Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Сент-Герман покачал головой.

– Не хочется вас огорчать. Но будьте уверены, все мои странности ничуть не касаются ни крепости, ни деревни.

К частоколу вот уже две ночи приходили олени, и он приучал животных к себе, намереваясь с их помощью в дальнейшем поддерживать свою жизнь.

– Но… – Ранегунда зашла ему за спину и положила руку на твердое словно камень плечо. – Но должен же быть способ восстанавливать ваши силы. Ведь сейчас лето – время нагуливать вес, чтобы легче перенести зиму.

Сент-Герман медленно повернулся и нашел в серых глазах наряду с тоской беспросветного одиночества столько гордого мужества, что ладони его словно сами собой охватили ее лицо.

– Вы восстановите их, Ранегунда. – Его поцелуй был свежим, как дуновение ветерка; затем он потупился и опустил руки. – Я должен бы извиниться за свою вольность, но… не хочу. И не стану.

Она осталась спокойной и, погасив в глазах изумление, задала свой всегдашний вопрос:

– Почему?

– Потому, что меня влечет к вам, – ответил он, прислоняясь спиной к проему между двумя узкими окнами.

Она издала смешок, короткий и нервный.

– Вот как? Неужто иноземцам нравятся женщины с оспинами на щеках?

– Да, если иноземец – я, а женщина – вы, – был ответ.

Лицо Ранегунды опалило внутренним жаром, а ноги внезапно ослабли. Ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не упасть.

– Вы не должны говорить со мной так.

– Знаю. – Он усмехнулся. – Я иноземец, но правила пристойного поведения у всех народов не очень-то отличаются друг от друга. Я понимаю, что не вправе говорить вам того, чего не мог бы сказать вашему брату. Но в данном случае для меня это неприемлемо и… и несносно. И чем дальше, тем больше – вот вам мой ответ.

– Вы опять заинтриговали меня, – сказала Ранегунда, пытаясь взять светский тон, но с губ ее вновь сорвалось: – Почему?

Сент-Герман коротко и невесело рассмеялся.

– Это еще одна вещь, о какой предпочтительнее молчать.

Как ей сказать, что ему было бы много легче держать себя в рамках, если бы он мог заставить себя по ночам наведываться в ее спальню?

– Все дело в том, что вы не одного со мной племени, – с уверенностью объявили ему.

– Да? – Сент-Герман не мог двинуться с места.

– У вас есть обычаи, какие нам кажутся странными, но вам тем не менее приходится их соблюдать. – Ранегунда сосредоточенно сдвинула брови. – Ведь именно потому вы сами убиваете предназначенных в пищу животных? Так у вас принято, это вам свойственно, как и ваша всегдашняя скрытность. Разве я не права?

«Тайн и у нас много, – подумалось ей. – Взять, например, амулеты на дуплистых деревьях. Кто-то ведь все-таки их оставляет. Но кто?»

– Тут не столько общих причин, сколько личных. – В ответе звучал намек на язвительность. – Но что-то в таком духе… да.

Ранегунда жестом дала понять, что объяснение принято, и вздохнула:

– Я не собираюсь расспрашивать дальше, если наш разговор чем-либо вам неприятен.

– Меня в нем ничто не может задеть, – сказал Сент-Герман. – Я опасаюсь, что он может сделаться неприятным для вас. И все же готов продолжить беседу. Что еще вас интересует во мне?

Она призадумалась и откинула со лба завиток волос.

– Боюсь, перечень окажется слишком длинным.

– Должны ли вы возвратиться на плац? – спросил он. – Ничто для меня так не ценно, как общение с вами, однако…

Ранегунда не дала ему договорить.

– У меня нет необходимости делить с маргерефой стол. Он усадит рядом с собой Пентакосту и даже не поинтересуется, куда я девалась. Они отобедают, потом отправятся осматривать бревна и частокол, а вернутся лишь к мессе. До тех пор я могу делать все, что хочу. – В серых глазах мелькнуло лукавство. – А хочу я… Ну нет, скажу по-другому. Мне гораздо приятнее быть не с ними, а здесь.

– Благодарю. – Сент-Герман помолчал. – Тогда продолжайте.

– Почему вы так странно поцеловали меня?

– Я уже вам ответил.

Ранегунда порозовела опять.

– Но это ведь невозможно. – Категоричное утверждение прозвучало вопросительно-жалобно.

– Что невозможно? Любить вас? – Сент-Герман наконец отошел от стены. – Это вздор, Ранегунда.

Они стояли лицом к лицу, но не осмеливались коснуться друг друга.

– Вы хотите, чтобы я уменьшила размер вашего выкупа? – спросила наконец с вызовом Ранегунда.

– Вы без колебаний можете удвоить сумму, какой бы она ни была. И это не праздное предложение. Я очень богат. В Риме знают об этом.

– Тогда вы стремитесь через меня взять здешнюю власть в свои руки, – последовало новое обвинение.

– В таком случае мне разумнее было бы обхаживать вашего брата, – спокойно парировал Сент-Герман. – Раз его мнение является для вас окончательным, зачем мне посредник? – Он резко тряхнул головой, отметая ее возражения. – Я не собираюсь как-либо сковывать вас. И не представляю угрозы для жителей крепости и деревни. У меня нет союзников, стремящихся чем-нибудь здесь поживиться. Я не намереваюсь отдать ваши земли датчанам, разбойникам или пиратам и не хочу возродить тут культ старых богов. Также я не пытаюсь сделать вас своей данницей и не стремлюсь заронить в вас чувство, будто вы чем-то обязаны мне. Это я ваш должник. И всегда им пребуду.

Ранегунда дернулась, чтобы уйти, но осталась на месте.

– С какой стати я должна верить вашим словам?

Сент-Герман на мгновение задумался, потом подался вперед.

– Мне нечего вам ответить.

Ранегунда готовилась отмести любой довод, и отсутствие их разом лишило ее способности к сопротивлению. Она вскинула руки к щекам и застыла.

– Я…

– Если отметины времени что-нибудь значат, – сказал Сент-Герман, – то стыдиться их следует в первую очередь мне. – Он осторожно положил руку ей на бедро. – Вы ведь видели мои шрамы?

– Их великое множество, – выдохнула она.

– Да, – кивнул он. – Они показались вам отвратительными?

– Нет. – В серых глазах вспыхнуло любопытство. – Да и с чего бы?

– А с чего же тогда ваши оспинки должны казаться ужасными мне?

– Ну… – Ранегунда смешалась. – Это… другое. Вы… я…

Не умея облечь свои чувства в слова, она отпрянула от него и в знак полной капитуляции стала приподнимать юбки, но не успела довести начатое до конца.

– Мы это сделаем, только… чуть позже, – сказал Сент-Герман, наклоняясь и закрывая ей рот поцелуем – долгим, медлительным, пробуждающим чувственность, какую он ощутил в ней, узнав вкус ее крови на морском берегу.

Ранегунда ответила на поцелуй, удивляясь себе и ужасаясь вспышке внезапного возбуждения, сотрясшего все ее существо. Пребывая в полнейшем смятении, она то отталкивала того, кто в ней его вызвал, то судорожно приникала к нему.

– Я девственница, – сорвалось с ее губ.

– И останешься ею, – прошептал Сент-Герман и, почувствовав, как она сжалась, поспешно прибавил: – Но ты испытаешь со мной все, что может испытывать женщина, и сейчас, и потом… если хочешь. – Он чувствовал жар, исходящий от ее плотно сбитого тела, и уже сам едва не пылал. – Ты ведь хочешь этого, да?

Она хотела… сама не зная чего, но хотела… Ей сделалось дурно от вожделения, снедавшего ее плоть.

– Да. Да. Да, – шептала она, задыхаясь от натиска ощущений. Новых, странных, не желавших укладываться в рамки привычных понятий и представлений, томительных, стыдных, восхитительно-сладостных и сводивших с ума. Поддаваясь порыву, Ранегунда расстегнула и отбросила в сторону пояс, затем взялась за камзол. Наконец она осталась в одной блузе, свободными широкими складками смягчавшей резкие линии ее угловатой фигуры, и заколебалась, но ей помогли.

Медленными уверенными движениями Сент-Герман лишил ее и этой последней защиты. Ранегунда задрожала, но нашла в себе силы сказать:

– Вот уж не знала, что мужчинам свойственно прислуживать женщинам. Никто из наших, по крайней мере, не говорил мне о том.

– Я чужеземец, – прошептал Сент-Герман, увлекая ее на свое жесткое ложе.

Ранегунда опять задохнулась, чувствуя, как у нее поднимаются и твердеют соски. Она подавила стон, когда сильные узкие руки раздвинули ее бедра, и впилась ногтями в чуть подрагивающие плечи мучителя, чтобы не закричать. Ей припомнились женские полупристойные разговорчики в швейной, но то, что происходило сейчас, не шло ни в какое сравнение даже с совсем уж бесстыдными россказнями Пентакосты. Она, содрогаясь, то проваливалась в блаженное забытье, то снова взмывала к вершинам невероятного, неизведанного доселе восторга – вслед за собственным сердцем и в унисон с опаляющими касаниями его сильных пальцев и губ.

* * *

Письмо Францина Ракоци, графа Сент-Германа, к его поверенному Ротигеру, врученное 19 июня 938 года маргерефе Элриху и пропавшее в стычке с датчанами.

«Мой преданный друг! Позволь заверить, что у меня все в порядке. Несомненно, тебе уже известна печальная участь моего корабля, погибшего во время прошлогодних осенних штормов. Но мне повезло – и дважды, ибо меня поначалу выбросило на берег, а потом подобрали солдаты крепости Лиосан, отстоящей на добрую половину дня езды от Ольденбурга.

Приняла меня герефа этого укрепления. В моем поясе оказалось достаточно золота, чтобы счесть меня персоной, достойной выкупа. Не знаю, какая сумма будет положена, но она, бесспорно, должна быть удвоена. Нет, я вовсе не опасаюсь перемен в настроении моей спасительницы, каким подвержена большая часть скаредных мелких властителей, я просто хочу таким образом выразить свою признательность ей.

Как только выкуп будет уплачен, я двинусь в Гамбург, чтобы оттуда отправиться в Гент. Помни, здешние дороги не безопасны, так что озаботься наймом сопровождения – как для денег, так и для меня. Ты знаешь людей и можешь выбрать таких, на каких можно всецело положиться, и все же позволь подчеркнуть, что мне не хотелось бы опять играть роль заложника, ибо везение не бесконечно и ему следует дать передышку.

Я не знаю, что сталось с другими нашими кораблями, но, если какой-нибудь груз уцелел, прошу продать его поскорее, чтобы не увеличивать сумму убытков, подсчетом которых мне придется заняться уже по возвращении в Рим. Нам не дано предугадывать повороты фортуны, но какие-то меры, в соответствии с полученным опытом будет необходимо принять.

Письмо к тебе пойдет с маргерефой Элрихом, ознакомившимся с ним и выразившим согласие передать его в Гамбурге купцам, отправляющимся на юг. По моим представлениям, оно дойдет до тебя не ранее чем через три месяца, а это означает, что ты не сумеешь выкупить меня до зимы. Учитывая это, я предпочел бы дождаться здесь следующей весны, чтобы не рисковать людьми в студеную пору. Впрочем, окончательное решение этого вопроса пусть останется за тобой.

С благодарностью за все, сделанное тобой для меня

Францин Ракоци, граф Сент-Герман

(печать в виде солнечного затмения)».

ГЛАВА 10

Пентакоста остановилась у небольшой стенной ниши и напряглась, слушая, все ли тихо в женских покоях. В этот поздний час не должны были спать лишь караульные на стене и дежурный, приглядывающий за сигнальным огнем, но она все медлила, опасаясь, что ее могут выследить. Худшим из всего было то, что она не знала, спит ли этот щенок, Беренгар, таскавшийся за ней всюду, после того как маргерефа Элрих уехал. Красавица брезгливо скривилась, потом с нежностью погладила лежащую на ладони маленькую деревянную статуэтку и снова заботливо осмотрела обвязанную вокруг нее нитку из красной пряжи. Узелки были в нужных местах, а значит, старым богам придется на этот раз исполнить ее желания в полной мере.

Она отвела в сторону портьеру и, положив ладони на два едва заметных каменных выступа, навалилась на них чуть ли не всем своим весом, мысленно возблагодарив Гизельберта за посвящение ее в тайну секретного хода. Он сделал это вскоре после венчания, опьяненный прелестью своей суженой и вином, и притом уверял, что Ранегунде секрет неизвестен, ибо отец взял с него клятву передоверить его только собственным сыновьям.

«А ты станешь их матерью, так что от тебя таиться мне незачем, – заявил с горделивой ухмылкой Гизельберт. – К тому же, если со мной и с крепостью что-то стрясется, ты сможешь спастись сама и спасти наших детей».

Раздался низкий звук, похожий на скрип трущихся жерновов, и часть стены в углублении опустилась, открывая проход – столь тесный, что человек чуть плотнее, чем худощавый, вряд ли сумел бы протиснуться в его каменное нутро.

Пентакоста, чихнув от запаха глины и пыли, вскинула вверх едва теплившийся свечной огарок и проскользнула в темный проем. Она продвигалась вперед по узкой норе, брезгливо наморщив нос и ощущая себя трусливой, трясущейся от каждого шороха мышью. Ощущение было унизительным, нестерпимым, но после пострижения Гизельберта не она, а золовка стала хозяйкой в крепости Лиосан, и, чтобы обойти установленные той правила, Пентакосте приходилось смирять свой гордый нрав. И все же при мысли о Ранегунде на шее ее вздулась жилка, заколотившаяся с такой бешеной силой, что это биение стало отдаваться в ушах.

Обежав холм, на который сваливали отходы, крепостная стена поворачивала к морю, и лаз внутри ее переходил в крутой спуск, выводящий к еле приметной щели, удачно прикрытой снаружи двумя разросшимися кустами. Пентакоста покрепче прижала к себе подношение и выбралась в летнюю ночь.

Теперь перед ней возвышался навес, под которым рубщики очищали стволы от сучков и наростов. Она легкой тенью проскользнула мимо него, стремясь пробраться туда, где частокол смыкался с камнями стены и его бревна из-за неровностей почвы не прилегали друг к другу вплотную. Пентакоста на ощупь отыскала самую широкую брешь и осторожно протиснулась наружу, заботясь о целости своего одеяния, чтобы впоследствии не объясняться, где она умудрилась его разодрать, давая новую пищу сплетницам, и так день-деньской перемывавшим ей кости.

Лесорубы работали споро. Там, где еще с месяц назад плотным строем возвышались деревья, теперь белели лишь свежие пни, и Пентакосте, донельзя возмущенной этой картиной, пришлось тащиться по хрусткой щепе в обход опустевшей делянки. Та трещала невыносимо, и Пентакоста вздрагивала от каждого треска, нервно затягивая капюшон, пока наконец не приблизилась к северо-западному отвалу, где, вздохнув с облегчением, ступила на влажный грубый песок.

Теперь она могла двигаться много быстрее и потому подняла юбки и заткнула их за пояс, чтобы не мешали ходьбе. Ей хорошо был известен маршрут, не хуже текстуры ткани, сбегавшей с ее станка. Было нечто невыразимо притягательное в узелках, и она научилась вязать их, не глядя. В них крылась сила, способная заворожить старых богов, ведающих ураганами и штормами. Ночь привлекала их, а узелки делались путами, заставлявшими своенравных хозяев земли и воды отдавать все свое могущество приносящему им дары человеку. О таких свойствах прихотливо завязанных нитей мало кто знал, но Пентакосте это однажды открылось. И она долго подбирала узоры на ткани, прежде чем нашла то, что искала.

Грот, к которому она шла, был глубокой выемкой в нижней части утеса, над созданием которой когда-то неустанно трудились камни, песок и прибой и куда позже проникли корни гигантских деревьев. Обычно в нижней части грота накапливалась вода, но сейчас там было сухо. Пентакоста сочла это добрым знаком и, ступив внутрь кольца, образованного из принесенных сюда некогда амулетов, даже слегка пританцовывала под сложившийся в голове ее незамысловатый мотив. В прежние времена еще до появления в этих краях проповедников веры в Спасителя, женщины нередко плясали в честь старых богов. И теперь, говорят, они пляшут, но не в открытую. Прославлять таким образом старых богов теперь позволительно лишь в Ольденбурге. «Но я стану их чествовать здесь», – подумала, самозабвенно кружась, Пентакоста. Жаль только, что старые боги – не существа из плоти и крови, иначе они, несомненно, пустились бы в пляс вместе с ней. Она широко раскинула руки, словно хотела заключить в объятия ночь, и продолжала кружиться, пока дыхание ее не стеснилось.

Тогда, вздохнув глубоко раз-другой, Пентакоста выбрала корневище, похожее на скрюченную костлявую пятерню, и, вырвав у себя прядь волос, обвязала ею средний корень, по форме и по длине напоминающий средний человеческий палец. Это должно было подействовать. Она поднесла ко рту вырезанную из дерева маленькую фигурку, затем облизала ее, задержав кончик языка на грубом нагрудном кресте, а после дунула ей в лицо и сказала:

– Это твое дыхание, Гизельберт, мой бывший супруг, и оно покидает тебя. Я не желаю жить долее в крепости, где для меня нет свободы, где я лишена удовольствий, какие ты мог бы мне дать, и детей, которые бы мною дорожили. Брак с тобой для меня хуже вдовства, ибо ты не хочешь быть моим мужем. Что ж, я сама тогда сделаюсь твоей вдовой, и ты ничем мне не помешаешь. Твое дыхание покидает тебя. Ты умрешь. Каждый вдох будет похищен. – Она дунула еще раз. – Старые боги отнимут жизнь у твоих легких. А я наконец получу избавление. – Она в третий раз дунула в лицо фигурки и поцеловала ее, а затем привязала к среднему пальцу скрюченной пятерни. – Прощай, Гизельберт. – Тело ее на миг напряглось, ибо ей почудилось, что чей-то голос вдали шепнул «Прощай, Пентакоста».

Красавица потрясла головой, потуже укуталась в шерстяную накидку и опять встала в центре магического кольца, погружаясь в волны блаженства. Пещеру заполонили старые боги, приветствуя свою жрицу. Она улыбалась, возвращаясь к кустам.

– Может, схватим ее? – шепнул притаившийся в них мужчина.

– Зачем? – спросил так же тихо напарник.

– Ради выкупа, – сказал первый.

Это был пожилой бородач с лицом, покрытым боевыми рубцами, и длинными светлыми волосами, стянутыми узлом на затылке.

– За нее дадут уйму денег. – Он пристально посмотрел на товарища. – Пленников, ты сам знаешь, у нас недобор. Но с ней мы с лихвой все окупим.

– Ее муж стал монахом, – отозвался Карагерн, сильно вытянувшийся в последнее время и возмужавший. – Вряд ли он даст за нее что-нибудь, ему ведь известно, что она без него вытворяет. Возможно, он даже будет нам благодарен за избавление, поскольку она поклоняется старым богам.

– Захватим ее для себя. Женщин у нас маловато.

– Такую тебе не захочется, Валдис, – ухмыльнулся Карагерн. – Уж будь уверен, я знаю, что говорю.

Валдис озлился.

– В таком случае, зачем мы любуемся на нее? Какая нам от этого польза?

Карагерн лишь усмехнулся и кивком поманил сообщника за собой.

– Если она ходит сюда, – прошипел он, улучив удобный момент, – значит, ей ведом какой-то путь в крепость. Не думаю, что герефа одобряет ее ночные прогулки и велит страже распахивать перед нею ворота. Я хочу, чтобы этот путь стал ведом и нам. Вот в чем наша польза.

– Как ты… – Валдис осекся. – Да. Несомненно. У тебя умная голова.

– Пошли, – сказал Карагерн. – А то мы упустим ее.

Валдис, как опытный следопыт и охотник, двигался по лесу совершенно бесшумно. Карагерн старался не отставать от него. Оставаясь незамеченными, они проводили Пентакосту до частокола.

– Нам это не удастся, – заметил Валдис, глядя, как она протискивается между огромными бревнами. – Там может пролезть лишь мальчишка.

– У Хельги двое мальчишек, – сказал Карагерн. – Они могут сделать это за нас.

Он прошел дальше и заглянул в оставленный нерадивостью плотников лаз. К его удивлению, Пентакосты нигде не было видно. Не слышно было также ни гомона птиц, ни лая собак, ни окриков стражи. Внимательно осмотревшись, Карагерн прищурился, вспоминая, как сам часами топтался возле зубцов возвышающейся над ним громады. Где-то внутри ее шел тайный ход, теперь он знал это точно. Постояв немного, чтобы унять биение сердца, молодой человек повернулся и побрел к Валдису.

– Ну что? – вполголоса спросил тот. – Видел, где она ходит?

– Нет, но запомнил место, – ответил Карагерн. – Через пару дней красотка вернется, а мы будем ждать ее здесь. – Он потер глаза, затем указал на стену. – Как бы охранники нас не заметили. Они поднимут тревогу.

– Пусть их, – проворчал, сплюнув, Валдис.

Карагерн его беспечность не одобрил.

– Обнаружив, что внизу кто-то есть, они могут взять под особый контроль это место. Что нам, как ты сам понимаешь, совсем ни к чему.

Валдис пожал плечами.

– Откуда ты знаешь? Ход, может, не здесь, а с другой стороны. – Он сплюнул еще раз.

Не имея ни малейшей охоты ссориться ним, Карагерн предпочел ввести разговор в новое русло.

– У нас мало денег. Хватит ли их, до того как выкупят пленных?

– Не знаю. На то, чтобы посыльный подкатился к королевскому представителю в Гамбурге, уйдет, считай, месяц. А если тот сейчас в Бремене, то и все два. – Валдис хлопнул ладонями по своей толстой кожаной куртке. – Не беспокойся. – Он улыбнулся. – Если король не захочет платить, мы всегда сможем продать их датчанам.

– А не их семьям? – спросил Карагерн, которого еще до того, как он прибился к разбойному люду, весьма волновал этот вопрос.

– Какая семья сейчас наскребет более двадцати золотых? Они даже вскладчину смогут выкупить от силы двоих, если король им чего-нибудь не подбросит. Или монахи.

Валдис осклабился и неторопливо направился в лес, цепляясь за встречные ветки роговыми пластинками своего кожаного нагрудника.

Карагерн побрел следом за ним.

– Нет. – Он тряхнул головой. – Монахи не платят.

– Вот уж бедняга, подумать только – жена монаха, – сказал Валдис, которому скорее чутье, чем зрение помогало придерживаться петляющей по лесу тропки.

– Для нее это хуже казни, – с цинизмом самоуверенной юности отозвался Карагерн. Он представил себе Пентакосту, и у него сладко заныло в паху.

Та в это время уже сдвигала в нужное положение камни, которые приводили в действие механизм, маскирующий лаз. По лицу ее блуждала улыбка довольства, ведь она превосходно справилась с давно вынашиваемой затеей. И нитка была перевязана в нужных местах, и фигурка, вырезанная ею из дерева, хотя и совсем крошечная, походила на Гизельберта. Старые боги одобрили подношение, во время танца ей слышались их шепотки. Боги, несомненно, исполнят все, что им поручено. Интересно, сколько у них уйдет на это времени? И когда братия из обители Святого Креста соберется прислать в Лиосан скорбную весть? Пентакоста машинально перекрестилась и направилась к себе, осторожно шагая по каменным плитам, ибо путь ее пролегал мимо комнаты Ранегунды.

Она благополучно добралась до своей спальни, мысленно посмеявшись над Дагой, выпившей перед сном медовый напиток с подсыпанным в него порошком из анютиных глазок и аконита. Теперь никто не сумеет ее обличить, ведь всегда просыпавшаяся от малейшего шороха горничная, если понадобится, всем и всюду заявит, что провела эту ночь возле своей госпожи и что та до утра ни разу не поднималась. Все еще улыбаясь, Пентакоста разделась и, совершенно нагая, улеглась в постель, не спеша натягивая на себя одеяло. Какая жалость, что маргерефа Элрих уехал, подумалось ей, ведь Беренгар не идет ни в какое сравнение с этим сильным и статным мужчиной. Презрительно хмыкнув, она повернулась и непроизвольно сжала в объятиях шелковую подушку, которую ей в числе прочих свадебных подношений некогда подарил Гизельберт.

За час до рассвета окрестности крепости Лиосан огласили тревожные крики. Крестьяне, встающие рано, побросали дела, ибо шум разрастался, подкатываясь к окружавшему селение частоколу.

– Впустите нас! Впустите! Именем маргерефы Элриха и короля! – вскричал за воротами кто-то.

Лесорубы, уже готовые к выходу на делянки, растерянно зачесали в затылках. Стоящий на стене Руперт заметил всадников, напирающих на ненадёжные деревянные створки, и, выхватив из-за пояса рог, трижды в него протрубил, потом еще трижды.

– В чем дело? – воскликнул, подбегая к нему, взволнованный Ульфрид.

– Трудно сказать. У частокола возня. Кажется, возвращается маргерефа.

Руперт сверлил взглядом предутреннюю водянистую мглу, пытаясь понять, что, собственно, происходит.

– Маргерефа? – переспросил Ульфрид недоуменно. – С чего бы ему возвращаться?

– Не знаю, – пробормотал Руперт. Собственные соображения на этот счет ему ох как не нравились. – Видимо, у него есть причины.

– Мы в опасности? – спросил Ульфрид, потом крикнул Моджу, стоявшему невдалеке: – Кто там? Наши? Или чужие?

– На полосе, идущей вдоль моря, никого не видать, – спокойно ответил тот и неторопливо приблизился.

– Нас мало для отражения штурма, – сказал ему Руперт. – Почему никто не идет? Вот раззявы.

Внизу двое караульных и четверо рабов упирались ногами в землю, пытаясь открыть крепостные ворота, ибо устройство, способное заменить людей, было готово всего лишь наполовину.

– Они уже скачут через деревню, – сказал Модж. – Видите? Они рядом. И первый из них – маргерефа.

Это и впрямь было так. Маргерефа Элрих едва управлялся с конем. Он потерял где-то свой шлем, а на лбу его красовался огромный кровоподтек, заметный даже в сумраке раннего утра. Конники тянулись за ним, причем двое были привязаны к седлам, а третьего приторочили к седельной подушке; конь его шел в поводу.

– Что с ними? – прошептал взволнованно Руперт.

– Скоро поймем, – отозвался Ульфрид и, наклонившись, крикнул замешкавшимся рабам: – Эй, там! Поворачивайтесь живей!

– Должно быть, на них напали, – сказал ровным голосом Модж. – Многие ранены. Взгляните-ка на Жуара.

– А где же его жена? – спросил Ульфрид. Он, внутренне содрогнувшись, подумал о Флогелинде, и защитил крестным знамением и себя, и семью.

К плацу со всех сторон стекались воины, на ходу натягивавшие кожаные доспехи. Уолдрих, дежуривший в эту ночь в оружейной, раздавал им копья, мечи и щиты. Ворота наконец распахнули настолько, что конный отряд смог проехать сквозь них, и Руперт опять протрубил в рог, оповещая крепость о прибытии маргерефы.

Ранегунда, несмотря на свою хромоту, успела добежать до ворот и, задыхаясь, приподняла перед королевским наместником юбки. Длинные косы ее были закинуты за спину, камзол расстегнут.

– Рада приветствовать вас, маргерефа, – машинально сказала она.

Ответом ей был то ли всхлип, то ли шепот.

– Благодарю. – Маргерефа Элрих пошатывался в седле, цепляясь за конскую гриву. – Датчане подстерегли нас… Большой отряд… Мы с ними бились. – Он дважды кашлянул, потом сплюнул. – Они неплохие бойцы.

– Да, это, видимо, так. – Ранегунда нахмурилась и подозвала жестом Кинра. – Подними женщин. Пусть захватят с собой бинты, травы и снадобья. – Она уже было хотела его отпустить, потом передумала. – Нет. Приведи лучше иноземца. Скажи, тут есть раненые. Пусть поспешит.

Кинр молча кивнул и кинулся к северной башне.

– Они повязали кое-кого из наших. И с ними двух женщин. Мы защищались. Мы убили троих, – сказал маргерефа Элрих, подавляя нервный зевок. – Они заклеймят их и продадут.

– Скольких они захватили?

– Четверых, – был ответ.

Светало, ночной мрак отступал, открывая взорам окровавленное плечо маргерефы и необычную бледность его лица.

– Держитесь, сейчас вам помогут.

Вновь протрубил рог, давая всем знать, что обитатели крепости Лиосан готовы к сражению.

– Аделяр, ступай к Орманриху, – распорядилась Ранегунда. – Мне надо срочно увидеться с ним. – Она обернулась к солдатам: – А вы прикройте ворота и усильте охрану. И пошлите дополнительные наряды наверх.

Маргерефа Элрих застонал, сползая с седла, лошадь под ним пошатнулась.

– Мы сражались. Неистово.

Он упал на колени, потом сел на землю, ухватившись рукой за стремя.

– Где жена Калфри? – спросила Ранегунда у подбежавшего Хлодвика. – Сам он сейчас присматривает за огнем. Разыщи Винольду, пусть возьмет свои травы, и приведи ее поскорее сюда. – Она ухватила за локоть Эварта, собиравшегося подняться на стену. – Разбуди капитана Мейриха, вели ему позаботиться о прибывшем отряде. И подними всех рабов.

Эварт приложил руку ко лбу.

– Конечно, герефа. Я мигом.

Пришла пора дать указания Дуарту, но тут на плацу появился одетый во все черное человек. Это был Сент-Герман.

– Я принес инструменты и лекарства. – Он указал на небольшую укладку.

– Благодарю вас, – сказала она, мгновенно ощутив облегчение. – Маргерефа ранен.

– Вижу, – кивнул Сент-Герман, наклоняясь и приступая к осмотру. – Дело скверное, – сообщил он через минуту. – Рану нужно очистить, в ней глубоко засели обрывки ткани и кожи. Знаю, брат Эрхбог этого не одобрит, но будьте любезны – прикажите истопить баню.

– Зачем? – Ранегунда вскинула брови. – Разве это может помочь?

– Во-первых, чистые раны заживают скорее, а во-вторых… на нем столько крови. Его надо выкупать, чтобы знать, что лечить.

– Ладно. – Ранегунда кивнула. – Этим займется Дуарт. – Она с тихим отчаянием оглядела заполненный людьми плац. – Так много раненых. У нас мало сиделок. И припасов. А вокруг тьма датчан.

– Все как-нибудь утрясется, – пробормотал рассеянно Сент-Герман. Он повернул голову к маргерефе: – Куда вас ранили?

– В руку, – ответил тот еле слышно. – И еще, похоже, в бедро.

Сент-Герман кивнул и с большой осторожностью перевалил раненого через плечо.

– Потерпите. Я помогу вам, – сказал он, вставая, и, увидев расширенные глаза Ранегунды, поспешил пояснить: – Мои сородичи славятся недюжинной физической силой. Я далеко не последний из них.

– Да, но ваша ноша вдвое вас тяжелее, – произнесла с сомнением Ранегунда, однако тут ее кто-то окликнул, и она завертелась в водовороте спешных, не терпящих отлагательства дел.

– Голова. Болит, – сказал маргерефа Элрих, когда Сент-Герман усадил его на широкую лавку. Лицо раненого покрывали бусинки пота, глаза неестественно-ярко блестели, а губы казались обметанными белой каймой. – Они выскочили внезапно. Их было много. Гораздо больше, чем нас.

– Сидите спокойно и позвольте мне вас осмотреть, – невозмутимо велел Сент-Герман и привалил пациента к каменной стене бани. – Постарайтесь не двигаться.

Маргерефа застыл, подчиняясь приказу целителя, и, когда с него стали стаскивать латы, даже не шелохнулся, но испустил мучительный стон. Его двухслойный жилет сверху донизу был буквально пропитан кровью.

– Удар секиры, – заметил он, задыхаясь от боли.

– Плохое ранение, – сказал Сент-Герман, не проявляя, впрочем, особого беспокойства, ибо ожидал худшего. – Я наложу повязку, чтобы рана не вскрылась.

Он призадумался, решая задачу, где взять бинты, когда в крепости каждая пядь полотна на счету.

За спиной его заскрипела дверь, вошел Дуарт.

– Герефа велела истопить для вас баню.

– Да. – Сент-Герман осторожно ощупывал опухшую руку. – А еще мне понадобится котелок с кипятком.

Дуарт был потрясен.

– С кипятком? Да зачем же?

– Древнеримские врачеватели кипятили свои инструменты, а я придерживаюсь их методов, – терпеливо пояснил Сент-Герман. – Здесь так не делают, но мне, как иноземцу, простительны некоторые отклонения от принятых у вас норм.

Староста поселения, похоже, так не считал.

– Брат Эрхбог говорит, что некогда эти римляне преследовали христиан, – проворчал он угрюмо.