Текст книги "Спорим, тебе понравится? (СИ)"

Автор книги: Даша Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Вероника

Мы замолкаем и долго, просто обнявшись, смотрим в панорамные окна на чернильный горизонт. Но я не перестаю думать и раскладывать по полочкам то, что мне сказала мать про Ярослава. И всё бы ничего, но кое-что просто не стыкуется в моей голове. И вариантов у меня не тьма, а всего два, потому что семья Басова очень влиятельна и просто так угрожать этому парню сможет разве что полная дура или конченая самоубийца.

– Яр?

– М-м?

– Давай поговорим.

– Давай, – соглашается он и тяжело вздыхает, прикрывая глаза.

– Ты мне сказал, что моя мама угрожала тебе. Это действительно так?

– Так, Истома.

– И ты её испугался?

– Не её. И не я, – выдаёт он после продолжительной паузы, и я непонимающе ловлю его взгляд из-под опущенных ресниц.

– Я не понимаю. Это какая-то тупость, Яр! Она простой, рядовой педагог, неужели нельзя было спустить всё на тормозах?

– Ты думаешь, я не пытался? Но ты же знаешь, что невозможно спорить с тупыми людьми, да? Вот и я попался в те же сети. Скажи, тебе нужна церковь четыре раза в неделю?

– Нет, – решительно выдаю я.

– Вот и мне в жизни никуда не упиралась эта долбанная литература, стишки, повести и поэмы про выдуманную чушь, Истома. Я и так дохну от нагрузок: тренировки дважды в день, соревнования, гимназия, репетиторы. Только Храмова, как и в твоём случае, положила болт на чужие интересы. Потому что для неё существует лишь два мнения – её и неправильное.

– И что это значит?

– Пф-ф-ф! – закатил глаза Басов и устало потёр лицо ладонями. – Ты действительно хочешь покопаться во всём этом грязном бельё?

– Да, Яр, – уверенно кивнула я, – а иначе я просто опять начну сомневаться на ровном месте, а я этого, видит бог, не хочу. Слышишь? Меня достал весь этот дурацкий пинг-понг между вами.

– Ок, – поднял Басов ладони кверху и перевёл на меня жёсткий взгляд, заставляя внутренне обмирать от иррационального страха перед тем, что он скажет, – Истома, ты реально думаешь, что твоя мать просто так сунулась из маленького закрытого городка в чужой регион со своими законами, правилами и королями, а потом бац – отхватила рыбное место в самой престижной гимназии области, м-м?

– К чему ты клонишь?

– К тому, что чудес не бывает.

– Я не понимаю...

– Знаешь, я тоже сначала ни хрена не понимал, когда Алевтина Петровна вдруг неистово и излишне прытко принялась меня прессовать. Не думай, я знаю все свои минусы и где действительно конкретно проседаю, но тут, нате – меня начинают душить буквально на ровном месте. Я был, мягко говоря, удивлён. Дед, который сунулся к директору и попросил уладить вопрос мирно, так как я гребу медали по баттерфляю для гимназии пачками, тоже осел в непрезентабельную кучку, не в силах что-либо сделать. Пришлось копнуть глубже.

– И?

– Дед узнал много интересных сюжетных поворотов.

– Боже, ну не томи!

– Твоя мать родом отсюда, из этого города, Истома. Но ты и сама уже это знаешь, не так ли? Так вот, по молодости она была дама видная и немудрено, что по ней пускали слюни многие, в том числе и её нынешний козырной туз – Фёдор Добров. Он долго осаждал свою крепость и даже делал ей, уже беременной, предложение руки и сердца. Получил согласие, но свадьбы так и не состоялось. Скорее всего, тогда ещё простой мальчишка из рабочей семьи не смог достойно конкурировать с бравым военным Храмовым. А сейчас – да, ибо Добров ныне в статусе начальника управления департамента образования Краснодарского края. Женат. Есть сын нашего возраста. Но, что самое главное, Добров является родным братом прямого конкурента моего деда на место мэра в грядущих этой весной выборах.

– Но при чём тут ты?

– При чём тут я? П-ф-ф, ну как тебе объяснить? Ладно, давай начнём с малого. Как думаешь, произведёт ли сенсацию новость, что внук кандидата в мэры фактически купил себе аттестацию по тому или иному предмету, например, литературе, в прошлом учебном году?

– Это какая-то чушь, Ярослав!

– Чушь? Ну, ок.

– Ладно, блин! Но откуда ты всё это знаешь?

– Дед просветил. Точнее, я однажды удачно погрел уши.

– Боже, – я теряюсь и окончательно глохну, слепо глядя прямо перед собой, заламывая руки и кусая губы до крови. Ведь если это правда, а это, скорее всего, именно она, то моя мать просто беспринципная лгунья.

– Мне очень жаль, Истома.

– Но...

– Что?

– Раз всё так, как ты говоришь, то почему же она не довела дело до конца, Яр?

– Вера? – пожимает он плечами. – Я долго думал о том, что её тормозит, но только сейчас всё наконец-то ложилось. Её тормозит совесть.

– Совесть, – шепчу я вслед за ним и качаю головой, не веря в то, что у моей матери она есть хотя бы в зародыше, – красиво звучит, Яр, но нескладно.

– Почему?

– Потому что её вариант всё равно выглядит правдоподобнее.

– Просветишь?

– Если она только рискнёт доставить тебе проблемы, то ты меня совратишь, а затем с апломбом выкинешь на помойку.

Молчание. Глаза в глаза. Ладошки вспотели. Сердце временно в ауте, едва трепыхается, но толком не бьётся, не качает живительный кислород, и я почти задыхаюсь в ожидании его ответа.

– Но это же бред, Истома, – тепло улыбнулся мне Яр и треплет по щеке, – сама подумай, что было бы, скажи я подобное. Я бы окончательно развязал твоей матери руки. Она бы тут же пустила меня в расход, а тебя увезла и спрятала. Я бы и подмигнуть тебе не успел, не то, что залезть в трусы.

– Тогда, что именно ты ей сказал?

– Правду, – пожал он плечами, – про то, что всё на свете знаю про неё и не советовал бы ей рисковать собственной репутацией во имя женатого любовника и амбиций его семьи.

В черепной коробке тут же лесным пожаром вспыхнула адская боль – это весь пазл наконец-то с треском сложился в моей голове...

Глава 39 – Тихий омут

Вероника

Последние минуты наедине с Яриком пролетели молниеносно – раз и нет их. И стрелка на часах катастрофически быстро приблизилась к той отметке, когда всё – больше нельзя было медлить, иначе эта ночь могла стать последней в моей грешной жизни.

– Пора, – со вздохом отчаяния произношу я.

– Ещё минуточку, – шепчет Басов мне прямо в губы, и толпа восхитительных мурашек пробегается по позвоночнику, – и да, завтра после всех богослужений ты обязана смыться из-под зоркого ока своей матери. Поняла?

– Не уверена, что получится, – пожимаю плечами.

– Просто позвони Семёну и скажи, что у него есть работёнка.

– Ты просто...

– Потрясающий? – я смеюсь. – Что, нет? Ещё лучше? Ошеломляющий? Офигительный? Чумачечий?

– Вот да... последнее про тебя.

Ярик щекочет меня, я хохочу заливисто, но на сердце тяжким грузом лежит железобетонная плита – это страх снова расстаться с ним и быть пойманной мамой. Но деваться некуда, и мы всё-таки покидаем уютную квартиру на набережной, а потом мчимся в спальный район, где расположена моя панельная пятиэтажка.

Здесь всё, как обычно: на лавочке дремлет дворовый бесхвостый кот Тайсон, а в мусорке неподалёку дербанят пакеты двое облезлых местных двортерьеров. Фонарь над моим подъездом снова перегорел, и мы с Ярославом идём к цели почти в кромешной темноте. Поднимаемся на мой этаж, последний раз целуемся с тихим стоном, а затем я всё-таки достаю ключ и максимально аккуратно проворачиваю его в замочной скважине.

– До завтра, – сжимает мою ледяную кисть парень и я киваю, а в следующее мгновение скрываюсь в тишине своей квартиры.

Сердце качает густую от адреналина кровь на износ. В голове шумит, уши закладывает, но я разуваюсь и прячу кеды обратно в коробку до следующего «выхода», а затем крадусь, едва дыша, в сторону своей комнаты.

Достигаю пункта назначения, облегчённо привалившись к стене, но уже в следующее мгновение подпрыгиваю на месте от неожиданно громкого лязганья дверного шпингалета в ванной комнате и голоса матери, что убил во мне последние живые нервные клетки.

– Вера?

Как я не шлёпнулась прямо здесь и сейчас в обморок? Чудо, не иначе!

Но уже через секунду я взвилась с места и пулей залетела под одеяло, стаскивая с лица очки, как раз тогда, когда в комнату вошла мать.

– Ты чего тут бродишь? – и она щёлкнула кнопку на ночнике, висящем над моей кроватью, заливая комнату тусклым светом.

– Я? – вытаращила я на неё глаза от страха и, не зная, что ещё добавить, словно глупая рыба, беззвучно открывала и закрывала рот.

– Я слышала тебя, пока умывалась и наносила крем на лицо, – говорит, а сама подходит всё ближе и ближе, пока вовсе не садится подле меня, пристально рассматривая моё лицо.

Господь всемогущий, пусть Басов съел всю помаду с губ, пока целовал меня этой ночью. Умоляю! И тушь с ресниц пусть тоже вся смылась потоками моих слёз. Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста, чёрт тебя дери!!!

– А, ну да. Вставала водички попить, – закивала я на всякий случай, облизывая губы.

– Тебе нездоровится, что ли? – её ладонь ложится на мой лоб. – Вся красная и дыхание хриплое.

– Да, мне что-то нехорошо, – тяжело сглатываю я ком, напрочь забивший горло.

– Где болит? – дёрнула мать на себя одеяло, но я вцепилась в него мёртвой хваткой.

– Только голова, мам. Может, принесёшь мне таблеточку, чтобы я пришла в себя до богослужения? – говорю, а у самой голос ломается и руки трясутся как у припадочной.

Но мать не кидается бежать мне за лекарством, а, прищурившись, сканирует взглядом. И пока я умираю от ужаса быть разоблачённой, она всё-таки хлопает себя ладонями по коленям, а потом встаёт и устремляется прочь, кидая мне сурово:

– Сейчас не время болеть, Вера. Служение пропустить не дам по пустякам, так и знай.

Ну я же говорила!

Но только она выходит из комнаты, как я, словно метеор, буквально вытряхнула своё тело из топа, шорт и колготок, успевая спрятать их под подушку. А тут уже и мать с таблетками объявлялась, а потом всё-таки сдёрнула с меня одеяло, совершая беглый осмотр тела.

– Голая спишь почему? Где твоя пижама?

– Жарко было что-то, – сочиняю я на ходу.

– Какой ещё жарко? Ночью дубак стоит, а отопление так и не дали. Ты что мне тут темнишь? – резко потянула меня на себя и в глазах её отразилась ревущая ярость. – Рукоблудила, да?

– Мам? – в шоке ахнула я.

– Признавайся, бесстыжая!

– Мам, да ты чего? Что ты такое говоришь вообще?

– Узнаю, что грешила – руки отобью! Поняла? – взревела та.

– Да, мама...

И на этой минорной ноте она покинула комнату, не забыв на прощание смачно хлопнуть дверью, дабы показать всю серьёзность своих угроз. А я? А я наконец-то выдохнула, уткнулась головой в подушку и тихонечко рассмеялась, радуясь до головокружения, что меня пронесло.

Пронесло!

И плевать, что за завтраком обе родные женщины смотрели на меня с укором и осуждением, а затем устроили мне ещё один вынос мозга из-за тех самых кроссовок, которые я надевала в клуб. Оказывается, я и тут умудрилась напортачить – поставила коробку не тем боком, что она стояла до этого, и обувку не протёрла, хотя успела её запачкать, несколько раз прошагав по свежим лужам.

– На свидание с Семёном в них ходила, – выдала я и скрестила под столом пальцы, в том числе и на ногах.

– Когда?

– Ну на неделе, не помню уже, – пожала я плечами.

– Ладно, – нехотя отмахнулась мать, – на свидание, так уж и быть, можно.

Я же только улыбнулась в её хмурое лицо и кивнула, воскрешая в памяти картинки прошедшей ночи.

«Да, мама, повод был что надо!»

– Как у вас там с ним дела вообще? Ладите? – продолжила допрос родительница, имея в виду неказистого сына старосты прихода.

– Оу, у нас всё чудесно, – подняла я два пальца вверх и переключила свой фокус на Басова, чтобы скрыть очевидное враньё, и принялась вещать как не в себя. А мать, на моё счастье, и рада верить.

Вероника

А затем была, уже набившая оскомину, церковь и, на фоне моего недосыпа, бесконечное богослужение. Сидящий рядом Семён только ещё больше угнетал и без того угнетённую нервную систему, а заунывные речи пастора и вовсе сворачивали мне многострадальные извилины.

– Ну что, коротенечко, сто восемнадцатый, да? – с сарказмом спросила я.

– Не богохульничай, – пожурил меня Семён, но я только усмехнулась и выдала слова, которые сказал мне сегодня ночью Басов.

– Всё это лишь красочная постановка. На самом деле между человеком и богом не должно быть никаких посредников. Молитва должна идти от чистого сердца, а не от обряженного в золото священника, которому за это заплатили.

– Замолчи!

– Не забудь свечку за здравие поставить на выходе, Сёма, – огрызнулась я, – здравие нынче стоит сто рублей, с молебном в пять раз дороже. Но кто же в наше время экономит на здоровье, правда?

– Да что с тобой? – одёрнул меня за руку парень и уставился как на душевнобольную.

– И таких бог любит, – отвернулась я от него и слепо вперила взгляд прямо перед собой, стараясь абстрагироваться от всего на свете, и представить, что встреча с Ярославом случится уже вот-вот, а не через целую вечность.

Этим только и спасалась. Сегодня и потом всю неделю напролёт.

В гимназии мы мастерски скрывались от грозных глаз матери по всевозможным закуткам. В библиотеке, под лестницей, в лаборантских и служебных помещениях. И целовались так, что губы горели огнём, а сердце в груди давно уже ошалело от счастья быть рядом с любимым человеком.

После занятий же, под прикрытием Семёна, мы вообще отпускали себя на свободу. А я всё представляла обозримое будущее, когда же я наконец-таки смогу выпорхнуть из-под железного, удушающего крыла матери и хапнуть кислорода полными лёгкими.

Я хотела жить, а не существовать под её гнётом. Хотела любить не таясь. Хотела совершать собственные ошибки и учиться на них. Я хотела быть личностью, а не блёклой зашуганной тенью, которая шарахается от звука имени собственной матери.

И с каждым днём мне казалось, что слепая любовь к ней и желание стать нужной, уже давно трансформировалось в нечто другое – мать меня раздражала. Своим вечным недовольством, бесконечным брюзжанием о боге, нравственности и чести. Но она добилась лишь обратного эффекта – некогда послушная девочка задыхалась в клетке, в которой её закрыли от внешнего мира, и почти каждую ночь мечтала повторить безумный подвиг – прокрасться по тёмному коридору, провернуть запертый замок и убежать навстречу своей судьбе.

К нему. К нему одному! И навсегда!

Но оказалось, что не только моя мама была категорически против нашего общения. В пятницу об этом чётко и без экивоков заявил и дед Басова. Он позвонил, когда парень уже вёз меня домой после свидания. Очевидно, что Ярослав хотел сбросить этот вызов, но на повороте его рука дрогнула и в машине посредством громкой связи зазвучал излишне строгий мужской голос.

– Ну и где ты опять пропадаешь?

– И тебе не хворать, дедушка.

– Ужин с Сердюковыми начался уже полчаса назад, а тебя до сих пор нет! Как это понимать, Ярослав? Я для кого их пригласил? Мне нужно, чтобы ты начал налаживать отношения с дочерью Владимира.

– Дед, я тебе уже говорил, чтобы ты свою предвыборную кампанию раскачивал без меня?

– При чём тут моя гонка? Я для тебя стараюсь, дурень! Чтобы у тебя были связи в высших кругах! Бери пример со своего брата, у него летом свадьба с дочкой самого Агибалова. Я не хочу, чтобы ты, как и твоя мать, в своё время, связался с беднотой и сраными плебеями. Я такого позора второй раз не допущу!

– Спасибо за старания, дед, но у меня уже есть девушка.

– И кто она?

– Не твоё дело.

– Нет, милый внучок, как раз таки моё! Топтать – топчи сколько влезет, но отношения строить будешь только с собой равными. А станешь артачиться, так я тебя в два счёта лишу наследства! Ты понял?!

– Лишай, – равнодушно выдал Ярослав и отключился.

А я после этого разговора не знаю, как вообще пришла в чувства. Целый вечер проплакала белугой, а потом нафантазировала себе столько, что моя черепная коробка практически лопнула от всевозможных холодящих душу мыслей.

Яр сирота? Но не потому ли, что его отец был из «рабочего класса»? А что, если именно это сгубило и его, и его супругу? А что, если нас ждёт то же самое? И смогу ли я жить с пониманием того, что именно из-за меня Басов потеряет связь с близкими и лишится средств к существованию. Это он пока молодой перспективный спортсмен, гребущий деньги за рекламные контракты. А что будет через пять лет, десять, пятнадцать?

Смогу ли я вынести его полный разочарования взгляд, когда он поймёт, что я того не стоила?

Именно поэтому, промучившись в сомнениях всю ночь, я пришла к болезненному, но единственно верному решению. И когда на утро мы с Ярославов встретились, я тут же зарядила им ему прямо в лоб:

– Нам нужно расстаться!

– Чё?

Я тут же сбивчиво начинаю пояснять причинно-следственные связи своего поступка, но Басов лишь слушает меня, качая головой, а затем обрывает мой поток сознания на полуслове.

– Истома, ты офигела?

– Н-нет...

– Какой на хрен расстаться? Ты же сдохнешь без меня.

– Сдохну, – согласно киваю я тут же.

– И я без тебя тоже, глупая.

– Да?

– Да! И ты мне брось всё это дерьмо болтать. Не мой дед станет решать, как будет между нами. Понятно?

– Понятно, – киваю я и чуть не оседаю на пол, чувствуя бесконечное облегчение.

– Пусть старый хрыч бесится сколько душе угодно и на дочке Сердюкова сам женится, раз ему так приспичило с ним породниться. А я – пас, потому что нахожусь там, где мне хочется. Я не чья-то табуретка, чтобы меня двигали взад-вперёд. Ясно?

– Ясно.

– И вообще, я для тебя сюрприз приготовил. Можешь вырваться сегодня ко мне?

– Увы, Яр. После уроков меня встречает бабуля. И сразу домой. У нас будет мероприятие.

– Дорогие воцерковленные в гости придут?

– Нет. Поминки. Сегодня ровно год как не стало отчима и сестры.

– Соболезную, – сжимает он мои пальцы, и я киваю. Боль давно прошла, осталась лишь щемящая тоска по тому, кого уже не вернёшь. Но жизнь продолжается, вот только мама и бабушка не хотят это принять.

– Ничего, – киваю я.

Молчим несколько минут. Звенит звонок на следующий урок, но мы даже не вздрагиваем. Почему-то уже плевать, украденная близость стала дороже всего.

– Истома?

– М-м?

– Я всё равно к тебе приеду.

– Когда?

– Когда все уснут. Что скажешь?

Сердце в ауте. В моменте кровь в венах превращается в крутой кипяток. По телу бродит электричество, поджигая все фитили на моей выдержке.

Но я же не такая рисковая, ведь правда?

– Приезжай.

Боже...

_______

* Псалом 118 – самый большой псалом в Библии – 176 стихов.

Глава 40 – Мороженка

Вероника

Вечером дома траурная атмосфера. Как и ожидалось, никто из близких даже не пытается вспомнить, что сегодня мой восемнадцатый день рождения.

Всем плевать на меня. И матери. И бабке.

На столе, вместо праздничного торта со свечами, кутья, которую показательно окропляют святой водой. Стопка румяных блинов, пирожки с приторно-сладкими начинками и компот из сухофруктов.

Я стараюсь не плакать. Бабка ревёт белугой. Мать нескончаемым монологом, всхлипывая, вспоминает моего отчима и сестру. Обо мне ни слова. Даже банально участливого «прости, что так» нет за то, что мой самый светлый день пропущен через монохромный фильтр из-за жуткой аварии, унёсшей жизни двух родных нам людей.

Ничего. По нулям.

И не то чтобы мне сильно чего-то хотелось, но подарков тоже нет. Даже нужных мне ботинок. Мать отдала последние деньги в церковь – на икону – это, по её словам, важнее всего на свете.

– Помнишь, мамочка, какая я была до рождения Ирочки? Помнишь? – бабка кивает и горестно завывает, сморкаясь в платочке. – Я была тенью! И жить не хотелось. Муж не мил, новый город набил оскомину в два счёта, нежеланный ребёнок на руках.

Взгляд на меня такой бросает, что душу на мгновение сковывает отчаяние и боль. Но тут же чувства тухнут. А разве я этого не знала все эти годы? Мама меня не любит. И никогда не полюбит. Никогда! Ни за что! Я её крест, который она вынуждена тащить на себе. Как можно проникнуться тёплыми чувствами к убийце, что своим появлением расстреляла в упор её светлое и незамутнённое будущее, а взамен подсунула убогое существование в закрытом городке с нелюбимым мужчиной?

Никак.

– В сутках по сорок восемь часов и все они пропитаны горечью. К себе. К судьбе. К зудящему монотонному настоящему. Она орала по ночам, – снова кивок в мою сторону, – и я вместе с ней. Тихо. В подушку. Но орала! Что есть мочи! И сдохнуть хотелось, потому что вообще не было просвета. Лишь бесконечный тёмный туннель, в котором я брела, не зная куда.

Я закрываю уши, не в силах больше слушать эти слова, поданные мне на щербатом блюде ненависти и изрядно политые соусом из горечи, скорби и сожаления.

Но матери всё равно, что она без анестезии и с хрустом ломает кости моей полудохлой надежде, которая ещё недавно отчаянно верила, что сможет достучаться до этой иссушенной злобой женщине.

– А потом случилось чудо! Это сам Бог почувствовал, насколько сильны были мои мучения. И он великодушно сжалился надо мной. Подарил мне Иру, а затем и заставил иначе взглянуть на человека, который всё это время упорно и за волосы вытаскал меня из трясины собственной драмы. И моя жизнь снова обрела смысл. Благодаря Ирочке и Анатолию я воскресла из мёртвых!

– Мама! – не выдержала я и закричала. – Ведь я здесь!

А ей, что слону дробина. Смотрит на меня, со слезами в равнодушных ко мне глазах, и зло ухмыляется.

– Ты думаешь мне от этого легче, Вера?

– Но я же тоже твоя дочь! – всхлипываю. Ничего не могу с собой поделать – это ужасно, когда тебя намеренно задвигают на полку, игнорируя истошные вопли твоего изломанного чувства собственного достоинства.

– Дочь, – повторяет она за мной и качает головой, – но только благодаря Ире и Анатолию я поняла, что это действительно так. Что ты мой ребёнок, и я должна любить тебя, а не смотреть, как на проклятие. Но их не стало. И теперь только бог напоминает мне об этом, только бог, Вера.

Любит она...

Я знаю, что она умеет это делать. И даже видела, как это выглядит со стороны. Но я никогда не чувствовала этого по отношению к себе. Враньё всё это!

– Мне очень жаль, – выталкиваю я из себя и смотрю в её глаза с вызовом, – но я не специально, мам.

– Что именно?

– Родилась.

– Дерзишь?

– В этот день, – гну я свою линию.

– Пф-ф-ф, думаешь, я могу забыть об этом?

– Восемнадцать лет тому назад, мам.

– Эгоистка! – неожиданно срывается она в слёзы, подскакивает с места и орёт. – Такая же, как и твой жалкий отец! Только о себе и думаешь, бессовестная! Люди погибли. Люди! А тебе лишь бы куражиться, да поздравления принимать? Нежели ты выросла настолько бессердечной, что можешь в такой чёрный день думать о празднике собственной души? Я не верю, что ты могла так низко пасть! Я отказываюсь это делать! Всевышний покарает тебя за это!

– Довела мать, – злобно выплёвывает бабка.

– Извините, – устало прикрываю веки, – что снова всё испортила. Но можно я уже пойду?

Втягиваю голову в плечи и просто жду, когда же это кино закончится и титры стройными рядами букв уйдут в закат. Мне бы новое, где мне не станут каждый год напоминать, что я родилась в неправильный день и вообще сделала это.

Я словно угол в темноте, о который мать со всей дури врезалась мизинцем.

Вроде бы ни в чём не виновата, но кому до этого есть дело, м-м? А винить себя любимую – это вообще моветон и однозначное фи.

– Нельзя, – переходя на ультразвук, горлопанит мать, закашливается и снова падает на кухонный уголок. Плачет горько и взмахивает рукой, приказывая есть.

Ненавижу кутью, но вкидываюсь ей максимально быстро. Чтобы уже закончить со всем этим и уползти к себе, дожидаясь, пока стрелка часов отмотает день до конца.

Едим молча. Затем бабка притаскивает из гостиной большой альбом с фотографиями. Пересматривают с матерью. Улюлюкают над детскими снимками Иры и даже моими. Мама пытается мне улыбаться.

Треплет за щеку как послушную собаку.

– Совсем взрослая стала ты, Вера. Надеюсь только, что однажды ты перестанешь сердиться и поймёшь меня.

Что именно я должна понять, уточнять не стала. Только кивнула, а спустя полчашки горячего кипятка с сахаром и заваркой, наконец-то покинула кухню, не забывая, двигаясь мимо входной двери, подготовить себе плацдарм для очередного ночного побега, и крутанула замки. Затем окопалась в собственной комнате и принялась убивать время уроками, заданными на понедельник.

Поля разукрасила разноцветными косичками. А внизу тетради с вензелями вывела:

«Поздравляю! Будь!»

До девяти вечера с кухни были слышны голоса, изредка тихий плач и жалобный скулёж. А после женщины, наревевшись, разошлись спать. Я тоже сделала вид, что легла. Но вскоре вздрогнула, когда в комнату ко мне тенью скользнула мать. Чуть постояла надо мной и плавно опустилась на кровать. Посидела молча, пока я старательно делала вид, что сплю, а затем положила ладонь мне на голову. Не гладила.

Она никогда меня не гладила.

Лишь невыносимо долго сидела так, а затем порывисто поднялась и прошептала:

– Прости меня. За всё!

И ушла, плотно притворив за собой дверь.

А я вся обратилась в слух. Вот мама произвела привычные мыльно-рыльные процедуры, вот прошла на кухню, выпила стакан ледяной воды из холодильника и потопала к себе.

Дом погрузился в тишину и обманчивый покой.

Я же кинулась за телефоном и с затаённым сердцем открыла переписку с Ярославом. Кровь тут же наполнилась сахаром и грудь перестали стискивать стальные обручи безнадёжности. Всё он – мой волшебный лекарь. И одна пилюля уже ждёт меня, болтаясь непрочитанным конвертиком.

«Как настрой?»

«Боевой»,– строчу, прикусив кончик языка, чтобы не пищать от радости.

«Я еду к тебе».

«Я не знаю. Честно, Яр».

«Я еду, Истома!»

«Мне страшно. Это ты понимаешь? А вдруг она поймает нас?»

«Риск – дело благородное».

«Издеваешься?»

«Пытаюсь дать понять, что если ты не выйдешь ко мне, то я залезу к тебе в окно».

«Басов! Только посмей!»

«Ты даже не представляешь, на что я готов ради тебя».

«П-ф-ф...»

Спустя минут двадцать экран телефон вновь загорелся от входящего сообщения.

«На точке».

«Сейчас точно нет».

«Я буду ждать, Истома».

Надо ли вам говорить, что, несмотря на все данные себе обещания не творить глупости и быть осторожной, я уже спустя полчаса встала с кровати и на цыпочках принялась метаться по комнате, наспех облачаясь в тёмно-зелёное шерстяное платье с длинным рукавом и белым отложным воротничком?

Знаю, дура. Но что поделать?

Но я и на этом не притормозила, а тут же прокралась по коридору в сторону гостиной, а там долго стояла, прислушиваясь к гулкой тишине квартиры, разрываемую лишь тиканьем настенных часов.

От адреналина потряхивало. Мурашки бродили по телу разрозненными табунами. Немного мутило от собственной идиотской храбрости и шалящих не на шутку нервов. Но я всё же крутанулась на месте и полетела к входной двери.

Ведь он ждёт меня!

Обулась в переклеенные ботиночки и потянула на себя заранее открытую дверь. Та молчаливо мне поддалась, а затем я рванула со всех ног вниз, мечтая побыстрее очутиться в крепких объятиях Басова.

И растечься у его ног растаявшей мороженкой.

Дура? Ну и пусть! Яр – мой подарок на день рождения. Имею право!