносится в самую высь, оставляя нас наедине друг с другом.
– Дура? – обиженно поджимаю губы.
– Именно! – подхватывает меня под задницу и усаживает к себе на колени, тут же начиная покрывать моё лицо короткими, отрывистыми поцелуями и расстёгивая на мне куртку. – Твоя мамашка-невменяшка опять что-то там отчебучила, и ты тут же, даже не поговорив со мной, задвинула нас на полку? Ну что за дела?
– Нас? – пытаюсь я сохранить ясность и трезвость ума, но отчаянно проигрываю сама себе. И ему!
Потому что Басов – заклинатель моих мурашек, что уже услужливо побежали по коже, и бабочек, что обезумевшим роем запорхали внутри моего живота. Он не прикасается ко мне, а чиркает спичкой. Раз – и я сгораю в его огне.
– Да, Истома! Нет ничего важнее нас – заруби себе этот факт на своём очаровательном носике и больше никогда не забывай. А мать твоя пусть идёт лесом. Ясно? Говори со мной, а я буду решать все наши проблемы. Усекла?
– Но как же..?
– Всё, малая. Теперь мы заказываем музыку, – прикусывает мою нижнюю губу и чуть оттягивает её, раскаляя меня горячим шоколадом своих глаз, что смотрят на меня так чувственно и цепко.
– М-м?
– Соображай! Она же сама вручила нам билет в счастливую жизнь без забот и хлопот. Сёма! И теперь каждый день будет наш, под прикрытием этого увальня, помешанного на компьютерных играх.
– Ты что купил его? – охнула я.
– Правильнее будет сказать так – я посадил на цепь и твою безумную мать, и этого недоноска с усиками, бредящего виртуальными стрелялками, – скривился Басов, а затем стиснул меня своими ручищами и наконец-то впился в губы страстно и горячо. Так, что у меня окончательно снесло крышу.
И я всё чувствовала. Стук его сердца. Сбитое дыхание. Хриплые стоны. И горела, горела, горела...
– Сколько у нас есть времени?
– Вечность...
Так и вышло. Каждый день осенних каникул за мной заходил Семён, наваливая кучи бесстыжего вранья в уши моей матери и бабки, а затем сдавал меня на поруки Басову, который, в свою очередь, платил парню оговорённую сумму, чтобы он не отсвечивал. И служил нам ширмой.
А там уж мы абсолютно растворялись друг в друге. И мой секретный чемоданчик полнился подарками от Ярослава. Браслет, на котором висели милые фигурки, напоминающие яркие моменты из нашей жизни и цепочка с перевитыми буквами «Я» и «В», фотоаппарат мгновенной печати, на который мы наделали целую кучу совместных снимков и ещё наушники, чтобы я могла слушать наши треки.
Там же, в чемодане лежал и портрет, нарисованный Аммо. Я его так и не развернула. Даже не притронулась! Боялась, что если сделаю это, то тем самым приму от парня этот ненужный мне дар и предам доверие Ярослава. Вот только Рафаэль по-прежнему писал мне тонны ванильных и не очень сообщений. Но я лишь сухо рубила «привет, пока, да, нет, не знаю». А особо откровенные признания тут же сметала в корзину.
И каждый раз я просила Аммо перестать напоминать мне о своих чувствах, прекратить испытывать на прочность моё терпение, но тот только извинялся, обещал, что этого больше не повторится, но уже на следующий день снова расшатывал мои нервы, заставляя меня наполняться чувством вины из-за того, что я не могу ответить этому парню взаимностью.
Совсем не могу. Никак. Шансы по нулям.
И вот как бы нам этого ни хотелось, но наступил последний день каникул. Мы снова сбежали на маяк, оставляя цербера Сёму сторожить наш идеальный мир от жестоких пришельцев в лице моей матери и бабки.
Ярослав развалился на подушках топчана и неторопливо листал мой альбом с эскизами, пока я развешивала по периметру площадки ретрогирлянду, пристёгивая на неё же наши снимки, а затем любовалась проделанной работой.
– Хоть переезжай сюда и живи, – улыбнулся Басов и оглянулся.
Да, теперь тут было просто сказочно уютно. Мы купили и привезли на маяк парочку огромных фикусов, напольный электрокамин, свечи, умную колонку и небольшой стеллаж, который я заполнила любимыми книгами. Ярик к ним почти не прикасался, так как был исключительным технарём, но я иногда читала ему вслух стихи, которые произвели на меня неизгладимое впечатление или просто пересказывала сюжет той или иной истории, делясь с парнем своими мыслями о прочитанном.
И надо отдать ему должное, Басов меня всегда внимательно слушал, перебирая мои волосы или вычерчивая на моей ладони бесконечные вихри.
Это была идеальная неделя, наполненная смехом, поцелуями и счастьем. Она пахла морской солью и лавандой, что я поставила в низкую вазу рядом с одиноким биноклем. Каждый прожитый день искрил, словно оголённый провод и вспыхивал снопом разноцветных фейерверков, когда наши взгляды встречались, намертво прикипая друг к другу.
Стоило только кончикам пальцев соприкоснуться, как нас било молнией и притягивало. Веки тяжелели. Дыхание перехватывало. Сердце в груди билось так, что казалось ещё чуть-чуть и оно просто проломит рёбра и выскочит, стремясь стать ещё ближе к объекту своего поклонения.
И кровь кипела...
И мозги плавились...
И каждая клеточка тела вспыхивала от эйфории просто потому, что её любили. А потом тухла, когда Басов вновь и вновь спускал меня с небес на грешную землю своими испытующими вопросами о матери, о её, попахивающим чем-то нездоровым, отношении ко мне, о прошлой жизни и том, почему мы не можем даже попробовать рассказать ей о наших отношениях.
– Ну же, Истома. Я хочу тебя понять. И помочь...
Я долго смотрела в его тёплые, наполненные участием глаза, а затем вздохнула и всё-таки решила приоткрыть завесу своей жизни.
– Что ж... начнём с того, что я всегда была аутом...
