Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Возможно, – ответил Сент-Герман с деланным равнодушием в голосе. – Но целители они были отменные.

– Целить можно через молитвы, – заметил Дуарт.

– И мы непременно помолимся… в подходящий момент, – пробормотал Сент-Герман, продолжая исследовать рану. В глубине ее что-то белело, по-видимому ключичная кость: Он поднял глаза: – Пришлите сюда свинопаса. Скажите, что я куплю у него свиные кишки. Самые тонкие из тех, что найдутся. – У него были иглы для сшивания ран, но не было шовного материала. Не было и бинтов. Но тут ему в голову пришла одна мысль: – И принесите мне также все обрезки из швейной. Любые, но лучше те, что длиннее других.

– Хорошо, – отозвался Дуарт, всем своим видом показывая, что выдумки чужака никакого касательства к нему не имеют. – Герефа велела мне вам подчиняться.

Он двинулся к двери, но выйти ему помешал Амальрик, тащивший на себе Галена.

– Куда его? – пробурчал капитан, отдуваясь.

– На соседнюю лавку. – Сент-Герман мельком заглянул в восковое лицо молодого солдата. – Только побережнее.

Повинуясь приказу, Амальрик осторожно, словно юноша был хрупкой фарфоровой статуэткой, уложил его на скамью. – Что дальше? – спросил он.

– Мне нужен помощник, – сказал Сент-Герман, кивком головы отпуская замешкавшегося Дуарта. – Раненых слишком много.

После некоторого колебания Амальрик кивнул.

– Хорошо. Я побуду при вас.

– Прекрасно, – произнес Сент-Герман, испытывая немалое облегчение. Раз уж сам капитан решился ему помогать, значит, его примеру последуют и другие солдаты. – Разденьте его и, как только согреется вода, выкупайте.

– Я что, должен снять с него все? – спросил Амальрик потрясенно.

– Конечно, – невозмутимо подтвердил Сент-Герман. – И проследите, чтобы раны не кровоточили. Он и так уже основательно обескровлен.

– Белый как смерть, – сказал Амальрик, чтобы что-то сказать, и принялся стягивать с Галена кожаную куртку. – Кровотечение не унимается, – после паузы сообщил он.

– Это ничего, – сказал Сент-Герман. – Как только разоблачите его, зажмите рану ладонью.

Сам он уже сумел раздеть своего подопечного. Рваная рана на бедре оказалась поверхностной, хотя выглядела ужасно, а вот с виду пустячная припухлость на лбу внушала серьезные опасения.

– У вас, вероятно, болит голова, маргерефа? Насколько сильна эта боль?

– То затихает, то обостряется… словно под черепом возятся крысы, – ответил с усилием раненый.

Ответ совпадал с ожидаемым, и Сент-Герман, сдвинув брови, сказал:

– Вы нуждаетесь в постоянном присмотре, по крайней мере в течение суток… Если не будет ухудшения, считайте, что вам повезло.

Маргерефа Элрих с большим трудом перекрестился.

– Да поможет мне Христос Непорочный.

– И какая-нибудь из сиделок, – кивнул Сент-Герман. – Вам станет получше, когда я зашью рану.

Глаза маргерефы расширились, он попытался помотать головой, но не смог.

– Маргерефа не верит, что в этом случае ему станет лучше, – счел необходимым пояснить Амальрик. – Закрытые раны чаще других воспаляются и гниют. Их гложет зараза.

– Такое бывает, – согласился с ним Сент-Герман. – Но я ее изгоню. Этим вот снадобьем. – Он постучал ногтем по крошечному флакону, одному из тех, что уцелели после кораблекрушения. – Это очень сильное средство, его применял сам апостол Лука, а он, как известно, поставил на ноги многих. – Довод был чуть натянутым, но безотказным и прекрасно работал вот уже шесть веков.

– Да, говорят, Христовы сподвижники имели дар исцелять больных и изгонять демонов, – заявил Амальрик с важным видом, потом указал на ящик с лекарствами: – А как получилось, что и вы обрели такой дар?

И опять Сент-Герману пришлось прибегнуть к давно заготовленному ответу.

– Это не дар, а знание. Чтобы им овладеть, нужно долгое время учиться у великих священнослужителей, прозревавших многое в своих неустанных трудах.

Он не стал уточнять, что более имеет в виду жрецов египетского бога врачевания Имхотепа, чем сподвижников или последователей Христа.

– В таком случае брат Эрхбог не станет препятствовать вам.

Амальрик облегченно вздохнул и с удвоенным рвением принялся раздевать неподвижного Галена.

Какое-то время спустя в баню внесли еще двоих потерявших сознание воинов: Випертика и Ледегара. Принесшие их солдаты поторопились уйти, прежде чем Сент-Герман успел их о чем-либо спросить.

Впрочем, особенные расспросы были и не нужны. Убедившись, что маргерефу Элриха можно ненадолго оставить, граф склонился над Випертиком. Тот дышал шумно, прерывисто, пульс у него был частым, а лицо – белым как мел. Сент-Герман покачал головой и, помня о присутствии Амальрика, перекрестился.

– Этого спасти уже невозможно, – тихо произнес он и стал осматривать Ледегара. – У другого вывихнуто плечо, все остальное не так серьезно. Думаю, он будет жить.

– Откуда у вас такая уверенность? – спросил Амальрик. – Вы словно знаете наперед то, о чем говорите.

– Знать наперед я ничего не могу, – рассеянно пробормотал Сент-Герман, – но чудеса случаются редко.

Он пошарил рукой в открытой укладке, отыскивая там склянку с болеутоляющим средством. К сожалению, не таким действенным, как настойка из мака, но все же способным облегчить страдания Випертика. Пузырек булькнул, и несколько капель густой темной жидкости оросили губы и рот умирающего.

– Зачем это, если он не жилец? – покачал головой Амальрик.

Ответ был быстрым и четким:

– Он агонизирует. Я хочу избавить его от мучений.

– Брат Эрхбог бы воспротивился этому, – проворчал Амальрик. – Христос Непорочный страдал за нас всех, и мы все должны, не ропща, претерпевать ниспосланные нам муки. Вы подвергаете опасности спасение души умирающего, стремясь унять его боль. – Он перекрестился.

Сент-Герман поднял голову и пристально поглядел на прежде не отличавшегося особенной набожностью капитана.

– Вы действительно так полагаете? – спросил он наконец.

– Разумеется, – сказал Амальрик, но не решился подкрепить свое утверждение взглядом и спрятал глаза.

Сент-Герман, пожав плечами, вновь занялся Ледегаром, оценивая, с каким усилием следует надавить на его вывихнутое плечо. Пережать было нельзя, недожать – тоже: и то и другое могло вызвать весьма нежелательные последствия. Он примерился, секунду помедлил и быстрым движением ликвидировал вывих, затем, передвинув скамью, прижал вправленную руку к стене.

– Ловко, – похвалил Амальрик, пытаясь загладить возникшую между ними неловкость, потом вновь потупился и с преувеличенным тщанием прикрыл чресла Галена блузой.

– Мне доводилось и раньше проделывать это, – пояснил Сент-Герман. – Рука на какое-то время ослабнет, но в конце концов в ней разовьется прежняя сила. Если, конечно, он не станет ее нагружать.

– И вы опять в том уверены?

– Почти, – был ответ.

– Значит, все же не полностью?

– На все есть воля Господня, – сказал Сент-Герман. – Никто и ничто не может противостоять ей.

– Истинно так, – кивнул Амальрик, вполне удовлетворенный полученной отповедью.

Остатки тревоги в глазах у него улеглись, а над каменной ванной, тепло к которой поступало от очага за стеной, взвились первые язычки пара.

Сент-Герман опять подошел к маргерефе и сказал, тщательно подбирая слова:

– Я хочу выкупать вас, маргерефа. Чтобы омыть ваши раны.

Тот дрожащей от напряжения рукой осенил себя крестным знамением.

– Мне это не подобает. Мыться – значит, звать в гости дьявола.

– Нет, – возразил Сент-Герман. – Суть омовения – очищение. Сам Христос Непорочный погружал своих учеников в реку, чтобы смыть скверну с их душ. Вам тоже следует смыть с себя зло, причиненное датчанами и их секирами.

– Именно там и засел дьявол, в их секирах, – заявил с неожиданной живостью маргерефа.

– Так просите Христа Непорочного поскорее очистить вас.

Сент-Герман, решив, что сказанного достаточно, подхватил королевского чиновника на руки и понес к ванне.

В этот момент дверь с грохотом открылась, и в помещение вошел пылающий от негодования брат Эрхбог. Он решительно вскинул руку, дабы пресечь творящееся на его глазах зло.

– Именно этого я и боялся!

Амальрик попятился, стараясь сделаться незаметным, но Сент-Герман, осторожно погружая маргерефу Элриха в воду, с невинным видом спросил:

– Чего именно, достопочтенный брат?

– Того, что тут понуждают истинных христиан свернуть на путь ублажения плоти, – заявил тот с нарастающим гневом. – Что тут развращают их.

– Нет, – возразил Сент-Герман, выпрямляясь. – Тут всего лишь пытаются помочь воинам, сразившимся с силами зла. – Убедившись, что охваченный благодатным теплом маргерефа впал в блаженное оцепенение, он продолжил: – Эти люди бились с датчанами, почитающими старых богов. Вы сами всегда заявляете, что поклонение им заразительно. Следовательно, необходимо смыть с пострадавших заразу, чтобы Христос Непорочный поскорее начал их оздоровлять.

Амальрик посмотрел на чужака с уважением.

– Да, – сказал он. – Датчане просят старых богов помогать им в сражениях.

Брат Эрхбог, опешив, не сразу нашел что сказать.

– Воду не освятили, – наконец выдавил он из себя, сопроводив свои слова порицающим жестом.

– Но, видимо, вышний промысел и прислал вас сюда, чтобы это исправить. – Сент-Герман указал на ванну. – У нас с капитаном нет права совершать такие обряды, но вы, без сомнения, обладаете им, ибо давно и ревностно служите Господу нашему.

Дверь опять скрипнула. В баню втащили носилки, на которых кто-то монотонно постанывал. Фэксон, шедший первым, молодцевато расправил плечи и прокричал прямо в ухо монаху:

– Это последний из тех, кто не может ходить. Остальных ведут следом за нами.

Брат Эрхбог, словно подброшенный тайной пружиной, в один миг оказался у ванны и, погрузив руки в воду, забормотал:

– Во имя Христа Непорочного и во славу Его, освящается сия вода для пользы всех тех, кто Ему истинно верен.

Маргерефа перекрестился и прошептал.

– Христос Непорочный да защитит нас.

– Как и всех благочестивых христиан, – откликнулся брат Эрхбог с отнюдь не всепрощающим выражением на лице. Он пошел было к двери, но вдруг обернулся и угрожающим тоном сказал: – Я буду молиться весь день и всю ночь, иноземец, чтобы твои происки не коснулись этих людей.

Глядя, как закрывается дверь, Амальрик вполголоса произнес:

– Он не забудет, что вы взяли верх в этом споре.

– Нет, разумеется, – задумчиво произнес Сент-Герман. – Я от него этого и не жду.

* * *

Письмо брата Андаха из крепости Лиосан к брату Хагенриху в монастырь Святого Креста. Доставлено Герентом, солдатом возглавляемого Калфри отряда сопровождения Ранегунды.

«Во имя Христа Непорочного и тех, кто погиб за Него. В первое воскресенье августа 938 года Господня.

Вам уже известно о людях, павших, защищая маргерефу Элриха, спешившего в Гамбург. К своему прискорбию, вынужден добавить к их числу молодого воина Галена. Он уже выздоравливал, но внезапно ему сделалось хуже, что в скором времени довело несчастного юношу до кончины. Мы молимся, чтобы Христос Непорочный дал душе его место на Небесах.

Маргерефа склонен остаться в крепости Лиосан еще на неделю, пока окончательно не заживут его раны. Он уже чувствует себя много лучше, чем прежде, и способен совершать длительные верховые прогулки, после которых самостоятельно соскакивает с седла, за что мы возносим хвалу Господу нашему и неустанно прославляем Христа.

У нас пока нет известий о судьбе наших людей, четверых мужчин и двух женщин, захваченных в плен датчанами во время той стычки. Король Оттон весьма озабочен их участью. Он заявил, что не потратит и ломаного гроша на благо своих врагов, но готов выкупить своих верных вассалов. Если окажется, что мужчин невозможно вернуть вследствие их смерти или продажи в рабство за пределы датских земель, деньги, выделенные для выкупа, будут выплачены их семьям. Однако дело не двинется, пока датчане молчат, а потому маргерефа Элрих надеется, что вы пошлете кого-нибудь в Ольденбург, чтобы навести там необходимые справки, а также через торговцев передать нашим врагам, что им будет заплачено за возвращение наших товарищей, попавших в плен.

Еще маргерефа Элрих выражает желание, чтобы судьба двух плененных женщин также была прояснена. Если они убиты, следует сообщить о том их мужьям, чтобы они могли снова жениться. Если их превратили в продажных женщин или наложниц, то мы обратно таких не возьмем. Не возьмем мы их и с клеймом рабынь. Разве что они выразят желание постричься в монахини – тогда путь в Германию им не заказан. Маргерефа сказал, что надругательство над пленницами весьма удручит, но не оскорбит нас, однако если ему подвергнутся пленники, то ответ за бесчестие будут держать те датчане, что в свой черед попадутся к нам в руки.

Он молится о вашем здравии и приносит признательность за четыре мешка с зерном от нового урожая. Они пришлись весьма кстати, ибо местные злаки хотя и вызрели, но еще не готовы для жатвы, а деревенский староста говорит, что она будет скудной. Отчасти повинна в том засушливость лета, но есть также опасения, что недород на полях является следствием тайного поклонения здешних жителей старым богам. Истинность сей догадки подтверждает и то зерно, что вы нам прислали. Оно отменно по качеству и несомненно свидетельствует о благоволении Господа ко всем вашим деяниям. Да послужит сие обстоятельство хорошим уроком всем грешникам с их амулетами, что Христа Непорочного нельзя ни раздражать, ни предавать безнаказанно и что с них обязательно спросится за любой, пусть даже самый маленький, грех.

Умершие погребены в пределах деревни, их имена внесены в списки, хранящиеся в оружейной комнате крепости Лиосан. По велению маргерефы я добавлю их в отчетные документы, какие веду для представления от его имени королю.

Если вы отправите кого-нибудь в Ольденбург с нашими поручениями, ваше усердие непременно будет вознаграждено. Если вы не сочтете приемлемым пожелание маргерефы, никто вас за то не осудит, ибо люди, посвятившие жизнь служению Христу Непорочному, неподвластны мирскому суду. Просто мы будем надеяться, что ваши благочестивые устремления, несомненно, защитят вас не хуже, чем отряд конных солдат, и не увидим в подобном выборе никакой вашей вины.

Написано по приказу маргерефы. Элриха и сопровождается молитвами всех его подчиненных.

Брат Андах».

ГЛАВА 11

– Ты просто красавица, – шепнул Сент-Герман.

Ее обнаженное тело напряглось.

– Это что – шутка?

– Нет, – сказал он. – Тебя нельзя назвать привлекательной, но ты красива, а это редкое свойство.

– В темноте не видны мои оспины, – вздохнула Ранегунда. – Незачем притворяться.

Сент-Герман погладил ее по лицу.

– Я их вижу. Темнота для меня ничего не значит.

Ранегунда, сжав губы, встала и подошла к узкому окну, где застыла, всматриваясь в посеребренную лунным светом черту горизонта, от которой к берегу мерно катились блестящие волны.

– В это трудно поверить.

– Но это действительно так.

Сент-Герман тоже поднялся со своего спартанского ложа, чтобы подойти к ней. Его свободная черная блуза без рукавов напоминала тунику. Он встал за спиной Ранегунды, поглаживая ее руки.

– Скажи, почему ты не веришь в свою красоту?

– Красива Пентакоста, – хмуро уронила она.

– Нет, лишь прелестна. Она походит на сверкающий, ароматный цветок, соки которого ядовиты. Красива ты – я знаю, что говорю. – Он положил руку ей на плечо, сдвинув в сторону косы. – Я знаю тебя, Ранегунда.

Она затрясла головой.

– Перестаньте. И постарайтесь взять в толк, что есть на деле. Сначала нас было пятеро. Потом троих прибрала черная оспа. Гизельберта она не тронула вообще, а я выжила, чтобы стать ходячим напоминанием об этой ужасной болезни.

– Черная оспа и впрямь ужасна, – тихо сказал Сент-Герман, вспоминая о тысячах и тысячах жертв так называемого «черного мора».

Катились столетия, но болезнь продолжала свирепствовать, опустошая города и деревни. Долгое, очень долгое время она казалась ему непримиримым врагом человечества, но потом – постепенно – он стал осознавать, что напасть существует сама по себе, просто многие люди восприимчивы к ней и потому погибают.

– Да? Почему же вас она не пугает? – Ранегунда резко повернулась к нему. – Ведь в моем дыхании все еще кроются заразные испарения.

– Не думаю, – очень ласково возразил Сент-Герман. – Впрочем, мне они все равно не опасны. – И прибавил, понимая, что в ней творится: – Как и тебе. Болезнь эта больше тебя не тронет.

Ранегунда перекрестилась.

– Черная оспа не щадит даже королей. Ей все подвластны.

– Но не те, кому посчастливилось ее одолеть. Они ей уже не вассалы. – Заметив в серых глазах недоверие, Сент-Герман счел нужным продолжить: – Ты для нее стала недостижимой, ручаюсь. Тело твое знает теперь, как себя защитить. А раздражающие тебя оспинки вовсе не уродливые отметины, а почетные оттиски – знаки, подтверждающие твою избранность.

– Таким, как я, не разрешается выходить замуж, – печально, но с тайным вызовом в голосе произнесла она. – Из-за заразы, какую мы в себе носим.

– И пусть, – прошептал Сент-Герман, отказываясь вступать в спор и накрывая ее руки своими.

– Сам епископ сказал, что женщины, перенесшие черную оспу, могут заразить ею своих мужей и детей. – Ранегунда отдернула руки. – Мои оспины не почетные знаки, а немые свидетельства, что я могу породить лишь смерть, но не жизнь.

– Ваш епископ – глупец, – заявил Сент-Герман, и глаза его гневно сверкнули. – Успокойся, мне, как и всем моим соплеменникам, не страшна никакая зараза. Но даже если бы это было не так, я все равно бы с тобой не расстался. Что бы там ни заявлял ваш епископ. Или король. Или кто-то еще.

Ранегунда не проронила ни слова, но ее состояние выдали набежавшие на глаза слезы. У него сжалось горло от жалости.

– Не отворачивайся, дорогая. Ты для меня все: жизнь, блаженство, душа.

– Вы… – Ее глаза сделались совсем жалкими. – Вы изумляете меня, Сент-Герман. Своей заботливостью, добротой, обхождением. Я не знаю, что думать. Вы относитесь ко мне так, словно я что-то значу для вас.

– Так и есть. – Сент-Герман нежно поцеловал ее в лоб. – Я с тобой связан. Это случилось, когда ты меня обнаружила. – Он заглянул ей в глаза и уточнил: – Когда в меня влилась твоя кровь.

– Да, вы уже говорили об этом, – пробормотала она, чувствуя, как глубоко проникает в нее взгляд темных глаз. В нем была и магическая притягательность, и загадка, и неодолимая сила, словно этот таинственный человек мог управлять морскими приливами, соперничая с луной. Ощутив это, Ранегунда потупилась, ее охватила дрожь. – И… насколько же прочна эта связь?

– Она нерушима.

Ее руки обвили шею Сент-Германа, а тело словно само по себе прижалось к нему – так крепко, как только это было возможно. Вся трепеща в ожидании дерзких, воспламеняющих ласк, Ранегунда изо всех сил пыталась противиться своеволию собственной плоти. Она одновременно и стыдилась себя, и была несказанно горда овладевшим ею порывом, ей хотелось и убежать от соблазна, и поддаться ему – и эта двойственность, столь несвойственная ее цельной натуре, разрывала ее существо.

Сент-Герман отозвался на шквал захлестывавших ее чувств поцелуем, отвергавшим сомнения и возжигающим страсть. Его руки сделались цепкими и не давали ей двинуться. За первым поцелуем последовал второй, более длительный, за ним – третий.

– Не вернуться ли нам в постель, госпожа? – шепнул он наконец.

– Да, – выдохнула Ранегунда и растерянно заморгала идти во мрак было сложнее, чем к опушенному лунным сиянием окну.

Но ее взяли за руку и уверенно повели через лабиринт лабораторного оборудования, а потом предупредительно откинули перед ней одеяло.

– Устраивайтесь, моя госпожа, – прошептал искуситель. – И скажите, чего бы сейчас вам хотелось? Я исполню любое ваше желание. – Он на секунду замялся. – В той, разумеется, мере, в какой мне это дано.

Она рассмеялась. Коротко, нервно.

– Не знаю, что и сказать. Делайте то, что доставит вам удовольствие, ведь вы искушеннее меня.

– Мое удовольствие напрямую связано с вашим.

Он потянулся и позволил кончикам своих пальцев пробежаться по линии ее позвоночника – от лопаток и до ложбинки внизу, затем наклонился и проделал то же губами; она задохнулась, ошеломленная упоительной новизной ощущений, и, когда он вернулся, запустила пальцы в его темные локоны. Их губы соприкоснулись, потом – языки, потом – бедра, колени, ступни, и в конце концов они стали словно бы неразрывны.

Ее груди, маленькие и высокие, заполонили его ладони, соски отвердели, потом он ласкал ее ягодицы, живот, и она стиснула зубы от нагнетаемого внутри напряжения. Почувствовав ее скованность, он вернулся к соскам, толкая их носом, пощипывая губами, зубами, пока она наконец не вздохнула – освобождение, радостно, глубоко – и не раздвинула бедра. В ее одинокую, отнюдь не изобилующую усладами жизнь, вторглось нечто дарующее утешение и тепло, и она стремилась извлечь из этого все, что возможно.

А потом к ней пришло чувство абсолютного единения с ним, завершившееся бурным каскадом восхитительных содроганий. Ранегунда, запрокинув голову, вытянулась и так лежала невероятно долгое время, трепеща, словно вибрирующая струна цитры. Ликование, ее охватившее, казалось таким беспредельным, что лишь вечность и мироздание были ему под стать.

Она поднялась на локте, бесконечно счастливая, с сияющими глазами.

– Что это было? Что? Говори.

– Только то, чего ты хотела, – спокойно ответил он, обводя пальцем линию ее губ. – Только то, что тебе изначально присуще.

Она покачала головой.

– Со мной никогда ничего подобного не бывало.

– Но это твое. И всегда было твоим, – сказал Сент-Герман. – Кровь лгать не может.

– Кровь?

Ранегунда примолкла, потом поднесла руку к шее и ощупала еле заметную ранку.

– Да, – подтвердил он. – Тебе свойственно отдавать. Это заложено в основу твоего существа. Ты наслаждаешься, когда даришь.

– Я счастлива, – сонно пробормотала она. – А остальное не важно. Если вы чувствуете то же, что я, значит, нам должно быть вместе.

Глаза ее полузакрылись, голова ткнулась в подушку, миг – и она свернулась калачиком, погружаясь в блаженное забытье.

– Ранегунда, – позвал Сент-Герман.

Она медленно раскрыла глаза, затем снова опустила веки и тихо прошептала:

– Это было прекрасно.

– Но…

– Никаких «но». – Она помолчала, потом улыбнулась. – Если за это меня проклянут, я сойду в ад с песней.

Он дал ей уснуть и разбудил лишь к рассвету. Нежно поцеловал, потом отодвинулся, чтобы подать одежду.

– Я видела странный сон, – сказала она, надевая блузу.

– И что же в нем было? – поинтересовался рассеянно он.

Она, нахмурившись, потянулась к камзолу.

– Мне снилось, будто зерно на корню заразилось своей черной оспой и люди остались без хлеба. Голодные, жалкие, они бродили везде и пожирали, как саранча, все съестное. Очень похоже на предрекания брата Эрхбога. – Ранегунда закрепила кушак и потерла глаза. – Вы рано проснулись.

– Я не спал, – отозвался он. – Я вообще редко сплю.

Она перекрестилась.

– Тот, кто не спит, пребывает в нечестии, если в это время не молится или не погружен в благочестивые размышления.

Сент-Герман помотал головой.

– Ерунда. Кто это выдумал? Брат Эрхбог? Да?

– Сама я не разбираюсь в подобных вещах, – извиняющимся тоном ответила Ранегунда. – Как и во многом. Например, в вас. Я ничего в вас не понимаю. И… в общем-то, не хочу. Мне с вами хорошо – и довольно, а будущее меня не страшит. Стоит ли думать о том, над чем мы не властны?

Сент-Герман озадаченно сдвинул брови, потом возразил:

– А надо бы и задумываться, и размышлять, Ранегунда.

Она взяла его за руку и улыбнулась.

– Зачем?

Взгляд его вдруг затуманился и сделался отстраненным.

– В далеком прошлом, будучи много моложе, – заговорил медленно он, – я жил лишь тем ужасом, что внушал окружающим. Меня ненавидели, мною пугали детей, и я в ответ ненавидел всех и озлоблялся все больше. Но… кровь не несет в себе зла, и я был глубоко потрясен, однажды открыв это для себя, а жизнь моя с той поры наполнилась смыслом. Правда, тогда же ко мне пришло и осознание собственного одиночества, однако я стал ценить человеческое общение, интимную близость, любовь. Я черпаю в них много большие силы, чем те, что давало мне зло. Я изменился, хотя и не переменил свою сущность. И все потому, что стремился понять, что есть кровь. – Последовало молчание, затем его губы прильнули к ее ладони. – А ты принимаешь меня как данность, без каких-либо объяснений. И эта доверчивость может завести далеко.

– Ты иноземец, – ответила Ранегунда. – Иноземцам свойственны странности. Этим все объясняется – тут сложностей нет.

Сент-Герман покачал головой.

– Сложности есть. – Он повернулся и обнял ее. – Вскоре тебе придется решать, встречаться со мной или нет… ибо ты сильно рискуешь.

– Нас никто не подозревает, – с живостью возразила она. – Будь это иначе, все бы тут же открылось… на причастии, например… И брат Эрхбог давно бы нас заклеймил. – В серых глазах блеснуло лукавство. – А чтобы этого не случилось, я долее оставаться здесь не должна.

– Не должна… – эхом откликнулся Сент-Герман, высвобождая ее из объятий. Он встал с постели и пошел к двери, потом открыл ее и, повысив голос, сказал: – Господь да пошлет вам доброе утро, герефа. Что привело вас сюда в столь ранний час?

Ранегунда, уже одетая, включилась в игру.

– Стрелы для арбалетов, – ответила она, становясь рядом с ним. – Вы обещали их для нас изготовить. Мне надо знать, когда вы начнете. Маргерефе они понадобятся, когда придет время осенней инспекции. И в большом количестве. Хорошо бы по максимуму пополнить наш арсенал.

– Я приступил бы прямо сегодня, но, боюсь, Радальф не даст мне железа, – произнес с легким неудовольствием Сент-Герман. (Кузнец и впрямь всеми способами пытался застопорить дело, ни от кого не скрывая, что не питает доверия к чужаку.) – Я владею секретом изготовления стрел, с высокой точностью поражающих цели, но смогу отковать их лишь при условии, что железо будет хорошим.

– Я поговорю с Радальфом. Приступайте к работе, – с этими словами Ранегунда быстро поцеловала его в краешек губ и выскользнула за дверь.

Сент-Герман, погруженный в свои размышления, отошел к атанору и равнодушно посмотрел на корзину с заплесневелыми хлебными корками. Тем к утру предстояло превратиться в лекарство огромной целительной силы, но ему было сейчас не до них. Положение Ранегунды – вот что заботило его больше всего, и чем дальше, тем пуще. Разбойники и датчане наглеют день ото дня и, судя по всему, деятельно готовятся к серьезному наскоку на крепость. Смирятся ли ее защитники с тем, что в час решительного сражения ими будет командовать женщина, или откажутся ей подчиняться? И, взбунтовавшись, будут ли они драться с противником, или сдадут Лиосан без борьбы?

В башне послышались звуки шагов – женщины поднимались в швейную мастерскую.

– Беренгар собирается остаться здесь на зиму, если ты его не прогонишь, – сказала Сигарда и звонко расхохоталась.

– Он, – добавила Геновефа, – весьма уверен в себе.

Пентакоста весело рассмеялась.

– У него есть на то основания. Пранц Балдуин по званию выше, чем мой отец.

– Так вот в чем дело! Тебя манит знатность, – язвительно заметила какая-то женщина.

– Только не говори, что ты не дала бы такому властителю, как Пранц Балдуин, – отрезала Пентакоста. – Мой отец уж на что безрассуден, а и то в этом случае не вступился бы за меня. Или за любую из моих милых сестричек.

Женщины дружно расхохотались. Звонкий хохот, отражаясь от каменных стен, многократно усилился и заглушил конец разговора. Впрочем, работницы уже вошли в швейную, и на лестнице воцарилась недолгая тишина, нарушил которую капитан Амальрик.

– Они не столько ткут и шьют, сколько сплетничают, – сказал он, сходя на площадку и обращаясь к прикрывавшему дверь Сент-Герману. – Иногда заворачивают такое, что диву даешься. А незамужние стараются пуще других.

– Вот как? – Сент-Герман покачал головой и уже собирался вернуться в лабораторию, как вдруг сообразил, что с ним вряд ли заговорили со скуки. – Не зайдете ли ко мне, капитан? – спросил он дружелюбно. – Я угощу вас сыром. Думаю, после длительного ночного дежурства вам не вредно съесть ломтик-другой?

Сыр и еще кое-какие продукты ему приносили по распоряжению Ранегунды, чтобы у жителей крепости не возникало излишнего интереса к тому, чем питается и без того весьма странный чужак.

– Сыр – это лакомство, – улыбнулся в ответ Амальрик. – Я попрошу Герента подняться к огню, а потом с удовольствием загляну к вам.

– Чем сделаете мне честь, – откликнулся Сент-Герман. Он поклонился и закрыл дверь, ловя краем уха отголоски женского смеха.

Капитан Амальрик не заставил себя долго ждать. Войдя, он первым делом снял кожаный нагрудник и шлем, потом смущенно поправил пояс.

– Я весьма благодарен вам за приглашение, граф.

Граф? Сент-Герман мгновенно насторожился.

– Вы второе лицо Лиосана, – учтиво ответствовал он. – Любому любезно общество столь важной персоны.

Капитан пожал плечами.

– В больших городах это, возможно, и так, но в нашей глуши… Людям тут не до светских любезностей, им хватает насущных забот. Кстати, и у меня к вам имеется дельце.

– И какое же? – поинтересовался с деланным равнодушием Сент-Герман.

– Я нуждаюсь в совете. – Капитан повертел головой и сел на ближайший сундук. – Вы иноземец и, следовательно, герефе не враг.

– Нет, разумеется, – сказал Сент-Герман, подбираясь.

– А есть и враги, – резко сказал Амальрик, кивая в сторону швейной. – Какие ждут только случая расправиться с ней, обернув дело так, что и брат помочь ей не сможет.

– Вы думаете? – спросил Сент-Герман, подвигая к гостю тарелочку с сыром.

Тот взял светло-желтый ломтик и понюхал его.

– Отменный сыр, – похвалил он. – Высочайшего качества. Уверен, его делала жена Йенса. Она у нас держит лучших коз и овец.

– Да, – подтвердил Сент-Герман. – Угощайтесь.

– А что же вы сами? – спросил капитан.

– Я уже завтракал, а вы голодны. Угощайтесь, сделайте одолжение.

Сент-Герман передал гостю тарелку и отступил на шаг, чтобы тот поел без помех.

– С вашей стороны это очень любезно, – сказал наконец капитан и сосредоточенно облизал пальцы. – Мне не с кем поговорить, а сама Ранегунда просто-напросто запретила к себе подходить. Да… Запретила – и точка.

– О чем это вы? – довольно невежливо спросил Сент-Герман, видя, что гость тянет время.

Амальрик спрятал глаза.

– О Пентакосте, естественно.

– Вот оно что, – был ответ.

– Да, – подтвердил капитан. – Именно в ней вся загвоздка. – Он пожевал губами и заговорил, сначала нехотя, но потом все более и более оживляясь: – Я увидел ее. Ночью. За пределами крепости. И пошел за ней. И дошел до пещеры. Той, что считается обиталищем старых богов. Она была там и просила смерти для многих. А также высказывала желания, о которых замужние женщины не должны бы и помышлять.