Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Челси Куинн Ярбро
«Тьма над Лиосаном»

Робину Аубнеру, адвокату, стойкому защитнику Сен-Жермена.

ОТ АВТОРА

Небезосновательно эти времена именуются темными, ибо историки до сих пор не пришли к их единой оценке и даже не могут толком определить, когда они начались. Большинство из них приурочивает начало раннего средневековья к падению Рима, хотя и поныне не очень понятно, когда же Рим, собственно, пал. В различных интерпретациях конечным моментом его заката можно считать:

а) разделение Римской империи между сыновьями Константина I в 340 году;

б) захват и разграбление Рима королем вестготов Аларихом[1]1
  Аларих I (Alaricus, Alarich; ок. 370–410), король вестготов с 395 года.


[Закрыть] в 410 году;

в) казнь последнего Римского императора будущим королем Италии германским варваром Одоакром[2]2
  Одоакр (лат. Odoacer, Odovacar, Odovakar; 433 – 15 марта 493, Равенна), первый король Италии.


[Закрыть] в 476 году;

г) коронацию Хлодвига,[3]3
  Хлодвиг I (Chlodwig, Clovis; ок. 466 – 27 ноября 511, Париж), основатель Франкского королевства.


[Закрыть] победившего римского наместника в Галлии и ставшего первым королем Франции в 486 году;

д) провозглашение Тотилы[4]4
  Тотила (Totilia; 541–552), король остготов.


[Закрыть] королем остготов и отделение Византии от Италии в 540 году;

е) и так далее.

Удобства ради я отношу начало темного средневековья к 500 году, а конец – к промежутку между 1130 и 1220 годами, ибо перемены охватывали Европу достаточно медленно и сто лет тут не срок. В истории зодчества темные века часто называют романскими, предшествующими триумфальному воцарению готики, подчас забывая, что архитектурные стили, подобно всем прочим явлениям человеческой культуры, сами по себе – ниоткуда – не возникают, а являются отражением множества трансформаций в общественной жизни.

Бытует мнение, что Европа чуть ли не мгновенно шагнула в средневековье с его королем Артуром, викингами и Карлом Великим. При этом почему-то совершенно упускается из виду, что это «мгновение» длилось около семи сотен лет, в которых кроме короля Артура, викингов и Карла Великого также существовали и византийский император Юстиниан со своею супругою Теодорой, и святой Бенедикт, установивший правила монашеской жизни, соблюдающиеся и в наши дни, и лангобарды[5]5
  Лангобарды – германское племя, в 568 году вторгшееся в Италию и образовавшее там раннефеодальное королевство, в 773–774 годах завоеванное Карлом Великим.


[Закрыть] в северной Италии, и вестготы в Испании, и отражение нашествия языческих полчищ в Европу, и расцвет и упадок персидского владычества на Ближнем Востоке, и Магомет – с последующим зарождением и укоренением ислама в Азии, Африке и в Испании и с попытками насадить его как во Франции, так и на островах Средиземноморья, и монах-историк Достопочтенный Беда,[6]6
  Беда Достопочтенный (672–735), англосаксонский теолог и летописец, монах святой Католической церкви, автор «Церковной истории народа англов» – ценнейшего источника по истории Англии VII–VIII веков.


[Закрыть] и святой Бонифаций с его выступлениями против германского язычества, и установление амвросианских и грегорианских песнопений в христианских храмах Европы, и колонизация Англии викингами, англами, ютами и саксами, и Альфред Великий,[7]7
  Альфред Великий (849–901), король Англии с 871 года. Разбил датчан и изгнал их из Англии, издал свод законов, упорядочил судопроизводство и местное самоуправление, основал флот.


[Закрыть] и основание Новгорода, и завоевание Киева викингом Рюриком, вследствие чего возникло Русское государство, и появление мадьяр в Венгрии, и пьеса Хросвиты[8]8
  Хросвита (Гротсвита, Росвита; ок. 935 – ок. 975), немецкая писательница, монахиня. Писала на латинском языке религиозные поэмы, исторические хроники («Деяния Оттона», 968).


[Закрыть] из Гандерсгейма, и основание Священной Римской империи, и первая официальная канонизация христианских святых, и создание англо-саксонской эпической поэмы «Беовульф», и Этельред Неготовый,[9]9
  Этельред II Неготовый (Этельред Неразумный, Этельред Нерешительный; ок. 968 – 23 апреля 1016), король Англии в 978—1013 и 1014–1016 годах, в правление которого началось широкое вторжение датчан в Англию.


[Закрыть] и Кнуд I,[10]10
  Кнуд I (Кнут) Могучий, также Старый, Великий (ок. 960 – 12 ноября 1035), король Англии (1016–1035), Дании (1019–1035), Норвегии, создатель обширной морской империи викингов.


[Закрыть] и Роберт II Французский,[11]11
  Роберт II Благочестивый (ок. 970—1031), король Франции из династии Капетингов с 987 года.


[Закрыть] и основание «Божьего Мира»,[12]12
  «Божий Мир», или совокупность мер, предпринимавшихся Католической церковью против междоусобных войн в средневековой Европе.


[Закрыть] и Руй Гомес, и Диас де Вивар, прозванный Эль Сидом,[13]13
  Эль Сид Кампеадор, герой кастильского эпоса «Песнь о Сиде» (1043–1099).


[Закрыть] и покорение норманнами Сицилии и южной Италии с последующей бойней, известной как «Сицилийская Вечеря» во времена шотландского Макбета, и норманнское завоевание Англии, и первый крестовый поход, и основание Флорентийской республики, и Пьер Абеляр со своей ученицей (женой) Элоизой, и трубадуры, и миннезингеры, и мейстерзингеры, и война Стефана и Матильды.[14]14
  Династическая война Матильды Плантагенет и Стефана Блуазского за английский трон в XII веке.


[Закрыть]

Как ни трудно установить начало и конец Средневековья, временной промежуток между 937 и 940 годами несомненно можно считать его ядром. Языки, на которых тогда говорили, весьма отличаются от нынешних европейских наречий – в той же мере, как, например, современный английский не походит на древний. Вследствие этого языкового «дрейфа» по-иному звучали в те дни и знакомые нам имена: Гизельберт, а не Гильберт, Уолдрих, а не Уолтер, Калфри, а не Колин, Эварт, а не Эверетт, Руперт, а не Роберт. Что же до имен типа Карагерн или Ранегунда, то они и вовсе утратили популярность, практически выпав из нашего обихода. Географические названия также переменились. Например, в 940 году Лорейн (Лотарингия) – это Лотария или Лоррария, а государства имеют совсем не те очертания, к каким мы привыкли (хотя в двадцатом столетии границы также переносились не раз и подобные трансформации происходят даже теперь, в 1992 году, когда пишутся эти строки). Современные таможенные службы отнюдь не схожи с теми же структурами раннего средневековья, базировавшимися на концепциях имперского Рима. В тот исторический период умами владела чрезвычайно субъективная космология, основанная на символах и закодированных знамениях. Хотя людей десятого столетия и нельзя назвать фаталистами, все же они считали себя объектами сложной игры внешних сил и верили, что их собственное существование зависит от правильного прочтения посылаемых им шифровок.

Во времена, описываемые в романе, Саксония, занимая северную оконечность Голландского полуострова и большую часть территории, примыкавшей к Тюрингии, являлась самой северной частью Германии. На западе она граничила с Лотарингией и Бургундией, а на востоке ее граница шла по линии Варнаби – Нордмарк – Лусатия: грубо говоря, там же, где пролегла много позже межа, еще недавно делившая Германию на два противостоящих лагеря с разным социальным устройством. Северо-восточной же своей областью Саксония примыкала к весьма неспокойному Балтийскому побережью, где основанные германцами поселения находились в практической изоляции друг от друга, а потому были вынуждены постоянно оборонять свою независимость – и тем рьянее, чем ближе они придвигались к датской границе. Датчане зачастую и без зазрения совести совершали грабительские набеги на своих южных соседей, а в лесах, покрывавших весь этот район, господствовали разбойничьи шайки.

В 937 году новый король Германии Оттон I, впоследствии прозванный Великим, предпринял длительную кампанию для расширения и укрепления различных германских герцогств и городов в границах единого королевства. Он посвятил этой задаче всю свою жизнь и справился с ней столь успешно, что вторгся в Италию и сделался первым императором Священной Римской империи. Историки иногда именуют период его правления Оттонианским Возрождением, что, на мой взгляд, не очень уместно, ибо Оттон лишь продолжил дело, начатое не им, и действовал как завоеватель, не обременяя себя заботами о развитии каких-либо наук или искусств. Его отец, Генрих (или Хайнрих, или Хагенрих) аннексировал в 934 году герцогство Шлезвиг (или, выражаясь точнее, вышвырнул оттуда датчан). С тех пор германские поселения, которые в лучшем случае могли быть названы пограничными, превратились в стратегически важные форпосты государства с привлечением больших воинских сил, постоянным вниманием центра, увеличением притока припасов и усилением влияния христианского духовенства. Это те плюсы, при каких неизбежны и минусы: повышенная опасность, увеличение налогообложения, умножение обязательств перед остальными германцами и неослабный церковный и светский контроль.

Несмотря на то, что крепость Лиосан и монастырь Святого Креста – плод авторского воображения, во многом они отвечают описаниям подобных германских сооружений 890—1050 годов. Еще больший объем исторических компонентов содержится в повествованиях о вспышке заражения злаковых спорыньей в 936–940 годах на территориях Лотарингии и Померании (север Польши),[15]15
  Пораженные спорыньей злаковые, попадая в пищу людей, вызывали заболевания глаз, ушей с последующей слепотой, утратой слуха и конвульсиями (огонь св. Антония), зачастую приводящими к смерти.


[Закрыть] а также о массовом истреблении мадьярами жителей Бремена в 938 году. Прибалтийский город Хедаби (или Хайтеби, или Хейдабай), располагавшийся несколько южнее Шлезвига (Слесвика в 950 году), близ германско-датской границы, был одним из важнейших торговых портов в этой части Европы. Ни Киль, ни Любек тогда еще не функционировали в таком качестве, их населяли одни рыбаки. Установление семейного родства для мужчин по женской линии производилось довольно нерегулярно, хотя и считалось в те времена узаконенным. Существовали монашеские ордена, члены которых следовали правилам Кассиана,[16]16
  Кассиан Иоанн (ок. 360–435), основатель христианского монашества в Галлии и один из главных теоретиков монашеской жизни.


[Закрыть] включившего в практику богослужений круглосуточные молитвенные песнопения, но между тем язычество, свойственное народам, населявшим северную Европу, не сдавало позиций, и христианской церкви понадобилось еще около сотни лет для его окончательного искоренения. Жалкие неухоженные дороги затрудняли передвижение, и путешественникам весьма досаждали разбойники, а также контролировавшие свои владения князьки. Тогда даже конникам при хорошей погоде удавалось перемещаться лишь на 15–20 миль в день, а в распутицу и отрезок в 5 миль представлялся едва достижимым пределом. В путь в то время отваживались пускаться только отчаянные храбрецы, готовые рискнуть головой ради баснословной наживы. Наибольшие барыши приносила торговля пряностями вкупе с красителями и глазурью. Имбирь и перец в Европе шли нарасхват. Предприимчивые торговцы забирались во все ее уголки, но их нередко захватывали разбойники в надежде на выкуп. Несмотря на суровость действовавших в тот период законов, нас безусловно поразили бы как их очевидное несовершенство, так и свобода обращения с ними. Едиными сводами этих законов обладали лишь некоторые государства, но и там каждый пункт их на местах толковался весьма широко. В Германии десятого века большинство регионов подпадало под власть гереф, наделенных полномочиями управлять доминирующими во вверенных им областях укреплениями, а также окрестными землями, поддерживая порядок. Эту должность, на которую поначалу назначали, в конце концов стали наследовать, и герефа (по-английски – шериф) превратился в германского графа. За деятельностью гереф наблюдали маргерефы (или мейргерефы), которых утверждал сам король, обычно поощряя таким образом кого-либо из своих родичей – крупных землевладельцев. Постепенно за этими вельможами закрепился титул маркграф.

Посмотрим, что же еще происходило в интересующие нас времена.

Развитие техники шло очень медленно, и на многие искусные способы производства, широко применявшиеся в Римской империи, стали посматривать как на плоды чародейства и колдовства. Неординарность мышления не только не признавалась достоинством, но даже осуждалась, и сметливые люди зачастую подвергались гонениям. Однако прогресс себя все-таки проявлял. Четыре нововведения раннего средневековья оказали колоссальное влияние на жизнь среднего человека. Это, во-первых, изобретение хомута, позволившего заменить в земледелии рогатый скот лошадьми, отличавшимися большей подвижностью и силой; во-вторых, введение трехпольного севооборота; в-третьих, повсеместное распространение водяных мельниц, чьи жернова круглый год крутила вода; и, в-четвертых, стандартизация конских подков и подковных гвоздей, снявшая массу забот с плеч военного люда.

И все же продукции катастрофически не хватало. Любой рукотворный предмет – из ткани, металла или пеньки – являл собой дефицит. То же было и с пищей. Людей заботило количество съестных припасов, а вовсе не их качество, пригодное для соблюдения неких сбалансированных диет. За исключением привилегированных слоев общества, население в средние века страдало от недостатка жиров в своем рационе, что приводило к неполноценному физическому развитию молодого поколения и к снижению уровня рождаемости вследствие малого шанса доносить при таком скудном питании плод. Средняя продолжительность жизни была удручающе коротка, дети часто не доживали до подросткового возраста. Хотя описываемая в этом романе вспышка бубонной чумы сдвинута мною на несколько веков, эпидемии разных видов обрушивались на горожан и селян практически постоянно, унося всякий раз множество жизней, ибо медицину тех лет можно назвать по меньшей мере примитивной, чтобы не сказать чего-нибудь хуже, поскольку методы лечения подчас приводили к результатам более тяжким, чем те последствия, какие могла повлечь сама по себе болезнь или травма. Каменщик, доживший до сорока лет и сохранивший неповрежденными суставы, считался счастливцем, а если ему удавалось дотянуть до пятидесяти, все видели в этом нечто подобное чуду.

Центром европейского мира в средние века был Константинополь. Христианское государство, население которого говорило на греческом языке, в течение восьмисот лет довлело над западными соседями. Со времени падения Рима, когда бы оно ни произошло, до основания Священной Римской империи ни одно европейское королевство не могло соперничать с Византией – и это действительно факт.

Что же до остальных исторических фактов, приводимых в романе, то читатель, возможно, найдет в них ошибки, однако я, несомненно, должна поблагодарить всех оказавших мне помощь людей, естественно, не имеющих ни малейшего отношения к моим ляпам.

Мне хочется, как и всегда, засвидетельствовать крайнюю степень своей признательности Дэйву Ни – за еще одну великолепную библиографию, на сей раз касающуюся десятого столетия, а равно за сведения о музыке тех давних лет. Также я шлю мой низкий поклон Уильяму Брауну и Полу Хоуарду – за информацию о развитии европейских языков и литературы в десятом веке, Дорис Вейнер – за предоставленную возможность исследовать ее колоссальную коллекцию предметов европейской языческой антропологии, Г. Г. Герхарту – за консультации по исторической картографии, Пауле Хилл – за ее неисчерпаемую осведомленность о домашнем укладе людей в эпоху Средневековья, Эдварду Смиту – за подробный рассказ о состоянии христианства в Германии того времени, моему редактору Бет Мичем и остальным сотрудникам издательства «TOR» – за неиссякаемый интерес ко все еще длящемуся ночному сражению.

Челси Куинн Ярбро

Беркли, Калифорния

ЧАСТЬ 1 Ранегунда из крепости Лиосан

Депеша, доставленная специальным нарочным из Ватикана королю Германии Оттону 28 июня 937 года.

«Нашему могущественному союзнику и достойнейшему повелителю всех германцев шлем наши поцелуи по случаю первой годовщины, его правления, за каковое мы в Риме не устаем благодарить Небеса!

Слишком долго нам доводилось зреть мир, раздираемый распрями, достойными в глазах Господа одного порицания, а теперь мы зрим стойкость и непреклонность людей, о судьбах которых почти и не думали, пока не настал нужный час. Вот он пришел, и мы вынуждены напомнить, что военные столкновения уместны лишь тогда, когда они порождаются надобностью в защите или распространении истинной веры; остальные же свары должно отринуть – как не подобающие последователям Христа.

Ваш отец привел к Господу множество языческих душ с тем же рвением, с каким укреплял свое королевство, что мы восприняли с большим одобрением, а теперь ожидаем того же от вас. Нам стало известно, что вы намереваетесь продолжить его политику, и мы, несомненно, поддержим ее, если она будет направлена к торжеству нашей веры среди народов, которые до сих пор поклоняются идолам и вершат такие обряды, для каковых у добродетельных христиан и названий-то нет. Мы непреложно уверены, что дом каждою христианского короля употреблять свою силу и власть во славу Господа и к укреплению Церкви. Лишь не сворачивайте с этой стези – и мы вас восславим.

Провозглашая все это, мы сознаем, что воинские пути далеки от стремления к миру, однако мы также хотим вам напомнить, что близок день, когда Христос снова придет нас судить – как живых, так и мертвых. Несомненно, свирепая жестокость мадьяр – предупреждение всем нам, то есть тем, кто желает предстать пред престолом Господним, не запятнав себя вероотступничеством или каким-либо иным смертным грехом. Битва во имя Христово, несомненно, окончится полной победой, если мы воспоем с блаженными и, воспарим в помыслах с ангелами к Святой Троице на Небесах.

Вместе с тем мы понимаем, что вам приходится сталкиваться с множеством трудностей, и потому не призываем вас сложить оружие, а только просим с разбором пускать его в ход. Одно дело – отбивать яростные атаки захватчиков, вторгшихся на ваши земли с венгерских долин, или оттеснять идолопоклонников обратно в леса, и совершенно другое – втягивать своего же брата-христианина в бесконечные распри из-за Лоррарии, каковая, собственно говоря, прозывалась Астазией – и, кстати, не так уж давно. Было бы лучше и для германцев, и для французов разрешать свои споры мирным путем. Подумайте сами, ведь вся Лоррария не стоит того, чтобы обрекать на вечные муки свою душу и ослаблять собственное королевство. Мы бы весьма одобрили вас, если бы вы решились вступить в союз с Францией, равно как и со всеми христианскими народами света, чьи судьбы нам вверил Господь до второго пришествия Его Сына, которому вновь предстоит править миром.

Довольствуйтесь же изгнанием мадьяр из пределов своей страны и расширяйте границы за счет территорий, где все еще процветает язычество, но не поднимайте своих подданных на пагубную борьбу с соседями-христианами. Уладьте миром давние споры, прежде чем полностью истощите собственное государство до того, что оно не сможет не только оттеснить врага, но и выстоять, а уж тем более покончить с наскоками восточных, не знающих истинной веры племен. Обращение язычников всегда угодно Господу, но подавление своих же собратьев-христиан – неискупаемый грех. Во имя Христа, чьею волею вам дарована власть, распорядитесь ею с присущей вам мудростью: прекратите недостойные распри и вновь займитесь благими деяниями как великий и благочестивый король.

Помните, наш Господь – судия праведный, но суровый. Он управляет звездами и морскими приливами. Можно избежать коварства врага на земле, но никому из земных жителей не дано хотя бы своей малой толикой извернуться пред Его всевидящим оком. А посему как можно скорее сообщите нам о вашем желании положить конец сварам Германии с Францией, и мы тут же отрядим вам в помощь духовных лиц наивысшего ранга, если у вас не найдется людей, способных содействовать мирным переговорам.

Еще помните, что вам вверено самим Господом проливать христианское милосердие на всех, кто пострадал от зверств захватчиков, разбойников или мародеров. Пусть ни одна дверь в Германии не закроется перед собратьями, ищущими утешения и защиты. Как подобает вассалу почитать эдикты своего сюзерена, так и христианину следует чтить христианское звание во славу того, кто принял смерть за наши грехи. Примите сей наш наказ с должным смирением духа. Мы не желаем ничего более слышать о голодающих и нищенствующих селянах. Мы не желаем и далее скорбеть о дочерях, которых родители понуждают к прелюбодейству, или о заведенных в лес и брошенных там малолетних детях. Мы весьма удручаемся, когда нам докладывают, что по вашему попустительству эти несчастные практикуют продажу своих чад в рабство – на север, как в стародавние времена. Рабство само по себе тяжкое бремя для тех, кто обречен на него по рождению, но совсем уж великая гнусность – предавать воле язычников христианин. Кроме того, мы питаем отвращение к тем, кто вместе с разбойниками и грабителями рад обирать упасающихся от беды беглецов. Мы знаем, что многие распоясавшиеся наместники не прочь погреть руки на несчастиях своих ближних, и потому призываем христианских правителей со всей строгостью это зло пресекать. Уж если практика выкупа существует, пусть так оно и идет, но любое потворство убийствам и кровопролитиям должно быть нещадно искоренено. Мы неуклонно настаиваем на этом, и нам желательно подчеркнуть, что тем, кто глух к нашим наказам, суждено завывать в аду, когда Христос поднимет живых и мертвых, чтобы вершить свой праведный суд.

Ревностно веруя в то, что Господь направит вас на правильный путь и что Сын Божий будет к вам благосклонен, мы обнимаем вас как надежду Европы и скрепляем послание печатью Рыболова в первый день великого поста.

Лев VII».

ГЛАВА 1

В меньшей из двух могил лежали спеленатые тела троих детей: ни одному из них не исполнилось и пяти. В другой – вырытой в стороне – покоилась их мать, с раздвинутыми ногами и в мокрой одежде – в той, в которой ее утопили. Безжалостный порывистый ветер задувал с моря, посыпая песком влажные волосы мертвой.

– Какая жалость, брат Хагенрих, – проговорил стоявший над могилой монах. Он посмотрел вниз – на тело.

– Она была прелюбодейка, – возразил старший монах назидательным тоном. – И умерла той смертью, которую заслужила.

– И все же какая жалость, – не унимался первый монах. Он был моложе своего сотоварища и не мог справиться с игравшим в нем непокорством, за которое его часто наказывали и от которого он ежедневно молил Господа избавить себя.

– Ей не следовало грешить, брат Гизельберт. Но она была слаба духом, – проворчал старший. – Она, будучи замужем, позволила другому мужчине дотронуться до себя.

– Позволила, – вздохнул младший. – Но сказала, что ее заставили.

– Чего не выдумает женщина, чтобы извернуться? Особенно если дело касается плотских утех. Ева заявила Адаму и Господу, будто змий подсунул ей яблоко, но она сама желала запретного. Женщины всегда таковы. – Старший еще раз кинул взгляд на могилу. – Лучше бы поскорее ее закопать. Больше мы ничем не можем помочь ей в этом мире.

Младший монах понял намек и потянулся за деревянной лопатой.

– Да смилостивится над ней Пречистый Христос, как и над всеми христианскими душами, – с чувством произнес он, начиная забрасывать мертвую комьями влажной земли.

– Муж заплатит, – сказал брат Хагенрих. – Особенно за убийство детей. Отвалит кусков сорок золота, не меньше.

Брат Гизельберт кивнул, продолжая работать. Этот закон короля Оттона был ему известен – и не понаслышке. Он сам не столь давно совершил нечто подобное и откупился, но денежная пеня не избавила его душу от угрызений. К мысленной молитве за упокой усопшей монах добавил прошение за себя.

К тому времени, как он завершил работу, брат Хагенрих ушел, а ярость ветра усилилась. Море стало густо-зеленым и покрылось барашками, волны тяжело перекатывались, походя на чудовищ, сплетающихся в полудреме. Где-то за горизонтом зрел первый шторм, пришедший на месяц ранее, чем обычно, что предвещало суровую зиму. Да и все остальные приметы сулили недоброе. Хотя бы лисенок, которого в час рассвета на его глазах утащила сова. Монах еще раз вздохнул и, прихватив лопату, направился к монастырю Святого Креста, в каком обитало братство кассианских бенедиктинцев.[19]19
  Бенедиктинцы, католический монашеский орден, следовавший уставу святого Бенедикта Нурсийского.


[Закрыть]

Своей обособленностью и толщиной стен обитель удивительно походила на крепость, которой брат Гизельберт года два управлял в мирской жизни. Оба строения возводились чуть более полувека назад – в те времена, когда датчан потеснили и коренные жители этих краев оказались под властью германского короля, что, впрочем, мало чем облегчило им жизнь.

Из монастырской церкви доносились молитвы: там шло непрерывное богослужение. Монах остановился и преклонил колени, дабы достойно ступить на освященную землю. Он еще не освоился в братстве настолько, чтобы помнить слова всех молитв, но неизменно молился со рвением и за усердие уже был допущен к всенощным бдениям, то есть имел право входить в церковь в любое время от полуночи до рассвета.

Брат Гизельберт поставил лопату под навес для инвентаря и прошел в свою келью – одну из четырех клетушек в невысоком бревенчатом строении. Всего таких домиков было семнадцать, располагались они в один ряд, и в них проживала вся монастырская братия, за исключением четырех братьев-привратников, обретавшихся неотлучно в сторожке и попеременно покидавших ее лишь для молитв. Брат Хагенрих также жил обособленно – в срубе близ церкви, чтобы в минуту опасности быть у алтаря.

Для брата Гизельберта наступил час личной молитвы, и он настроился на нее с той же решимостью, с какой настраивался на очень серьезные переговоры в миру. Перекрестившись, монах приступил к чтению шестьдесят первого псалма. Устав бенедиктинцев требовал, чтобы каждый член ордена прочитывал все псалмы за месяц, но брат Гизельберт справлялся с этим заданием в две недели и начинал повторять все сызнова. Проговорив два стиха, он прерывался и просил Господа простить недостойному рабу своему убийство Изельды, напоминая как непосредственно Всеблагому, так и Его Сыну, что у него было право совершить сей поступок и что даже семья убиенной с тем согласилась, не потребовав с него откупа. Но душевное спокойствие, несмотря на эти резоны, на него все-таки не снисходило, и ему порой начинало казаться, что слова падают в бездну, непреложно свидетельствуя о малой крепости его веры.

Выходя из кельи, брат Гизельберт ощущал себя опустошенным и в большей мере хотел спать, чем плести корзины, исполняя предписанную работу, а потому звон колокола, скликавший братию к ужину, его даже порадовал, хотя ему давно уже надоели хлеб, рыба и густая гороховая похлебка, что составляло здешнюю ежевечернюю снедь. Иное дело – баранина или свинина. Но мясо являлось одним из тех удовольствий, от которых он отказался, распрощавшись как со своим титулом, так и со всей мирской жизнью. Монах, упрекнув себя в слабости, потупил взор и увидел на голой земле разметанные веером птичьи перья: их было около полудюжины – все темные, с красноватыми просверками, как и подол его раздуваемой ветром сутаны. Еще одно дурное предзнаменование, в том можно не сомневаться, подумал он, преклоняя колени перед дверями в трапезную, где стояли длинные грубо сколоченные из толстых досок столы.

Монахи молча, склонив головы, занимали свои места. Кроме шарканья ног и скрипа скамей тишину нарушало лишь отдаленное песнопение. Двое новых послушников разносили еду, ставя перед сидящими деревянные доски с хлебом и жареной рыбой, а также миски с варевом из гороха и ячменя. Помимо того на каждом столе стояли большие кувшины с медовым напитком. Передавая их из рук в руки, монахи с тихим побулькиванием наполняли деревянные кружки. Когда все эти приготовления закончились, послушники пали ниц, слушая, как их новообретенные братья бубнят благодарственную молитву, после чего удалились, чтобы приготовить еду для певчих, служивших вечерню. Как только они ушли, брат Хагенрих прошел в центр трапезной и начал читать поучение. Темой его в этот раз были муки Ионы во чреве кита. Монахи внимательно слушали старшего брата, словно бы нехотя поглощая свой ужин, дабы избежать обвинения в чревоугодии – одном из смертных грехов.

Когда поучение завершилось, подошла к концу и трапеза. Наелись монахи досыта или нет, не имело значения – им волей-неволей пришлось подняться со своих мест и выйти на обегавшую монастырский двор террасу, чтобы спокойной прогулкой по ней подготовить себя к исповеди, обычно проводившейся перед самым закатом, после чего наступало время всенощных песнопений.

Брат Гизельберт размышлял над тайным смыслом явленных ему зловещих предзнаменований, когда его нагнал брат Олаф, размахивая костылем и припадая на поврежденную ногу.

– Да хранит тебя Господь, достойный брат, – произнес он, чуть задыхаясь.

– Как и всех истинных христиан, – откликнулся брат Гизельберт с некоторой настороженностью, ибо братья-привратники обращались к своим сотоварищам очень нечасто и в основном для того, чтобы сообщить о чем-то дурном. – Что привело тебя сюда?

– Твоя сестра здесь и хочет с тобой говорить, – ответствовал брат Олаф.

– Моя сестра? – озадаченно переспросил брат Гизельберт, ибо ожидал Ранегунду не ранее чем через месяц. Охваченный недобрым предчувствием, он перекрестился. – Она объяснила, в чем дело?

– Сказала только, что дело срочное, – проворчал брат-привратник.

Такой ответ был наихудшим из всех возможных.

– Где она? – спросил брат Гизельберт, стараясь по обычаям ордена быть предельно немногословным.

– В комнате для приемов. Просила прощения за то, что обеспокоила нас. – Брат Олаф наклонил голову, хотя выражение его лица свидетельствовало скорее о раздражении, нежели о смирении. – Я даже не взглянул на нее, но сразу узнал.

– Господь воздаст тебе за твое целомудрие, – отстраненно пробормотал брат Гизельберт. – Я должен ее увидеть.

– Брат Хагенрих не одобрит этого. Тебе придется сознаться на исповеди в грехе непослушания. – Брат Олаф нахмурился, старательно оправляя свою сутану, ибо ветер, дувший от моря, крепчал.

– Я должен, – повторил брат Гизельберт и решительно зашагал к сторожке.

В приемной комнате горела одна коптилка, освещавшая красочное изображение Христа в пышных византийских одеждах. Раны на руках и ногах Спасителя источали сияние, изрядно, впрочем, поблекшее от постоянного чада.

Ранегунда, закутанная в длинную накидку цвета сосновой хвои, стояла перед изображением на коленях, но тут же поднялась на ноги, положив руку на эфес поясного кинжала.

– Храни Господь тебя от всех бед, Гизельберт, – сказала она, приподнимая в знак уважения край своего одеяния.

Ее грубо стачанные, но добротные сапоги доходили до икр. Брат и сестра были удивительно схожи – оба высокие, мускулистые, сероглазые, – но в облике Ранегунды к ее двадцати пяти уже стали проступать первые признаки зрелости, каких еще не имелось в чертах Гизельберта.

– Храни тебя Христос, Ранегунда, – откликнулся он, глядя в сторону из нежелания принимать почести, не соответствующие его теперешнему положению. – Ты приехала раньше, чем следует.

– Знаю. И уже извинилась за неожиданное вторжение. Но возникли два обстоятельства – и вот я здесь. – Глаза Ранегунды неотрывно следили за братом. Тот молчал, и она решилась продолжить: – Король Оттон известил нас, что в этот раз не пришлет к нам солдат. У него нет сейчас лишних людей, и не будет… какое-то время. Я захватила письмо. Хочешь, прочту? – Она указала на поясную суму с пристегнутыми к ней ключами.

– Не подобает мне слушать слова короля, ибо я удалился от мира. – Брат Гизельберт повелел жестом сестре отойти, словно одно наличие при ней подобного документа могло его осквернить. – Ты сказала, о чем он пишет, и хватит. В остальном поступай как знаешь.

Ранегунда послушно отошла от него. Слегка прихрамывая, ибо застарелая рана опять давала о себе знать.

– Тогда я отвечу сама. Король должен знать, что его послание нами получено и что наша крепость предпримет все меры в плане самостоятельной подготовки к зиме. Но я сообщу как ему, так и маргерефе Элриху, что ты обо всем извещен. Иначе мои слова будут для них пустым звуком.

Брат Гизельберт кивнул, показывая сестре, что вполне представляет ее положение.

– У тебя есть моя печать. Скрепи ею письмо. Сообщи королю, что я перепоручил все свои мирские заботы тебе, ибо всецело на тебя полагаюсь. – Он помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, напомнил: – Ты говорила о двух обстоятельствах.

– Второе… более щекотливое, – сказала Ранегунда, пряча глаза.

– Выкладывай, – велел брат. – Или мне придется предположить, что это касается Пентакосты.

– Боюсь, все именно так. – На бледном лице Ранегунды вспыхнул румянец.