Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Старик остановился перед простой двустворчатой дверью и стукнул в нее лишь раз. На стук отозвался чей-то тихий, невнятный голос.

– Тебя ожидают, – сказал старик и, повернувшись, заковылял прочь.

Комната, в какую вошел Сен-Жермен, мало чем отличалась от отведенной ему кельи. На полу – на толстой циновке – сидел человек в простом монашеском одеянии.

– Ага! – живо воскликнул сидящий. – Так вот вы какой! Я настоятель здешней обители, мое имя Сньин Шез-раб. – Он сделал жест, очевидно приветственный, Сен-Жермен, в свою очередь, отвесил церемонный поклон.

– Я и мой слуга благодарим вас за оказанное нам гостеприимство, – произнес он, сожалея, что речь его несовершенна.

Настоятель, похоже, прочел его мысли, ибо сочувственно закивал головой.

– Наш язык, кажется, не очень-то вам дается, я же не говорю по-китайски. Но вы ведь понимаете то, что вам говорят?

– Да, – сказал Сен-Жермен, раздумывая, оставаться ли ему на ногах или приличней сесть.

Сньин Шез-раб вновь прочел его мысли и встал с циновки. Он был невысок, но держался как человек, неколебимо в себе уверенный, и внушал невольное уважение.

– Несомненно, вы задавались вопросом, почему вас сюда привели.

«Значит, мальчишка был-таки к нам подослан!» Сен-Жермен поднял бровь.

– Думаю, у вас были на то основания.

Сньин поклонился.

– Основанием послужило пожелание Сгия Жел-ри, нашего глубоко почитаемого учителя. Он услышал о вас и захотел встретиться с вами.

– Его пожелание равносильно приказу? – спросил Сен-Жермен.

– Ну разумеется. Мы счастливы повиноваться ему, достойнейший чужеземец. – Монах пожевал губами. – У вас ведь имеется имя, каким вы позволяете себя называть?

– В Китае я был известен как Ши Же-Мэн, – кивнул Сен-Жермен.

– Ши Же-Мэн, – повторил настоятель. – Прекрасно. – Он снова сел на циновку и, подобрав под себя ноги, указал на низенький стул: – Давайте побеседуем, Ши Же-Мэн.

– Как вам будет угодно. – Сен-Жермен с осторожностью опустился на маленькое сиденье, из вежливости стараясь не показать, что на голом полу он мог бы устроиться с гораздо большим удобством.

– Наш учитель принадлежит к плеяде великих наставников, – заговорил Сньин Шез-раб. – Он далеко продвинулся по пути, его мудрость безмерна. – Монах пристально оглядел гостя. – Вы чужеземец и, возможно, не понимаете, какая вам оказана честь. Я поясню. До настоящего времени учитель не изъявлял желания кого-либо видеть, хотя иногда он снисходит к просьбам своих почитателей. Встречи с ним добиваются многие, ее ищут и простые ремесленники, и короли. Монастырская канцелярия завалена прошениями, на которые по большей части налагают отказ. Вы первый из посторонних храму людей, к кому он проявил интерес и с кем, рискну сказать, сам добивается встречи.

– Я удивлен, – сказал Сен-Жермен. – Думаю, ваши края посещает достаточно чужеземцев.

Пускать пыль в глаза свойственно для Востока, и он это знал. А потому хотел дать понять велеречивому священнослужителю, что сделанный их учителем выбор ему нисколько не льстит.

– Вы не простой человек, Ши Же-Мэн, – твердо заявил настоятель. – И как личность, и как чужеземец. В большинстве своем посещающие нас чужеземцы невежественны и оказывают на окружающее столь же незначительное влияние, что и осенний листок на течение горной реки.

Сен-Жермен насторожился. Что имеет в виду этот монах?

– Мы все лишь пылинки, гонимые ветром. Только в редчайших случаях нам удается на что-то влиять.

– Это и есть такой случай, – сухо кивнул Сньин Шез-раб. – Учитель пожелал вас увидеть, тут нечего обсуждать. Запоминайте все, что он скажет, ибо слова его драгоценны. Мы их записываем и рассылаем по родственным нашему монастырям. – Он огладил свое одеяние. – Придержите вопросы, готовые сорваться с вашего языка. Учитель сам, если пожелает, скажет, почему он выбрал именно вас. А мне не дано это знать.

– Ладно, – пробормотал Сен-Жермен. – Когда меня примут? И как мне себя там держать?

Настоятель отвел взгляд.

– Во-первых, молчите, пока вам не разрешат говорить. А во-вторых, когда вам будет позволено удалиться, немедленно покиньте его и запритесь в своей комнате, чтобы осмыслить все сказанное. – Он взмахнул рукой, показывая, что чужак может встать. – В конце коридора находится дверь. Входите без церемоний. Сгий Жел-ри знает, что вы идете к нему. – Лицо монаха замкнулось, он полуприкрыл глаза в знак окончания разговора.

Выходя из кельи, Сен-Жермен иронически усмехнулся. Театральность происходящего забавляла его. Вне сомнений, монахам, обитающим в этой глуши, вздумалось предпринять кое-какие шаги, призванные внести оживление в их сонную жизнь. Кто, как не странствующие инородцы, способны разнести по всему свету весть о таинственном мудреце из далекого края? Вот и разыгрываются спектакли – перед усталыми путниками, мало что понимающими в обычаях горной страны, а потому легко принимающими на веру все, что им тут скажут или покажут. Дойдя до искомой двери, он поднял руку, чтобы в нее постучать, затем передернул плечами. Простаку сказано, что его ожидают, – значит, простак может войти.

К его удивлению, в комнате было темно. Если тут и имелись окна, то, очевидно, прикрытые ставнями, не пропускавшими ни лучика наружного света. Три масляные плошки горели за узорчатой ширмой, но в остальном объеме довольно просторного помещения господствовал полумрак.

– Это ты, инородец? – Чистый и тонкий, как у женщины, голос исходил из-за ширмы. Сен-Жермен, вздрогнув от неожиданности, решил, что глубоко почитаемый местной монашеской братией праведник, скорее всего, евнух.

– Я.

– Ты движешься издалека, – изрек незримый учитель, – побеждая не только пространство, но и время.

Верное заключение, но оно отнюдь не свидетельствовало об особенной проницательности мудреца, ибо любой путешественник, забравшийся в здешнюю глухомань, отвечал заявленным меркам.

Учитель заговорил снова:

– Как тебе удалось выскользнуть из колеса, Ши Же-Мэн? Ты ведь живешь, не умирая?

На мгновение Сен-Жермен утратил дар речи.

– Я… я не понимаю.

– Пустое, – учитель перешел на китайский. – Ты прекрасно понимаешь меня. Ты осторожен, что, несомненно, свидетельствует о твоем здравомыслии, но сейчас тебе нечего опасаться. Оставим сказки о демонах, терзающих людей по ночам, невежественной толпе.

Мелодичный голосок завораживал. Сен-Жермен встряхнулся и нарочито резко спросил:

– Каковы ваши намерения?

Сгий Жел-ри, похоже, не обратил на дерзость внимания.

– У тебя есть чему поучиться. Я хочу, чтобы ты провел какое-то время у нас. Идти на какие-то лишения тебе не придется. Твое ложе будет согрето, а землю, на которой ты отдыхаешь, никто не подменит другой. – Учитель умолк, словно бы ожидая ответа, но Сен-Жермен молчал.

– В наших краях, – продолжил мудрец-невидимка, – издревле верят в волшебников и колдунов, но, присмотревшись к тебе, я понял, что твоя сила не в волшебстве. Главное, что в тебе следует почитать, это самоотверженность, с которой ты переносишь страдания, стремясь к пока не очень-то ведомой тебе цели. Ты ведь постоянно находишься в поиске, разве не так?

– Да, – пробормотал Сен-Жермен. – Можно сказать и так. Впрочем, жизнь каждого в какой-то степени поиск.

Учитель, похоже, пропустил сказанное мимо ушей, голос его обрел твердость.

– Ты еще долго не обретешь желаемого покоя. От цели, к которой ты ощупью пробираешься, тебя отделяют века и нескончаемая череда испытаний. Но я уверен, что ты их пройдешь, ибо в тебе очень развито гармоническое начало.

– Гармоническое начало? – иронически усмехнулся Сен-Жермен. – Нет, это уже чересчур. Я не заглядываю так далеко и не заношусь столь высоко, о достойный.

– И все-таки ты бескорыстно стремишься к высокому в людских отношениях.

– Не совсем бескорыстно, – возразил Сен-Жермен. – Если вы прозреваете мою сущность, то должны также знать, в чем я нуждаюсь и как это происходит.

Нет, это все-таки полный бред – стоять в темноте и препираться с невидимым оппонентом. Возможно, он и впрямь сходит с ума! Сен-Жермен прижал ладони к вискам.

– Твои потребности не мешают твоим порывам, они, напротив, лишь обостряют страсть. Ты ведь умеешь внушать страх и мог бы с легкостью получать свое, но любой вид насилия тебе ненавистен.

– Стал ненавистен, – уточнил Сен-Жермен. – Правда, довольно давно. Когда я кое-что понял.

– Но люди в своем большинстве тем не менее ненавидят подобных тебе, и это твоя самая горькая боль, не так ли?

Сен-Жермен промолчал. Откровенничать ему не хотелось, да и возможно ли откровенничать с тем, кто видит тебя насквозь?

– Нет, не вижу, – с живостью возразил таинственный собеседник. – Но очень хотел бы. Не позволишь ли мне взглянуть на тебя?

Что это? Фарс? Розыгрыш? Или игра в кошки-мышки? Сен-Жермен нахмурился.

– Это не розыгрыш, но тебя никто не неволит, – лукаво сказал тонкий голос. – Ты можешь уйти.

Совершенно обескураженный, Сен-Жермен передернул плечами, потом подошел к ширме и заглянул за нее.

– Этого быть не может! – вырвалось у него.

Учитель, сидевший на возвышении, звонко расхохотался и захлопал в ладоши. Его одеяние было расшито золотом, а лоб охватывала корона, под которой задорно блестели живые, лучащиеся любопытством глаза. Глаза девятилетнего мальчика, каковым он, собственно, и являлся.

* * *

Доклад, представленный в военное министерство Кай-Фенга администрацией города Ти-Юен.

Канун года Тигра, пятнадцатого года шестьдесят пятого цикла.

Нашим пограничным пунктам в соответствии с приказами военного министерства велено задерживать всех подозрительных лиц, что они и делают, направляя арестованных в наш магистрат для допроса. Поскольку окружной судья Жен Жо-Вей все еще прикован к постели, ибо заболевание горла продолжает мучить его, он возложил свои обязанности на нас – рядовых чиновников магистрата.

Неделю назад к нам доставши человека, назвавшегося проводником путников в Тю-Бо-Тье. Он заявил, что возвращается из страны вечных снегов, хотя всем известно, что сейчас – в середине зимы – это практически невозможно. Пути через перевалы уже два с лишним месяца перекрыты заносами и вряд ли откроются до весны. Однако арестованный утверждал, что его приютили знакомые, проживающие невдалеке от границы, что также представилось нам довольно сомнительным.

Имя подозреваемого – Тцоа Лим, и, похоже, он входит в разбойную шайку, заманивающую странников в горы. Эти выродки в последнее время сделались очень активными, они обирают доверившихся им людей и предают их смерти, оставляя без помощи на снегу или сталкивая с горных отвесных склонов на камни.

Тцоа Лим, отрицая свою причастность к столь черным деяниям, заявил, что он этой осенью действительно повел в Тю-Бо-Тье двоих инородцев, но вскоре его отделила от них сошедшая с круч лавина, и потому ему нечего сообщить о их дальнейшей судьбе.

Мы, посоветовавшись, решили, что это не вся правда, и подвергли задержанного порке бамбуковыми метелками, которая длилась до тех пор, пока его зад не вспух, как арбуз, и не приобрел багровый оттенок. Арестованный, стеная и корчась, сознался, что имел сговор с разбойниками, но инородцев ограбить ему не удалось, ибо те почувствовали неладное и ему пришлось их бросить в горах. Он также сказал, что инородцы вели себя так, словно скрывались от правосудия, а потому его поступок не преступление, а доброе для страны дело.

Удобная версия: объявлять тех, кого ты кинул на гибель, врагами страны. Мы не поверили Тцоа Лиму. Он юлит и путается в своих показаниях. С одной стороны, утверждает, что с инородцами шел караван из девяти пони (значит, они были богаты), а с другой – клянется, что в их сундуках находилась какая-то грязь. Ему, очевидно, хочется скрыть истинную ценность поживы.

Мы склонны выяснить всю правду об этом лживом и увертливом человеке, содрав кожу с его ног и рук. При магистрате содержатся козы, приученные лизать раны. Такой пытки не вынесет и более крепкий, чем Тцоа Лим, человек.

Представлено по поручению окружного судьи Жен Жо-Вея его помощниками Пья Пао, Хуа Танг-Жи, Чингом Лиангом и Тоном Са-Чуангом.

Дополнение.

Подозреваемый Тцоа Лим не выдержал пытки и перед смертью сознался, что занимался разбойным промыслом вместе со своими зятьями. Он пользовался репутацией честного человека, ибо не торопился напасть на своих спутников, а заводил их подальше от оживленных путей. На людных же тропах вероломный Тцоа старался заговаривать с встречными и втягивал в разговор тех, с кем шел, чтобы как можно большее количество путешествующих могло увериться в его добрых отношениях с ведомыми им людьми. Преступник также признался, что никогда не сбывал награбленное в городах, где его нанимали. Засады обычно устраивались в четырех для того пригодных местах; одно снесено оползнем, остальные на карте, которой пользовался проводник, обозначены секретными метками, так что для поимки разбойников вполне можно выслать туда солдат. Например, из крепости Чио-Чо, если власти соизволят отдать соответствующий приказ военачальнику Мону Чи-Шингу.

Что же касается инородцев, то Тцоа Лим так и не изменил, к нашему удивлению, своих показаний. Он до последнего вздоха утверждал, что они опасные люди. Если так, об их гибели незачем сожалеть.

К докладу прилагаются показания Тцоа Лима и карта с обозначением мест, где орудует банда. Тело умершего зароют, как только оттает земля.

Начертано писцами магистрата Ти-Юен и заверено личной печатью судьи Жен Жо-Вея.

ГЛАВА 6

Зима заваливала монастырь Бья-граб Ме-лонг снегами, ветры превращали заносы то в гигантские корабли, то в непонятного вида животных, то в диковинные строения. Каждая буря вносила в это неустанное творчество что-то свое.

Часть верхнего этажа старинного здания была выделена чужеземцу для лаборатории, здесь он и проводил большую часть каждого дня. Ламы не досаждали ему – так повелел Сгий Жел-ри. По мере того как снежный покров утолщался, а дни укорачивались, Сен-Жермен свыкался с жизнью затворника и уже порой не очень-то понимал, тяготит она его или нет.

Иногда к нему заглядывал малолетний учитель, он наблюдал за работой, не выражая желания помочь, но задавая массу вопросов. Через какое-то время Сен-Жермен стал получать удовольствие от этих визитов.

Как-то в конце зимы после полудня, смешивая яйца с песком, он вновь услышал на лестнице звук быстрых шагов и обернулся к дверям.

– Доброго дня вам, учитель.

– И тебе, Сен-Жермен, – откликнулся мальчик.

Европейское имя странно звучало в его устах, но он не желал выговаривать его по-иному.

– Надеюсь, вы позволите мне продолжить работу? – Сен-Жермен взялся за миску, размешивая раствор.

– Ну разумеется. Чем ты сейчас занят? – Мальчик подошел ближе и заглянул в керамическую посудину.

– Надеюсь, эта смесь поможет мне изготовить большой атанор. Маленький, сложенный раньше, непригоден для многих процессов. Трудность заключается в том, что при теперешнем холоде почти невозможно получить раствор, одновременно и текучий, и вязкий. Чуть передержишь, и он будет крошиться. – Сен-Жермен вынул из миски лопатку. – Римляне использовали для таких целей яйца. То же решил проделать и я.

– Римляне? – переспросил Сгий Жел-ри.

– Я уже говорил вам о них. Они жили на западе, далеко, в огромной империи, которая была им подвластна. Эти люди понимали в строительстве и любили грубые зрелища. – Сен-Жермен запахнул свой рабочий халат и поддернул меховую накидку. Прекрасные соболя оказались в опасной близости к миске, но их владельца это ничуть не смутило.

– Ах да, помню. Римляне. Им нравилось, когда дикие звери раздирали людей на куски. – Мальчик подтянул к себе стул и сел. – Ты все еще тоскуешь по ним?

– По римлянам? – Сен-Жермен продолжал изучать смесь. – Нет, не очень.

– Но грустишь о Европе?

– Как и о многом другом.

Он чуть заметно вздохнул. Сверхпроницательность посетителя не то что бы раздражала его, но иногда несколько утомляла.

– Я не хотел огорчать тебя, Сен-Жермен, – сочувственно сказал мальчик. – Но сознаю, что ты… недоволен. – Он оглядел комнату. – Здесь появилось кое-что новое. Что это?

Обрадованный переменой темы, Сен-Жермен подошел к пергаменту, висевшему на стене.

– Эти картинки образно представляют большинство алхимических операций. Я их знаю на память, но они служат подспорьем тем, кто берется мне помогать. – Он указал на рисунок, изображавший мужчину и женщину, возлежащих на желтом ложе. Женщина была серебристой, мужчина – зеленокожим. – Тут, например, показано, что серебро, смешанное с некой зеленоватой субстанцией, образует новое, несколько желтоватое вещество. Если все делать правильно, – сухо добавил он.

– Почему фигурки совокупляются? – спросил Сгий Жел-ри.

– Для доходчивости. Так людям понятней, что активно, что – нет. – Сен-Жермен отошел от пергамента. – Вы хотите заняться алхимией?

– Это развлекло бы меня, – признался мальчик, разглядывая лабораторное оборудование. – Но, боюсь, жизнь ученого не по мне. Мой путь уже избран. – Он улыбнулся со спокойной уверенностью, поразительной для столь юного существа.

– И вы не можете от него отклониться? – поинтересовался Сен-Жермен с деланым равнодушием.

– Конечно могу, если захочу, – беспечно ответил мальчик. – Ты тоже можешь, но продолжаешь двигаться дальше.

Сен-Жермен лишь пожал плечами. Он выбрал одну из посудин, стоявших на рабочем столе, высыпал из нее несколько коричневых зерен и бросил их в миску. Потом тщательно перемешал загустевшую было смесь и тонким слоем размазал ее по лежащим рядом кирпичикам, составив из них подобие стенки. Критически оглядев творение собственных рук, алхимик заметил:

– Тут слишком холодно.

– Это сработает?

Сен-Жермен покосился на мальчика.

– Не сейчас. Потом, когда потеплеет.

– Значит, ты зря тратишь время? – Сгий Жел-ри разочарованно хмыкнул. – Я хотел видеть, как строится большой атанор.

– Он и строится. Я опущу эту стенку в заполненный маслом чан, а остальную смесь помещу в специальный сосуд. К весне атанор будет готов. Правда, он достанется уже не мне, а вам или тому, кто с ним станет работать.

– Ты хочешь уехать? – В глазах мальчика вспыхнула неприязнь.

– Да. – Сен-Жермен взглянул на Сгия Жел-ри и слегка улыбнулся. – Не потому, что вы чем-либо мне неприятны. Просто у нас разные цели, и… меня ждут дела.

Дела не дела, но он твердо знал, что сбежит, если его попытаются удержать.

– Ты не найдешь здесь того, что ищешь, – легко согласился вдруг мальчик, и глаза его потеплели. – Я беседовал с Бдеп-ипа.

Сен-Жермен ощутил неловкость. Мальчик назвал имя женщины, пробиравшейся иногда в его келью.

– Вот как?

– Она сознает, что не может тебе угодить, и это ее огорчает. – Сгий Жел-ри поджал ноги и закачался на стуле.

– Ей не следует огорчаться. Это не ее вина.

Масло широкой струей хлынуло в чан, потом – в высокий кувшин, своим размеренным бульканьем заполняя паузу в разговоре.

– Она делает все, что может, и… я ей за то благодарен.

Некоторое время Сгий Жел-ри молчал, наблюдая, как из миски в кувшин перетекает жидкая паста. Лишь когда Сен-Жермен принялся топить воск, чтобы наглухо запечатать сосуд, он спросил:

– В детстве ты тоже был священнослужителем, да?

Сен-Жермен чуть не опрокинул сковородочку с воском и повернулся к гостю спиной, делая вид, что всецело поглощен работой. Он хотел выиграть время, чтобы собраться с мыслями, но нервничал все сильней, сознавая, что за ним неотступно следят внимательные глаза.

– Мое детство давно миновало.

– Но ты ведь был тогда священнослужителем? – не отступал Сгий Жел-Ри.

– Не совсем, – уронил Сен-Жермен, понимая, что разговор придется продолжить. Тщательно запечатав кувшин, он повернулся к маленькому мучителю.

– Я родился на переломе зимы, а королевских детей, рождавшихся в эту пору, как, впрочем, и многих других, обычай моего рода повелевал посвящать в сан служителей покровителю племени. Служение было особым, ведь тот был вампиром и пил детскую кровь. – Ему удалось изобразить на лице подобие слабой улыбки. – Те дети, что приглашались к кумиру достаточно часто, могли перенять его свойства, и потому их останки сжигали, когда они завершали свой жизненный путь. Существовали избранники – их хоронили по особому ритуалу, чтобы они могли пробудиться и унаследовать трон покровителя, которого к этому времени надлежало с великими почестями обезглавить. – Сен-Жермен вытянул пальцы и сжал их, наблюдая за игрой сухожилий.

– Но с тобой не случилось ни того ни другого, – сказал мальчик, возбужденно посверкивая глазами.

– Нет, не случилось. Я стал рабом и принял смерть на чужой земле, казненный врагами нашего рода. – Как тут все-таки холодно, подумалось вдруг ему. Чтобы унять невольную дрожь, он прошелся по помещению. – Это произошло очень давно, Сгий Жел-ри. И враги обратились в прах, и от их городов ничего не осталось. Мне хочется думать, что время за меня отомстило, но, разумеется, это не так.

– За что тебя умертвили? – В голосе мальчика звучало искреннее сочувствие.

– Я выиграл битву. – Сен-Жермен сел на скамью. – Воинственные захватчики сколачивали из юношей, ими порабощенных, отряды солдат, с легкостью жертвуя этими подразделениями в ходе сражений. Одно из таких сражений было особенно жарким. Силы наших поработителей таяли, командиры невольничьего отряда погибли, бегущих добивали с боевых колесниц. Я сумел сплотить вокруг себя уцелевших рабов, и в битве произошел перелом. Торжествующий триумфатор отдал приказ уничтожить того, кто принес его войску победу. Ему не был нужен раб, способный вести солдат. – Он помолчал, вспоминая тот солнечный день в городе, слепленном из глины и камня. Сутулый мужчина лет тридцати торопливо прокричал приговор и тут же прикрылся красным плащом, словно затем, чтобы не видеть жутких ножей и крючьев. Но не орудия палачей привели его в ужас. Нет, он боялся собственного раба. – Он не знал, кто стоит перед ним, – медленно, словно во сне, произнес Сен-Жермен. – И потому избрал не тот способ казни.

– У него были причины бояться тебя, – рассудительно сказал Сгий Жел-ри.

– И веские, если подумать, – кивнул Сен-Жермен, давно не удивляющийся тому, что ребенок может читать его мысли. – Он именовал себя владыкой земли и воды… и, кажется, даже неба, хотя все его царство мог в день пересечь не очень поспешливый конник. Мой отец правил землями вчетверо большими. – Он вздохнул. – Все это было и минуло.

– Но ты ничего не забыл.

– Нет.

Снизу донеслись звуки молитвенных песнопений. Они становились все громче, словно бы раздвигая стены унылого помещения и уносясь к небесам.

– Именно этого взлета тебе и недостает, когда ты лежишь с Бдеп-ипа? – заметил вдруг Сгий Жел-ри.

Сен-Жермену пришлось напрячься, чтобы стряхнуть с себя оцепенелость. Вопрос долетел до него из кошмарного далека, и потому он ответил не сразу.

– Взлета? Я уж и позабыл, что такое бывает.

– Но ведь бывает? – мальчик умел быть настырным и гнул свое.

– Да, – признал Сен-Жермен, вновь ощущая неловкость. – Существуют переживания… не телесного плана. Или не только телесного, – поправился он. – Когда они пробуждаются, я как бы заново обретаю себя.

– А как же кровь? – Мальчик обхватил колени руками и подался вперед.

– Кровь – часть меня. В ней – средоточие жизни. По крайней мере, для мне подобных существ. – Он встал со скамьи и вновь заходил по комнате. – Почему вас это заботит? Вы ведь еще дитя, Сгий Жел-ри. Я же помню строительство Вавилона. Как нам друг друга понять?

Улыбка мальчика оставалась по-прежнему лучезарной.

– Но я понимаю тебя, Сен-Жермен. Я чувствую то же, что ты.

Юный наставник лам помолчал и спросил:

– Будучи мальчиком, ты ведь разделял чувства своего… покровителя?

Сен-Жермен замер на месте.

– Кажется, да. – Произнеся это, он содрогнулся. Слабые отголоски упоительного восторга, пережитого им в раннем возрасте, на какую-то долю мгновения вновь охватили его.

– Но этот восторг – он ведь не вызывался… любовным томлением? – не унимался Сгий Жел-ри.

– Нет, такое приходит позже. Гораздо позже. – Через века, подумал он про себя. – Повзрослев, я пошел по простому пути. Я внушал людям страх, и это мне нравилось. Получать с них дань было очень легко. Пока наконец я не понял, куда это заводит, и не попытался переменить свою жизнь.

Путь насилия чреват умственной и физической деградацией, вот что однажды открылось ему, но говорить об этом сейчас не хотелось. Чтобы отвлечься от тягостных дум, Сен-Жермен заглянул в набитую гравием емкость, где помещался маленький атанор. Он работал, но камешки поглощали тепло, и при страшных температурах внутри алхимической печки стенки содержащего ее ящика даже не нагревались.

– Как совершался обряд? – Сгий Жел-ри явно не собирался сдаваться.

– Хорошо, я расскажу. – Сен-Жермен поглядел на свои ладони. Шрамов там не было, они давно заросли. – Меня, когда наступал мой черед, приводили в темное помещение, освещаемое лишь факелом старейшего из жрецов. Там стоял стул, обычный, только с доской вместо спинки и задних ножек. Я садился и складывал ладони лодочкой, а старший жрец делал на них надрезы – специальным и очень острым ножом. Потом жрецы уходили, я оставался один. – Он осекся, чтобы вздохнуть. – В окнах мерцали звезды. Пока ладони мои наполнялись, я разглядывал их. Затем в темноте что-то происходило, что-то мягкое касалось моих пальцев, а я… я ощущал блаженство – невероятное и… не сравнимое ни с чем, что мне довелось с тех пор пережить. – Сен-Жермен умолк, лицо его было спокойным, но глаза странно поблескивали – как ночная вода под ущербной луной.

– Это блаженство… Оно возникало в тебе или приходило извне? – Голос ребенка был тих, в нем уже не было вызова.

– Не знаю, – пробормотал Сен-Жермен. – И теперь уже нет способа это узнать.

– Есть один способ, – потупясь, сказал Сгий Жел-ри.

– Нет, – выдохнул Сен-Жермен. И, мотнув головой, повторил: – Нет, только не это. – Он сердито нахмурился. – Может быть, с кем-нибудь и когда-нибудь, но не сейчас и не с вами.

– Я еще ничего не сказал…

Резкий взмах руки оборвал возражения.

– Зато я все понял. Вы, я думаю, вознамерились воспроизвести описанный мной обряд. И повторяю вам – нет, ибо не собираюсь тревожить то, что погребено под толщей трех с лишним тысячелетий. Многое изменилось, и никому не дано повернуть время вспять, даже если бы я, утратив рассудок, этого возжелал бы.

Сгий Жел-ри встал со стула. Лицо его стало надменным.

– Ты и так утратил рассудок, ибо не стремишься к тому, чем когда-то владел. – Даже не покосившись на застывшего посреди комнаты человека, мальчик прошествовал к двери. – Ты не хочешь действовать сам и отвергаешь помощь. Спроси себя: почему. – Не дожидаясь ответа, Сгий Жел-ри передернул плечами и вышел.

– Все не так просто, малыш, – сконфуженно хохотнул Сен-Жермен, ощущая сосущее чувство потери.

Чтобы как-нибудь его заглушить, он прошел к своему канцелярскому столику и принялся наводить там порядок, потом передвинулся к полкам, заставленным множеством разнообразных сосудов, и к заваленным всякой всячиной лабораторным столам. Занятие не требовало усилий, зато прогоняло посторонние мысли. Когда наконец все было расставлено, начищено и отсортировано, за окнами стало темно и лаборатория погрузилась во мрак. Несколько масляных плошек почти не давали света, а красные сполохи над ящиком с атанором тоже никак не могли вытеснить из помещения ночь.

Сен-Жермен, правда, мог работать и в темноте, но был рад поводу переменить обстановку. Спускаясь вниз по каменным выщербленным ступеням, он бездумно прислушивался к вечернему пению лам, перекрывавшему как завывание зимнего ветра, так и стук его собственных каблуков.

– Простите меня, господин, – сказал старый монах, вывернувшийся из черноты коридора.

– Просить прощения следует мне, – бросил механически Сен-Жермен, намереваясь обойти старика, но тот преградил ему путь.

– Вам надо бы проследовать в одно место, – поклонился монах, искательно улыбаясь.

Идти Сен-Жермену никуда не хотелось, тем более – к своенравному малолетке, однако отмахнуться от старца он тоже не мог: тот явно топтался тут не по собственной воле.

– Ладно, почтенный. Куда мы пойдем?

– В молельню бодхисатвы Сгроль-ма Дкар-мо.

Сен-Жермен облегченно вздохнул. Покои сверхпроницательного ребенка находились в другой части храма. А бодхисатва Сгроль-ма Дкар-мо играла в местном пантеоне божеств роль искупительницы, из сострадания имевшей обыкновение брать на себя ответственность за дурные проступки людей.

– Что мне там делать в столь поздний час? – справился он для порядка.

– Учитель сказал, что размышления в этой молельне были бы вам полезны.

– Что ж, – кивнул Сен-Жермен. – Учителю видны наши нужды. Я готов следовать за тобой.

Он легко сыскал бы нужную комнатушку и сам, но понимал, что старик все равно потащится следом, а потому приготовился к долгому и неспешному блужданию по закоулкам ламасерии.

– Здесь, – сказал наконец старый лама, открывая узкую дверь.

Сен-Жермен поклонился.

– Пусть не знает зла твоя карма, – вежливо произнес он.

В молельне было абсолютно темно и удивительно тихо. Аромат постоянно курящихся здесь благовоний приятно щекотал ноздри и заставлял забыть о запахах мокрой шерсти и подгоревшего животного жира, господствовавших в коридорах монастыря.

Прошло какое-то время, прежде чем Сен-Жермен понял, что он не один. Что-то происходило на возвышении, где в дни молитв восседал старший лама. Послышались скрипы, вздох, потом металлически звякнул упавший на пол предмет. Сен-Жермен чуть сузил глаза и, освоившись с темнотой, увидел сидящего в позе лотоса мальчика, протягивающего к нему сложенные чашей ладони.

Он задохнулся от жаркой волны благодарности, взметнувшейся из глубин его существа. Порыв к жертвенности и непосредственно жертва – вещи сугубо разные. Первое можно отвергнуть, вторым пренебречь нельзя. Сен-Жермен очень медленно, но ничуть не таясь, двинулся к возвышению. Бывал ли кумир древнего и давно исчезнувшего народа столь же растроган, приближаясь к детишкам, доверчиво его ожидающим, он не знал да и не хотел этого знать. Теплые детские пальчики податливо дрогнули, и вместе с ними, казалось, содрогнулся весь мир.

Он принялся пить. Он втягивал в себя кровь, как животное воду, прислушиваясь к своим ощущениям. Но ничего не происходило. Чувство, пережитое им в детстве, не возвращалось: как видно, ему не дано было прорваться через напластования горестных переживаний, веками копившихся в душе вечного странника, исстрадавшейся от нескончаемой вереницы потерь. И все же мало-помалу скорлупа отчужденности, защищавшая его долгие годы, стала словно бы истончаться, ее размывали волны душевного просветления, все прибывавшие и понемногу заполнявшие оболочку, в которой он пребывал. Наконец оболочка распалась, и одинокий скиталец завис над пылающей бездной, но та почему-то уже не пугала его.