Текст книги "Дорога затмения"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Он поднял голову и вновь опустил ее, покачиваясь на незримых волнах. Душа его отдыхала.

* * *

Обращение ламасерии Рдо-рье-браг к другим обителям ордена Желтых Одежд.

Изъявляя радость по поводу дня рождения нашего повелителя, совпадающего с празднествами весеннего равноденствия, сообщаем, что южные перевалы открыты, ибо трем путникам удалось без помех к нам пройти. Советуем всем, кто вознамерился посетить южные страны, не упустить благоприятное для того время, ибо позже благоухающие ныне долины зальет летний зной.

Мы же в ламасерии Рдо-рье-браг готовы снабдить всех паломников вьючными животными и проводниками. К тому же из Лхасы нам сообщили, что через месяц от нашего монастыря в земли Хинду отбудет десяток весьма уважаемых лам. Желающих присоединиться к этому каравану просим не мешкать и к указанному сроку прибыть в нашу обитель.

Наши молитвенные колеса постоянно вращаются, а наши помыслы непрестанно направлены к средоточию всего сущего. Да пребудет и ваша жизнь таковой.

Жи Кха-спанг, писец ламасерии Рдо-рье-браг

ГЛАВА 7

В третьем внутреннем дворике некий лама в демонической маске тигра гонялся за взвизгивающим от страха монахом, очевидно изображавшим робкую душу. Колокольчики и барабаны вторили действу, входившему в церемонию, восславляющую приход новой весны.

Среди зрителей находились и два королевских отпрыска. Они прибыли на празднество в сопровождении большой свиты придворных, чем внесли в сонную жизнь обители нездоровую возбужденность.

– Однажды я заставил короля ждать, – сказал Сгий Жел-ри. – Теперь мне хотят дать понять, что такое непозволительно.

– Поэтому ты и забрался сюда? – лукаво спросил Сен-Жермен, укладывая в корзину кувшины.

Мальчик рассмеялся.

– Отчасти, да. Но в основном для того, чтобы попрощаться. И заодно выразить сожаление, что нашим путям суждено разойтись. – Он поерзал на стуле и, навалившись на стол, принялся перебирать пакетики и флаконы. – Их караван через три дня отправится в Лхасу. Я сговорюсь, чтобы они прихватили и вас. Там охрана и все такое. К инородцам, путешествующим вместе с особами королевского рода, никто не осмелится подступиться.

– Благодарю, – сказал Сен-Жермен, тронутый подобной заботой, хотя уже велел Руджиеро найти подходы к проводникам.

Взрыв шума за окнами достиг апогея. Тигр-демон взревел и завыл.

– Они так беснуются ежегодно, – сказал Сгий Жел-ри.

– Это тебя беспокоит?

– В какой-то степени – да, – пожал плечами мальчик. – Все эти действа по сути уход от истинного пути. В большинстве своем они связаны со сменой сезонов, а их корни подпитывает древняя религия Бон. Многие ламы не хотят это признать, но такова правда. Старые колдуны, не жалея усилий, пытаются подчинить себе силы природы, не понимая, что сила на самом деле одна.

Сен-Жермен поднял брови. Осторожно опустив на дно корзины стеклянный сосуд, он спросил:

– Ты прочел это где-нибудь или дошел до этого сам?

– Сам, как, наверно, и ты. Это единственная возможность хоть что-то понять. – Сгий Жел-ри постучал по небольшой деревянной шкатулке. – Что там?

– Рубины и алмазы, – сказал Сен-Жермен.

– Ты умеешь их делать? – Мальчик заглянул внутрь шкатулки и помешал камни рукой.

– Да. – Сен-Жермен поднял корзину, пытаясь определить ее вес. Сочтя его недостаточным, он принялся загружать в нее всякую мелочь. Пауза, возникшая в разговоре, казалось, не тяготила его.

– Как странно, что эта комната вновь опустеет, – нарушил молчание Сгий Жел-ри. – Не знаю, поймешь ли ты меня правильно, но все же скажу, что никто до тебя не смел обращаться со мной как с ровней. Еще скажу, что мне будет этого не хватать.

– Ты необыкновенный ребенок, – задумчиво сказал Сен-Жермен. – Немудрено, что все тут глядят тебе в рот. С этим нужно смириться.

– А одиночество? – возразил Сгий Жел-ри. – Ты ведь знаком с этим чувством, не так ли? Я могу говорить с тобой и о нем, ведь ты многое испытал в своей жизни. А здешние ламы? Что видели в жизни они? О чем я могу беседовать с ними? – Голос мальчика зазвенел от обиды, и, чтобы себя успокоить, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух. – Я сознаю ответственность своего положения и делаю то, что должен. Но в то же время хочу, чтобы кто-то делил эту тяжесть со мной. Хотя бы в какой-то мере.

Сен-Жермен отложил в сторону тряпку.

– Сгий Жел-ри, – мягко произнес он, – я ничем не могу тут помочь, хотя и очень хотел бы. Ты обрел свой путь, ты идешь по нему, и справиться с тем, что мешает тебе, тебе же лишь и под силу.

Он умолк, прошелся по комнате, потом, повернувшись, сказал:

– Смотрящий на звезды рискует упасть, споткнувшись о камень, которого он не видит. Поговорим о конкретных вещах. Мне бы хотелось предостеречь тебя. На мой взгляд, настоятель Сньин Шез-раб – честолюбив и завистлив. Сомневаюсь, что он отдает себе в этом отчет, но тем не менее ты, Сгий Жел-ри, ценен для него лишь как средство, которое он будет пытаться, если уже не пытается, использовать в собственных целях.

– Я вижу его насквозь, Сен-Жермен, – отмахнулся Сгий Жел-ри. – Сньин Шез-раб стремится к неограниченной власти. Но пока это связано с усилением влияния нашего братства, я смотрю на его уловки сквозь пальцы и заострять на них внимание не хочу.

Ох, подумал вдруг Сен-Жермен, до чего ж эти дети самонадеянны! Где взять слова, способные пронять девятилетнего дурачка? Как убедить его, что жизнь гораздо сложней, чем он себе ее представляет, и что ни при каких обстоятельствах человек не должен доверяться тому, кто мечтает превратить его в послушную куклу? Он хотел было положить руку на плечо маленького упрямца, но не решился и ограничился тем, что пробормотал:

– Ты уникален, а уникальным личностям свойственно…

– Нет! – с живостью перебил Сгий Жел-Ри. – Ни о какой уникальности речи тут не идет. Желтые Одеяния издревле избирают в наставники мальчиков. Я среди них не первый и не последний.

– Зато самый задиристый! – Сен-Жермен знал, что его замечание заденет мальчишку, но шел на это намеренно, ибо хотел, чтобы тот наконец выслушал, что ему говорят. – Пойми же, ты в своем роде действительно уникален, и твоему настоятелю по душе этот факт. Его заботы сейчас сводятся лишь к тому, чтобы ты никому не достался. Кроме него, разумеется, ибо он хочет тобой управлять. И, если не ударить его по рукам, он своего непременно добьется. Он ведь уже сам решает, кого допустить к тебе, а кого придержать.

– Да, – кивнул Сгий Жел-ри, озабоченно хмурясь. – Он, например, заявил, что оба принца ни сегодня, ни завтра не в состоянии повидаться со мной, потому что выразили желание участвовать в каких-то там церемониях, где присутствие особ королевского рода считается добрым знаком. – Мальчик вздохнул. – Им он, возможно, сказал нечто другое.

– Тогда разберись с этим, – предложил Сен-Жермен. – Пошли за ними кого-нибудь и спроси, что им было сказано, а потом сравни это с тем, что говорилось тебе.

– Сньин Шез-раб обычно так добр, – пробормотал вдруг Сгий Жел-ри жалобным тоном. – Мне не хочется уличать его в чем-то дурном.

Сен-Жермен ощутил прилив глубокой симпатии к этому одинокому и растерянному ребенку.

– Да, – сказал он, – несомненно, он добр…

– Не договаривай, Сен-Жермен. Ты ведь скажешь, что в его доброте еще не вся правда и что руководят им отнюдь не заботы обо мне или о ком-то другом. Я и так знаю об этом. – Мальчик опечаленно склонил голову и на какой-то миг словно бы сделался старше.

Его собеседник пожал плечами, потер подбородок ладонью, потом решительно произнес:

– Выслушай меня, Сгий Жел-ри. Я много пожил и хочу сказать тебе вот что. Что бы там ни было – с тобой или с кем-то, – не уходи от решения неприятных задач. Да, тебе порой будет больно, но поступать по-другому – хуже, чем умереть. Я… я жил, пытаясь отгородиться от мира… долгое, слишком долгое время… я очень дорого за то заплатил. Если твой настоятель – человек с сомнительными задатками, не давай ему развернуться. Ты здесь властвуешь, а не он. Ты решаешь, что и как делать, он – исполнитель, он покорится тебе. Если он преступает границы разумного, укажи ему, где проходит черта. Он смирится, он будет довольствоваться тем, что имеет, ибо знает, что может лишиться всего. – Сен-Жермен помолчал и сказал другим тоном: – Это только совет, он мало что значит, но ничего большего я дать тебе не могу. Даже оставшись здесь, даже будучи с тобой рядом, я все равно не сумел бы тебя защитить. Защищай сам себя, по крайней мере учись это делать. Ты отрезан от мира, восстанови же с ним связь.

Сгий Жел-ри кивнул, но лицо его было хмурым.

– Я обдумаю это. – Он огладил свои одежды и встал. – Полагаю, сейчас мне лучше уйти. Я еще увижусь с тобой до отъезда. – Воцарилось молчание. – Ты не обязан заботиться обо мне.

– Как и ты обо мне, – сказал Сен-Жермен и коротко поклонился.

На поклон, помедлив, ответили.

– Я не забуду тебя.

Скрипнула дверь, Сен-Жермен остался один, толпа внизу все кричала.

Она продолжала кричать и когда пришел Руджиеро, чтобы снести последние вещи вниз.

– Ну что у тебя? – спросил Сен-Жермен.

– Проводники готовы нас взять и даже выделят лишнего пони. Думаю, когда наши пути разойдутся, мы сможем у них его откупить.

– Превосходно, – кивнул Сен-Жермен, подходя к маленькому, уже остывшему атанору. Дверца тигля долго не подавалась, пришлось ударить ее кулаком. – Золота много не получилось, но этого, – он протянул слуге горстку тускло мерцающих крошечных слитков, – хватит, чтобы расплатиться за пони и за переход. Остались у нас какие-нибудь деньги?

– Пять связок медных и латунных монет и еще две связки – одна золотом, одна серебром. Короче, не густо.

На деле сумма была значительной, но меньшей, чем те, какими они привыкли распоряжаться.

– Придется расходовать драгоценные камни. Их у нас тоже не много. – Сен-Жермен подошел к окну и посмотрел на горы. – В Ширазе у нас не будет проблем. Там дом, там отличная лаборатория, а в стены встроены надежные тайники, где кое-что припрятано про запас. – Он звонко прищелкнул пальцами и встряхнулся. – А до тех пор попробуем экономить.

– Конечно, хозяин, – кивнул Руджиеро. – Я заберу обе корзины. Потом вернусь за пергаментом и атанором.

– Оставь их, – сказал Сен-Жермен. – Атанор в пути бесполезен, а пособие… пусть его изучают ламы. Надо же им хоть как-то расширять кругозор.

Праздничный пир в монастыре Бья-граб Ме-лонг йе-шиз растянулся на всю ночь. Сен-Жермен в своей келье корпел над тибетскими текстами, переводя их на греческий и латынь.

Наутро последние отголоски веселья угасли. Ламы в пышных цветных одеяниях заполонили весь внутренний двор. Там вращались молитвенные колеса и звучали тягучие песнопения, время от времени какой-нибудь служка – всегда неожиданно – бил в большой монастырский гонг. Вечером к собравшимся вышел Сгий Жел-ри. Он произнес короткое наставление, призывавшее верующих не вмешиваться в чужие дела, преследуя личные цели.

– Слишком прямолинейно, – заключил Руджиеро, прослушав наставление до конца. – Возможно, я не все уловил, но, похоже, малыш метил в монастырского настоятеля.

Сен-Жермен промолчал.

– Мальчика ожидает трудная жизнь, – продолжил слуга, не смущаясь молчанием господина. – Когда умер мой сын, я радовался, что ему не придется страдать. Что ощущают родители такого ребенка?

– Он ведь не умер, – пробормотал Сен-Жермен.

– Не умер, но для своих близких он все равно что мертв.

Ночью верующие постились, но Сен-Жермен счел возможным подкрепиться перед дорогой, поскольку к нему пришла Бдеп-ипа. Их ласки не отличались особенной пылкостью, однако это не имело значения. Женщина, задыхаясь от сладостных спазмов, кажется, даже и не заметила, как с нее взяли обычную дань.

Перед рассветом Сен-Жермен в последний раз прошелся по коридорам монастыря Бья-граб Ме-лонг йе-шиз. Пони были уже навьючены, за ними приглядывал Руджиеро, осталось лишь прихватить кое-какую одежду и небольшой дорожный тючок.

От сдвоенных комнат, где он проживал, веяло отчуждением. Опустев, они вновь превратились в монашеские клетушки, безликие и не способные пробудить в покидающем их постояльце даже намек на какое-то сожаление. Нетерпеливым движением подхватив два тяжелых, подбитых мехом плаща, Сен-Жермен перекинул их через руку и уже потянулся к тючку, когда за спиной его послышался легкий шелест.

В дверях стоял Сгий Жел-ри.

– Я говорил, что увижусь с тобой до отъезда.

– Да, говорил, – улыбнулся Сен-Жермен. – Но я думал, ты выйдешь во двор.

– Нет. Мне приятней проститься с тобой в тишине, чем среди сутолоки и суеты, натыкаясь на недовольные взгляды. Настоятель после вчерашнего просто кипит, есть и другие. – Мальчик медленно пересек комнату и, зевнув, опустился на возвышение. Выглядел он неважно, под глазами пряталась синева.

– Ты отдыхал в эти дни? – Сен-Жермен сел на скамью, сочувственно посматривая на гостя и внутренне возмущаясь, что фанатичным монахам не приходит в голову его поберечь.

– Очень мало. Все празднества одинаковы. – Сгий Жел-ри сонно сморгнул и выпрямился, пытаясь взбодриться. – У меня есть кое-что для тебя.

– Для меня? Но мне ничего не нужно. Я и так загостился у вас.

– Не возражай. Я все обдумал и сделаю то, что хочу. – Мальчик порылся в складках своего широкого одеяния. – Это не от ламасерии. Это моя собственность и мой дар тебе. – В худенькой детской руке поблескивала небольшая статуэтка богини Тары – бодхисатвы Сгроль-ма Дкар-мо. Богиня сидела на корточках, воздев левую руку над головой и простирая правую к людям. На лбу, ладонях и даже на подошвах ее босых ног виднелись нарисованные синей краской глаза, символизируя чистоту помыслов бодхисатвы.

– Искупительница, – прошептал Сен-Жермен, принимая у мальчика статуэтку. Грудь его стеснило волнение, он вспомнил маленькую молельню, ночь и детские, сложенные чашей ладони…

– Пусть она будет с тобой, – сказал Сгий Жел-ри, вставая. – Мы ведь уже не встретимся в этой жизни. У тебя будет повод вспоминать обо мне.

– Для этого мне не нужна бронзовая отливка, – с нежностью в голосе возразил Сен-Жермен.

– Все равно забери ее. – Сгий Жел-ри поклонился. – Я мог бы сказать: «Пусть не знает зла твоя карма!» – но это не твой путь. Я желаю тебе обрести то, к чему ты стремишься. – Он поклонился еще раз. – Прощай.

– Примешь ли ты что-нибудь от меня? – спросил Сен-Жермен, лихорадочно соображая, что подходящего может найтись в его дорожном тючке.

– Нет. Ты больше ценишь вещи, чем я. – С этими словами девятилетний мудрец повернулся и вышел из кельи.

Восходящее солнце усыпало снежный покров мириадами сверкающих бриллиантов, и это великолепное зрелище так восхитило путешественников, выезжающих из ворот ламасерии Бья-граб Ме-лонг йе-шиз, что оглянулся на монастырские стены лишь один человек… Впрочем, прощальный жест его не получил ответа.

* * *

Письмо купца из Герата к своему зятю в Раа.

Чаша терпения всемилостивейшего Аллаха переполнилась, дорогой Кхуд. Нетвердых в вере людей ждет страшная участь.

До сих пор карающая десница его обрушивалась на тех, кто живет к востоку от нас, и мы в гордыне своей полагали, что тамошние народы платятся за свою нечестивость.

Мы слышали о монголах, но не придавали слухам значения. Насколько ужасны эти кочевники, нам открывается лишь сейчас. Я только что побывал в горах и на месте цветущих сел нашел дымящиеся руины да мерзких птиц, копавшихся в грудах человеческой плоти. Тех, с кем я вел дела, уже нет на свете, они порублены на куски.

В последние дни в Герат стекаются беглецы, не имеющие при себе ничего, кроме собственной кожи. Они возносят Аллаху благодарственные молитвы за избавление от мучительной гибели и плачут, рассказывая об участи своих близких. Подробности их рассказов настолько ужасны, что разум отказывается в них верить. Я тоже ничему не поверил бы, если бы не видел все сам.

Опасность, нависшая над нами, представляется мне столь серьезной, что я со своим семейством вознамерился перебраться в Раа. Я не хочу, чтобы моих жен и детей терзали свирепые варвары, и потому умоляю тебя принять нас в твоем доме. Ведь моя вторая жена – твоя сестра, мы – братья с тобой и партнеры в торговле, не отвергай нас, ибо, оставшись на месте, мы все пропадем.

Нам говорят, что у Персии достаточно сил, чтобы отразить неприятеля. Возможно, это и так, но Герат обречен. Кочевников ведет Ченгиз Кхан, одно это имя вселяет в сердца больший ужас, чем землетрясения и наводнения, любое из этих бедствий куда предпочтительнее набега безжалостных орд.

Ожидай нас не ранее чем через месяц. Вещи мы соберем дня в четыре, однако всего ведь с собой не прихватишь. Чтобы не пострадала торговля, необходимо отдать надлежащие распоряжения, а также сбыть или как-то припрятать товары, еще не пущенные в оборот. Я приложу все усилия, чтобы ускоритъ продвижение нашего каравана, но в летнее время дороги обычно забиты, а постоялые дворы переполнены, и как все устроится, ведает лишь Аллах.

Люди от природы воинственные полны решимости отразить натиск монголов и порицают тех, кто покидает Герат, словно не понимая, что обывателям, не сведущим в воинском ремесле, лучше не путаться у них под ногами.

Молюсь о скорейшей нашей с тобой встрече, без сожаления оставляя свой дом. Если это единственная утрата, которую нам предстоит понести, значит, Аллах действительно к нам благосклонен, а с его помощью любые потери легко возместить.

Послано с нарочным в двенадцатый день Раджаба 595 года Хеджира.

ГЛАВА 8

В Лхасе от каравана отстали королевские отпрыски со своей многочисленной свитой и пятеро лам. Проводники, объявив о двухдневной задержке, занялись поисками желающих двинуться вместе с ними на юг. Столица Тю-Бо-Тье, располагавшаяся в высокогорной долине, поражала воображение. В море однообразных толстостенных строений и набегающих друг на друга покатых крыш терялся даже королевский дворец, окруженный молчаливыми храмами, свидетельствовавшими о доминирующей роли религии в жизни высокогорной страны.

Четверо суток спустя караван, состоявший из пятнадцати седоков, двадцати восьми пони и шести яков, двинулся дальше, делая около двадцати – тридцати ли в день – в зависимости от погодных условий.

Разбиваемый на ночь лагерь неукоснительно охраняли, хотя в царстве обледенелых скал не наблюдалось никаких признаков жизни. Сен-Жермен неизменно вызывался дежурить в самые сонные предутренние часы, и спутники стали посматривать на него с уважением.

Внезапно налетевшая буря заперла их однажды на трое суток в монастыре Красных Накидок, но на четвертый день они выбрались-таки из снежных завалов и вновь продолжили путь по отрогу величественного хребта, вершины которого терялись в тумане.

Приблизительно через месяц дорога взяла к западу и пошла под уклон. На обочинах появился низкорослый кустарник, перемежаемый хилыми деревцами. Еще через двадцать дней впереди показалась маленькая молельня. Проводники радостно завопили и сообщили своим подопечным, что ниже этой часовни снег спускается только зимой.

Днем позже они прошли мимо козьего стада. Подпасок приветливо заулыбался и прокричал что-то на незнакомом наречии, озадачившем даже проводников. На луговинах запестрели цветы, меховым одеяниям пришлось дать отставку. В них теперь кутались лишь по ночам, да и то не всегда, ибо из расположенных ниже долин прилетали теплые ветры, напоенные ароматами трав.

Возле первого большего селения караван распростился с яками. Низкорослые, поросшие густой шерстью животные не были приспособлены к обитанию на равнинах, их продали встречным купцам, вознамерившимся переправить в страну вечных снегов груды диковинного товара.

Шесть дней спустя состоялось еще одно расставание. Девять лам свернули к древнему монастырю, укрывавшемуся в глубоком ущелье. Им предстояло пять-шесть лет изучать хранящиеся там с незапамятных времен священные тексты. Ламы раздувались от важности, явно гордясь своей миссией. С ними ушли тринадцать пони и один проводник.

Дорога сделалась оживленной, ее, как грибы, обступали деревни, убогие, пыльные, шумные, но вызывавшие умиление после долгого путешествия по безлюдным горам. На одном из постоялых дворов старший проводник заглянул в комнату инородца.

– Завтра, – заявил он, – мы расстанемся с вами. Наши обязанности влекут нас на юг, а тебя манит запад. – В его голосе сквозило явное облегчение. – Если тебе нужен другой проводник, я могу переговорить кое с кем. Тут есть надежные люди.

Вспомнив историю с Тцоа Лимом, Сен-Жермен решительно отверг предложение.

– На людных дорогах мы не собьемся с пути.

– Делай как знаешь, – сказал проводник равнодушно, сопровождая свои слова вежливым жестом.

– Я в долгу перед тобой, – продолжал Сен-Жермен ровным тоном. – Сознаю, что путешествие с нами не доставляло особого удовольствия ни тебе, ни… всем остальным.

– Ты… – проводник глянул в окно. – Ты не похож на других. В монастыре, откуда мы выехали, сказали, что ты колдун.

– А тебе колдуны не по нраву?

– Говоря по совести, дело не в том. Ты не ел с нами.

– Таков обычай моих соплеменников, – последовало спокойное напоминание.

– У тебя не было запаса продуктов, – возразил холодно проводник.

– Справедливо, но мой слуга вечерами ходил на охоту. И ты, и все остальные не раз ели мясо, которое он добывал.

Довод, похоже, подействовал, ибо проводник поклонился.

– Сожалею, что мы расстаемся, – произнес он с достоинством.

Сен-Жермен поклонился в ответ.

– Ты хорошо нас вел. В благодарность прими от меня эту безделицу. – Безделица была топазом размером с человеческий палец. – Окажи мне такую честь.

Проводник молча взял камень и спрятал его в карман.

– Почтенный, – сказал он пристыженным тоном, – на дорогах встречаются люди, втирающиеся в доверие к путникам с целью предать их мучительной смерти.

– Неужели? – поднял бровь Сен-Жермен. – Ты говоришь о загги?

– Ты слышал о них? – спросил проводник с удивлением.

– Кое-что. Значит, они снова бесчинствуют?

– Да. – Проводник подался вперед. – Торговец, с каким я разговорился вчера, сказал, что на западном направлении неспокойно. Чем ближе к Делийскому султанату…

– …Тем выше опасность! – заключил Сен-Жермен. Он усмехнулся. – Хорошо, я это учту. Еще раз благодарю тебя за заботу.

Проводник мог уйти, но не уходил.

– Куда вы пойдете, почтенный?

– В Шираз, в Персию, оттуда – в Дамаск и дальше, в края, откуда я родом.

– Ходят слухи, что Персия ввязалась в войну.

– Я учту и это. – Сен-Жермен усмехнулся еще раз. – Прости, уважаемый, но не стремишься ли ты убедить меня не расставаться с тобой?

В глазах пожилого проводника мелькнул суеверный ужас.

– О нет! – поспешно выдохнул он и, смутившись, добавил: – Просто выходит, что я бросаю тебя в незнакомом краю, и это меня смущает.

– Не совсем незнакомом, – возразил Сен-Жермен. – Я бывал тут когда-то.

– Бывал или не бывал, а осмотрительность никому не вредит, – с облегчением сказал проводник. – Ладно, покончим с этим. С тобой остаются четыре пони. Хозяин конюшен снабдит тебя кормом для них и… всем, чего ты пожелаешь. – Он повернулся и скорым шагом направился к двери, довольный, что покидает странного инородца, какого не стал опекать бы ни за какие драгоценности мира, если бы не повеление духовного наставника братства Желтых Одежд.

Как только проводник удалился, из маленькой спаленки выглянул Руджиеро.

– Похоже, мы остаемся одни?

– Да. – Сен-Жермен похлопал рукой по скамье, на которую опустился. – Сядь, посиди. Неизвестно, когда нам еще доведется расположиться с таким комфортом. – Он пошутил, но шутка повисла в воздухе.

Руджиеро сел на скамью.

– Я договорился о корме для пони и заказал мешок с провиантом. Хотя это лишний груз, – добавил он на обиходной латыни.

– Пусть, – ответил на том же языке Сен-Жермен. – Так будет проще. Не надо ничего объяснять. И потом… пони любят мясной отвар. Позаботься также об одеялах. Трудно сказать, что нас ждет. – Он посмотрел в окно. Над горными склонами плавал легкий туман. – Вот в Ширазе мы отдохнем. Год-другой, прежде чем двинуться дальше.

Руджиеро покосился на горы.

– Тебе это все надоело? – Сен-Жермен потер подбородок.

– Да, – кивнул Руджиеро. – Но я потерплю.

Чуть позже они вышли взглянуть на пони, а когда возвращались, тени стали заметно длинней. В большом зале трактира было людно, там жарко пылал очаг, на шампурах шипели куски бараньего мяса. Хозяин гостеприимно заулыбался.

– Садитесь и вы, – сказал он вошедшим. – Очень хорошо. Еда. – Толстяк похлопал себя по животу. – Очень вкусно.

Сен-Жермен жестами выразил благодарность и дал понять, что он сыт. Руджиеро ограничился тем, что провел по горлу рукой.

– Когда вы в последний раз… ели? – спросил он уже в комнате.

– Ты знаешь когда. – Сен-Жермен легонько толкнул ногой мешок с карпатской землей, потом посмотрел на второй. – Это все, что осталось. – Он нахмурился. – Мы выступим прямо сегодня. Часа через три-четыре.

– Ночью?

Слуга посмотрел на хозяина.

– Да. Ночь экономит мне силы, – пробормотал тот сердито. – Здесь нет никого, кто бы… понял меня, а подбираться к спящим тайком слишком рискованно. Так что мы отправимся ночью. – Сен-Жермен сел на скамью, но тут же встал и вновь подошел к мешкам. – Их было девять, теперь – только два. Дурацкое положение. Я не чувствовал себя столь беззащитным уже более тысячи лет. – Мысленно он перенесся в узилище под трибунами римского цирка. Счастье, что там было темно.

– Пони это не очень понравится, – пробурчал Руджиеро, открывая сундук. – Они быстро выдохнутся.

– На первое время их хватит. Перевалив через горы, мы возьмем лошадей. Или мулов. – Узкие пальцы нервно затрепетали, тонкие губы раздвинулись в упрямой усмешке. – К владельцу трактира я пойду сам. Тебя он начнет расспрашивать, меня – не посмеет.

– Но… ведь еще ничего не готово? – Руджиеро копался в укладке, перетряхивая плащи. – Смотрите, какие прорехи. Мне нечем их залатать.

– Не огорчайся, – откликнулся господин. Он уже лежал на мешках с землей, глаза его были прикрыты. – Разбудишь меня, когда встанет луна.

Когда Руджиеро тронул его за плечо, он тут же встал и оправил одежду, потом, поколебавшись, заткнул за пояс катану. В коридоре было темно, постояльцы похрапывали, половицы скрипели, из-за некоторых дверей доносились смешки и возня.

Хозяин постоялого двора вытаращил глаза и попытался урезонить сумасшедшего инородца. Ночь это ночь. Ночью ездить нельзя.

– Там демоны, – причитал он, загибая пухлые пальцы. – Нападают на путников. Пьют кровь.

– Кровь? – Инородец холодно улыбнулся и протянул толстяку серебряную монету.

– Почтеннейшего могут убить. – Толстяк вскинул руку над головой и резко опустил ее вниз, изображая удар дубинкой.

В ответ Сен-Жермен положил руку на эфес карающего меча.

Ломая руки и закатывая глаза, владелец ночлежки побрел к конюшне. Там стоял Руджиеро – над грудой вещей.

– Когда справитесь, закройте ворота. Просто закройте, и перекладина упадет.

Толстяк показал, куда именно упадет перекладина, и засеменил со двора. В конце концов, он сделал что мог, пусть сумасшедшие уезжают. Это даже и к лучшему, мало ли что они могли бы тут натворить.

– Хозяин, – сказал Руджиеро. – Я пересыпал землю в мешочки помельче. Случись что… ну, вы понимаете.

Сен-Жермен только кивнул.

Было прохладно, однако не зябко. Где-то попискивали ночные зверьки. Сен-Жермен глядел на созвездия, перебирая в памяти их названия. Звезды казались менее яркими, чем наверху, в горах. Он слегка усмехнулся, радуясь темноте.

– Господин? – окликнул его Руджиеро.

– Мы готовы? – не оборачиваясь, спросил Сен-Жермен.

– Да.

– Прекрасно.

Когда это кончится, подумал он, когда же, когда?

– Господин? – тихо позвал Руджиеро, обеспокоенный затянувшейся паузой.

Темная фигура медленно повернулась.

– Мы как-нибудь справимся, старина.

– Вы не сядете в седло, господин? – Руджиеро не любил такие моменты. Хозяин голоден, от него не знаешь, чего ожидать. Он пожал плечами и направился к гималайским лошадкам.

Сен-Жермен покорно пошел за ним.

– Я пойду пешком, – тихо сказал он. – Так будет лучше.

Деревня спала, их заметил только старик, терпеливо ожидающий смерти, но он тут же забыл о безмолвных ночных тенях. Дорога, обогнув кучку лачуг, вышла на горный склон. Потянулась ночь, и время ее измерялось лишь негромким размеренным стуком копыт.

Рассвет застал их возле заброшенного строения. Ручей, над которым оно стояло, давно пересох.

– Зато трава здесь густая и сочная, – сказал Сен-Жермен. Он оглядел груду камней, на которой покоилась огромная женская голова. – Судя по высунутому языку, это Кали. Ее призвание – разрушение. Что Кали делает над ручьем?

– Она, между прочим, ведает и плодородием, – проворчал Руджиеро, привязывавший лошадок к кустам.

– Ну да – страсть, связующая женское и мужское начала, ей также подвластна. Я чуть было о том не забыл. – Сен-Жермен кивком указал на руины. – Там могут быть змеи. Поглядывай, когда будешь укладываться, по сторонам.

Ночью они опять двигались вверх, но крутизна подъема постепенно сходила на нет, и на большой высоте дорога сделалась ровной.

– Вид отсюда, наверное, сказочный, – сказал Сен-Жермен, останавливаясь. – Особенно в ясные дни. На моей родине горы пониже. И все же милей их для меня ничего нет на свете. Каждому ведь мила своя родина, а?

Руджиеро ничего не ответил. Горы меняются мало. Того же не скажешь о городах. Интересно, каким он теперь стал, его родной Гадес? Он был еще римским, когда Руджиеро там жил, но те времена ушли, и в Испанию хлынули мавры. А крестоносцы вообще переименовали Гадес в Кадис. Может ли человек считать своей родиной то, от чего не осталось названия?

Прошло несколько суток, и в одну из ночей путь им преградили люди, вооруженные дубинками и ножами.

– Мы мирные странники, – сказал Сен-Жермен на одном из ходовых в этих землях наречий, надеясь, что его выбор удачен, а выговор внятен. – Почему вы хотите нас задержать?

Вперед вышел пожилой, но довольно крепкий мужчина.

– Откуда вы? – надменно спросил он.

– Мы идем из Бода, страны вечных снегов. Путь наш был очень долгим.

– Вы не из Бода, – возразил мужчина презрительно.

– Нет, – согласно кивнул Сен-Жермен, ничего более не прибавив.

– Сейчас ночь. Ночь – время демонов. – Мужчина, издав короткий смешок, что-то сказал своим людям. Те засмеялись в ответ. – Демонам не страшны ни ножи, ни дубинки. Идите, кто вам не дает?

– Мы лучше останемся здесь. Ты человек бывалый и хитрый. Если вам удастся убить нас, ты скажешь, что мы ночные грабители, если не удастся, ты объявишь нас демонами и бросишь в костер.

Мужчина с опасливой уважительностью воззрился на инородца, сумевшего заглянуть в его мысли. Он, разумеется, и ведать не ведал, что в Европе подобное хитроумие давно уже было в ходу, позволяя воинствующим ревнителям веры с легкостью уничтожать тех, кто не принимал их догматы или таковым им казался.