Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 4

Инструмент, который любезно одолжил ему присоединившийся к пирующим музыкант, походил отдаленно на лютню и имел две струны. Прикоснувшись к ним медиатором, выточенным из слоновой кости, Сен-Жермен прислушался к звуку. Тот был низким, гудящим, его усиливали два тыквенных резонатора, приделанных к грифу. Гости раджи, похоже, не обращали внимания на инородца, укрывшегося в глубокой оконной нише. Опробовав струны еще и еще раз, Сен-Жермен заиграл.

– Это ведь западная мелодия? – спросил его вывернувшийся откуда-то молодой мусульманин.

– Да, – кивнул Сен-Жермен. – Римская. – Гимн Юпитеру времени цезарей, мысленно уточнил он.

– Она не веселит, а тревожит, – не отставал мусульманин.

– Можно сказать и так. – Инструмент пришлось отложить, ибо юноша не уходил.

– Вы ведь и сами не из этих краев?

– Это, я думаю, очевидно, – сказал Сен-Жермен. – О том недвусмысленно говорит мой франкский камзол.

Ирония сказанного не укрылась от собеседника.

– Да, разумеется, – кивнул он покладисто, – но согласитесь, что вежливей осведомиться о чем-то, пусть даже и очевидном, чем щеголять собственной проницательностью. – Юноша подобрал полы своего одеяния и уселся на подоконник. – Мне хотелось бы побеседовать с вами. Я – Джелаль-им-аль Закатим.

– Сен-Жермен. – Ответ прозвучал неохотно. Музыка предпочтительней пустой болтовни.

– Мне известно, что вы алхимик, – произнес с почтительным придыханием молодой мусульманин.

– Правда? И кто же вас известил?

Джелаль-им-аль рассмеялся.

– Местный поэт, Джаминуйя. Он пронырлив и словоохотлив.

То же можно сказать и о тебе, заметил мысленно Сен-Жермен.

– Он говорил, чем именно я занимаюсь?

– Нет, но я потолковал с торговцем Шола. И узнал, что некоторые ингредиенты для опытов вам доставляют из султаната. Это весьма любопытно. Весьма.

Юноша горделиво огладил свою ухоженную бородку, словно бы приглашая собеседника полюбоваться ее легкой курчавинкой и каштановым блеском.

– И что же? Боюсь, молодой человек, мне придется сразу же пояснить, что ни угрозами, ни чем-либо иным вам не удастся склонить меня к доносительству или к подобного рода услугам.

– Ах, нет-нет, вы меня совершенно не поняли, – замахал руками Джелаль-им-аль. – Уверяю, что у меня и в мыслях ничего подобного не было, ибо лучшие из шпионов – рабы. А вы – уважаемый человек и, будучи инородцем, не имеете доступа к сведениям, какими мне бы хотелось располагать. Так что шпионить в пользу султана я вам, и не надейтесь, не предложу. – Он сверкнул белозубой улыбкой, призванной очаровывать всех и вся.

– Если это так, тогда что же вам от меня надобно? – Сен-Жермен сузил глаза.

Белозубый красавец словно не замечал его неприязни.

– Две вещи. Во-первых, мне бы очень хотелось как-нибудь познакомиться со старшей сестрой раджи. Я наслышан об ее уме и учености, а такие женщины редки по нынешним временам. При дворе она не бывает, однако вы, как я знаю, проживаете у нее, и…

Он выжидательно глянул на собеседника.

– Вы говорили о двух вещах, – напомнил с деланым равнодушием Сен-Жермен.

– Вторая может вас более затруднить. – Юноша подался вперед. – Понимаете ли, все мужчины моей семьи традиционно призваны посвящать себя государственной службе. Участи этой не избежал, конечно, и я. Однако влечет меня все-таки не дипломатия, а алхимия. – Молодой мусульманин заторопился, на глазах теряя свой светский лоск. В его голосе зазвучали нотки искреннего волнения. – Не могли бы вы взять меня в ученики? Я не совсем профан, мне давали уроки в Алеппо, однако отцу это было не по душе. В конце концов занятия пришлось прекратить, но тяга к лабораторной работе осталась. – Он неуверенно улыбнулся. – Абшелам Эйдан строг, но, думаю, я сумею выкраивать время на то, чтобы хоть изредка к вам наезжать.

– А тот факт, что вы получите предлог бывать в доме, с хозяйкой которого вам не терпится познакомиться, следует, разумеется, отнести к случайному стечению обстоятельств? – предположил Сен-Жермен.

– Нет, не следует, – серьезно сказал молодой дипломат. – Я бы с большим удовольствием сосредоточился лишь на алхимии, однако еще существуют и служба, и долг. Подвернулась возможность убить двух зайцев – зачем же ее упускать?

– Тем самым у вас появляется шанс получить уже менее официальный доступ к радже, – продолжил свои размышления Сен-Жермен, поглаживая странную лютню.

– И такое может случиться, – сказал Джелаль-им-аль. – В конце концов, не к Падмири же устремлены все помыслы Дели. Тамазрайши – вот моя цель.

– Потому что она – наследница трона, – подсказал Сен-Жермен и взялся за инструмент. Очень тихо, почти неслышно он принялся наигрывать незатейливую мелодию, разученную им в Британии веков семь назад.

– Вы склонны к уединению, – заявил Джелаль-им-аль, нисколько не обижаясь на проявленную по отношению к нему неучтивость. – Это пиршество, как я понял, вас вовсе не занимает.

– Нет. – Мелодия сделалась громче.

– Возможно, вас что-то в нем раздражает, – беспечно продолжал дипломат. – Как человека воспитанного и повидавшего более цивилизованные края. Меня, например, коробит присутствие женщин, пусть даже из знатных семейств. Какая распущенность! Их ужимки и позы настраивают человека на низменный лад. – Юноша, впрочем, выражал свое возмущение с весьма одобрительным видом. – И сок тут, вы, наверно, заметили, подают слегка забродивший. Нет, в этих людях и впрямь гнездится порок.

– А вы курите гашиш, – спокойно откликнулся Сен-Жермен.

– Это другой вопрос. Вы ведь и сами не прочь им побаловаться, не так ли? – Джелаль-им-аль знал, что многим чужеземцам по нраву чуть горчащий, но навевающий сладкие грезы дымок.

– Нет. – Увлеченный игрой музыкант мог бы добавить, что никакие наркотики на него не влияют, но делать это он по вполне понятным причинам не стал.

– В таком случае вы должны пить вино, – дерзко заявил Джелаль-им-аль.

– Нет. Я не пью и вина.

Юноша сообразил, что взятый им тон неприемлем, однако не мог придумать, как выпутаться из сложного положения. Молчание затягивалось, и он пошел напролом.

– Так вы возьмете меня в обучение?

Ему не ответили.

– Если дело в деньгах…

– Нет, не в деньгах, – уронил Сен-Жермен.

– Значит, я принят?

– Я этого не сказал. – Сен-Жермен отложил в сторону инструмент и пристально оглядел дипломата. – Вы хотите повидаться с хозяйкой дома, где я проживаю? Ладно. Это я устроить могу. Приезжайте, встреча, думаю, состоится. Что же касается вашего интереса к алхимии, – в тоне его мелькнуло сомнение, – мне пока не очень-то ясно, сложится у нас что-нибудь или нет. Но, – тут его голос окреп и приобрел твердость стали, – предупреждаю вас, Джелаль-им-аль Закатим: если вы вознамеритесь впутать Падмири во что-то грязное или причинить ей какой-либо вред, это намерение будет причиной самых катастрофических в вашей жизни событий. Одно лишь намерение. Вы поняли, Закатим? – Убедившись, что слова его были услышаны, Сен-Жермен потянулся к лютне.

– Значит, наполовину мы все же договорились, – с деланой бодростью заключил молодой человек. Он спрыгнул на пол, но неудачно – прижав каблуком подол своего длинного одеяния, вследствие чего пошатнулся и чуть было не упал. – Что ж, я как-нибудь вас навещу.

– Как пожелаете, – кивнул Сен-Жермен, даже не потрудившись двинуться с места, чтобы отвесить смущенному мусульманину ответный поклон.

Вновь зазвучала двуструнная лютня, она продолжала звучать и тогда, когда раджа начал прием и наиболее знатные гости стеклись к дверям тронного зала. Одежды собравшихся блистали великолепием, но от надменных лиц веяло холодом. Либо они не ладят друг с другом, либо у них общее горе, решил Сен-Жермен. Он развлекался, он знал, что у дверей тронного зала и высоким послам, и придворным предписывается молчать.

Вскоре к окну приблизился Джаминуйя.

– Вы меня поражаете, – сказал, усмехаясь, он.

– Чем же? – Сен-Жермен погасил мелодию и принялся разминать уставшие кисти.

– Вы путешественник, вы алхимик, вы отменный рассказчик, вы, по словам Падмири, знаток древних книг и плюс ко всему – музыкант. Не много ли этого для одного человека?

– Я всегда любил музыку, – сказал Сен-Жермен.

– Что вы играли? Что-то западное? Стиль виден, но строя и благозвучия нет, – заявил поэт, насмешливо щурясь.

– Вот как? – Ну погоди же! Сен-Жермену припомнилась залихватская матросская плясовая. – Может быть, вам понравится этот мотив?

Выслушав все, Джаминуйя склонил голову набок.

– Да, это, пожалуй, приятней. Простовато, но мило. Вы знаете что-то еще?

– Если хотите, я вам сыграю что-нибудь из разученного в Китае. – За болтовней Джаминуйи что-то крылось, но что?

– Нет-нет, это уж слишком. В их музыке нет ничего, кроме звяканья и завываний. Играйте свое. – Поэт, сложив на груди руки, замер. На Сен-Жермена он не смотрел.

Сен-Жермен продолжил свои упражнения, одни мелодии он вспоминал, другие лились сами собой, порождаемые переборами пальцев. Наконец отзвучал последний аккорд и инструмент лег на подоконник.

– Вы хотите мне что-то сказать?

– Да, собственно, ничего. Есть, правда, один пустячок, касающийся стихотворного метра. Но это может и подождать. – Напряженный взгляд Джаминуйи говорил об обратном.

– Тогда, быть может, вы присоединитесь ко мне? Я бы хотел прогуляться по саду. – Сен-Жермен выпрямился и одернул камзол. Что бы ни собирался сообщить ему Джаминуйя, лучше, если он сделает это не здесь.

– По саду? Да, там гораздо приятнее. Поэзия – это воистину дыхание естества. И разговор о ней подобает вести, удалившись от рукотворных роскошеств. – Джаминуйя толкнул неприметную дверцу в стене. – Вот вам и выход. Ближайший из всех.

И самый разумный, внутренне усмехнулся, переступая порог, Сен-Жермен.

Раджа Датинуш утратил большую часть богатств своих предков, но никакое золото мира не добавило бы великолепия парку, окружавшему прячущийся в горной ложбине дворец. Город отсюда был совершенно не виден, взор ласкали мощные купы многолетних деревьев и поросшие пышным кустарником, розоватые от закатного солнца холмы.

Поэт глубоко вздохнул.

– Вот аромат, который я предпочел бы любым благовониям, – заявил гораздо громче, чем надо бы, он.

– Восхитительно, – подтвердил Сен-Жермен, пряча ироническую усмешку.

– Сколь прекрасны цветы, к которым мы приближаемся, – провозгласил Джаминуйя, спускаясь по тропке к ручью. – Слушайте, – пробормотал он вполголоса, – мне стало известно, что многие слуги в доме Падмири подкуплены и усилия по меньшей мере одного из шпионов направлены на то, чтобы скомпрометировать вас.

Сен-Жермена новость не взволновала.

– Благодарю. В первое я почти верю. Раджа не может оставить сестру без присмотра. Что до второго, то я – маленький человек. Скомпрометировать меня трудно, да и зачем бы?

Джаминуйя остановился возле разросшегося куста. Его нежно-розовые цветки были поразительно мелкими, однако их одуряющий запах заполнял, казалось, собой всю округу и долетал до небес.

– Посмотрите, какая прелесть. Радже нравятся цветы покрупней. Я же люблю такие вот ноготки за их непритязательность и недолговечность. – Он оглянулся и сквозь зубы добавил: – Вряд ли тут кто-то есть. И все же говорите потише.

Сен-Жермен равнодушно кивнул. Нет, он не думал, что поэт его провоцирует, но на всякий случай спросил:

– Почему вы так беспокоитесь обо мне, Джаминуйя?

Поэт одарил его испытующим взглядом.

– Вам нужен ответ?

– Конечно. – Сен-Жермену понравилась реакция собеседника. Чтобы скрыть это, он повернулся к Джаминуйе спиной, наблюдая, как чудное розовое свечение, заполонившее парк, постепенно делается янтарным.

– Прекрасно. Я вам скажу. – Джаминуйя, судя по тону, был не на шутку рассержен. – Во-первых, вы мне симпатичны. Во-вторых, Падмири – мой друг, и своей неосторожностью вы можете ее подвести. А в-третьих… Тут, правда, речь уже не о вас… – Он снова понизил голос. – Я опасаюсь, что за всем этим стоит Тамазрайши.

Поэт сорвал три цветка, один воткнул в свою шевелюру, а два оставил в руке и двинулся по садовой дорожке.

– Когда три года назад разразилась резня, я чуть не сошел с ума. Я думал, что люди уже не вернутся к своим мирным занятиям и будут жить, истребляя друг друга. Теперь же, когда этот кошмар затевается сызнова, когда кругом расцветают козни и ложь, я делаю все возможное, чтобы предотвратить надвигающуюся беду. Или, по крайней мере, пытаюсь.

Сен-Жермен промолчал. Потом безразлично спросил:

– И… много у вас союзников? Ну, не союзников, так людей, разделяющих ваши взгляды? – Он не сомневался, что таковых практически нет.

Джаминуйя заколебался. Цветы, выскользнув из его руки, упали в траву, но он не обратил на это внимания.

– Пожалуй, только Падмири. Она всегда привечала меня и… и тех, кто был со мной рядом. Не многие решились бы на такое, но Падмири не волновало мнение света. Она позволяла мне воспарять к вершинам блаженства и утешала в минуты утрат.

Сен-Жермен вновь промолчал. Ничего для него опасного за этими намеками не стояло. Кто-кто, но этот трогательный в своей праведной взвинченности стихотворец делить с Падмири ложе не мог и, значит, соперником ему не являлся. Он вслушивался в голоса парковых птиц и ждал, когда Джаминуйя продолжит рассказ.

– Я ведь из тех, что тяготеют не к женщинам, а к мужчинам, – счел нужным пояснить после паузы тот. – Раджа однажды вздумал меня оженить, но я не повиновался приказу. Падмири пошла просить за меня и вытребовала – а может быть, выторговала – мне жизнь и свободу. Так что счастьем беседовать сейчас с вами я обязан лишь ей.

Они подошли к развилке, и Джаминуйя кивком указал, куда надо свернуть. Тропинка пошла вдоль ручья, причудливо изгибаясь и прижимаясь к кустам. Звон комаров сделался нестерпимым, их хищная стайка кружила над ними, все укрупняясь, пока не достигла размеров маленького смерча. Джаминуйя усердно обмахивался чем-то похожим на веер, Сен-Жермен шел спокойно: алчные насекомые облетали его. Через какое-то время они выбрались на небольшую поляну.

– Если бы мне случилось влюбиться в женщину, это была бы Падмири, – заявил Джаминуйя.

Невдалеке что-то хрустнуло, и Сен-Жермен настороженно обернулся.

– В парке живет стадо оленей. Они иногда забредают сюда.

– Вы уверены, что это олень? – спросил Сен-Жермен, смущенный характером звука.

– Разумеется. – Джаминуйя насмешливо хохотнул, но почему-то ускорил шаг. – Какие вы все-таки, чужеземцы! Чуть припугни вас, и вы начинаете вздрагивать от безобидного треска сучка!

– Да уж, – пробормотал Сен-Жермен. – Этого у нас не отнимешь.

– Вы, чего доброго, вообразите, что на нас охотятся загги, – вновь рассмеялся поэт, но в его смехе слышались тревожные нотки. – Уже темнеет, – поразился он вдруг. – Давайте-ка поспешим.

– Давайте, – кивнул Сен-Жермен, хотя они и так уже не шли, а бежали. – Благодарю за предостережение, – сказал он через какое-то время. – Я ваш должник.

– Дело не в вас, а в Падмири, – отозвался, отдуваясь, поэт. – Я уже говорил вам об этом.

Он снова умолк и не проронил больше ни слова до тех пор, пока они через знакомую дверцу не вступили в зал для торжеств. Там Джаминуйя притиснул Сен-Жермена к стене.

– Будьте же осторожны, – зашептал он свирепо. – Сыщутся умники, что попытаются причинить ей зло через вас. Если такое случится, вы будете иметь дело со мной.

– Я это понял, – сказал Сен-Жермен самым серьезным тоном. – Еще раз благодарю вас за все.

Губы поэта вдруг растянулись в улыбке.

– Что бы вы там ни говорили о западных парках, – вскричал патетически он, – я утверждаю, что сада лучше, чем наш, в мире просто не существует!

– Тебе бы родиться садовником, а не поэтом! – благодушно съязвил вывернувшийся из толпы Судра Гюристар. – Я и сам ценю красоту нашего сада, но Джаминуйя просто молится на него!

– А я удивляюсь, почему ты не конюх, – парировал Джаминуйя. – Ты ведь заботишься только о лошадях! – Он поклонился и скорым шагом побежал через зал.

– Прекрасный человек, – с чувством произнес Гюристар. – И весьма одаренный.

– Я не знаком с его сочинениями, – вежливо сказал Сен-Жермен. – Ваша поэзия для меня – сплошная загадка. Тонкости, как правило, ускользают от моего восприятия, хотя формальные достижения подчас приводят в восторг.

Гюристар попытался ответить столь же любезно:

– Я передам Джаминуйе твою похвалу. Вижу, твои познания и вправду обширны, раз они позволяют тебе разбираться в столь сложных вещах.

– Ну, не в таких уж и сложных, – возразил Сен-Жермен. Полагая, что тема закрыта, он поклонился и направился к нише, где все еще лежал оставленный им инструмент.

– Минуточку, инородец. Нам нужно поговорить.

Удостоверившись, что к нему повернулись, Гюристар заложил руки за спину и, для внушительности привстав на носки, произнес:

– Ты недостаточно знаком с нашей жизнью, чтобы доподлинно разбираться, что в наших понятиях хорошо, а что – нет.

– Мне кажется, я это понимаю, – учтиво возразил Сен-Жермен. – Главное – не давать ввести себя в заблуждение.

Гюристар злобно ощерился, но тут же постарался придать себе доброжелательный вид.

– Сегодня к тебе подходил один мусульманин…

– Да. Его интересует алхимия, – с готовностью подсказал Сен-Жермен. Исподволь он изучал своего собеседника, и его выводы были не очень приятны. Перед ним стоял недалекий, самодовольный, завистливый и не привыкший сдерживать себя человек. – Он хотел, чтобы я с ним позанимался.

– Что ты ему ответил? – грубо спросил Гюристар и, осознав допущенную оплошность, попытался смягчить ее пояснением: – Видишь ли, мы беспокоимся о Падмири.

– Вот оно что. – Сен-Жермен осмотрел обшлага своих рукавов, отыскивая на них невидимые пылинки. – Я пока не решил, что ответить этому юноше. И не решу, пока не пойму, что им движет.

Только страх поставить под угрозу весь свой грандиозный замысел удержал Гюристара от взрыва. Он не осмелился даже выбраниться и ограничился лишь тем, что прошипел:

– Берегись, инородец. Берегись, ибо чаша терпения моего уже переполнилась. Придет час, и ты ответишь за каждое из твоих нечестивых деяний.

– Но в алхимии нет нечестивости, – с самым невинным видом возразил Сен-Жермен. – Иначе раджа никогда бы не поселил меня в доме своей сестры.

Гюристар задохнулся от гнева. Ловко, однако, подвешен язык у этого наглеца. Ничего-ничего, в скором будущем все переменится, но смерть инородца назвать скорой будет нельзя. Он скрипнул зубами.

– Говори-говори, Сен-Жермен. Не забывай лишь, что своей участи не избегнет никто.

– Я постараюсь это запомнить, – устало кивнул Сен-Жермен и, отвернувшись от начальника стражи, направился к облюбованной нише.

Но причудливый инструмент, видимо, тоже устал. Звуки, из него извлекаемые, походили на дребезжание. Сен-Жермен исследовал гриф, подкрутил колки, но ничего лучшего не добился. Он вздохнул, оттолкнул от себя капризную лютню и, удрученный необходимостью присоединиться к пирующим, побрел на поиски Джаминуйи. Возле колонн, поддерживавших потолочные своды, дорогу ему заступил делийский посол.

На лице дипломата цвела благожелательная улыбка.

– Почтенный, – сказал он, кланяясь, – если не ошибаюсь, вы не выказали желания поощрить тягу моего юного друга к одной из древнейших в этом мире наук.

– Это так, – сказал Сен-Жермен.

Ему не хотелось ни с кем говорить, ему хотелось быть рядом с Падмири, однако та, верная своим принципам, вежливо, но непреклонно отвергла приглашение брата приехать на торжество.

– Будет ли мне позволено ходатайствовать за него? – Дипломат вкрадчивым жестом указал на низенькую, стоящую неподалеку скамью.

Сен-Жермен покачал головой.

– Достойнейший Абшелам, приветствуя вашу настойчивость, я вынужден все-таки заявить, что никакие ваши рекомендации или посулы не подвигнут меня на такой шаг, пока я лично не удостоверюсь, умеет он управляться с лабораторным оборудованием или нет.

Взгляд мусульманина сделался опечаленным, хотя улыбка по-прежнему не сходила с его лица.

– Ценю ваше прямодушие, Сен-Жермен, однако не будьте же столь непреклонны. Каждый из нас имеет свой нрав, но благоразумен лишь тот, кто покоряется воле Аллаха. – Посол приложил к груди руку, чуть оттопыривая средний палец, на котором сверкал огромный алмаз.

– Менее всего мне хотелось бы показаться вам своенравным, – поклонился в ответ Сен-Жермен и пошел вдоль колонн.

В потоке, внезапно его подхватившем, угадывалось слишком много подводных течений. Водоворот, образованный ими, мог стать гибельным для зазевавшегося пловца.

В тыльной части огромного зала также имелось несколько ниш с окнами, выходящими в сад, низенькими диванчиками и маленькими жаровнями, в которых медленно тлели благовонные палочки. Расположившись в одном из этих укрытий, назначенных для отдохновения и приватных бесед, Сен-Жермен велел рабу развести в настенных плошках огонь и подтянул к себе стоявший на полу сундучок. Там обнаружилось несколько потемневших от времени свитков. Раб вскоре ушел, задернув за собой занавеску, и Сен-Жермен погрузился в чтение. Освещение, собственно, было ему и не нужно, однако он не хотел, чтобы какая-нибудь любовная парочка подняла шум, наткнувшись на него в темноте.

Минула полночь. Он поднял голову. От неразборчивых строчек рябило в глазах. На стене, чуть потрескивая, догорал последний светильник. Соседние ниши давно опустели, но в двух-трех дальних еще шла возня. Сен-Жермен уложил свитки на место и вновь привалился к стене. Перед его мысленным взором закружились воспоминания: Афины, окропленные легким весенним дождем, Парфенон, блеклые непросохшие фрески… Ниневия, ночное моление, колокольный трезвон… Не спать, не спать: сон оскорбляет богов! Долгое-долгое, бесконечное бдение… Рим, окровавленные тела на песке. Это его друзья, а сам он в темнице. Крысы, руки Оливии на плечах, камни, падающие один за другим в глубину ее склепа… Храм Имхотепа, умирающий мальчик… Тунис, опустошенный чумой, у мертвых синие лица… Все это вдруг завертелось и сдвинулось в сторону, уступая место единственному бесконечно дорогому лицу, искаженному предсмертной гримасой. Тьен Чи-Ю! Боль утраты пронзила его. Рыдать он не мог, но душа его корчилась в муках. Сен-Жермен встал с дивана, потряс головой, потом подошел к окну и долго стоял там, вцепившись в оконную раму. Решено: с рассветом он покинет дворец и вернется к Падмири. Слишком много тоски пробуждает в нем праздная суета, и слишком далеко от него та, что могла бы его утешить.

Странный утробный звук вывел его из транса. Этот пугающий то ли хрип, то ли стон прилетел из глубины объятого мраком сада и повторился еще раз. Потом тишину ночи прорезал крик – отчаянный, безнадежный. Сен-Жермен вскинул похолодевшие руки к вискам, отказываясь верить в происходящее. Там, за стеклом, в царстве пышных цветов и одуряющих ночных ароматов, сознавая свою кончину, пронзительно кричало человеческое существо.

* * *

Письмо, доставленное радже странствующим монахом.

Великий владыка!

Ты не знаешь меня, но я тебе предан и потому хочу предупредить тебя об угрожающей твоей жизни опасности. Некоторые твои подданные поклоняются черной богине – это еще не опасность. Загги душат людей на дорогах – тебе страшны не они.

Враг твой возле тебя, и он решил, что ты не доживешь до завтрашнего утра. Воспринимай все, во что веришь, как ложь – и спасешься.

Если такова твоя карма, не бойся. Противься ей. Я предупредил тебя и, значит, беру ее на себя, пусть даже это деяние обречет меня на многочисленные повторные обороты в круговращении колеса.

Не ведаю, кто он – твой враг, но такой человек существует. Имя его хранят в тайне, страшась мгновенной и лютой расправы. Да помогут тебе наши боги! Постарайся найти предателя сам.

Что бы из этого ни вышло, знай: я останусь верен тебе. Если ты все же погибнешь, я тут же лишу себя жизни. Пусть новое возрождение превратит меня за то в паразита, но у тебя будет спутник в скитаниях по загробным мирам.

Да хранят тебя боги!

Твой самый преданный и старающийся оберечь тебя друг