Текст книги "Спорим, тебе понравится? (СИ)"
Автор книги: Даша Коэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
Глава 31 – Уродливое прошлое
Вероника
– Аутом? В школе?
– Если бы, – горько улыбнулась я, – дома, Ярослав. Сколько я себя помню, я всегда была той, кто путается под ногами и вызывает раздражение одним своим существованием.
– Истома, не надо, – подался ко мне Басов и так крепко завернул меня в свои объятия, что мне тут же стало легче вспомнить всё, что было и как это начиналось.
– Всё нормально, это всего лишь моя жизнь, – выдохнула я, – итак, когда я поняла, что происходит что-то не то? Ну, первые звоночки прозвенели, когда мне было где-то лет шесть. Моей сестре Ире тогда было как раз на год меньше, и я хорошо помню, что мы вместе писали письмо доброму дедушке Морозу. Просили куклы, конечно же. С гнущимися ручками и всё такое. Но первого января подарок с желаемой Барби достался лишь Ире, а мне выдали только куцый кулёк со сладостями. И больше ничего. У сестры же, помимо основного подарка, были ещё и побочные – парные единороги и набор медика от бабушки. Конечно, я в тот Новый год проплакала белугой от обиды всю ночь, а наутро подошла к маме с резонным вопросом – почему так?
– Она ответила?
– Да. Она сказала, что я уже взрослая и мне поздно играть в куклы.
– Да уж. А дальше?
– По нарастающей, Яр. В моём прошлом всё было для Иры. Весь мир вращался вокруг неё одной. Нет, не подумай, с сестрой у меня были превосходные отношения, но ведь и маму я любила тоже, вот только она... как бы так сказать? Ну, она не находила не меня времени в своём графике, знаешь ли. Обнять, поцеловать, подбодрить, назвать меня маленькой принцессой? Это всё было только для моей младшей сестры, с которой мы были такими разными. Она – пухленький белокурый ангел. И я – просто Вероника, которая вечно не к месту.
– А отец? Разве он не видел этого.
– Отец? – усмехнулась я. – Ну, скажем так, у него тоже была только Ира. Ведь я одна в семье была с фамилией Истомина. И в какой-то момент до меня дошло, что это немного странно.
– Я не понимаю.
– Однажды, когда мне было восемь, мама по хард-кору напилась. А за несколько недель до этого родители так радовались, крутили в руках какие-то чёрно-белые снимки и говорили, что в семье скоро появится мальчик. Хотели назвать его Игорем. Смеялись, улюлюкали, приговаривая: «Ирочка и Игорёша, ну правда же мило звучит?».
– Где в этом уравнении была ты?
– Меня вынесли за скобки, Яр, – тяжело выдохнула я и замолчала, не в силах обличить в слова свои горькие воспоминания.
– Фа-а-ак...
– Но у мамы случился выкидыш. Она сильно переживала тогда этот удар. Много плакала. Ещё больше налегала на крепкие напитки. Однажды даже упала с табуретки, в таком невменяемом состоянии оказалась. Я кинулась к ней, чтобы как-то помочь, поднять её с пола, но мама только зло оттолкнула меня и начала рычать в лицо ужасные вещи, которые, увы и ах, были чистой, незамутнённой правдой.
– Что она сказала тебе?
– Что лучше бы на месте Игоря была я. Что жалеет, что в своё время не сделала аборт... И всё твердила мне и твердила, что я ей как кость поперёк горла. Что она никогда меня не любила, не любит и уже не сможет полюбить. Что я её проклятье. И каждый божий день теперь она вынуждена смотреть на меня и вспоминать того, кто исковеркал её жизнь, а именно моего биологического отца.
– Вот же с-с-с...
– Наутро она ничего не помнила. А я вот забыть не смогла... Только перебирала в своей голове каждое её слово и плакала, мечтая больше всего на свете, чтобы моя мама всё-таки заметила меня. И хоть немного полюбила, понимаешь? Хотя бы чуть-чуть... долгие-долгие годы это было моей самой заветной мечтой. Наваждением!
– Иди сюда! Не плачь, я с тобой, – и только сейчас я поняла, что пока рассказывала это всё Ярославу, то незаметно для себя начала беззвучно плакать.
От боли.
От безразличия самого родного в этом мире человека.
Оттого что просто не нужна своей маме. Я – не нужна. Только блёклая копия Иры или хотя бы послушная кукла, которая будет слепо следовать её приказам.
Вот и всё.
– Знаешь, – начала я говорить, когда чуть утихомирила бурю внутри своей души, – иногда я виню себя за многие вещи. За то, что не могу стать лучше для мамы. За то, что не получается быть умнее, красивее, быстрее и дальше по списку. Но я же не виновата, что родилась, Яр.
– Конечно, нет.
– И родителей не выбирают, ведь так?
– Да, Истома. Так.
– Я не виновата, что моя мама – вот эта женщина, которая во всех своих ошибках винит только меня. В её глазах лишь я грешница, а она святая великомученица, которая годами несёт свой крест. Разве это справедливо?
– Нет, разумеется, нет...
– Тогда как мне достучаться до неё?
– Никак.
– Но...
– Никак, Истома. Просто прими это за данность и больше не пытайся ей угодить, стать лучше, стать удобнее. Пойми уже наконец – родители любят не за что-то. Они любят вопреки всему и точка!
– А я все эти годы старалась быть максимально покладистой, в бесплодных попытках стать для матери чем-то большим, чем побочный продукт её молодости.
– Так это она с того выкидыша в веру ударилась?
– Нет, – покачала я головой, – наша семья была самой обычной, в общем-то, мы даже яйца на Пасху не светили, если хочешь знать. Я могла носить джинсы и даже ногти лаком накрасить, – на этих словах я рассмеялась и хмыкнула, вспоминая своё прошлое.
– А потом?
– А потом отец с Ирой поехали в облцентр, чтобы купить сестре беспроводные наушники, которые она уже полгода, как просила. На обратном пути они попали в аварию и их не стало.
– Соболезную, но... а что там, где ты жила, таких гаджетов было не достать?
– Нет, Яр. Мы жили в самом закрытом городке Красноярского края. До ближайшего областного центра двести пятьдесят километров дороги. Вокруг только таёжные леса и непроходимые топи. Чтобы ты понимал – такой точки на карте, как наш город, попросту не существует.
– Военный?
– И химический тоже. Ядерное производство.
– Оу...
– Ну как? Мы же знали только легенду, а что там на самом деле творилось, оставалось лишь догадываться. Точнее, папа-то знал, но никогда нам правды не рассказывал, конечно. Он военным был, охранял этот секретный объект. Так, мы там и жили до прошлого года – словно на другой планете. Интернета не было, всё глушилось. Мобильной связи тоже нет. Лишь стационарные телефоны и раз в неделю вездеход до «большой земли». А потом папы не стало и нас попросили освободить служебное жильё и уехать. Я теперь даже со своими друзьями из прошлой жизни связаться не могу. Не положено.
– Охренеть. Я думал, что подобные закрытые города лишь пережитки прошлого.
– Да, – и я тепло ему улыбнулась, – таких как ты много. На то и расчёт.
– Так, погоди. Ты говоришь, что у тебя с твоей сестрой Ирой всего год разница была?
– Ты хочешь знать, как я у мамы с настоящим папой получилась и как так нарисовался новый папа?
– Можешь не отвечать, – как-то даже смутился Басов, но я тут же отмахнулась.
– На самом деле я и сама точно всё не знаю. Собирала информацию по крупицам. Там мать оговорилась, тут бабка что-то сболтнула, перешёптывания между родителями ночью на кухне. Потом я в паспорте у мамы увидела, что она сама родом именно отсюда и в голове у меня уже сложился определённый пазл.
– Поделишься?
– Мама была очень юна, когда встретила моего биологического отца – красивый, статный, с военной выправкой и уже при солидном звании. Он вскружил ей голову и наобещал золотые горы, статус законной супруги и сытую жизнь в самой столице. Хвастался высоким положением в обществе, породистыми родителями и связями. Короче, на полную катушку пускал пыль в глаза. И мама клюнула на эти басни Крылова, а затем с головой окунулась во взрослые отношения, даже не подозревая, что её любимый мужчина приехал в курортный город лишь на время, а дома его ждёт жена.
– И узнала она это, когда уже было поздно от тебя избавляться?
– Нет.
– Нет?
– Я дважды собственными ушами слышала, как мать обвиняла бабку, что это она её надоумила дотянуть до последнего, чтобы уж точно будущий папаша не откосил от ответственности, а гарантированно женился и увёз её в столицу подальше от этого курортного захолустья.
На этих моих словах Басов просто взял и впечатался лицом в свою ладонь, тяжко выдыхая и матерясь как сапожник.
– М-да, это я думал, что у нас семейка Адамс, а оказывается... ну и что дальше?
– А дальше бабушкин план с треском провалился. Новоиспечённый папаша дал заднюю и денег на аборт, объясняя моей глупой и наивной маме, что уже женат и просто отлично проводил с ней время, не более. И уж не знаю, чтобы со мной было, если бы на сцену не вышел лучший друг отца —Анатолий – мой будущий отчим. Он-то и предложил маме руку, сердце и поддержку. Взял беременную девушку в жены и обещал, что будет воспитывать нерожденную меня, как родную дочь. Но с условием – мама едет с ним в город без названия и обрывает все связи с первой любовью.
– Ну и как, не соврал насчёт родной дочери?
– Соврал, конечно, даже фамилию мне свою дать постеснялся, – и я грустно улыбнулась, – точнее, как? По факту – папа никогда меня не обижал, но был абсолютно ко мне равнодушен. Как, собственно, и мать. Я всю жизнь была для неё пустым местом, а свою любовь и заботу она дарила лишь Ире и отцу. Но когда их не стало...
Я замолчала и горько хмыкнула, не зная, как облачить реальность в слова.
– Что?
– Сначала она очень горевала. Очень! А потом со всей силы ударилась в религию и наконец-то вспомнила, что у неё есть ещё и старшая дочь. Я тогда так радовалась этим метаморфозам. Чуть с ума не сошла от счастья, думая, что это она – настоящая материнская любовь в ней проснулась.
– А теперь? – тихо спросил Басов, и я впервые позволила себе задуматься о том, что творится между мной и моей мамой. И то, к чему я пришла, ошарашило меня и прибило своей уродливой истиной.
– А теперь мне кажется, что она просто душит меня, ломает и перекраивает, в слепой надежде вернуть ту, кого уже давно нет в этом мире. И с каждой её попыткой, с каждым провальным экспериментом превратить меня в Иру, я раздражаю её всё больше и больше лишь тем, что в той злосчастной поездке погибла не я, а она.
– Теперь-то ты понимаешь, что я был прав на её счёт? – любовно ведёт Ярослав костяшками пальцев по моей щеке и я, нежась, прикрываю глаза от этой ласки.
И делаю окончательные для себя выводы.
– Теперь да.
Глава 32 – В котле
Вероника
Почти середина ноября, а на улице до сих пор стоит по-весеннему тёплая погода – столбик термометра уверенно достиг отметки в пятнадцать градусов. Рядом со мной, чуть припадая на левую ногу, идёт бабуля и сетует на то, что билеты на самолёт в нашей стране стоят непростительно дорого, а ездить на поездах непозволительно долго, да и по возрасту ей уже не положено.
А надо.
– На следующей неделе будет годовщина, как Ирочки и Анатолия не стало. Ох, обязательно нужно съездить и проведать их, новые венки возложить, да оградки постоянные заказать, – нервно рубит воздух старая женщина, и её лицо прочерчивает недовольная, раздражительная судорога, – говорила я матери твоей, что надо было их здесь хоронить, так нет же...все в деньги упёрлось! А теперь как они там без нас? У них же, наверное, за лето, и кресты на могилах покосились, и фотографии выгорели. Господи, помоги, спаси, помилуй!
– Военная часть обещала приглядывать, ба, – замечаю я тихо, кутаясь в ветровку от слишком сильного порыва ветра.
– Военная часть не заменит родных людей, Вера! – почти змеёй шипит бабуля и качает седой головой. – Ах, надо было всё-таки здесь квартиру продавать и оставаться жить в Красноярске.
– Но теперь-то мы тут обжились, и у мамы работа нашлась. В лучшей гимназии края преподаёт, да и у тебя здесь не так болит колено, как это было раньше, – осторожно замечаю я, кивая на её хромую ногу, хотя сама вся внутри от страха покрываюсь ледяной коркой.
С бабки станется – она мать уговорит, чтобы всё переиграть и ради усопших всё тут бросить, укатив обратно на север.
– Да что там моё колено? А вот Ирочка и Анатолий там одни, лежат в сырой земле, пока мы тут морским воздухом дышим... Не по-людски всё это, не по законам духовной жизни, да и Бог всё видит!
Началось в деревне утро!
Старая женщина расходится не на шутку, бранится на весь свет и несколько раз с пеной у рта повторяет, как всеми фибрами души ненавидит двадцать пятое ноября.
Год назад в этот день был сильный снегопад, мело нещадно, но под вечер затихло, и температура упала до критически низких отметок. Но дома было тепло и уютно пахло выпечкой – мать испекла «графские развалины» и ждала, что отец и Ира вернутся, а затем мы всей семьёй сядем за праздничный стол.
Вот только они не вернулись. А спустя несколько часов мать в ярости вышвырнула торт в мусорное ведро, проклиная всё на свете и этот день, в частности.
Для всех он стал траурным. Для всех! И никто, кажется, уже и не помнил, что этот день значил для меня.
Так мы и съедаем остаток пути до гимназии, пребывая каждый в своей стихии. Бабка всё бранится, прыгая с темы на тему, как воробей по веткам: предстоящие поминки, мой непутёвый биобатя, бессовестные родители отчима, которые отказались от сына за то, что их единственный сын посмел жениться на моей непутёвой маме и принять нагулянного ребёнка, и, конечно же, бесстыжее государство, которое совсем не заботится о стариках, выплачивая пенсионерам сущие копейки. А я же перебираю в памяти какие-то отрывки минувшей недели и грущу, что каникулы так быстро закончилась.
Вспоминаю свои откровения перед Ярославом и жалею, что истории самого парня так и не услышала. Отзвонился Семён и нам пришлось в срочном порядке ехать домой, а там уж всю дорогу я мучилась от любопытства. Ведь теперь мой парень знал обо мне практически всё, тогда как я сама владела лишь крупицами информации о его личности.
Сирота. Есть старший брат. И дед, которого Басов считал, скорее равнодушным к нему цербером, чем родным и любящим человеком. Ведь защищал он всегда только внешний фасад семьи, показываемый обществу, а не собственного внука.
Главное – репутация. Остальное – до звезды!
Так мы с ним и продолжали сидеть каждый на своей чаше весов и с завистью смотреть друг на друга. Моя была подписана – гиперопека. У него – безразличие. И мы оба мечтали урвать пусть даже часть того, чем была наполнена жизнь друг друга.
Мне бы глоток свободы. Ярославу – хотя бы толика заботы и участия.
В воротах школы прощаюсь с бабушкой. Она последний раз раздаёт мне указания вести себя прилично и после уроков ждать, пока за мной зайдёт Семён. Я киваю как китайский болванчик и с трепетом наблюдаю за тем, как старушка пристально сканирует парковку при нашем учебном заведении.
– Срамота, бесами одержимая! Тьфу! – плюётся она и кривится, а затем и крестится.
Я же только оборачиваюсь и первым делом напарываюсь на смеющееся и такое любимое лицо.
Басов! Мой кислород! Вот же – увидела его и дышать стало легче...
Смеётся, откинув голову, пока Аммо с голым торсом отплясывает на парковке под громкую популярную мелодию, размахивая собственной рубашкой, будто флагом. Вокруг парней уже собралась ликующая толпа, многие снимают это шоу на телефоны. Улюлюкают.
А затем моё сердце перестаёт биться, так как под свист и крики к Рафаэлю с томной улыбкой подходит Марта Максимовская. Она медленно ведёт алыми коготками по стальным кубикам его пресса, а затем наклоняется и проходится языком от пупка до соска Аммо.
Причмокивает. Облизывается. Рычит.
И впивается в его губы самым развратным поцелуем, который я когда-либо видела.
– Отвернись! – задыхается от возмущения бабка. – И не смей смотреть в сторону этих грешников! А с твоей матерью я ещё сегодня поговорю. Это немыслимо, что ты учишься с подобным шлаком.
– Ба, – паникую я, но меня тут же затыкают.
– И никто их даже не останавливает. Ты посмотри, что творится-то! Где директор этого клоповника? Где охрана? Вот тебе и лучшая гимназия города. Господи, спаси! Господи, помилуй! – вздыхает, кивает мне и ждёт, пока я развернусь и пройду мимо галдящей толпы, даже не подняв глаза.
И наказ бабули тут совсем ни при чём. Я могла бы её ослушаться и сделать по-своему. Теперь бы смогла. Но вот это всё, что я увидела всего минуту назад, просто размазало меня.
Аммо. Тот парень, что бесконечно строчил мне признания в пламенных чувствах, испытываемых к моей персоне, теперь просто взял и прилюдно поцеловал ту, что долгое время пила мою кровь. Издевалась надо мной. Травила. И заставила обрезать волосы.
Что это, если не предательство?
Как с небес на землю. Со всей дури лицом об асфальт. Больно? Если на месте Рафаэля был Ярослав, то я бы сдохла. Без шуток! Тут же? Просто ещё один пинок судьбы.
На первом уроке не выдерживаю. Достаю новый телефон из потайного кармашка рюкзака с чётким намерением зайти в социальную сеть и навсегда удалить из списка друзей Аммо, а потом вдогонку и заблокировать его.
Друг, который в засос целуется с моим злейшим врагом – мой враг!
И точка!
Но, прежде чем сделать задуманное, я проваливаюсь во вкладки сообщений и с тарабанящим на полную катушку сердцем смотрю на новые входящие.
«Скажи, тебе было больно, когда я это сделал?»
«Если да, то у меня ещё есть шанс. Если нет, тогда я просто утону в той, которой я действительно нужен».
«Потому что иначе у меня уже просто нет сил любить тебя безответно».
Закрываю приложение. Блокирую телефон и буквально отшвыриваю его от себя. А затем прижимаю ладони к горящим щекам и зажмуриваюсь, стараясь отгородиться от всего этого безумия.
И нет, я не удаляю Аммо. И не вношу его контакт в «чёрный список». Я просто не знаю, как поступить правильно, ок? Я всего лишь Вероника Истомина, а не знойная похитительница сердец.
И мне жалко этого парня! Ясно?
Но что ещё я могу?
В таком полнейшем раздрае и проходит первый урок. Я не слышу то, о чём говорит педагог. Я не могу нормально усваивать информацию. Я отвечаю сухо и односложно, когда мне пишет Басов.
Я словно сомнамбула бреду на второй урок, который будет вести моя мама, наконец-то вышедшая с затяжного больничного. Прохожу в класс, занимаю свою парту и без особых эмоций наблюдаю за тем, как родительница мило щебечет со стайкой моих одноклассниц, обсуждая стихи Мандельштама и Ахматовой.
Она там. Я здесь. И мы будто действительно друг другу чужие люди...
А в следующее мгновение разговоры затихают и не потому, что звенит звонок. А потому, что в дверях кабинета появляется не кто иной, как сам Басов.
И не один! А с огромным букетом белых роз наперевес.
Улыбается всем. Кивает моей матери.
А затем делает шаг и идёт прямо ко мне...
Вероника
Что я чувствую?
Это не описать. Не выразить словами, их просто будет недостаточно. И Басов сейчас словно многотонный товарняк – он на полной скорости несётся на меня, обещая раскатать моё серое вещество по рельсам под смачное «чух-чух-чучу-у-ух».
А я будто бы тупой олень в свете его прожекторов замерла с открытым ртом и только способна, что отрицательно качать головой в надежде, что он каким-то чудесным образом остановится.
Чёртово немое кино...
В абсолютной, скребущей нутро тишине, Ярослав доходит до меня и у парты напротив, с ужасающим скрежетом металлических ножек по полу, выдвигает себе стул и седлает его, укладывая букет белоснежных бутонов прямо передо мной.
Я не могу смотреть на него. И на эти цветы тоже. Я только лишь цепляю потрясённое и уже красное от ярости лицо матери и, задыхаясь от ужаса, упираюсь взглядом в подоконник, где пышным цветом и так, кажется, не к месту цветут фиалки.
– Что ты делаешь? – выговариваю так, что губы мои даже не шевелятся.
– Действительно, Истома... А на что это похоже? – Басов со скрипом наваливается предплечьями на спинку стула и чуть ближе подаётся ко мне.
– Ну ты же обещал, – шиплю я.
– Оу! – тоже переходит он на шёпот и пытается поймать мой бегающий от страха взгляд, но безуспешно. – Я обещал тебе не светить наши отношения. Про ухаживания уговора не было. Да и сколько времени прошло? Мне до пенсии, что ли, под лестницей с тобой прятаться?
– Я прошу тебя, давай не сейчас, – замечаю я, что мать вышла из ступора и начала хапать воздух, готовиться к атаке.
– Пожалуйста, – пытается ухватить меня за ладонь Басов и вновь повышает голос, – будь моей девушкой. Я устал от этих игр. Я хочу ясности и серьёзности.
– Ярослав, – почти скатываюсь я в отчаяние.
– Что с тобой, Истома? Что, чёрт возьми, происходит? – парень подрывается и коленями встаёт на стул, ладонями опираясь на мою парту и зависая надо мной словно коршун. – Ты из-за Марты взбеленилась, так? Прости, окей? Но я не могу приказать Аммо с ней не общаться. Он мой друг, а не моя собственность.
– При чём тут это? – на выдохе отвечаю я максимально тихо, замечая, что мать всё-таки встала из-за своего стола и решительно двинулась в нашу сторону.
Всё! Мне крышка! А-а-а-а!!!
– А при чём тут твоё кислое личико? – продолжает допрос Басов. – Ты увидела нас на парковке, прошла мимо, словно мы прокажённые. А потом, что? На любое моё сообщение только сухой ответ? Нормально мне, думаешь? Вот я и пришёл мириться и превентивно просить прощения за всё подряд, только бы ты мне снова улыбалась...
Во всём этом фильме ужасов меня спасало лишь одно – Басов не говорил в голос, а ворковал надо мной почти беззвучным шелестом. Каждое слово было сказано исключительно для моих ушей.
– Молодой человек, покиньте аудиторию! – и это наконец-то моя мать, изо всех сил сдерживая свой гнев и раздражение, подошла к нам максимально близко и встала за спиной у Ярослава.
О-о-о, я почти видела, как она кипит. Как валит из её ушей густой пар. Как она мысленно расчленяет Басова на мелкие кусочки и варит их адском котле.
– Алевтина Петровна, моё почтение! – потянул парень с заразительной улыбкой на лице и развернулся к женщине корпусом, всё ещё зависнув надо мной и одурманивая мои поплывший разум до кучи ещё и своим сногсшибательным ароматом.
– Вон! – кивнула мать на выход, добела сжимая губы и вся, кажется, вибрируя от зашкаливающего напряжения. – Живо!
– А что такое? Разве не могу я во внеурочное время выразить свою глубочайшую симпатию понравившейся мне девушке?
– Это гимназия, а не брачное агентство!
– Истома, – хохотнул Басов, – ты слышала, что сказала милейшая госпожа Храмова? Брачное, м-м... Точно! А давай поженимся, а? Я так на тебя залип!
Всё! Где-то здесь дар речи окончательно покидает меня, и я наконец-то выпадаю в нерастворимый осадок. Да, я вижу, что Ярослав вошёл в раж и уже не отступится. И да, я понимаю, что у моей матери окончательно пригорело по всем фронтам.
Но открыть рот – значит добровольно выкопать себе могилу.
Нет, я лучше помолчу от греха подальше.
И да! Господи, сохрани! Господи помилуй!
– Я не буду повторять дважды, молодой человек! – форменно зарычала мать, и я увидела, как сжимаются её кулаки в бессильной злобе.
– Странно, Алевтина Петровна, – хмыкнул парень и удивлённо приподнял брови, – раньше вас амурные дела учеников никак не трогали, если не сказать больше. Ещё до каникул Серяк при вас зажимал на парте Фадееву. Про Тимофеева и Тарасову я вообще молчу – там жара на каждой перемене. Но вы всегда только закатывали глаза и отворачивались. Что сейчас-то не так, м-м? Ведь я, в отличие от других, просто пришёл подарить цветы понравившейся мне девчонке и ничего не сделал из ряда вон выходящего. Пока что..., – улыбка настоящего прожжённого Люцифера промелькнула на его лице и погасла, – или у вас только я под санкциями, Алевтина Петровна?
– Ещё слово, Басов, и я вызываю директора!
– Директора? – потешно округляет глаза Ярослав, чем выдаёт своё полнейшее несерьёзное отношение к сложившейся ситуации. А затем снова устремляет на меня шоколадные глазища и будто бы доверительно поясняет: – Видишь, Истома, Алевтина Петровна только меня недолюбливает и считает полным придурком. Но ты её не слушай, а лучше соглашайся пойти со мной на свидание. Ты, я, темнота и места для поцелуев...
– Басов! – негодует за его спиной мать, но тот только не глядя отмахивается от неё.
– Спорим, тебе понравится?
А потом подаётся почти вплотную и шепчет так горячо, трепетно и проникновенно:
– Прости меня, чтобы я ни сделал...и соглашайся!
В ответ я только прикрываю веки и просто жду, когда же весь этот сюр закончится.
Вздрагиваю. И, кажется, даже всхлипываю от облегчения.
Звенит звонок.
– Вон! – срывается на крик мать. – Такое поведение в стенах этой гимназии недопустимо! И я вызываю твоих родителей завтра на серьёзный разговор!
– Родителей? – спрыгивает со стула Басов и делает шаг к моей матери, нависая теперь уже над ней. – Они не смогут прийти, Алевтина Петровна, по причине своей смерти. Просили извиниться, что доставили вам такие неудобства.
– Э-э...
Мать троит, но Ярославу уже нет дела до её реакций, он просто огибает её и направляется на выход, оглядываясь всего лишь раз. Подмигивая мне и выщёлкивая в мою сторону указательным пальцем:
– Свидание, Истома! Я не шучу...
Боже! За что?
