Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Падмири, ты не должна… – заговорил он и умолк, подчиняясь властному жесту.

– Вместо того чтобы ввериться воле богов, выйти замуж и нарожать детей, я стала изгнанницей в своем же семействе. Я философствовала, я ублажала себя, я изучала древние тексты. Я стремилась познать свое «я», забывая о том, что избежать влияния колеса таким образом невозможно. Учение Будды гласит, что истинная свобода дается лишь тем, кто убивает в себе все желания, включая желание обрести эту свободу. Именно так и жила моя мать. Именно так и живут все женщины моей касты. Я же самонадеянно от всего этого отреклась. – Судорожно вздохнув, она спрятала в ладонях лицо и замерла в позе преступницы, ожидающей приговора.

– Поиск истины бывает мучительным, но эти мучения не сравнимы с мучениями несчастных, пылающих на погребальных кострах. Ты хочешь сгореть в угоду вашим законам? – Сен-Жермен осторожно обнял ее и свободной рукой дернул удерживающий косы шнурок. Те развернулись, как две ленивые змеи, и заскользили вниз – к укромной ложбинке, прячущейся под шелком рубашки. – Успокойся, Падмири.

– Со мной все в порядке. Я спокойнее Бхатина! – Ногти ее впились в его плечи, она вся дрожала.

– Ну же, милая, ну же, – бормотал Сен-Жермен. Запахи, от нее исходящие, начинали его возбуждать.

– Что у меня остается? Что?

– Жизнь, Падмири.

Жизнь? То есть жалкое существование, лишенное смысла? Ей захотелось расхохотаться ему в лицо, но хохот перешел в череду сдавленных, беспорядочных восклицаний.

Когда приступ прошел, она виновато потупилась и сказала:

– Кажется, я начинаю сходить с ума.

Губы его коснулись ее лба.

– Не говори так, не надо. Тебе сейчас лучше бы вообще помолчать.

Сен-Жермен поднес ее руки к губам и поочередно расцеловал их.

Это был почти вежливый жест, но в ней ворохнулось желание.

– Подожди, – шепнула Падмири. – Когда-то мне было не важно, где все случится и как, но возрасту предпочтительнее удобства. – Она отошла к постели и потянулась, чтобы опустить занавески.

Сен-Жермен терпеливо ждал и, только когда она разделась и улеглась, решился прилечь рядом.

– Мне холодно, – сказала она, растирая обнаженные плечи.

Ей вовсе не было холодно, но в ней проснулась лукавая Майя и подсказала один из способов завуалировать зов. Приближалась зима, и в ночи, подобные этой, умные книги советовали кавалеру ласкать лишь тыльную сторону тела возлюбленной, осыпая ее гроздьями поцелуев. Двое последних любовников Падмири скрупулезно придерживались почерпнутых из авторитетных источников предписаний, но инородец никаких правил не признавал. Руки его с нежной и дерзкой настойчивостью игнорировали все запреты – как писанные людьми, так и те, что диктуют стыдливость и скромность.

– Ляг на спину, – шепнул Сен-Жермен, и она с готовностью повиновалась, чувствуя, как горит ее кожа. Его жесткие волосы щекотали ей горло, груди, живот.

Дыхание Падмири все учащалось, и наконец уста ее исторгли тихий восторженный стон, схожий с криком ночной птицы. Ей захотелось осыпать его ответными ласками, но он был одет. Он даже не делал попыток разоблачиться. Что за нелепая странность! В конце концов, женщинам тоже ведомо любопытство. Их волнуют многие вещи. Например, напрягаются ли соски у мужчин? И как выглядит то, что у них до времени скрыто? И каково это на ощупь? Он ведь – мужчина! А она – женщина, и в ее пальчиках тоже пульсирует кровь…

Он вновь приник к ней, и посторонние мысли исчезли.

Занавеси, окружающие ложе, неистово колыхались, а однажды, когда Падмири со всей силой страсти откинулась на спину, взметнулись, как паруса. Разрешение от сладкого бремени было исступляюще бурным. Возможно, вздымаясь на гребне гигантской, взмывающей к поднебесью волны, она продолжала твердить его имя, а возможно, в момент наивысшего наслаждения ей отказала способность что-либо сознавать.

* * *

Письмо Мей Су-Mo к пастырю и к пастве несторианской христианской общины в Лань-Чжоу, так и не доставленное по адресу, ибо корабль, на борту которого оно находилось, через шесть дней после отплытия затонул.

Дни празднования Первых Морозов, хотя таковых тут не наблюдается, год Тигра, пятнадцатый год шестьдесят пятого цикла, одна тысяча двести восемнадцатый год от Господнего Рождества.

Вот уже больше месяца я нахожусь в Пу-На. Христиан тут практически нет. Правда, мне все же удалось свести знакомство с одним уроженцем Константинополя, или по-нашему Ки-З-Да-Ни. Он говорит на местном наречии, я тоже начала его понемногу осваивать, так что мы кое-как понимаем друг друга. Этот человек, зовут его Гемедор, исповедует веру в Христа и утверждает, что может довезти меня до Египта, чтобы оттуда препроводить на свою родину, где обитает множество наших братьев по вере. Так он говорит, но мне не особенно хочется ему доверяться. У Гемедора нет ни жен, ни наложниц, и он сожительствует с блудницами из подворотен, признавая, впрочем, что это грех, и собираясь покаяться по возвращении в христианские страны. Однако ходят упорные слухи, что христиане на Западе избрали иной путь поклонения Господу, и поведение Гемедора показывает, что путь этот от истинного довольно далек. Впрочем, возможно, все и не так, и я вполне искренне на то уповаю.

Пу-На – город довольно большой, тут каждый занят собой, но всех одинаково заботят монголы. Рассказы о том, что они вытворяют, настолько ужасны, что я не стану их здесь приводить. Господь да упасет вас от этой беды! Я удивляюсь, как они могут одновременно быть и в Китае, и в Персии, а матросы смеются. Им, говорят, на своих лошадках нетрудно перемахнуть и через море. Смех смехом, но здесь – в Пу-На – очень многие в это верят и трясутся от страха. Я же считаю, что лишь заслужившие одобрение Господа могут пройти по водам, не замочив ног.

Знайте, что я тверда в нашей вере, однако меня все же порадовала встреча с одним странствующим буддийским ученым, человеком доброжелательным, сведущим и пребывающим в преклонных летах. В беседах с ним я начала понимать, что наши вероучения не враждебны друг другу. Кстати, он неодобрительно отнесся к замыслу Гемедора, предупредив меня, что есть люди, входящие в доверие к странникам и затем продающие их в рабство. Я, поразмыслив, решила, что Гемедору ничто не мешает так со мной поступить. Ведь я одинока, нахожусь на чужбине, а в далеком Египте нет никого, кто бы встретил меня. К тому же он предложил мне оплатить плавание своим телом. Будьте уверены, я никуда с ним не поеду, да и на суше не стану его ублажать, ибо подобное поведение, несомненно, уронило бы меня в ваших глазах и нанесло оскорбление всей нашей общине.

Дождей в это время года здесь не бывает, однако земля все никак не просохнет, и от нее поднимается пар, точно такой, какой погубил моего брата. Правда, свежие ветры с моря временами разгоняют висящий над городом смрад, а дыхание далеких гор иногда приносит легкий морозец, неизменно радующий меня.

К сожалению, деньги, какими вы снабдили нас на дорогу, уже закончились, и я несколько растерялась. Впрочем, пока меня выручает вышивка: владелец гостиницы, где я живу, находит мне хороших заказчиков. Правда, деньги за рукоделие он кладет в свой карман, зато кормит, дает крышу над головой и обещает оплатить мой переезд через море. Когда это время наступит, не знаю, хотя неустанно прошу Господа наставить меня. Признаюсь, я сохранила пару драгоценных подвесок, доставшихся мне от брата: жаль было бы с ними расстаться, ведь это единственная память о нем. И все же я их продам в случае крайней необходимости, за что обещаю в самой большой церкви Константинополя вознести самые искренние молитвы за упокой его светлой души.

В мои намерения вовсе не входит обременять вас своими заботами, и все-таки может статься, что в том возникнет нужда. Тогда я пошлю вам письмо с просьбой оказать мне посильную помощь. Несомненно, пройдет более года, прежде чем я ее получу, но жить в ожидании легче, чем без надежды. Брат мой умер, Чанг-Ла сбежал, я осталась одна, как это ни печально. Прошу, не отвергайте меня за подобную неучтивость. Вспомните о своих женах и дочерях. Ведь вы не оставили бы их в таком положении. Эти деньги я вряд ли сумею когда-либо вам отдать, однако они позволят мне исполнить свой долг. Я не забыла о нем и жду лишь удобного случая, чтобы пуститься в дорогу.

Поговаривают, что в этих местах в свое время проповедовал апостол Фома и что тут он и умер. Я хотела поклониться его могиле, но все указывают на разные холмики и курганы. Легенда красивая, однако вряд ли можно ей доверять. Как и той, что гласит о некогда населявших эти края христианах. Возможно, они тут и жили, но потом их не стало. А вот в Константинополе все христиане, и даже сам государь. Там-то мое путешествие и закончится. Скорей бы пришел этот радостный миг!

Я всегда поминаю вас в своих ежевечерних молитвах. Уверена, если нам не суждено свидеться в этой жизни, мы непременно обнимемся в райских садах, на которые, смею заметить, город Пу-На никак не похож.

Мей Су-Mo, сестра Мея Са-Фонга

Пу-На

ГЛАВА 7

Рахур возобновил было чтение древних текстов, но Датинуш, зябко поежившись, отрицательно мотнул головой. Солнце в тронный зал проникало сквозь полуприкрытые ставни, и потому тут становилось прохладно, когда задувал ветерок.

– Я набросал несколько строк – и довольно забавных, – сказал с нарочитой бодростью Джаминуйя. – Очнись-ка, любезный. Подавленность тебе не к лицу.

Обычно его фамильярные выходки веселили раджу, однако сейчас все вышло иначе. Брови князя сошлись к переносице.

– Я повелел всем молчать.

Джаминуйя поспешно отпрянул и сделал вид, что перечитывает написанное. На деле же строчки в глазах его расплывались, а по спине полз предательский холодок.

Рахур рискнул приблизиться к трону.

– Будет ли мне позволено удалиться?

– Нет, не будет! – взорвался раджа. – Вы – мои приближенные и должны быть у меня на виду. – Внезапно он встал и подошел к окнам. Роскошный наряд его вызывающе засверкал. – Кто-то, – произнес угрожающе князь, – хочет моей смерти. Я полагал, что мы покончили с этим еще три года назад.

Джаминуйя бросил испуганный взгляд на брамина, но тот отвернулся. Молчание затягивалось. Надо было что-то сказать, однако голова у поэта пошла кругом, а руки предательски затряслись. Осознав это, он скрутил свиток и сунул его за кушак.

– Дворец мой набит шпионами, – продолжил раджа. – Все службы пронизаны ими. Это уже не дворец, а лавка, торгующая государственными секретами. У пятерых рабов по моему приказу вырвали языки. – Он распахнул ставни пошире и высунулся в оконный проем.

Рахур отвесил спине повелителя церемонный поклон.

– Ты чересчур снисходителен, великий владыка. Раз обнаружились те, что решились выступить против тебя, их следует уничтожить. Всех, а не пятерых.

Датинуш медленно выпрямился и ткнул пальцем в окно.

– Там, на рынке, сидит слепец с порванным носом – ты знаешь его. Он ворует с лотков овощи, а три года назад был заместителем начальника моей личной охраны. Ему повезло, он не состоял со мной в кровном родстве, иначе его бы казнили. Таких очень много. Измена повсюду. Можно отрубать руки и ноги, вырывать языки, выжигать глаза – предатели не переведутся. – Раджа отступил от окна. – Впрочем, Рахур, ты, конечно же, прав. Я, как вы знаете, человек мягкий и мирный, но буду безжалостен с теми, кто вздумает покуситься на трон!

Речь его была прервана появлением Судры Гюристара, с головы до ног разодетого в шелка и меха. Небрежный поклон начальника стражи походил на кивок.

– Великий владыка, твоя дочь Тамазрайши испрашивает позволения повидаться с тобой.

– Я ведь уже приказал ей не покидать пределы своих покоев. Сам знаешь, какие теперь времена.

– Именно потому княжна и настаивает на встрече. В трудный час ей, как наследнице трона, хочется быть рядом с отцом. – Гюристар приосанился и с великим достоинством прикоснулся к рукояти своего боевого меча.

– Чтобы враги одним махом прихлопнули нас обоих? – яростно выкрикнул князь. – Передай, чтобы она и носа не смела высунуть из своей спальни, пока я лично за ней не приду. Что с тобой, Гюристар? Ты всегда проявлял осторожность, а сегодня заигрываешь со смертью, потакая капризам девчонки.

– Княжна говорит, – не отступал Гюристар, – что, если случиться ужасное, лучше ей умереть в невинности вместе с тобой, чем чуть позже попасть в руки распаленных кровью и похотью негодяев.

Холеное лицо раджи омрачилось.

– Да, уж кого-кого, а ее-то не пощадят. – Он посмотрел в окно. – И все-таки возможность бежать остается, чтобы потом в праведной битве возвратить себе трон. А если получится по-иному, тогда ей придется принять смерть от собственных рук. Озаботься, чтобы при ней был кинжал, и достаточно острый. Скажи, что это ее прегрешение я возьму на себя.

– Я-то скажу, – откликнулся Гюристар, – но она не уймется.

– А охране внуши, – продолжал Датинуш, пропуская дерзкое заявление мимо ушей, – что мятежники не намерены миловать тех, кто им сдастся. С пленников сдерут крючьями кожу, а то, что останется, выбросят на пропитание воронью!

Джаминуйя попятился, он не хотел это слышать. Ведь то, о чем говорил раджа, могло случиться и с ним. Он напоминал себе о смирении, с каким человеку должно принимать удары судьбы, однако мысль эта его почему-то не утешала. В воздухе явно запахло смертью, словно посреди тронного зала разлагался невидимый труп.

– Могущественный властитель, – пискнул поэт и кашлянул, чтобы прочистить горло. – Я по натуре своей не переношу вида крови, мое дело – стихи. Если здесь назревает что-то серьезное, позволь мне удалиться.

– Кто-то, кажется, наложил в штаны, – заметил презрительно Гюристар.

– Да, я боюсь, – признал Джаминуйя, краснея. – Будь я воином, я держатся бы храбро, однако кисть не копье. Как бы ты поступил, если бы тебе предложили участвовать в поэтическом состязании? Наверное, не захотел бы выставить себя на посмешище, и я бы тебя за это не осудил. – Не дождавшись ответа, он повернулся к радже. – Великий владыка, ты ведь видишь и сам, что от меня здесь проку не будет.

Датинуш потер подбородок.

– Что ж, уходи. Сейчас мне нужны надежные люди, а не такие, как ты, слизняки. – Он пренебрежительно передернулся и, казалось, забыл о присутствии Джаминуйи. Тот, огорошенный и растерянный, остался стоять, как стоял.

– Мы могли бы снестись с Абшеламом Эйданом, – сказал осторожно брамин. – У него неплохая охрана. Думаю, он согласился бы прислать нам в помощь отряд.

– А если нити заговора тянутся к султанату? Что будет тогда? – спросил Датинуш. – Мы сами же предадим себя в руки захватчиков? Какая нам с этого выгода? Ну, отвечай.

Гюристар свирепо уставился на брамина.

– Тут даже не важно, кто сплел интригу. Возможно, это и не султан! Но прибегать к помощи мусульман – полное безрассудство. Если отряд наших недругов войдет в княжеские покои, их после этого уже не выкуришь из дворца. – Бравый усач принял горделивую позу. – Наша стража, пусть и немногочисленная, славится своей преданностью радже. Мы будем защищать его до последней капли крови.

– Перестань пустословить, – оборвал его Датинуш. – Вон они, твои преданные, слоняются без толку по двору! Ты мог бы их приструнить… хотя бы сегодня!

Гюристар покраснел.

– А кто же совсем недавно бранил меня за излишнюю строгость? Твое вмешательство все только портит. Я не желаю выслушивать вздорные замечания. – Он оскорбленно повел подбородком, повернулся на каблуках и ушел.

Брамин посмотрел на раджу.

– Не гневайся на него, о владыка. У этого человека сейчас много забот.

– Я полагал, что с междоусобицами покончено навсегда, – словно не слыша его, пробормотал Датинуш и побрел к дальней стене зала.

Там висело резное изображение Вишну Шагающего. Бог стоял с высоко занесенной стопой, намереваясь сделать первый из трех легендарных шагов, позволивших ему пересечь небеса, землю и подземные царства. Если беспечно смеющийся повелитель миров вспомнит о жертвоприношениях, здесь ему принесенных, он, безусловно, окажет помощь тому, кто смиренно склоняется перед ним. Окажет?.. Или не захочет? Раджа приблизился к изображению и вгляделся в лицо беззаботного божества.

В это время за спиной его послышались беспокойные голоса, и, обернувшись, Датинуш увидел, что Рахур не пускает в зал какого-то человека. Брамин, в свою очередь, обернулся.

– Это евнух твоей дочери. Она умоляет позволить ей явиться сюда.

– Нет! – выкрикнул Датинуш. Запах опасности в зале сгущался, и он явственно чувствовал это. – Ей здесь не место. – Глаза его устремились к евнуху. – Если случится что-нибудь чрезвычайное, ее немедленно известят. – Раджа вдруг вспомнил о своей старшей сестре. – Кстати, надо послать кого-нибудь и к Падмири.

Евнух, мявшийся у дверей, осмелился вновь привлечь к себе внимание князя.

– Твоя дочь, о владыка, просила напомнить тебе, что в ее жилах тоже течет кровь великих воителей. Она не хочет сидеть, ожидая удара, и предпочитает пойти навстречу ему. – Лунообразное лицо евнуха сделалось восковым, он взмок от выпавших на его долю переживаний.

– Скажи ей, что, если к ночи ничего не случится, мы вместе посмеемся над нашими страхами за пиршественным столом. Передай также, что я восхищен ее храбростью и отвагой.

– Я все исполню, великий владыка. – Евнух глубоко поклонился и задрожал, представив, что сделает с ним Тамазрайши, если он возвратится ни с чем. – Но в таком случае ей все же, быть может, будет дозволено осведомляться о том, что тут делается, почаще?

Датинуш вздохнул. Дети есть дети. Докучать родителям – их основное занятие, и с этим ничего поделать нельзя.

– Ладно, – кивнул он. – Пусть время от времени кого-нибудь присылает. А сейчас оставь нас. Ты мне уже надоел.

Со двора неслась ругань. Гюристар распекал своих стражников за нерадивость. Раджа усмехнулся, услышав, что тот приказывает удвоить караул у ворот. Все вроде налаживается и, может быть, обойдется, подумалось вдруг ему. Он еще раз вздохнул и застыл у окна.

Из приятного забытья его вывело чье-то унылое бормотание.

– Повелитель, – униженно кланяясь, бубнил осунувшийся от страха поэт. – Пошли меня вместе с гонцом к твоей старшей сестре. Ты ведь знаешь, что я могу ее успокоить. Новости неприятные, она будет переживать, а я постараюсь представить ей все в наиболее выгодном свете. Можешь не сомневаться, из твоей воли я не уйду. В дороге за мной будет приглядывать твой посыльный. А в доме Падмири я сам скажу, чтобы меня заточили в узилище для рабов, и обещаю вести себя смирно…

– Ну хорошо, – досадливо поморщился Датинуш. – Отправляйся к Падмири. Расскажи ей все, что тут видел, и не смей покидать ее дом. Я решу, как с тобой поступить, когда на то будет время. – Он сдвинул брови. – Поезжай, Джаминуйя, однако учти: больше тебя никогда здесь не примут. По дороге можешь забрать из дворца все свое имущество, ибо другого случая тебе не представится.

– Великий… – всхлипнул ошеломленный поэт и, опустив глаза, торопливо добавил: – Я в полном отчаянии, но для меня твоя воля священна.

– Приятно слышать, – съязвил раджа и отвернулся к окну, чтобы не видеть, как, пятясь и кланяясь, маленький стихотворец выходит из зала.

– Благоразумное распоряжение, – ровным тоном отметил брамин. – Люди искусства в тревожные времена бесполезны. Он только путался бы у нас под ногами.

– Я знаю, – устало кивнул Датинуш. – Я и сам бы его отослал, если бы он не поторопился. Что от него требовалось – это смиренно склониться перед судьбой, а он повел себя недостойно. Боги к таким равнодушны.

– Возможно, боги вверили его участь тебе, – предположил брамин. – Возможно, в его лице они посылают твоей близкой родственнице поддержку. Как бы там ни было, он уехал. Тут не из чего раздражаться.

Датинуш капризно оттопырил губу.

– И все же мне неприятно, что он не остался. Мне хочется, чтобы все вели себя как ни в чем не бывало. Я, кажется, становлюсь поклонником Майи. Воистину счастлив тот, кто смотрит на мир сквозь колдовской туман. – Собственная шутка не добавила ему бодрости, и он опять помрачнел. – Нет ничего отвратительней ожидания. Скорей бы все кончилось. Я, кажется, даже обрадуюсь, завидев бунтовщиков.

– Что будет, то будет, – спокойно сказал Рахур. – Не стоит так мучиться. Лучше с покорностью и смирением принести жертвы богам.

Возможно, предложение брамина и заслуживало внимания, но тут в зал маршевым шагом вошел молодой помощник начальника стражи.

– Великий властитель, мне оказана честь охранять двери тронного зала. Мои подчиненные выстроены цепочкой вдоль всего коридора, так что мимо нас не проскочит и мышь. – Он был строен, юн и явно гордился возложенным на него поручением.

– Превосходно, – буркнул раджа и добавил с едва уловимой долей иронии в голосе: – Не сомневаюсь, что, заметив что-нибудь подозрительное, вы тут же дадите мне знать.

– Безусловно, великий властитель. Цепочка тянется до ворот. Наш командир Судра Гюристар заранее все продумал. – Молодой офицер поклонился, вытащил из-за пояса ятаган и, направив его лезвие в сторону коридора, замер как памятник самому себе.

Датинуш не знал, плакать ему или смеяться. Происходящее казалось ему дурным фарсом. Какие мятежники устрашатся горстки охранников в коридорах и у ворот? Если кто-то и впрямь вознамерился взять штурмом дворец, подобная малость его не остановит.

– Все это пустяки, – вполголоса произнес он, обращаясь к самому себе. – Ты свое отбоялся. Пусть другие боятся – тебя или за тебя… А тебе самому ничего уж не страшно.

– Что именно – пустяки, великий владыка? – почтительно осведомился Рахур.

– Нет, ничего. – Раджа потоптался на месте, затем стал оглядывать зал. Сколько ему еще тут торчать, пугаясь собственной тени? Не повелеть ли страже трубить полный сбор, седлать коней, сзывать ополчение. Но… против кого воевать?

В дверях появилась одна из рабынь Тамазрайши. Она отвернула лицо в сторону и еле слышно произнесла:

– Моя госпожа, ваша дочь, почтительно приветствует вас.

– Э-э-э, – замялся раджа, не зная, что на это ответить. – Можешь сказать ей, что застала меня в добром здравии, и… ступай.

– Я передам госпоже ваши слова, – прошептала рабыня, потом пала ниц и, извиваясь всем телом, уползла за порог.

– В чем дело? – вытаращил глаза Датинуш. – Рабы в Натха Сурьяратас не ползают со времен деда.

Рахур также выглядел озадаченным, но сделал попытку дать объяснение странному поступку невольницы.

– Быть может, рабыня решила, что выказывать уважение отцу своей госпожи следует в более почтительной, чем обычная, форме?

– Возможно, – рассеянно кивнул Датинуш и тут же забыл о случившемся.

Он сел на трон, но спокойствия не ощутил. В подушки, казалось, кто-то насыпал камней, под мышками терло, в паху поджимало. Точно такая же маета сосала ему сердце и три года назад. Время тянется слишком медленно, вот в чем все дело. Думаешь, что прошла целая вечность, а солнце как стояло на месте, так и стоит. Раджа раздраженно поморщился и, хлопнув в ладоши, встал.

– Я хочу прогуляться по саду, – сказал он удивленному караульному. – Сообщи-ка об этом Судре. Здесь становится душновато.

Юноша покачал головой.

– Я сообщу, великий властитель, но наш командир, несомненно, этому воспротивится.

– Несомненно, – подтвердил Датинуш. – Но я хочу в сад. Пусть Гюристар пошевелится, и ты тоже не мешкай.

Недоуменно поглядев на властителя, стражник повернул голову и полушепотом произнес несколько слов. Сообщение пошло по цепочке. Раджа удовлетворенно кивнул.

Спустя минуту в зал кто-то вошел. Датинуш нахмурился: он ждал Гюристара. Однако вместо него явился посыльный княжны. Не тот, что уже приходил, а другой.

– Великий властитель, – произнес, поклонившись, евнух. – Твоя дочь приказала мне тебя поприветствовать.

– Весьма тронут, – съязвил Датинуш, закатывая глаза. Ох, Тамазрайши, она всегда была трудным ребенком. – Да, да, я премного ей благодарен. И тебе, любезный, отдельно – тебе.

– Она также хочет кое-что сообщить. Одна из ее рабынь подслушала разговор двоих стражников, и то, о чем они совещались, грозит немалыми бедами. – Евнух понизил голос. – Позволь мне приблизиться, великий властитель, и я передам тебе то, что мне велено передать.

– Я и так хорошо тебя слышу. Не тяни, говори.

Евнух состроил жалобную гримасу.

– Это будет неблагоразумно. Великий властитель, не все, кто находится рядом, желают тебе добра.

– Вот как? – Подумаешь, новость! Придворная жизнь полна потаенных интриг. Сегодня тебе желают добра, завтра уже не желают. Это нормально, это в порядке вещей. Однако и Тамазрайши не надо бы обижать. Девочка любит отца, девочка проявляет заботу. – Ты говоришь, одна из рабынь слышала кое-что. Где же она гуляла, эта рабыня? Иных дел, чем ночные, у рабынь до стражников нет.

– Она шла из сада к внутреннему двору, – пробормотал неуверенно евнух. – Госпожа посылала ее за цветами.

– Понимаю. А стражники, значит, ее там и подстерегли? – Шутки шутками, но приходилось признать, что дельце могло оказаться и не пустячным.

– Нет, они там дежурили и не сразу ее заметили. А как только заметили, смолкли. – Посыльный, сжимая в волнении руки, упал на колени. – Дозволь подойти к тебе, великий раджа. Так мне велела сделать моя госпожа. Разве могу я ее ослушаться? Если вдруг такое случится, я буду вынужден покончить с собой.

Датинуш брезгливо скривился. Столь откровенного раболепия он не любил.

– Ладно, но не канючь и не ной. Передай главное, и кончим на этом. Можешь приблизиться, раз уж иначе нельзя.

Евнух с трудом поднялся на ноги.

– В этой жизни, как и во всех последующих, я буду благодарить тебя, великий раджа.

Искательно улыбаясь, он засеменил к трону и сунулся было к уху раджи, но тот остановил его повелительным жестом.

– Стой, где стоишь, и говори.

– Слушаюсь, мой повелитель. Из разговора стражников рабыня узнала, что тот, кто хочет убить тебя, живет во дворце и состоит в сговоре с начальником стражи. Заговор составлен давно и поддерживается великим множеством честных людей, стыдящихся того, что их отчизна корчится в муках под пятой султаната.

Датинуш, выкатывая глаза, попытался привстать, но евнух схватил его за плечо, а в следующее мгновение острый кинжал вонзился в живот изумленного князя и пошел вверх, с одинаковой легкостью вспарывая и одежду, и плоть. Убийца стоял недвижно и лишь усмехался, наблюдая, как его жертва хватает губами воздух. Наконец с уст раджи сорвался горестный стон, и Рахур, сидящий за низеньким столиком, оторвался от чтения свитков. Раджа вскрикнул еще раз, кинжал, выскользнув из его живота, пронзил ему шею. Брызнула кровь, заливая подушки и трон, Датинуш видел ее, но, даже умирая, не верил, что она вытекает из его собственных жил.

Вскрикнул стражник, Рахур вскочил на ноги, из коридора донесся топот множества ног.

Евнух обернулся к людям, вбегающим в зал. Его лицо и одежды были в крови, но он улыбался.

Рахур побелел, язык и ноги ему отказали. Все, что он мог, это стоять и смотреть. Он видел, как кровь растекается вокруг трона и как в эту темную лужу валится безжизненное тело раджи. В ушах его что-то смутно попискивало – то ли смех евнуха, то ли гомон растерянных стражников. «Ты же брамин, – говорил он себе, – есть же молитвы об убиенных, вспомни хоть что-нибудь». Но голова звенела от пустоты.

Евнух же преисполнился ликования. Все прошло просто, гораздо проще, чем он себе представлял. Госпожа сказала, что осложнений не будет. Никаких осложнений и не было. Вообще никаких! Он воинственно размахивал обагренным кровью кинжалом, и стражники не решались к нему подойти.

Одним из последних в зал вбежал слегка запыхавшийся Судра Гюристар. Маленькие глазки его сердито поблескивали. Растолкав стражников, он приблизился к подножию трона. Сколько крови, не запачкать бы сапоги. Ах, Тамазрайши, опять она его обманула. Сказала, что торопиться не станет, и вот отец ее уже мертв. Шепотом призывая на помощь богов, начальник дворцовой стражи выхватил меч и стал подниматься по скользким ступеням.

Теперь пришел в замешательство евнух. Ему обещали почести и награду, а вместо того к нему с мечом наготове подкрадывается сам Судра Гюристар. Он протестующее взвыл:

– Нет, подожди, не надо! Это благое деяние! Ты не знаешь всего!

Усач приостановился. У него не было желания убивать, и он не имел ни малейшего представления о замыслах Тамазрайши.

– Отдай мне кинжал.

Евнух, защищаясь, взмахнул клинком. Он все еще улыбался. Его ждет слава! Он прикончил раджу. Кто здесь еще так силен, так отважен? Запах крови пьянил, мысли евнуха путались.

– Я убью тебя, Гюристар! – выкрикнул он.

И снова начальник стражи заколебался, хотя понимал, чего от него все ждут. Когда же он принял решение и приготовился ринуться на безумца, в зал, расталкивая стражников и рабов, вошла Тамазрайши. Красивое лицо ее походило на маску.

– Кто это сделал?

Евнух радостно хохотнул. Теперь все пойдет как по маслу. Он наконец получит обещанное – и награду, и славу.

– Я, госпожа. По твоему велению. Он труп. Он уже труп!

В зале воцарилась мертвая тишина, но лицо княжны оставалось бесстрастным.

– Схватите его, – приказала она. – Эй, Гюристар!

Бравый усач испытал огромное облегчение. Он вскинул меч, и евнух, посерев от испуга, обмяк.

– Только не убивай, – поморщилась Тамазрайши. – Просто вырви его лживый язык. – Она приподняла край платья, брезгливо глядя на темную лужу, подползавшую к ней. – Исполняй!

Гюристар торопливо сунул за пояс меч и, подскочив к евнуху, с неожиданной ловкостью ухватил его за голову.

– Ты и ты, – кивнул он двум стражникам. – Идите сюда. Растащите ему челюсти.

Охранники, сопя от усердия, повиновались. Под ногами топчущихся возле трона людей хлюпала кровь.

– Нет, – взвизгнул евнух, тщетно пытаясь освободиться. – Нет, моя госпожа! Ты уверяла, что меня ждет награда. Я сделал это по твоему приказу и для тебя.

– Он помешался, – пробормотала княжна. – Где же его язык?

Возня возле трона усилилась, посыпалась приглушенная брань. Падая, сверкнул нож, зал огласил ужасающий булькающий вопль. Через мгновение Гюристар шагнул в сторону, сжимая в пальцах что-то трепещущее и ошеломляюще длинное. Его помощники все еще тормошили злосчастного евнуха, не давая ему упасть.

Тамазрайши, молча взиравшая на тело отца, повернулась к мужчинам.

– Прекрасно. Вы хорошо потрудились. – На губах ее зазмеилась улыбка. – Негодяй наказан за лживость, теперь пусть изведает смерть. Медленную и мучительную, соответствующую чудовищности его преступления.

Евнуха потащили за трон. Тамазрайши повернулась к собравшимся. Те торопливо падали на колени перед новой правительницей княжества Натха Сурьяратас.

* * *

Послание Бхатина к Тамазрайши.

Бесценная рани, высокочтимая госпожа, любимейшая служительница богов, прими мой привет!

Ты выразила желание знать, что происходит между сестрой твоего умершего отца и чужеземным алхимиком, проживающим в ее доме. Твои подозрения подтвердились: они сожительствуют, встречаясь по большей части в той комнате, где он занимается изготовлением золота и драгоценных камней. Падмири, прикрывая истинную цель своих частых визитов к алхимику, делает вид, что интересуется научными изысканиями, и даже повелела рабам ничего не трогать в покоях ученого, когда тот съедет от нас, – она якобы намеревается продолжить занятия в одиночку.

Теперь о постели. Все выглядит несколько необычно. Я наблюдал их совокупления дважды, но расскажу лишь об одном, ибо второе практически сходится с первым. Этот инородец, зовут его Сен-Жермен, явился к твоей тетушке за полночь – в чем-то черном, шелковом, напоминающем балахон.

Та ожидала его в гостиной. На ней было длинное тонкое платье без украшений. Она тщательно надушилась, но волосы на ночь не заплела. Пол комнаты устилали меха, в курильницах тлели ароматные палочки. Падмири пригласила гостя присесть, и они очень долгое время беседовали, потом Сен-Жермен распустил шнуровку на ее платье, но сам разоблачаться не стал. Он принялся ласкать твою тетушку, та не противилась, а поощряла его и сама подавалась навстречу движениям его рук. Инородец делал с ней все, что хотел, кроме единственного, чего ждут от мужчины все женщины, каких доводилось мне знать. Падмири же это, похоже, ничуть не смущало: она на глазах возбуждалась и вскоре забилась в бурных конвульсиях. Инородец же, приникнув губами к ее горлу, затих. Клянусь, он тоже получил удовлетворение, хотя со стороны это выглядело нелепо. Впрочем, поступки людей всегда в какой-то мере странны.

Теперь о самом алхимике. Он разительно отличается от всех чужеземцев, с какими я был знаком. Сен-Жермен, несомненно, умен, проницателен, язвителен, скрытен. По тому, как этот чужак обращается с твоей тетушкой, можно было бы даже – с огромной, правда, долей сомнения – предположить, что он – порождение Шивы, отнимающее жизненную энергию у всех, кто – по глупости или неведению – допустит его к себе. Но это, конечно, вздор, ибо связь инородца с хозяйкой длится не первый день, а Падмири все так же бодра и даже повеселела. Уж ей-то не стоило бы труда распознать, кто с ней спит – человек или нежить. Пойди что-то не так, чужака тут же с омерзением вышвырнули бы из дома, ибо твоя тетушка очень религиозна. Однако она расцвела, счастлива и с удовольствием встречается с ним.

Что до меня, то человек мне этот не нравится, я без малейшего сожаления от него бы избавился, но загвоздка в Падмири. Настроить твою любезную тетушку против нашего гостя не стоит даже пытаться: похоть, какую он в ней разжигает, всецело поглощает ее. Хотя на людях она, конечно же, утверждает, что ей просто хочется расширить свой кругозор.

Укажи, что мне делать дальше, и я величайшей охотой и рвением тебе подчинюсь. Ты – само совершенство, рани, все мои помыслы устремлены лишь к тебе.

Собственноручно,

Бхатин