Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 11

Дважды ее едва не выбрасывало из седла. Она спасалась лишь тем, что цеплялась за гриву руками. Однажды лошадка, напуганная внезапным шумом в лесу, чуть не ударилась вскачь. Верховая езда изматывала, мышцы таза, непривычные к такого рода усилиям, жутко болели, но передвижение по широким дорогам ей было заказано: там могли встретиться стражники, а их следовало сторониться. По крайней мере до тех пор, пока не выяснится, отдан им приказ задержать ее или нет. Тропинки же, по каким пробиралась кобылка, были узки, извилисты и круты.

Где-то к вечеру впереди послышался говор. Падмири с трудом натянула поводья, отжимая лошадь к кустам. К ней приближалась горстка угрюмых селян, обвешанных темными венками; в их корзинах что-то возилось.

– Стойте! – приказала Падмири, повелительно вытянув руку.

– Мы не можем задерживаться, добрая госпожа, – сказал ветхий старец. – Скоро зайдет солнце, а идти еще далеко.

– Но… куда же вы направляетесь? – Падмири поморщилась. Чем-то уж очень зловещим веяло от однотонных венков.

– В храм на берегу Кудри, – поступил еле слышный ответ.

– Зачем?

– Рани велела каждому принести свою жертву, – утомленно помаргивая, пояснил старец. Он хлопнул по крышке корзинки, послышался визг.

– А что же сама рани? – потребовала ответа Падмири, ощущая, как в ней нарастает гнетущее беспокойство.

– Она-то и совершит весь обряд. – Старец потупился. – Не хочу оскорбить достойную госпожу, но у нас нет времени на разговоры. Мы спешим.

– Разумеется.

Падмири придержала кобылу, позволив селянам пройти. Голова ее пошла кругом от невеселых раздумий. Эти селяне, бредущие в храм черной богини, живность в корзинах, мрачного вида венки… Все это настораживало и странным образом подвёрстывалось к событиям в ее доме. Неужели она не сыщет защиты и во дворце? Ей припомнились слухи о загги, они лишь усилили беспокойство. Падмири попыталась взять себя в руки. Тамазрайши – юное, прекрасное, очаровательное существо. Что ей в черной богине, когда существует Парвати? Кали, правда, тоже Парвати, но самая неприглядная и разрушительная ее ипостась! Это соображение повергло Падмири в уныние, она развернула кобылу, пусть бредет за людьми. Во дворце молодой рани нет, домой возвращаться бессмысленно… Что же ей остается? Не ночевать же в лесу! Возле храма, по крайней мере, что-нибудь прояснится, а там, возможно, сыщется и какой-то приют…

Лошадь, почуяв что-то, громко заржала, чем отвлекла Падмири от дум. Сумерки быстро сгущались, превращая каждое дерево в исполина, готовящегося расправить затекшие члены и шагнуть на тропу. Да и кобылка явно чего-то боялась, стригла ушами, дергала мордой и дальше не шла. Падмири нерешительно похлопала лошадь по шее, припоминая фразы, которыми брат успокаивал своих скакунов.

На тропе что-то пошевелилось, издавая странные звуки, потом земля зашуршала, словно по ней пробирался огромный паук. Кобыла взвилась на дыбки, Падмири сдавила ей шею, и это инстинктивное действие не позволило перепуганному животному кинуться в сторону и выбросить всадницу из седла. Звук повторился. Падмири прищурилась и различила во мраке смутно белеющее, колеблющееся пятно.

Хриплый стон сказал ей, что там лежит человек. Похоже, это поняла и лошадка, поскольку покорно затрусила вперед. Подъехав поближе, Падмири натянула поводья, но спешиться не осмелилась: во-первых, из страха, а во-вторых, не имея уверенности, что ей удастся вернуться в седло.

– Помогите, – стонал человек, и стон этот больше выдавал в нем чужеземца, чем характерный акцент, ибо ни один индиец в его положении не стал бы взывать о помощи, а молча лежал бы, полностью покорившись судьбе.

– Кто ты? – сурово спросила Падмири.

– Странник… Ох, духи огня… – Человек подтащился к кобыле. – Зачем это было? Зачем?

– Что было? – Падмири скривилась. Ей все тут не нравилось – и эти стоны, и то, что она не может выбраться из седла.

– Помоги же мне, госпожа! – Чужеземец попытался вскинуть к ней руку, но та странным образом изогнулась, дернулось только плечо. Вот оно что, холодея от ужаса, вдруг осознала Падмири. Несчастному перерезали сухожилия в локтях и коленях. Боги, да кто же с ним был так жесток?

– Добрая госпожа! – молил покалеченный. – Помоги!

– Чем же? – беспомощно выдохнула она.

Странник отрывисто зарыдал, потом вдруг затих. Падмири решила, что он испустил дух, когда до слуха ее донесся горячечный шепот.

– Они сказали, что делают это во имя Кали. – Человек задрожал, едва выталкивая из горла бессвязные отрывистые слова. – Жертвы, алтарь. Нет! – вскинулся он. – Она была не такая, как ты. Совершенно другая. Нож. Черепа. Умри, инородец. Я умер. Но были двое других.

– Каких других? – резко спросила Падмири.

Искалеченный помотал головой.

– Других. Не похожих на остальных. Сперва был один. Затем появился второй. – Шепот становился все тише. – Им был нужен второй. Как только его привели, меня выволокли из храма. Духи огня, они вытащили ножи! Они не убили меня, а бросили на дороге. – Шепот затих, умирающий застонал. Затем прозвучало рыдание. – Достойная госпожа, помоги. Остальные погибли. Их отдали Кали. Помоги же мне. Помоги.

– Как ты здесь оказался? – Падмири пыталась понять: те, другие, это Сен-Жермен со слугой или нет? Стражники увели Руджиеро, но хозяина не нашли. Ей не хотелось думать, что Сен-Жермен попал в расставленные силки. Ведь инородцев вокруг великое множество. Вот хотя бы этот несчастный. Бедняга – перс, судя по выговору, – явно рассчитывал найти здесь надежный приют, а угодил в лапы загги.

– Не знаю. Похоже, я полз. – Умирающий клюнул носом. – Там что-то происходило. Всем нужен был Шива. Или его порождение? Точно не помню. Мне холодно, – пожаловался он вдруг и обмяк.

Кобыла, почуяв смерть, заржала, потом фыркнула и скакнула вперед, одним копытом ударив затихшего человека, затем стремглав понеслась по узкой темной тропе.

Ветки хлестали всадницу по лицу и рукам. Падмири била лошадь коленями, натягивала поводья – все было тщетно: та не желала повиноваться. Женщина пыталась кричать, но страх лишил ее голоса – ей оставалось только держаться за жесткую гриву и ждать, пока перепуганная лошадка не присмиреет сама.

Наконец кобылка остановилась, но утешения в том было немного, ибо Падмири теперь абсолютно не понимала, куда ее занесло. Она прижалась к дрожащей шее животного и, в свою очередь, затряслась – вначале от пережитого ужаса, потом от слабости в руках и ногах. Ночь уже вступала в свои права, однако луна еще пряталась за горами. Отдышавшись, лошадь двинулась по тропе. Падмири только кивнула, чутье должно вывести умницу к людям, и хорошо – ведь иначе они пропадут. Правда, где люди, там стражники, но думать о них не хотелось. Все, чего ей хотелось бы, это прилечь и уснуть.

– Эй!

Внезапный окрик привел всадницу в чувство. Она встрепенулась и осознала, что умудрилась-таки задремать. Похоже, дальше тропа расширялась, на лужайке теснились конники, едва различимые в темноте. Первым ее побуждением было справиться, кто они, но Падмири сдержала этот порыв. Конники же не замедлили проявить любопытство.

– Кто тут? – вопросили из тьмы.

– Если ты приехал с дарами, приятель, то довольно поздненько, – пробормотал кто-то. – В храм уже не войти.

– Интересно, почему он молчит? – В третьем голосе прозвучала угроза. – Отвечай, или я примусь за тебя.

Падмири не знала, как быть. Молчание ничего хорошего ей не сулило, но позволить этим людям понять, что к ним подъехала женщина, тоже нельзя. Ночь, лес, темнота располагают к насилию. Воины падки до развлечений подобного рода. Неизвестно, что они могут с ней сотворить. Тишина делалась напряженной, и Падмири решилась на отчаянный шаг. Она приосанилась и, подражая голосу Бхатина, произнесла:

– Мне в храм и не нужно. Однако мой господин, наверное, уже там.

Верховые расхохотались.

– А ты, небось, все-таки не отказался бы поглазеть на то, что тебе недоступно? – предположил ближайший к ней воин.

– Я навидался всякого, – возразила Падмири, всем своим тоном выражая неудовольствие и слегка – в манере, присущей евнухам, – растягивая окончания слов.

– Нет, такого ты, брат, не видал. Сегодня, – в голосе воина появились хвастливые нотки, – чуть ли не сам Шива взойдет на алтарь.

– Замолкни! Придержи язык, нечестивец! – зашикали на болтуна сотоварищи, а тот, понизив голос, сказал: – Этот евнух мог видеть перса.

Воцарилось молчание, затем ближний воин с нарочитой небрежностью поинтересовался:

– Когда ты свернул на эту тропу?

– Не помню, – вполне искренне призналась Падмири, ощущая неприятную сухость во рту.

– Не видел ли ты кого-нибудь на пути?

– Видел каких-то селян с корзинами, а потом стало темно. – Язык ее сделался совсем непослушным.

– Что ж, дружок, – произнес чей-то вкрадчивый голос, – ты нам понравился. Давай-ка слезай с лошадки. Прогуляемся до ближайших кустов.

– Я… я бы не прочь, – делано усмехнулась Падмири, – но мой хозяин меня за это прибьет. Он… очень ревнив. – Она надеялась, что намек рассмешит их и развеет возникшие подозрения. К тому же всем ведь известно, что евнухи очень трусливы. Пусть эти люди думают, что ее голос дрожит от страха перед хозяйскими оплеухами.

– Ну-ну, дружок, не ломайся. Сегодня ему уж точно будет не до тебя.

– Кто твой хозяин? – внезапно спросил верховой, подъехавший справа. Конники как по команде примолкли, и в ночном воздухе вновь повисла напряженная тишина.

Падмири зябко поежилась и произнесла первое пришедшее ей на ум имя:

– Бисла Аждагупта!

Это был весьма широко образованный человек, принадлежавший к одной из высших жреческих каст. Вряд ли эти грубые воины могли знаться как с ним, так и с его прислугой.

– Такого среди собравшихся нет, – пробурчал озадаченно кто-то.

– Это неудивительно, ведь хозяин поехал сюда не из дома и мог задержаться в пути. Я же, как мы с ним условились, закончил свою работу и направился к храму, чтобы встретиться с ним.

Неубедительное вранье. Таких вольностей не дозволяли даже рабам, ходившим в любимчиках у господ.

Конники приглушенно посовещались, затем самый вкрадчивый из них произнес:

– Слушай, дружок, мы можем показать тебе храм. И все, что сейчас там творится. Другим туда вход заказан, но мы тебя проведем.

Падмири похолодела, ибо по скрипу стремян и невнятному шарканью поняла, что двое всадников спешились и приближаются к ней.

– Ты увидишь, как сама Тамазрайши совокупляется с порождением Шивы, – продолжал уговоры вкрадчивый воин. – Такое не повторяется. Не ломайся, пойдем.

Падмири, пронзительно вскрикнув, всадила в бока своей лошади каблуки. Та чуть пошатнулась и рванулась вперед.

Послышались окрики, брань, кто-то горестно завопил:

– Баба! Братья, это была баба!

И тут же в лесу залаяло эхо, ему откликнулись взрыки встревоженного зверья. Падмири, не отвлекаясь на весь этот гвалт, гнала и гнала лошадку, сначала галопом, потом, когда тропа пошла в гору, размашистой рысью, затем, когда склон сделался совершенно крутым, позволила ей перейти на шаг. Кобыла всхрапывала, учащенно дышала, показывая, что силы ее на исходе. На вершине холма Падмири позволила своей спасительнице передохнуть, а сама прислушалась к ночи, чтобы понять, гонятся за ней или нет. Как ни странно, в лесу было тихо. То ли воины испугались засады, то ли пьянящему азарту погони они предпочли кровавое зрелище, какое сулил им храм.

Итак, одни злодеи отстали, но впереди могли ждать и другие. Падмири, поежившись, предпочла выбросить из головы эту мысль. Тишина ободряла, беглянка, позволив себе расслабиться, оперлась на луку седла. И застонала, жалея свое бедное тело. Она провела на лошади не так уж и много времени, а ей казалось, что эта дикая скачка продолжается уже несколько дней. Суставы ее онемели, спину ломило, а ягодицы, наверное, истерлись до дыр. Интересно, как облегчают свои страдания новобранцы-кавалеристы, чем они смазывают свои задницы после конной муштры? Падмири вдруг покраснела. Не от грубости пришедшей в голову мысли, а от сознания, что ей следовало бы призадуматься совсем о другом.

Видимо, Сен-Жермен все-таки схвачен и его хотят принести в жертву Кали. На то указывали и предсмертный бред злосчастного перса, и некоторые намеки конников, охраняющих храм. Так это или не так? Скорей всего, так, ибо и в том и в другом случае упоминалось о некоем порождении Шивы. Падмири не находила в своем постояльце черт, присущих этим мифическим существам. Наоборот, он, по ее мнению, весьма выгодно от них отличался. Но у других имелись серьезные основания считать его именно таковым.

Вставал вопрос: что же теперь делать? И разрешить его было совсем не легко.

Пустив лошадь шагом, беглянка принялась размышлять.

С самого детства Падмири вдалбливали, что все в этом мире движется по воле богов и сопряжено с оборотами колеса. Никто из смертных – ни она, ни кто-либо другой – не в силах что-либо изменить. Любая попытка как-то повлиять на ход событий неумолимо заканчивается большой или малой бедой. Еще ей говорили, что люди, принадлежащие к правящей касте, отмечены особой печатью и что на все их помыслы и поступки проливается вышняя благодать. Падмири было одиннадцать лет, когда ее привели на ночное моление Кали. То, что творилось там, ужаснуло ребенка. Взрослея, она отторгала жуткие воспоминания и все-таки знала, хотя наставники проповедовали смирение, что есть в мире вещи, с какими мириться нельзя. Вот и сейчас, содрогнувшись, Падмири вскинула голову к небу. Нет, вовсе не собираясь противиться воле богов. Просто она дочь раджи, и, следовательно, всеми ее действиями руководят те, что взирают сейчас на нее. Лицо беглянки озарила улыбка, она ощутила, как к ней возвращаются силы. Отвратительное моление идет в храме над Кудри. Основной обряд начнется после полуночи, а к этому времени кое-что еще можно успеть. Если, конечно, кто-нибудь, возможно Ганеша, подскажет ей, как избрать единственно верный путь.

Так и случилось. Лошадь вышагнула из чащи на лесную поляну, где вокруг небольшого кострища сгрудилось несколько жалких лачуг. Два старика поддерживали огонь. Половину лица одного из них съела проказа, другой был тощ как скелет. Оба смиренно поклонились подъехавшей к ним всаднице.

– Добрая госпожа, прости наши слова, но тебе не следует здесь находиться. Мы ведь неприкасаемые, – глядя в землю, сообщил тощий старик голосом столь же тонким, как и все его косточки, проступающие сквозь кожу.

– Я заблудилась, – сказала Падмири, несколько обескураженная тем, что без особенного смущения позволяет себе вступить разговор с низшими существами. – Скажите, где я сейчас нахожусь?

Некоторое время старцы молчали, затем прокаженный сказал:

– Здесь поблизости протекает река. У вас ее называют Шенаб.

– Далеко ли отсюда до места, где она сливается с Кудри?

Храбро пускаясь в неподобающие для особы ее ранга расспросы, Падмири слегка возбудилась, однако почему-то не находила, что это наносит ей какой-то ущерб.

– Не слишком, – ответил с осторожностью прокаженный. – Ты быстро доедешь, почтенная госпожа. А я, скажем, не приковылял бы туда и к рассвету.

Старец смутился. Кто он такой, чтобы при высокородной особе рассуждать о себе? А может быть, это вообще не особа, а демон, явившийся, чтобы их всех унизить и еще более им навредить?

– По какой же мне ехать тропе? – спросила Падмири.

Старец хотел солгать, но месть демонов устрашила его.

– Вон та тропа, – ткнул он обернутой в лохмотья культей. – Она выведет тебя на дорогу. Поезжай по ней, пока по левую руку не обнаружится другая тропинка. Там и найдешь Кудри.

Падмири, высокомерно кивнув, пустила кобылку в указанном направлении. Место тут, что говорить, не слишком приятное – хорошо, что она удаляется от него.

На дороге ее одолели сомнения. Она едет к храму, но с какой, собственно, целью? Воспротивиться церемонии? Это расценится как богохульство! Дело кончится тем, что ее повлекут на алтарь. «Да и сумеешь ли ты проникнуть в святилище! – спросила она себя. – Ты ведь была уже возле него, но караульные тебя не пустили. Зачем же делать вторую попытку, искушая судьбу? Вон как тяжело шагает кобыла, бедняжка тоже измучилась. Да и полночь уже миновала, жуткое действо вот-вот начнется. Как может справиться одинокая безоружная женщина с беснующейся и жаждущей крови толпой?» Падмири в смятении приближалась к нужному повороту. Вдали явственно слышался шум бегущей воды. Чего же боги требуют от нее? Нет знака и нет подсказки. Может быть, нужно остановиться и со смирением ожидать той участи, которая ей назначена оборотами колеса? Шум струй Кудри превратился в обиженный рев. Река покраснеет к рассвету, подумала она вдруг. Когда церемония в храме Кали закончится, вода вберет в себя все. Она все смоет, все унесет и вновь сделается хрустальной. Вода… Падмири покосилась на небо. Кто снизошел к ней, кто ей внушил эту мысль? Конечно, Ганеша, добрый бог с головой слона, всезнающий, благосклонный, премудрый! И Кудри, где ее брат приказал построить плотину. По воле богов, несомненно, но сам хорошо не ведая для чего. Ведь не озеро, нет, безусловно, не озеро было целью вышнего промысла. Ох, теперь уж наверняка воды реки покраснеют, но… возможно, в последний раз!

Когда вдали завиднелся лагерь строителей, кобыла ее, хромая и задыхаясь, едва брела по тропе. Падмири, желая помочь измученному животному, давно порывалась спешиться, но всерьез опасалась, что не сумеет сделать и шагу, выбравшись из седла. Теперь же ее терзало единственное опасение: не ушли ли рабочие в храм? Для осуществления замысла ей нужны были люди.

Многие палатки (деревянные каркасы, обтянутые заскорузлыми шкурами) были пусты. На центральной площадке чернели шесть ям для костров, в четырех дотлевали последние угольки, к ним и направила всадница свою лошадь.

– Повелеваю всем встать! – властно выкрикнула она. Так делал отец, отдавая приказы. У нее уже не имелось сомнений в правильности своих поступков. Да и откуда им быть, если ее вразумил сам Ганеша?

Палатки не шелохнулись, никто не вышел на крик. Сердце Падмири заныло. Затем ближайший к ней полог качнулся, в проеме мелькнула чья-то рука, и недовольный голос спросил, кто это там разорался.

– Я Падмири, сестра того, кто был вашим раджой и отцом Тамазрайши, вашей нынешней рани! – В голосе всадницы прозвучала угроза. Пусть только кто-нибудь вздумает в том усомниться. Его тут же сбросят с самой высокой скалы.

Из первой палатки, потирая лицо, торопливо выбрался чумазый взъерошенный человек. Разглядев всадницу, он поклонился.

– Досточтимая госпожа, что привело вас сюда?

– Важная весть, – уронила Падмири. – Пусть кто-нибудь снимет меня с седла. – Она знала, что в ее повелении не усмотрят ничего необычного. Что тут такого, если даже в не слишком высокородных сословиях держат рабов, утирающих носы своим господам. Да и не только носы, если уж говорить чистую правду.

– Сейчас, госпожа, – вновь поклонился мужчина.

Он выпрямился и крикнул:

– Сестра отца нашей рани соизволила нас посетить! Просыпайтесь и поспешите оказать ей почтение!

Если даже чумазому крепышу и показалось странным, что столь высокопоставленная особа путешествует без охраны, то он явно предпочитал хранить это в себе. Падмири же, пожалуй впервые, тайно порадовалась тому, что людская молва относит ее к женщинам слегка тронутым и довольно своеобразным.

Рабочие выползали из хижин. Все они были плохо одеты, а в большинстве и грязны. Каждый из них кланялся и примешивался к толпе, которая все разрасталась. Крепыш ткнул пальцем в двоих:

– Досточтимая госпожа изъявляет желание спешиться. Помогите же ей.

Конечно, касания каких-то ремесленников были ей неприятны, однако сейчас не стоило заострять внимание на таких мелочах. Падмири охнула только раз, – когда ее ногу переносили через спину кобылы. На земле голова всадницы пошла кругом. Собственные ноги вдруг показались ей слишком длинными. Рискни сделать шаг – и немедленно упадешь. «Стой и держись, – сказала себе она. – Иначе все твои планы обратятся в ничто. Рабочие должны видеть в тебе госпожу, которой нельзя прекословить».

– Чем мы обязаны такой чести, досточтимая госпожа? – осведомился крепыш, очевидно бывший здесь старшим.

Ответ у Падмири давно был готов, а потому она решительным тоном сказала:

– Вам, безусловно, известно, что дочь моего брата и ваша правительница сейчас находится неподалеку от вас – на ночном молении Кали.

– Да, госпожа, мы знаем о том.

Лица строителей помрачнели. Они уже обращались к рани за помощью, но ответа не получили и в жертвоприношениях на реке Кудри усматривали недобрый для всей стройки знак. А сейчас, похоже, их худшие опасения и вправду сбывались.

– Вам доверена честь завершить этот обряд, выполнив волю рани, – объявила Падмири, довольная, что ее слушают с напряженным вниманием.

– Что поручает нам рани? – осторожно спросил чумазый прораб. В вопросе сквозило недоумение. – Мы ведь строители, а не воины, мы почестей Кали не воздаем.

– Именно потому выбор рани и остановился на вас, – торжественно заявила Падмири. – Суть Кали в стремлении к разрушению, к тому же стремятся и те, что поклоняются ей. Грандиозное разрушение служит залогом будущего грандиозного обновления, вызвать подобное обновление – задача проводимого сейчас на Кудри обряда. Во имя грядущего процветания нашего края участники церемонии готовы уничтожить не только себя, но и предмет своего поклонения, ибо новое может укорениться лишь в почвах, очищенных от сорных семян. Пик разрушения в уничтожении самого стремления к разрушению. Я полагаю, вы согласитесь со мной?

Она выжидающе смолкла. Несколько лет назад один из видных ученых княжества изложил ей все эти тезисы, правда в более расширенном виде. Ему таки удалось основательно заморочить мозги своей собеседнице. Что ж, усмехнулась Падмири, наука пошла впрок.

– И ты говоришь это нам? – изумился прораб. – Сказанное, безусловно, исполнено истинной мудрости, однако от области наших занятий оно отстоит достаточно далеко.

– Сейчас вы все поймете, – сказала Падмири. – Вот воля рани. Плотина, которую вы возводите, должна быть разрушена в эту же ночь, чтобы вода, ею удерживаемая, могла ринуться вниз и снести храм черной богини, очищая камни от крови и нечистот. Лучшей жертвы во имя Кали нельзя и желать, ибо повторить нечто подобное попросту невозможно. – Она говорила отрывисто, стараясь придать своему голосу непреклонность. – Вы будете щедро вознаграждены за это деяние и заслужите непреходящую милость богов.

Рабочие потрясенно молчали. Прораб, сложив молитвенно руки, сказал:

– Но… мы не можем это сделать, досточтимая госпожа. Плотина сработана прочно. Ее не разрушить и за неделю.

– Не можете? – повторила Падмири и угрожающе наклонилась к толпе. – И вы говорите это сейчас, когда рани высказала свою волю? – В душе ее словно разверзлась холодная всепоглощающая пустота. Сердце стучало над ней ужасающе гулко. – Должна ли я передать ей ваши слова?

Строители переглянулись. Тамазрайши совсем недавно взошла на княжеский трон, но о крутости ее норова уже шли разговоры.

– Ладно, расколупайте хотя бы что-нибудь сверху, чтобы спустить вниз немного воды, – равнодушно сказала Падмири. – Правда, это уже ничему не поможет.

Ничему, повторила она мысленно, ничему. Домой ей уже возвращаться, видимо, не придется. А о том, что будет дальше, не хотелось и думать. Все кончено, но… такова, видимо, воля богов.

Один из рабочих, снимавших высокородную особу с седла, в задумчивости подергал бородку.

– В основание плотины, как тебе должно быть известно, Михир, заложены голые камни. Они ничем не закреплены. Если вооружиться кувалдами и ломами, можно попробовать расшатать их, а вода довершит остальное.

– Да, – подтвердил чумазый прораб, уже смирившийся с мыслью, что дамба обречена. Рани ведь так и так не выказывала желания завершить эту стройку. – Это один из способов. Но… самый небезопасный.

Рабочий заулыбался.

– Среди нас найдутся те, кто готов рискнуть, – хотя бы за воздаяние в будущей жизни.

Михир увидел, что к смельчаку подбиваются другие охотники, и с видимым облегчением пробурчал:

– Ладно, вы встанете в самом низу. Авось все обойдется. – Он повернулся к высокородной особе. – Полагаю, ты хочешь вернуться в храм, госпожа?

Переход от отчаяния к надежде был слишком резким.

– Нет, – выдохнула Падмири. – Нет, я должна… – Она сама подивилась ноткам искреннего сожаления, своевольно влившимся в ее голос. – Мне велено проследить, чтобы все прошло хорошо. Рани желает, чтобы храм очистился до рассвета. Я буду ждать здесь, – торопливо прибавила верная почитательница Ганеши и Майи, ибо даже мысль о том, что ей следует спуститься куда-то, вызвала у нее тошноту. – А после того как все кончится, мне поручено организовать всенародную тризну и последующие торжества. – Удачная мысль, похвалила она себя. – Такова воля рани.

– Такова воля рани, – повторил смиренно прораб. – Плотина будет разрушена, и храм Кали очистится до рассвета. – Он повернулся к строителям и дал им знак собирать инструменты.

Когда рабочие удалились, она с трудом доковыляла до самой огромной из ям и со стоном опустилась на щит, грубо сколоченный из необрезанных досок. От угольков, подернутых пеплом, исходило тепло, весьма сейчас ей необходимое, ибо Ганеша убрал ладонь с ее лба, и ночь сделалась зябкой. Недавнее возбуждение совершенно опустошило Падмири. В душе ее не осталось ни желаний, ни чувств – она застыла в оцепенении и даже не шелохнулась, когда до нее долетел победный и все нарастающий грохот.

* * *

Письмо брамина Рахура к султану Шамсуддину Илетмишу.

Делийскому султану на девятом году его правления брамин Рахур, восседавший подле раджи Датинуша и новой рани нашего княжества Тамазрайши, шлет свой привет.

Несомненно, это письмо смутит тебя, мусульманин, и, думаю, почти так же, как обстоятельства, потребовавшие его написания, смущают меня. В любых иных мыслимых ситуациях подобный шаг с моей стороны был бы невероятен, но я узнал нечто такое, что вынудило меня обратиться к тебе в соответствии с указаниями покойного раджи Датинуша, которые он мне оставил, когда был еще жив.

Не столь уж давно княжество Натха Сурьяратас потрясла смута, затеянная родней правящего раджи и сильно ослабившая наши позиции в мире. Тогда, помнится, ты и стал взимать с нас довольно крупную дань – видимо, с целью остеречь Датинуша от накопления средств, достаточных для создания армии, способной противостоять султанату. Что ж, это твое право, и я не стану его обсуждать. Ты вызываешь во мне стойкую неприязнь, но некоторые твои качества, с моей точки зрения, заслуживают и какой-то толики уважения. Верно ли, что ты сумел заключить выгодный для себя и для спокойствия подвластной тебе страны договор с этим дьяволом во плоти, именуемым у нас Дженгиз-Кханом? Если верно, это деяние говорит в твою пользу.

Теперь о более важных вещах. Мне сообщили, что недавно ты получил несколько опрометчивое письмо от молодой рани нашего княжества Тамазрайши. В связи с этим мне надлежит кое-что пояснить. Видишь ли, наша рани, плотью уже созревшая для материнства, в сути своей пока остается более девочкой, чем рассудительным и осмотрительным существом. Полагаю, что начальник дворцовой стражи не сумел еще доходчиво обрисовать ей, как обстоят дела между Дели и Натха Сурьяратас. Тамазрайши наделена властным характером, ей присуще исключительное сознание своего благородства, именно этим сознанием и подпитываются сейчас ее дерзостные мечтания. Только мечтания, которым в силу множества обстоятельств не суждено воплотиться в реальность, о чем тебе следует знать. Постарайся учесть, что, заносчиво к тебе обращаясь, наша рани вовсе не располагает никакой воинской силой. Ее армия состоит из ограниченного числа стражников, горстки отставников, периодически объезжающих наши границы в засушливые времена года, и караульной роты, оберегающей государственный флаг, чтобы каждый, кому не лень, мог удостовериться, что тот еще на месте. Нет сомнений, у нее хватит характера, чтобы вести за собой войска и даже выиграть битву, но на пустом месте армию не сколотишь. Воля рани неукротима, тон, в каком она к тебе обращается, недвусмысленно свидетельствует о том, однако подкрепить ей свои притязания нечем, что, безусловно, ни в коей мере не унижает ее.

Прежде чем ты пошлешь своих людей бесчинствовать на нашей земле, исходя из того, что тебя якобы оскорбили, взвесь хорошенько, так ли уж это необходимо. Утесняя народ, вдохновленный богами, ты совершишь прегрешение, за которое тебе придется ответить в будущих жизнях. Ты ведь пока что живешь привольно в своей составленной из кусочков стране, с войной твое благоденствие кончится. Найдутся земли, готовые взять нашу сторону, они отвлекут на себя силы, помогающие тебе поддерживать хрупкий мир с этим дьяволом Дженгиз-Кханом. Позволь Тамазрайши тешить свой норов и выступай против нее лишь тогда, когда заслышишь топот слонов и увидишь наши развернутые боевые знамена. Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю о совсем уж невероятных вещах.

Посылая это письмо, я предаю свою рани, но сохраняю верность заветам раджи. Сознавая себя недостойным служить Тамазрайши, я незамедлительно предам свои личные вещи огню, а сам оставлю дворец, чтобы посвятить остаток своих дней размышлениям и созерцанию. Такая участь вполне приемлема для людей, понимающих, что делает с нами оборот колеса, когда приходит время платить по счетам. Не стремись снестись со мной снова, ибо это будет воспринято как попытка унизить достоинство моей рани, над доверием каковой я надругался со столь несвойственным мне прежде коварством.

Пурва Рахур Джарут, брамин