Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 3

После захода солнца в воздухе стала ощущаться прохлада, а ветерок с полей навевал приятное настроение. Падмири стояла на террасе, тянувшейся вдоль гостиной и погруженной во мрак. Ей было видно, как рабы прибираются в комнате, зажигают масляные светильники, переставляют столики и взбивают подушки. Отвернувшись от них, женщина зябко поежилась, но причиной тому был вовсе не проскользнувший под шелк ее одеяния холодок.

«Где твое благоразумие? – твердила она себе раз, наверно, в десятый. – Ты слишком стара даже для мало-мальски продолжительной связи, а потом еще неизвестно, интересуются ли тобой вообще». И все же он был притягателен – главный из обступавших ее вопросов: что будет, если ему вдруг вздумается зайти за черту, пролегающую между двумя немного симпатизирующими друг другу людьми? Это было так странно: после долгих лет размеренной жизни вновь терзаться сомнениями, свойственными лишь юности, и добиваться внимания человека, представляющего собой сплошную загадку. Падмири вздохнула и стянула потуже шаль. «Все, хватит об этом. В гостиной, среди подушек, ты еще раз обдумаешь линию своего поведения, а пока отдохни. – Она поднесла руку к лицу и провела пальцами по мелким морщинкам, скопившимся в уголках глаз. – Да, моя милая, тебе уж за пятьдесят. Это, конечно, немало, и все же сейчас ты выглядишь куда привлекательнее, чем в свои двадцать. В те годы черты твои для угловатой и долговязой девчонки были слишком крупны. С возрастом несоответствие сгладилось, ты резко похорошела, в тебе стали угадываться порода и стать. Потом появилась и некая величавость, та, какой не дают ни каста, ни ранг. А седина… Подумаешь, седина! Легкий налет серебра женщину только красит… И все-таки надо было надеть драгоценности», – подумала вдруг она.

– Падмири? – Голос шел из гостиной. Он стоял в дверях, выходящих во внутренний дворик, – этот сильный, загадочный, одетый в черное человек.

– Сен-Жермен? – Она вдруг занервничала и выбранила себя за глупый вопрос. – Я вышла сюда, чтобы не мешать рабам прибираться.

– Они уже справились, – сказал он, по-прежнему стоя в дверях, – и ушли. Вы хотите еще какое-то время побыть здесь?

– Нет, – поспешно сказала она, стараясь скрыть замешательство, – это… неподобающе.

Он смотрел, как она идет к нему, очень медленно, словно проталкиваясь сквозь воду и потупив глаза. Ее смятение было ему внятно. Гостя по местным обычаям принимают в гостиной, но ход вещей внезапно нарушился, и немудрено, что эта гордая женщина растерялась: ведь безыскусная и в то же время изысканная простота римского обращения ей неведома.

– Пожалуйста, – сказал он, отступив в сторону, чтобы дать хозяйке первой пройти в дом. Интересно, какой ногой она переступит порог? Правой, как это было принято в Риме, или все-таки левой. Не опуская глаз, Сен-Жермен улыбнулся. Правой, левой – не все ли равно?

Падмири нерешительно улыбнулась в ответ, испытывая странные ощущения. В гостиной, где она бегала еще девочкой, все вдруг ей показалось чужим – светильники, стены, обитые розовым деревом, пышный цветастый ковер.

– Это место назначено вам, – указала она на меньшую из двух стопок подушек, залитых желтоватым светом ламп, свисающих с потолка. Ей неожиданно захотелось, чтобы светильников было больше, хотя рабы по ее приказу и так удвоили их число.

Сен-Жермен с непринужденной легкостью соорудил из подушек нечто вроде диванчика и, поджав ноги, сел, хотя внешнее благодушие давалось ему нелегко. Он еще ранее, входя в эту комнату с другого конца, успел обратить внимание и на лампы, считающиеся здесь роскошью, и на витающий в воздухе аромат благовоний, располагавший скорее к отдохновению, чем к нескончаемым разговорам. Если тут к чему и готовились, то явно не к приему каких-либо мало знакомых друг с другом людей. «И почему тебе вздумалось, что Падмири устраивает светский раут? – сердито спросил он себя. – Стоило ли для приватной домашней беседы перетряхивать всю одежду, облачаться в превосходный с красною окантовкой камзол, не покидавший римской укладки чуть ли не со времен Ло-Янга и своим элегантным покроем вызывавший зависть у щеголей всего света? От Нормандии до Пекина, – уточнил мысленно он и вдруг непоследовательно подумал: – Стоило, да!»

– Вы отказались от приглашения отужинать вместе со мной, – сказала Падмири, с большим достоинством обустраиваясь среди подушек. – Воля, конечно, ваша, но… почему?

– Я сделал это отнюдь не из пренебрежения к вам, Падмири, – спокойно сказал Сен-Жермен. Он восхищался прямотой этой высокородной красавицы, наверняка усложнявшей ей жизнь.

– Возможно, обычаи, каких вы придерживаетесь, запрещают мужчине делить с женщиной стол, – предположила она. – Я слышала, что такое свойственно мусульманам.

– Ислам я не исповедую, – слегка иронически, но беззлобно напомнил он.

– Но соблюдать традиции это ведь не мешает? – Ей не хотелось казаться навязчивой, однако желание выяснить, в чем же загвоздка, было сильней.

Он пристально посмотрел на нее.

– Все не совсем так.

Падмири смирилась с уклончивостью ответа. В конце концов, он ведь пришел. А для того чтобы отказаться от ужина, у человека может быть масса причин. Например… расстройство желудка. От грубости пришедшей ей в голову мысли она слегка покраснела и поспешно сказала:

– Наши обычаи тоже содержат множество ограничений, но вы, как я заметила, прекрасно свыкаетесь с ними.

– Откуда вам знать, что они не сходны с обычаями моей родины? – спросил он, любуясь носками своих китайских сапог.

– Уклад нашей жизни очень интересует вашего Руджиеро, а значит, и вас. Кстати, мне кажется, он владеет нашей речью куда свободнее, чем это себе представляют слуги в людской. – Она внимательно осмотрела сласти, лежащие на подносе, но не решилась притронуться к ним.

– Вы весьма проницательны, – сухо сказал Сен-Жермен. – Надеюсь, вам не захочется разоблачить этот пустячный обман. Для остальных он безобиден, а нам в какой-то мере полезен.

Падмири гордо вздернула подбородок.

– Вы полагаете, мне есть дело до слуг?

К ее удивлению, Сен-Жермен рассмеялся.

– Разумеется, есть. Вы ведь слишком умны, чтобы не понимать, что наши слуги в иных вопросах мудрее всех философов мира.

Лицо индианки смягчилось. Как все же приятно вести беседу без оглядки на сонм условностей, диктуемых половыми и кастовыми различиями. Этот человек, хотя он и инородец, гораздо лучше ее понимает, чем большинство встречавшихся ей мужчин.

– Вы правы, – улыбнулась она. – Я и впрямь очень во многом завишу от собственных слуг. – Высказавшись таким образом, Падмири вдруг испугалась, что гость неправильно истолкует ее слова. Сочтет, например, ее слишком немощной или вообразит что-то еще.

Он молчал. В разговоре возникла неловкая пауза. Внезапно до Падмири дошло, что ее просто-напросто изучают. Как букашку или иное занятное существо. Внутренне содрогнувшись, она решилась идти напролом и сказала:

– У нас тут, как правило, мужчины к женщинам в гости не ходят, да и женщинам не очень уместно принимать их в подобном качестве у себя. – Небо, как трудно с ним объясняться, подумалось ей. – Но это все-таки не считается чем-то недопустимым. Проживая довольно уединенно, я иногда позволяю себе видеться с теми, кто мне интересен. – Но не с глазу на глаз, не поздней порой и не в комнате, напоенной ароматом сандала, прибавила она мысленно для себя. – Так что тот, кто нас с вами сейчас бы увидел, ничуть бы не был смущен.

– Вот как? – поднял бровь Сен-Жермен, отнюдь не уверенный, что так все бы и вышло.

– Разумеется, – кивнула она, отводя в сторону взгляд. – Конечно, если бы мы с вами не пребывали в зрелых летах, кто-нибудь мог бы и осудить нас, но в данном случае наша встреча не дает никакого повода для нареканий.

Чужеземец опять смолчал. Он что, смеется над ней или же, наоборот, совершенно не понимает, как ей сейчас неуютно и тяжело? Надо разговорить его, решила Падмири и попыталась зайти с другого конца:

– Вы провели в моем доме уже более месяца, и, возможно, условия, в каких вам приходится жить, не очень-то хороши. Мы могли бы это сейчас обсудить. Хозяйка я нерадивая, но готова как-то поправить то, что вызывает в вас недовольство.

Он молчал. У нее вдруг возникло огромнейшее желание отослать его прочь, чтобы разом и навсегда покончить со всем этим мучением.

– Этот дом не дворец, – раздраженно произнесла она. – Бывает, не все в нем идет гладко. Но я не хочу, да и не обязана тут что-то менять.

– Менять ничего и не надо. Я всем доволен, Падмири. – Теплота, с какой это было сказано, поразила ее. – Я обрел тут не только надежный приют, но и нечто неизмеримо большее. Благодарю.

Вконец растерявшись, Падмири не могла придумать, что на это сказать. Ее тонкие пальцы непроизвольно комкали шелк одеяния.

– Я весьма этому рада, – выдавила наконец она из себя, вовсе не ощущая в душе никакого подъема.

– А я рад тому, что вы это сказали. Иначе мне бы пришлось покинуть ваш дом, – сказал чужеземец, и в его голосе прозвучала такая печаль, что у нее перехватило дыхание.

– О чем вы?

Желание прогнать его от себя улетучилось, но неловкость не проходила. Может быть, ее порождало странное поведение чужака. Он держался с ней просто, как с давней знакомой, без искательности и фатовства. И все же во всем его облике таилась загадка.

– Я и сам не пойму, – усмехнувшись, сказал Сен-Жермен, хотя ответ был пугающе прост: его тянуло к Падмири. Тянуло с момента их первой встречи, но он хитрил сам с собой и, признаться, довольно успешно. Помогали работа и неизбывная боль, ибо чувство к Чи-Ю в нем еще не остыло.

– Что ж, подождем, когда вам все станет ясно, – подстраиваясь под его тон, ответила индианка, разглаживая морщинки на юбке. – А пока ответьте мне: кто вы?

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Сен-Жермен.

– Именно то, о чем спрашиваю, – сказала Падмири. – Вы родом с Запада, вы алхимик – видимо, очень искусный, – вы широко и разносторонне образованный человек, но почему-то находитесь не на родине, а у нас. Беды пока что минуют Натха Сурьяратас, однако в мире сейчас очень тревожно. Империи рушатся, властителей убивают, государства непрочны, границы подвижны. Это творится всюду. Вашу страну что же – наводнили враги? Или, быть может, друзья, сделавшиеся врагами? – Она припомнила бунт, уничтоживший все их семейство.

– Моей страны больше нет, – подтвердил вполне искренне он. – Но странствую я не по этой причине. – Можно было бы сочинить ей в утеху что-либо мало-мальски правдоподобное, но ему не хотелось лгать.

– Ладно, Сен-Жермен, я сдаюсь, – сказала Падмири, – и не стану более вам докучать. – Беспокойство, ее угнетавшее, стихло, но вместе с ним пропало и всяческое желание доводить эту беседу до какого-либо конца.

– Знаете ли, Падмири, – произнес он, улыбнувшись, – боюсь, что в сложившейся ситуации докучливым выгляжу я. Говоря по правде, когда ваш брат предложил мне здесь поселиться, я был не очень доволен, но подчинился приказу. Однако то, что я здесь нашел, наполнило мое сердце чувством самой искренней благодарности. И все-таки привело меня к вам совсем не оно.

Падмири давно уже выучилась не слишком-то доверять вежливым словесам, а потому, усмехнувшись, спросила:

– Что же тогда? Любопытство? Желание поразвлечься?

– Последнее ближе к истине, но не вполне отражает ее.

Смуглое лицо индианки порозовело от удовольствия. Не все, нет, не все потеряно в жизни женщины, если даже намек на некоторую фривольность способен так ее взволновать.

– Тогда в чем же дело?

– В вас. – Глаза ее дрогнули и расширились. Он видел это, но, собравшись с духом, продолжил: – В знак благодарности я мог бы послать вам алмаз или редкую книгу – на том все бы и кончилось. Но мне нужны вы. – Достоинство, с каким было принято это признание, поразило его.

– За всю мою жизнь у меня было четыре любовника, – спокойно сказала Падмири, словно они обсуждали достоинства некоего литературного стиля или поэтических строф. – Такие вольности дозволяются одиноким женщинам моего ранга. Один музыкант и двое поэтов были людьми вполне безобидными, и брат их… так скажем, терпел. Но он с большим подозрением отнесся к блестящему офицеру, быстро набиравшему политический вес. Тот вскоре пропал. Поговаривали, что его обезглавили загги, но так это или нет – проверить нельзя.

– Я не поэт, но знаю толк в музыке, – сказал Сен-Жермен, – и даю слово, что даже не помышляю о политической или военной карьере. – В прошлом он с равным успехом испробовал и то и другое, его и впрямь уже не влек к себе мир довольно призрачных преимуществ и более чем реальных утрат.

Падмири рассеянно пожала плечами, ибо с этим все, в общем-то, было ясно и так, а ее тревожило нечто другое.

– Я ведь уже не слишком-то молода, – пробормотала она.

– Я тоже не молод, – спокойно откликнулся Сен-Жермен. Понятия «старость» и «молодость» для него давно превратились в бессмыслицу. С тридцатью столетиями за плечами дополнительные лет двадцать, или там пятьдесят, уже не делали особой погоды.

– Нет, но, мне кажется, вы моложе меня.

«Это ужасно, – сказала она себе. – Продолжай в том же духе, и ты окончательно все разрушишь».

Странная тень, промелькнувшая в его темных глазах, внезапно ее напугала.

– Я… я несколько старше, чем это кажется. – Он сделал движение к ней. – Вас смущает мой возраст, Падмири? Или нечто иное?

Ей вдруг, как девчонке, захотелось вскочить на ноги и убежать. Все шло замечательно, чего же она так боится?

– Эти лампы и благовония… они ведь указывают, что вас ко мне тоже влечет. – Быстрым движением он поднялся на ноги и пошел через комнату к ней. – Позвольте, я сяду рядом.

Падмири в ужасе вжалась в подушки. Умом она понимала, что никакой опасности нет. Стоит ей крикнуть, и Бхатин придет на помощь.

– Вы, – выдохнула она, – вы забываетесь. – Голос ее прервался.

– Одно ваше слово, и меня здесь не будет. – Инородец остановился. Он был уже рядом, но лампы висели низко, она не видела его глаз.

Молчание затягивалось. Он отступил на шаг.

– Итак, что вы решили?

– Не знаю, – прошептала она.

– Боюсь, я чего-то не понимаю. – Учтивый тон его лишь подчеркивал провальность всей ситуации. – Скажите мне прямо: я вам неприятен?

– Нет, – произнесла она чуть громче, чем прежде. – Вы… вы нравитесь мне.

Сен-Жермен постоял в раздумье.

– Что с вами творится, Падмири?

Она не ответила. Он сел на ковер.

– Давайте попробуем вместе во всем разобраться.

Она подняла к нему измученное сомнениями лицо.

– Я порой и сама пытаюсь понять, что со мной, но… безуспешно. Все началось после смерти отца. Мою мать вместе с другими его женами возвели на погребальный костер и сожгли. Это было жутко, бессмысленно и нелепо. Умная, широко образованная, красивая женщина, изучавшая Веды и владевшая многими языками, весь свой короткий век жила в чьей-то воле и, подчиняясь обычаям, умерла. Я поклялась, что со мной такого не будет, и связала себя обетом безбрачия. Дядья мои пришли в ужас, но брат, как ни странно, не возражал. Потом он признался, что мой поступок во многом облегчил ему жизнь, положив конец соседским притязаниям на мою руку. По прошествии какого-то времени природа потребовала своего, и я завела любовника, чем сильно смутила брата. Он топал ногами и угрожал оскопить того, кто делил со мной ложе. Прошло еще какое-то время, и я оставила двор, сообразив, что становлюсь там обузой. Когда вспыхнул мятеж, мои родичи пытались уговорить меня встать на их сторону, но я отказалась. И теперь книги и музыка – это все, что у меня есть, но порой начинает казаться, что и этого мне слишком много.

– Ах, Падмири! – Сен-Жермен протянул руку и коснулся ее волос.

– Мать воспитывала меня в строгости, а я преступила ее заветы. Дядья, пока были живы, называли меня порченой, то есть изначально порочной. Не знаю, возможно, это и так.

Чужак, чья близость ее уже не пугала, раздумчиво произнес:

– Что проку жить по подобным заветам?

Осторожно поглаживая ее волосы, он продолжил:

– В древнем Египте существовал сходный обычай. Вместе со знатными людьми хоронили и слуг, чтобы они прислуживали своим господам в загробных мирах. Через века многие гробницы взломали, разграбили, а обнаруженные останки бросили в придорожную пыль, не разбирая, кто хозяин, кто раб.

– Я прочла много книг, пытаясь в себе разобраться. Я не раз беседовала с именитыми и прославленными наставниками, спрашивая у них, что со мной. Все отвечали приблизительно одинаково. Что во мне действительно есть какая-то скверна, ибо я предала самое себя, отказавшись жить в традициях своей касты.

Ей нравились его легкие прикосновения, но немного смущало то, что он не выказывал желания продвинуться дальше. Все мужчины, каких она знала, большим терпением не отличались, этот был терпелив. Он обращался с ней как с невестой, возведенной на брачное ложе.

– Легко так говорить тем, кому не угрожает сожжение. Не беспокойтесь, с вами все в порядке, Падмири. Это у них в головах что-то не то. – Подавшись вперед, Сен-Жермен откинулся на подушки. – Почему бы вам не прилечь рядом со мной?

– Зачем? – Падмири вновь оробела.

– Мы вместе попробуем ответить на этот вопрос.

Он протянул к ней руку, она отстранилась.

– Что вам мешает? Зарок?

– Нет, но одинокая жизнь… предполагает и воздержание, – сказала она приглушенно. – Я долгое время ни с кем не встречалась и опасаюсь того, что… может произойти.

– Откуда вам знать, что может произойти?

– Вы ведь – мужчина, – судорожно вздохнула она.

– В какой-то мере, но я… гм… действую несколько по-другому. И первая моя цель – доставить удовольствие вам. – Он сделал паузу, чтобы она осознала услышанное. – Ну же, Падмири. Если что-то пойдет не так, вы всегда сможете отослать меня прочь.

– А вы? Разве вам ничего не потребуется? – Сквозняк колебал язычки пламени в лампах, и она сделала вид, что следит за пляской теней.

– Потребуется, – признал он. – Но лишь после того, как вы возьмете свое.

Свое. Как странно он это сказал! Падмири смутилась. Да, нечто приятное ласки любовников, конечно, ей доставляли. Порой ощущения были острыми, порой не совсем. Однако к запредельным восторгам, описываемым в научных трактатах, они имели слабое отношение. Боги, зачем ей все это теперь? И все-таки… если вдуматься… Разве двое зрелых, не обремененных условностями людей не могут позволить себе на какое-то время забыться?

– Я ведь уже и не помню, как это бывает, – решившись, сказала она. – Но почему-то думаю, что попробовать стоит.

Он улыбнулся, взор его темных глаз потеплел.

– Тогда позвольте мне попытаться, Падмири.

Из прежнего опыта она знала, что в этот момент ей следовало бы обхватить его шею руками и откинуться на подушки, потянув любовника за собой. Таков был ритуал, но руки не поднимались. Она опустила глаза.

– Падмири? – спокойно произнес Сен-Жермен.

– Я… не могу.

Она зажмурилась, потрясла головой. Когда в последний раз с ней это было? В этой комнате? Или в другой? Прямо на ковре? Или на ложе?

– Не стоит так зажиматься, Падмири, – Он лежал рядом, подпирая щеку рукой.

– Я… я знаю. – Она терла виски. – Сейчас… это пройдет.

– Успокойтесь, Падмири. Мы должны привыкнуть друг к другу. Забудьте о том, что написано в книгах, в любовной игре правил нет. Сейчас мы просто поговорим, вы и я, а дальше посмотрим. – Он положил ей руку на грудь.

– Ну, продолжай же, – простонала она раздраженно. – Делай, что должен, не мучай меня! – В ее недовольстве сквозила легкая озадаченность.

– Я уже говорил, что в этом нет смысла. – Он придвинулся к ней поближе, его рука скользнула к ее бедру и там затихла. Падмири тоже затихла, прислушиваясь к своим ощущениям.

– У… у тебя было много любовниц? – спросила она.

– Да. – В его тоне не было и намека на хвастовство.

– А мужчины… они тоже были? – Когда-то одна невольница-африканка проделала с телом Падмири множество любопытных вещей. Его касания пробуждали в ней то же томление.

– Да.

– Почему? – Вопрос этот странным образом всегда ее волновал, но она стеснялась задать его кому-либо.

– Такое бывает, Падмири. – Он поцеловал ее в краешек глаза. Затем очень медленными движениями принялся распускать шнуровку на платье.

Глаза ее закрывались, она вся дрожала.

– Да, так… так… и еще… и чуть выше, – восклицала она, удивляясь себе и страстно желая, чтобы тело ее обрело молодую упругость. Сен-Жермен покрывал поцелуями ее плечи, груди, губы, глаза, и поцелуи его жгли, как укусы. – Да… да… и еще… и еще! – Кто это вскрикивает так призывно, так хрипло? Он сам все знает и все умеет, его незачем понукать. Но странные вскрики не затихали…

Бедра Падмири раскрылись, сомкнулись и снова раскрылись, потом задвигались все быстрей и быстрей. Блаженство, ее охватившее, не шло ни в какое сравнение с тем, что она изведала в прошлом, но и оно было всего лишь преддверием к ошеломляющим чувственным взрывам, которым, казалось, не будет конца. Горло ее пронзила мгновенная боль, это был самый огненный из его поцелуев. Мучитель замер и вытянулся в струну. Руками, ногами она оплела его и прижалась к нему, задыхаясь, рыдая, обмирая от страха и сильными сокращениями ягодиц приветствуя каждую череду изнурительных содроганий.

Как это радостно – сознавать, что тебе все доступно, что ты не выброшена из жизни! Переполненная ликованием, Падмири села, дернула в знак особого расположения своего соблазнителя за мочку уха и засмеялась. Удивительно, какой же непроходимой дурой она была всего час назад.

* * *

Письмо, секретно отправленное в Дели из княжества Натха Сурьяратас.

Мусфу Квираля приветствует Джелаль-им-аль Закатим.

Да улыбнется тебе Аллах, о наставник!

Подвернулась оказия, у меня мало времени, и, может быть, этот отчет покажется тебе неподобающе кратким. Во-первых, спешу доложить, что все сомнения в лояльности Абшелама Эйдана необходимо отбросить. По моему мнению, он исполняет свои обязанности очень толково и с такой деликатностью, что сумел заслужить доверие князя и в каждое время дня к нему вхож.

Во-вторых, считаю должным отметить, что раджа Датинуш настроен сейчас весьма мирно. В его княжестве, к сожалению, имеются люди, косо посматривающие на верующих в Аллаха, но раджа пресекает подобные настроения и, несомненно, не склонен поощрять их в дальнейшем.

В-третьих, не остается сомнений, что княжна Тамазрайши унаследует его трон. Датинуш уже представил ее своим подданным как свою единственную наследницу, и те с немалым воодушевлением приветствовали этот шаг. Указ о том, что первенцу княжны надлежит сделаться следующим властителем княжества Натха Сурьяратас, также был принят с восторженным одобрением. Не существует, правда, официального указания, кто должен стать супругом княжны, но, думаю, с этим задержки не будет. Любой из соседских княжичей почтет за великую честь породниться с раджой, однако того, кто всех потеснит, ждет множество неприятных сюрпризов. Княжна очень красива, но источает яд.

Теперь о другом. Мой достойный начальник Абшелам Эйдан, да продлит Аллах его дни, поручил мне от твоего, я думаю, имени свести знакомство со старшей сестрой раджи, женщиной достаточно пожилой, незамужней и проживающей в удалении от дворца. Я делаю все, что могу, хотя совсем не уверен, что эта затея принесет нам какую-то пользу. Падмири уравновешенна, широко образована, держится скромно и с первого взгляда вызывает к себе уважение. Настроить ее на что-то безнравственное – идея, противоречащая всему, что я считаю благоразумным. Одно дело – войти к ней в доверие, и совсем другое – подстрекать ее к выступлениям в поддержку политики султаната. Пророк обличил коварство и лживость женщин, но также восславил их благородство. Связь с порочным созданием заслуживает всякого порицания, но попытка сбить на кривую дорожку стремящееся к добродетели существо – это двойное зло. Я, безусловно, сделаю все возможное, чтобы исполнить приказ, и все же всем сердцем приветствовал бы его отмену.

Отчет о всенародном собрании княжества отправлен в Дели неделю назад. Полагаю, мне незачем описывать то, о чем ты уже извещен.

Вот важная новость. Дворцовая стража судачит о загги. На малолюдных дорогах что ни день обнаруживают обезглавленные тела. Похоже, эти дьяволы с их шелковыми шарфами и проволочными удавками вновь проявляют активность. Я намерен поговорить с купцами и, если слух подтвердится, тут же отправлю тебе специальное сообщение, ибо выходки этих фанатиков необходимо пресечь.

Да благословит Аллах тебя, твоих отпрысков и все твое многочисленное семейство.

Джелаль-им-аль Закатим