Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Но ответил ей другой голос. Очень близкий, тихий, спокойный.

– Я буду рядом. Я вас не оставлю.

* * *

Текст письма Беренгара, сына Пранца Балдуина, к отцу. Послано в Гослар из Бремена со специальным нарочным. Доставлено 16 марта 938 года.

«Исполняя сыновний долг, шлю вам приветствия, мой благородный отец, прямо как древний римлянин – в первый день января, и молюсь о вашей успешливости и здоровье. Делаю я это в пределах странноприимного дома близ монастыря Ангела Воскресения через посредство брата Адварта.

Я вернулся в Германию из Лоррарии, хотя вполне сознаю, что действую вопреки вашей воле и что это может стоить мне жизни. Если, конечно, вам не захочется простить меня и позволить мне делать то, что я считаю в данный момент для себя единственно важным.

Я вознамерился разыскать дочь герцога Пола. Я не забыл, что вы запретили мне добиваться расположения этой женщины, мотивируя свой запрет тем, что она вышла замуж и что преследование особы подобного положения чревато военным раздором. Но герцог Пол недавно мне сообщил, что его дочь Пентакоста уже не является чьей-либо женой, ибо муж ее удалился от мира. Брак в этом случае распадается, и жена новоявленного монаха становится чем-то вроде вдовы. Так пояснил мне епископ Лоррарии, заметив, что она может опять выйти замуж, правда лишь с позволения собственного отца.

Я достаточно хорошо осведомлен о репутации герцога и не отрицаю, что он развратил двух других своих дочерей, чтобы на том наживаться, но с Пентакостой дело обстоит по-иному. Она весьма отличается от распутных сестер и всегда от них отличалась. Пока я пытался это вам втолковать, ее увезли в Саксонию, чтобы сделать женой командира маленького пограничного укрепления. Брак устроил маргерефа Элрих, несомненно затем лишь, чтобы Пентакоста была у него под рукой, ибо он имел на нее виды. Я говорил вам о том, но вы не поверили мне и не позволили взять ее за себя, ссылаясь на непомерность затребованного герцогом выкупа и утверждая, что распутство как по мужской, так и по женской линии свойственно этому роду.

Как бы там ни было, я по весне намерен добраться до крепости Лиосан, где она пребывает, чтобы воочию уяснить, каково ее нынешнее положение. Я уже нахожусь под Бременом и, как только сойдет снег с дорог, двинусь к северу, взяв с собой лишь одного вооруженного всадника и моля Господа не оставлять нас в пути.

Кстати, мы с герцогом все обсудили. Он никоим образом не возражает против того, чтобы я забрал Пентакосту к себе, ибо не видит в том никакого греха, поскольку она отвергнута мужем. Я же со своей стороны решил так: если окажется, что ей по душе доля жены ушедшего в монастырь человека, пусть все остается как есть. Но если она недовольна своим положением и страдает, я либо вывезу ее из Саксонии, либо останусь там с ней – все зависит от обстоятельств.

Вы уже не раз утверждали, что я лишился рассудка. Наверное, это так: нет разума в неодолимом влечении к одной-единственной женщине, в то время как семью твою вполне удовлетворил бы любой другой выбор. Я не имею ничего против Делисы и запрошенный за нее выкуп считаю вполне обоснованным, особенно после того, как в договор включили ее молоденькую сестренку. Но Пентакоста застряла в моем сердце, словно зазубренная стрела, и я не могу избавиться от нее, как ни пытаюсь. Я исповедовался в своем наваждении, я открывал свою душу Христу, моля Его разбить угнетающие оковы, но по-прежнему всеми помыслами стремлюсь только к ней и… несказанно тем счастлив. Будьте же благодарны и вы, отец мой, что я не возжелал женщину, презирающую меня, или такую, с какой утешается всякий. Может статься, нас с Пентакостой ждет очень долгая совместная жизнь и куча детишек, что явится доказательством правомерности моих нынешних притязаний.

И все же меня мучит стыд за небрежение к вашим велениям и укорам. Вы мой отец, моя жизнь в вашей воле, но душа моя принадлежит одной Пентакосте. С тем мирится даже Христос Непорочный, иначе Он зажег бы во мне огонь страсти к Делисе. Меня ничуть не волнует, каковы ее предки, родители или сестры. Меня заботит только сама Пентакоста. Она звезда, указующая мне путь, и я никогда не сверну на другую дорогу.

Итак, решайте, что делать со мной: простить или наказать за упрямство и непокорство. Если ко мне придут ваши люди, я позволю им пролить свою кровь – всю, до капли. И ее смоют морские волны. Это будет достойная смерть. Но все обернется не так, если вы попытаетесь причинить зло герцогу или Пентакосте. Тогда берегитесь: я вооружу солдат, находившихся под началом ее супруга, и поведу их вступиться за свою госпожу. А если умру, начну мстить из могилы, обрекая тем самым свою душу на вечные муки, а наш род – на погибель. Пусть сбудется то, чему предначертано сбыться.

Ваш сын Беренгар.

Исполнено рукой брата Адварта».

ГЛАВА 6

Дважды в день, перед рассветом и на закате, рабы собирали помои с навозом и выбрасывали на юго-западный склон крепостного холма. Жители деревеньки несли свои отходы туда же, добавляя к ним опилки и мякину с полей. Все это постепенно сползало вниз, образуя огромную кучу, которая оставалась обнаженной и теплой даже теперь, когда вся округа, за исключением изрытой колесами обледенелой дороги, утопала в снегу, когда крыши домов проседали от тяжести снежных наносов, а штабели бревен словно бы прятались под пушистыми белыми одеялами.

– По крайней мере, весна у нас постоянно под боком, – сказала Ранегунда, глядя сверху на темную, дымную, издающую резкие запахи свалку.

– Кора и стружки хорошо преют, – откликнулся ей в тон Сент-Герман.

– Навоз им не уступает, а его много, когда скотина здорова, – ответила Ранегунда и пошла дальше по крепостной стене – в сторону конюшни и псарни. – Завтра нам опять надо бы поохотиться на кабанов, пока земля не слишком промерзла. – Она озабоченно оглядела клетки с домашней птицей, расставленные против длинного ряда конских уличных стойл. – Я распорядилась, чтобы их отсюда убрали. Похоже, разбойники перебили в округе всю дичь.

– Возможно, – сказал Сент-Герман, двигаясь следом. – Им тоже нужно чем-то питаться… как всем.

Теперь перед ними расстилалось Балтийское море, зеленое и сиренево-серое; по нему шли буруны, оставляя в расселинах между скалами клочья пены. Но шум прибоя стал вроде бы глуше, чем накануне, и это заставило Ранегунду с тревогой вглядеться в пасмурный горизонт.

– Не по душе мне это затишье, – мрачно пробормотала она. – Оно пахнет штормом.

– Мне трудно об этом судить, – сказал Сент-Герман и добавил с легкой самоиронией: – Несмотря на солидный опыт морских путешествий. По мне, все моря штормит предостаточно, даже в самые безмятежные дни.

Ранегунда пытливо всмотрелась в него, стремясь понять, не разыгрывают ли ее.

– Что именно вы хотите этим сказать? – произнесла она наконец.

– Что моряк из меня никудышный. Несомненно, вам приходилось слышать о людях, не переносящих морской качки? – Он вновь улыбнулся, но уже с некой искательностью и беспокойством, не зная, как она отнесется к его словам. – Я именно из таких. И вдали от надежной земной тверди делаюсь просто жалок.

– Но притом вы торговец, – заметила Ранегунда.

– Да, хотя и не по рождению, – кивнул Сент-Герман. – И, когда есть возможность, предпочитаю передвигаться по суше.

Восстав из могилы, он так и не смог за три с лишним тысячи лет привыкнуть к мучениям, причиняемым ему водными путешествиями. Ступни его были защищены подошвами, набитыми землей из родных мест, что, безусловно, умаляло страдания, но… когда вокруг лишь вода и ни клочка чего-либо сухого… Он содрогнулся, припомнив, как задыхался от боли, вцепившись в метавшийся по волнам обломок корабельной обшивки и жадно мечтая об истинной смерти.

– Что с вами? – резко окликнула его Ранегунда.

Сент-Герман понял, что какая-то доля пережитого отразилась на его лице, и поспешным жестом попытался успокоить свою спутницу.

– Ничего. Всего лишь воспоминания.

Она не решилась продолжить расспросы и указала на крыши конюшен внизу.

– Боюсь, им не выдержать новой метели. Надо велеть рабам ежедневно скидывать с них снег. Иначе балки рухнут прямо на лошадей, а их у нас очень мало.

Сент-Герман в свою очередь указал на кровлю кузни.

– Там опасность, пожалуй, серьезнее. Снег от жара днем тает, а ночью превращается в лед. Горн вам необходим, как и лошади, если не больше.

Ранегунда покосилась на ледяные наросты и, соглашаясь, кивнула.

– Кухни с пекарней также нуждаются в надлежащем присмотре. А еще, чтобы бороться с наледью, было бы очень неплохо возле каждого водотока держать топоры. Но… в крепости каждый топор на счету. Как и в деревне.

– Да, – сочувственно отозвался Сент-Герман. – Потерпите немного. – Он все последние дни складывал из камней алхимический тигль, и работа уже была близка к завершению. – Думаю, где-то через неделю я смогу приступить к отливке необходимых вещей.

– Радальф недоволен, – сказала Ранегунда, поворачиваясь к графу. – Меня это беспокоит. Я сообщила ему о ваших планах. А он ответил, что вы… будто бы знаетесь с демонами и потому металл, побывавший в ваших руках, будет проклят.

– Котлы железные, – возразил Сент-Герман, желая раз и навсегда покончить с этим вопросом. – Демоны не могут прикасаться к железу, и ваш кузнец должен бы это знать. – Он улыбнулся. – Если не знает, скажите ему. Меня ведь он слушать не станет.

Она нахмурилась.

– Безусловно не станет. Он с подозрением относится к вам и распространяет нелепые слухи. – Лицо ее вдруг пошло пятнами. – Говорит, например, что вы… околдовали меня. Точно так же, как Пентакоста очаровывает мужчин.

Сент-Герман внимательно посмотрел на нее.

– А что вы сами думаете по этому поводу? – спросил он спокойно.

– Я думаю, что вы… как-то воздействуете на меня. – Ранегунда закусила губу. – Но не знаю, дурно ли это. И не знаю также, исходят ли эти чары от вас или вы являетесь чьим-то посредником. Мне это неизвестно.

– Вы приняли мою присягу на верность. – Сент-Герман взял ее за руку, чтобы, склонившись, прижаться к ней лбом в знак нерушимости своей клятвы. – Но… если это кажется вам ошибкой, ее можно исправить.

– Нет, все в порядке, – быстро ответила Ранегунда и пошла дальше, к стоявшему на посту часовому. – Ульфрид, – сказала она в неподвижную спину, – все, что необходимо, делается. На большее мы не способны.

Караульный неловко поворотился, едва не выронив тяжелое боевое копье. Глаза его были красны от усталости.

– Я… – Острие копья поднялось, а рука в шипастой перчатке потянулась ко лбу. – Простите, герефа, я не хотел, но задумался и дал промашку.

– По отношению к Флогелинде ты ведешь себя очень достойно, – сказала Ранегунда, памятуя, сколько долгих часов Ульфрид просидел возле больной, вслушиваясь в ее кашель и хрипы. – Многие наши мужчины давно оставили бы ее на попечение женщин.

– Она слабеет. – В голосе Ульфрида слышалась мука. – Ее мысли блуждают. Она не может есть.

– Я страшусь за нее, как и ты. – Ранегунда перекрестилась. – Но молюсь и надеюсь. – Она всмотрелась в изможденное лицо часового. – Пусть Аделяр подменит тебя. Думаю, ты сейчас не в состоянии нести службу.

– Я сознаю свой долг, – заявил, распрямляясь, Ульфрид.

– Разумеется, – согласилась она, – и потому понимаешь, что человек, засыпающий стоя, плохой караульный. В оружейной сейчас находятся Аделяр и Алефонц. Передай им, что я велела тебе идти отдыхать. Пусть кто-либо из них займет этот пост. Не мешкай, ступай. Мы пока здесь побудем.

Ульфрид попытался что-то сказать, потом махнул рукой и прислонил копье к парапету.

– Я пришлю Аделяра, – выдавил он из себя.

Наблюдая, как огорченный солдат спускается вниз по узким ступеням, Сент-Герман опечаленно произнес:

– Ее не спасти. Он это понимает.

– Христос Непорочный спасет ее, но только уже в раю, – ответила, покачав головой, Ранегунда. – А дети лишатся матери. Им придется привыкать к другой женщине. – Она помолчала и вновь заговорила, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то: – У жены Руперта на руках четверо ребятишек, ей не управиться с дополнительными тремя. Жена Фэксона в положении, Ньорберта тоже донашивает дитя. Сигарда – вот кто, возможно, возьмется за ними ухаживать: ее собственные дети уже выросли, а капитан Мейрих слепнет. Ей так и так вскоре придется искать себе хоть какое-нибудь занятие, чтобы не быть обузой для всех.

– А кто же заменит Мейриха на посту капитана? – спросил Сент-Герман.

– Возможно, Амальрик… если мне будет позволено выбирать, – ответила Ранегунда. – Но прежде я должна спросить брата. – Она наклонилась над зубцами стены, с нарочитым вниманием всматриваясь в основание северной башни.

– Вы думаете, брат может с вами не согласиться? – поинтересовался с осторожностью Сент-Герман.

– Амальрик это Амальрик, – неохотно произнесла Ранегунда. – Он почитает и старых богов, и Христа. Гизельберт о том знает. Он может не захотеть, чтобы наших солдат возглавлял такой человек.

– И вас это беспокоит?

– Больше всего меня беспокоит, как бы Мейриха не заместил такой капитан, который скорее станет молиться, чем поведет людей в бой, – резко ответила Ранегунда. – Но это выяснится только тогда, когда снег растает, то есть когда я сумею добраться до монастыря Святого Креста.

Она принялась расхаживать вдоль амбразур – отчасти, чтобы обрести душевное равновесие, но в большей степени, чтобы согреться, ибо морской северный ветер с поразительной легкостью пронизывал ее плащ, как, впрочем, и камзол, и нательную блузу.

– А что будет до тех пор? – прозвучал новый вопрос.

– А до тех пор я велю Амальрику исполнять обязанности капитана, хотя и не присвою ему это звание и не дам никаких привилегий, – ответила Ранегунда. – Он будет вынужден исполнять мой приказ, пока я не посоветуюсь с братом. А потом может потребовать окончательного решения. Это его право. – Она уже вся дрожала, но продолжала расхаживать, убыстряя шаги и похлопывая руками по бедрам. – Гизельберту больше нравится Ульфрид. Он покладист и молится лишь Христу. Но Ульфриду предстоит похоронить жену, и солдаты за ним не пойдут, опасаясь, что скорбь его наведет на них порчу.

У основания лестницы возник Аделяр.

– Герефа! К вам тут пришли! Из деревни! – кричал он на бегу.

– Кто пришел? Деревенский староста? Орманрих? – прокричала в ответ Ранегунда.

– Да! – Аделяр уже поднимался по лестнице, перескакивая через ступени. Добежав до копья, солдат отер рукой лоб. – Он говорит, это срочно.

– Он объяснил, в чем дело? – спросила Ранегунда.

– Нет. – Аделяр потряс головой. – Он скажет об этом лишь вам.

Ранегунда кивнула и пошла к лестнице, знаком велев Сент-Герману следовать за собой.

– Ладно, сейчас разберемся. Смотри, чтобы все было в порядке, хотя у тебя выдался достаточно трудный денек.

– Это пустяк, когда знаешь, что дома тебя ожидает горячий медовый напиток, – засмеялся в ответ Аделяр и отсалютовал копьем уходящим.

Спускаться вниз по крутым узким ступеням было для Ранегунды сплошным испытанием стойкости. Она сосредоточила все внимание на слабом колене и заговорила лишь во дворе:

– Орманрих неплохой человек. Осмотрительный, благоразумный.

– Превосходные качества, – откликнулся Сент-Герман, понимая, что за этим последует. – Но он недолюбливает иноземцев и, пожалуй, откажется разговаривать с вами при мне.

Ранегунда досадливо дернула головой.

– В этом вы правы. Если в деревне что-то стряслось, вам лучше не попадаться ему на глаза. Он может связать дурное событие с вами.

– В таком случае я, с вашего позволения, удаляюсь, – сказал Сент-Герман. – А вы постарайтесь растолковать этому доброму человеку, что держите меня ради выкупа, вот и все.

Укол в этой фразе был едва ощутимым, но Ранегунда резко вскинула голову.

– Да. Именно ради выкупа. Это все объяснит.

Она покраснела и поспешила свернуть в проулок между пекарней и домом, в котором обитали повара и кузнец.

Одна створка крепостных ворот была приоткрыта, в просвете виднелись Рейнхарт и Калфри, возле них переминался с ноги на ногу Орманрих. Черты лица его, обычно невыразительные, сейчас словно сделались глубже; большие грубые руки нервно теребили пояс. Как только Ранегунда приблизилась, он упал на колени и, крестясь, торопливо пробормотал:

– Да защитит тебя Господь, сестра наша, герефа!

– И тебя также, – откликнулась Ранегунда, перекрестившись в ответ. – Поднимись и скажи, почему ты пришел.

– При этих людях? – спросил обеспокоенно староста, но все-таки встал.

– Если они тебе не мешают, – ответила Ранегунда. – Или приказать им уйти?

Орманрих кашлянул.

– Нет, не надо. Они солдаты и могут что-нибудь подсказать. – Он снова покашлял – то ли из-за волнения, то ли от начинающейся простуды. – В прошлую ночь возле деревни ходили чужие, близ того места, где возводится частокол. Они что-то вынюхивали, и мы все думаем, что это разведчики из большой разбойничьей шайки. Нам удалось отпугнуть их, но они могут вернуться и привести с собой остальных. В этом случае дома наши спалят, как это не раз бывало с другими деревнями, а нас убьют или продадут в рабство. И между лесом и крепостью не останется никого.

Орманрих умолк и с облегчением перевел дух. Речь его явно была затвержена наизусть. Он замер, не сводя глаз с Ранегунды.

Та постаралась не показать, что новость ее взволновала.

– Сколько их было? – спросила она.

– Четверо, – ответил Орманрих. – Столько, во всяком случае, мы насчитали. Они скрылись, прихватив с собой овцу и козу. Овечка, правда, молоденькая, но коза хорошо доилась. Это утрата для нас.

– Понимаю, – Ранегунда обдумывала известие. – Почему ты решил, что это разведчики, а не обычные оборванцы? Многие ищут поживы в голодные времена.

– Они не казались оголодавшими, – покачал головой Орманрих. – У нас в деревне есть люди и потощее. И оружие у них было очень хорошее.

Ранегунда кивнула.

– У всех четверых?

– У тех, кого мы видели, – кивнул в ответ Орманрих. – Мы хотим выставить ночные посты, но… с топорами и вилами много не навоюешь. Особенно против стрел и мечей.

– Да, тут ты прав, – согласилась Ранегунда, потом посмотрела на Рейнхарта: – Ну? Ты все слышал. Есть ли у Орманриха причины для беспокойства? И если есть, то должны ли мы что-нибудь предпринять?

– Будь частокол завершен, подобных вопросов бы не возникло, – произнес рассудительно Рейнхарт. – Маргерефа Элрих ждет бревен. Если бандиты сожгут деревню, лес рубить будет некому, а обвинят во всем нас. – Он сурово взглянул на старосту: – Ты ведь не выдумал все это, а?

– Разумеется, нет, ведь у нас пропали овца и коза, – заявил Орманрих и сплюнул – в подтверждение достоверности своих слов.

– Я ему верю, – сказала Ранегунда и повернулась к Калфри: – А что думаешь ты?

Калфри пожал плечами.

– Драки не хочется, – честно заявил он. – Но мне также не хочется, чтобы кто-нибудь из моих близких был продан датчанам. Остановить разбойников сейчас проще, чем ждать, когда они подступят к воротам. У нас будет меньше и сил, и припасов. А так мы имеем какие-то преимущества.

– Да, – согласилась с ним Ранегунда, довольная, что ее подчиненные первыми высказали то, что она собиралась им предложить. – Выходит, нам следует подготовить конников к выезду. – Взмахом руки она повелела старосте пройти в крепость, а сама обратилась к Рейнхарту: – Я хочу видеть всех наших мужчин, кроме, разумеется тех, что стоят в карауле. Дай сигнал общего сбора.

– Иноземца тоже позвать? – спросил Рейнхарт, поднося к губам деревянный рог.

Сколь ни хотелось Ранегунде ответить утвердительно, она все же сказала:

– Нет… Я поговорю с ним потом. Если сочту, что он может быть нам полезен.

Насторожившийся при этих словах Орманрих осмелился высказать свое мнение:

– Чем может быть нам полезен чужак? Ведь эта земля ему не родная. У него нет резонов ее защищать.

– Но он здесь, – напомнила Ранегунда. – И его участь во многом зависит от нашей.

Она раздраженно поморщилась и направилась к общему залу. Калфри пошел рядом с ней, а Орманрих почтительно приотстал, и ей пришлось повернуть к нему голову.

– Делами деревни я займусь позже, а пока что намерена приказать на ночь загнать вашу живность в крепость и разместить в ваших избах наших солдат.

– А что будет с нами? – тут же спросил Орманрих.

– Все устроится, – бросила Ранегунда, пока еще не решившая, как быть с селянами.

Она чуть замедлила шаг и вслушалась в звуки деревянного рога, раздавшиеся у нее за спиной.

В общем зале за одним из длинных столов уже сидел Ульфрид, подпирая ладонями подбородок. Он даже не посмотрел на вошедших, но внезапно сказал:

– С Флогелиндой осталась Сигарда. Она обещала за ней присмотреть.

– Очень хорошо, – отозвалась Ранегунда и, сознавая, как глупо звучит этот отклик, попыталась исправить дело: – Что с твоими детьми?

– Напуганы, – резко ответил Ульфрид. – Они понимают, что мать их вскоре умрет. – Он покосился на Орманриха. – В деревне тоже какие-то неприятности?

– Тоже, – пробурчал Рейнхарт и сел.

Воцарилось молчание, нарушавшееся лишь скрипом дверей. В помещение один за другим входили мужчины, лица у многих были заспанные и недовольные. Затем к очагу приблизился раб с огромной охапкой поленьев. Опустив свою ношу на пол, он посмотрел на Ранегунду.

– Пока подкинь в огонь два полена, а дальше посмотрим, – распорядилась она.

Раб склонил голову и приложил руку ко лбу.

Староста поселения внимательно оглядел всех собравшихся и уже собирался затворить двери, но в них неожиданно появился брат Эрхбог – бледный, едва держащийся на ногах.

– Брат! Что случилось? Ты не захворал? – спросил удивленно Дуарт.

– Нет, – неуверенно произнес брат Эрхбог. – Я молился. Почти… двое суток, без перерыва.

– Тогда тебе лучше присесть, – посоветовал Дуарт. – Я прикажу поварам приготовить…

– Нет, – прошептал монах еле слышно. – Я уже приближаюсь к желанному состоянию, и не хочу прерывать свой пост.

Общий гул, вызванный его заявлением, тут же стих, ибо Ранегунда вскинула вверх правую руку.

– Деревня нуждается в помощи, – объявила она, потом коротко изложила собравшимся сообщение Орманриха и со строгостью в голосе заключила: – Защита крестьян, их семей и животных – наш долг.

В ответ послышались возгласы разного рода.

– Послушайте, – сказала Ранегунда, прежде чем мужчины успели прийти к какому-то общему мнению, – мы дали клятву защищать этот край и никогда ее не нарушим. Пришел час на деле доказать свою преданность королю. – Она положила руку на эфес своего меча. – Мы переселим крестьянских жен и детей в крепость, а также перегоним сюда всю деревенскую живность, кроме домашних птиц и собак. У нас, во-первых, нет для них места, а во-вторых, и те и другие способны лучше, чем кто-либо иной, предупредить нас о приближении неприятеля. Наши воины между тем займут все освободившееся жилье и спрячутся также в хлевах и амбарах, чтобы налетчиков в любом месте ожидал достойный отпор.

В этом плане не было ничего особенного, но воодушевившиеся солдаты встретили его криками одобрения, и лишь один Орманрих мрачно уставился в пол.

– А вдруг они атакуют не деревню, а крепость?

– Тогда они будут полными идиотами, – отрезала Ранегунда. – Датские мародеры еще могут позволить себе роскошь напасть на нас с моря, но не всяческий сброд, прячущийся в лесах. Разбойникам, если они вообще тешат себя надеждой добраться до крепостных стен, следует для начала закрепиться в деревне, но мы им этого, как вы понимаете, не позволим.

На этот раз зал откликнулся единодушным восторженным гулом, и Ранегунда принялась уточнять детали задуманного уже без опаски, что кто-либо воспротивится ей.

К закату крестьянские жены и дети, а с ними и два инвалида с покалеченными на лесоповале руками перебрались в Лиосан; их скот до отказа заполнил все наскоро сколоченные и занявшие половину плаца загоны. Повара военного поселения согласились в качестве дополнительного прибавления к провианту принять от селян с десяток гусей и двух коз, но отказались готовить на лишние рты, и Дуарту пришлось долго уговаривать их потрудиться ради общего дела. Он даже пообещал им, что селяне пробудут в крепости лишь день-другой и потому особых хлопот никому не доставят.

Разбойники не появились ни в первую ночь, ни во вторую. На третью ночь самые нетерпеливые из солдат начали понемногу брюзжать. Верх в разговорах стало брать мнение, что Орманрих принял за лесных молодцов горстку бродяг, питающихся отбросами на дорогах. Некоторые из крестьян также решили, что опасность не столь велика, чтобы из-за нее запускать подготовку к весеннему севу.

– Повторяю, нам вовсе незачем отираться у частокола, – бубнил Бератрам, потирая замерзшие руки. – Мы с тем же успехом могли бы нести караул возле пылающего очага. А здесь холоднее, чем в могиле.

– Успокойся, – сказал Амальрик, продолжая вглядываться в ночной мрак. – Все равно мы должны исполнять приказы герефы.

– А что она понимает в воинском деле? – спросил Бератрам. – Она правит крепостью с оглядкой на брата, но до него теперь не добраться. Должны ли мы ей доверять?

– Она герефа, – сказал Амальрик, – а следовательно, наша госпожа.

– Хотя больше проку от нее было бы в роли нашей наложницы, – откликнулся Бератрам и хохотнул.

Амальрик сурово взглянул на него.

– Ты много болтаешь, приятель. Смотри, отморозишь язык.

Бератрам пожал плечами.

– Подумай сам, разве это не бред? Незамужняя женщина руководит искушенными, опытными бойцами. Как она поведет себя в схватке?

– Она герефа, повторяю еще раз. И это все, что должен знать о ней каждый из нас. Если ее руководство приведет нас к поражению, у меня будут резоны просить маргерефу Элриха сместить ее с должности, но, пока все в порядке, я обязан оказывать ей поддержку. – Амальрик присел на корточки под грубым навесом, где лесорубы в дневное время обдирали кору с поваленных елей и сосен и раскалывали на доски стволы. – Руперт и Фрей находятся на северном краю частокола. Они будут дежурить там до полуночи. Герент и Модж сменят их. Не забудь проследить за сигналом о сдаче дежурства.

– Сорок три человека посиживают себе в крепости, а мы должны замерзать в этом сарае, – прошептал Бератрам. – Какой в этом толк?

– Такова наша задача, – бесстрастно сказал Амальрик.

– У тебя все всегда хорошо, ведь ты собираешься стать капитаном. Но с какой стати я должен тут мучиться вместе с тобой? – Бератрам подхватил с земли широкую щепку и швырнул ее в непроглядную темноту.

– Прекрати! – одернул приятеля Амальрик. – Если за деревней следят, это может привлечь к нам внимание.

– Как и наша с тобой болтовня, – возразил Бератрам. – Но вряд ли тут есть кто-нибудь кроме призраков. Не скажу, что я их побаиваюсь, но им также ничуть не страшны наши мечи. Призраки беспрепятственно пройдут мимо нас, а потому караул здесь не нужен.

– Призраки не воруют овец и коз, – заметил, подавляя зевок, Амальрик и встряхнулся.

– Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? – спросил Бератрам после паузы.

– Нет, – отрубил Амальрик. – Не хочу.

– Крестьяне хитры. Я думаю, они сами забили животных. И сочинили сказку, чтобы герефа о том не узнала. – Он потряс в воздухе кулаком. – Подожди, ты поймешь, что я прав. Крестьяне всегда стараются как-нибудь обмануть тех, кто над ними. А мы с тобой столь глупы, что верим в их россказни и ожидаем событий, каким никогда не бывать.

Бератрам раздраженно крякнул и встал, чтобы размять затекшие ноги. И тут в плечо его, возле шеи, вонзилась стрела. Из рваной раны хлынула кровь, морозный воздух вмиг пропитался ее душными испарениями. Бератрам пошатался и рухнул наземь, корчась от боли.

Стенку сарая пробили еще две стрелы, едва не задев Амальрика. Тот повалился на раненого, хватая его за руки и шепча:

– Не дергайся. Лежи тихо.

Убедившись, что Бератрам замер и лежит неподвижно, Амальрик подполз к бревнам, сваленным возле дороги, и стал всматриваться в ночной мрак.

Там что-то двигалось. Амальрик насчитал двенадцать теней и вновь попятился под сень навеса. Убедившись, что Бератрам еще дышит, он вскочил на ноги и большими прыжками помчался к ближайшей избе, стараясь не производить лишнего шума.

Дверь на условный стук открыл Фэксон и в ужасе отшатнулся, когда на него надвинулось окровавленное лицо.

– Что… стряслось? – с трудом выдохнул он.

Амальрик протиснулся в дверь.

– Разбойники. Они ранили Бератрама и ушли на тот край деревни. Их человек двенадцать, а может, и больше. – Он перекрестился и взялся за алебарду. – Сообщи остальным. Только тихо.

Фэксон безмолвно кивнул, приложил руку ко лбу и выскользнул в ночной мрак.

– Бератрам ранен? – прошептал Уолдрих.

– В основание шеи. Весь заплыл кровью, словно свинья. – Амальрик тоже понизил голос. – Притуши огонь в очаге. Он может привлечь их.

– Ладно, – кивнул Уолдрих, хватаясь за меч.

– Хорошо. – Амальрик слегка приоткрыл дверь, пытаясь разглядеть, нет ли кого на другой стороне дороги. – Дождись моего сигнала, потом атакуй.

– Посвист воздушного змея? – спросил Уолдрих.

– Именно, – подтвердил Амальрик и снова выбежал в ночь, направляясь теперь к крепостному холму, где нес вахту Эварт.

– Они пришли. Передай это герефе, – сказал он товарищу.

– Я мигом, – откликнулся тот и скрылся во тьме.

Амальрик тоже не медлил: он пригнулся и побежал к следующей избе, но не вошел в нее, а, торопливо отдав приказания, метнулся к соседней хибарке. В нем уже грозно и гулко звенело предощущение боя.

Он скорее почувствовал, чем увидел, как на него откуда-то сверху падает меч, и, отскочив в сторону, взмахнул алебардой. Лезвие тут же вонзилось во что-то, и ночное безмолвие рассек пронзительный вопль. Амальрик, не мешкая, издал свист, сходный с шипением запущенного бумажного змея, и рывком выдернул алебарду из тела поверженного врага. За спиной его загремели копыта: мимо пронесся конный отряд. В руках всадников были мечи и горящие факелы.

На той стороне дороги послышались злобные крики, смутные тени зашевелились и устремились к крестьянским жилищам, двери которых распахивались – одна за другой.

Амальрик, поочередно призывая на помощь то старых богов, то Христа, ринулся наперерез нападавшим и чуть не упал, зацепившись ногой за край дорожной рытвины, но сумел сохранить равновесие и продолжал мчаться вперед. Что-то толкнуло его в плечо, толчок был болезненным, однако понять причину его не представлялось возможным осколок луны, блеснувший на небе, вновь нырнул в облака. Амальрик зарычал и с громким боевым кличем бросился на врагов.

С ними, впрочем, уже сшиблись всадники. Кони ржали, били копытами, ночь наполнилась лязгом оружия, а над всем этим хаосом прыгали неверные огоньки факелов.

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Миг – и сцепившиеся с солдатами гарнизона налетчики покатились обратно к лесу – через сверкающие в лунном свете снега. Кто-то с гиком и свистом погнался за ними, но большинство защитников деревеньки предпочли остаться у изб. Всадники передавали факелы пешим и спрыгивали с коней, понимая не только всю бесполезность, но и смертельную опасность ночного преследования в заснеженной лесной чаще.