Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Вскоре после рассвета трижды пропел рог. Сент-Герман, сидевший за своим рабочим столом, встрепенулся и со смешанным чувством удивления и тревоги натянул через голову полотняную куртку, после чего быстрым шагом покинул лабораторию.

Крепостные ворота уже были распахнуты настежь, в проеме виднелись головы подъезжавших к ним конников и лошадиные морды.

– Кто это? – спросил Сент-Герман Дуарта, торопливо пересекавшего плац.

Тот приостановился.

– Похоже, маргерефа. С людьми и припасами, которыми клялся нас обеспечить. – Староста поселения говорил четко, однако двигался неуверенно, а глаза его так и остались остекленевшими, после того как заглянули в мир кошмарных видений. Тем не менее в них читалась стойкая неприязнь к чужаку. – Возможно, он везет и ваш выкуп.

– Возможно, – спокойно откликнулся Сент-Герман, хотя и понимал, что его послание к Ротигеру, скорее всего, уничтожено в схватке с датчанами, о чем маргерефа, естественно, не счел нужным ему сообщить. А может, не знал и сам.

– Тогда вы уедете отсюда еще до зимы, – сказал Дуарт с явным довольством. – А мы спокойно вздохнем после всех тех несчастий, которые вы на нас навлекли.

– Если такова воля Христа Непорочного, я, без сомнения, скоро уеду, – холодно произнес Сент-Герман, всем своим видом показывая, что не намерен далее сносить колкости.

Дуарт это понял.

– Хорошо сказано, чужеземец. – Он указал на ворота. – И хорошо работает ваша придумка. Пара рабов и несколько рычагов вместо дюжины рук.

Решив, что сказанного достаточно, чтобы загладить неловкость, Дуарт повернулся и пошел прочь.

Маргерефа Элрих первым въехал на плац; его крупный чалый мерин явно прихрамывал. Спрыгнув с седла, королевский уполномоченный бросил рабу поводья и шлем и вопросил:

– Где герефа?

– Сейчас придет, – отозвался дежурный привратник. – Вы прибыли слишком рано.

Маргерефа нахмурился.

– Мы могли бы и вообще к вам не прибыть. У нас были к тому все основания, особенно после того, что мы увидели в монастыре Святого Креста. – Он махнул рукой всаднику, за плечами которого сидела какая-то женщина: – Жуар, я вас жду.

Капитан Жуар тут же спешился и, дернув повод, подтянул лошадь к себе, чтобы дать дорогу отряду. Лоб его пересекал свежий шрам – неровный красный зигзаг над нервно подергивающейся бровью.

– Обоз разместится в деревне? – хрипло спросил он.

– Да. Попроси брата Андаха присмотреть за порядком, раз уж мы здесь. – Маргерефа рассеянно отер перчаткой лицо. – Что до монастыря, то дела у них плохи.

– Брат Хагенрих еще жив, – рискнул заметить Жуар.

– Да, но он весь гниет… особенно ноги, – поморщился маргерефа. – Епископа это совсем не обрадует.

– Как и короля, – откликнулась Ранегунда, уже приблизившаяся к гостям и приподнявшая в знак почтения юбки. Было видно, что она только что проснулась: и по легкому беспорядку в одежде, и по косам, обернутым вокруг головы. – Я надеялась, что вы приедете, хотя и не ожидала вас, маргерефа. Дела у нас тоже не очень-то хороши. Но мы как раз собирались прервать трехдневный пост и приглашаем вас с нами откушать.

Маргерефа Элрих перекрестился.

– Вот и прекрасно. Признаться, нам не пришлось угоститься в монастыре. Настоятель там при смерти, монахи постятся и…

Он, не окончив фразы, махнул рукой.

– Это понятно. – Ранегунда вздохнула. – Мне надо предупредить поваров. – Она окинула взглядом конников, подъезжающих к плацу. – Сколько с вами людей?

– Шестьдесят три человека, – дал ответ маргерефа и, заметив смятение в ее взгляде, поспешил уточнить: – Из них здесь останутся лишь двадцать семь. Это солдаты обещанного подкрепления, а также несколько лесорубов, ведь урок на бревна опять увеличен. Одиннадцать мужчин с женами и детьми.

– Благодарим Христа Непорочного и короля, – сказала Ранегунда, осеняя себя крестным знамением. – Мы помощникам всегда рады. Особенно сейчас, когда в воздухе продолжают витать вредные испарения. Здоровые и умелые руки нам очень нужны. – Она взглянула на Жуара. – А как с оружием? Надеюсь, вы не оставите пополнение безоружным?

– Наш арсенал невелик, но мы сделаем все, что сможем, – откликнулся капитан и покосился на женщину, понуро сидящую на его лошади. – Это Мило, моя жена, – пояснил он, прежде чем отойти. – Мы выкупили ее, но она еще не оправилась.

– Ей тяжко пришлось. – Маргерефа Элрих покачал головой, глядя вслед спешащему к конникам офицеру. – Брат Андах даже посоветовал Жуару не забирать ее в таком состоянии, но капитан настоял на своем. – Он пожал плечами. – Хорошее обращение должно привести ее в чувство, по крайней мере, женщины так утверждают. Лично я в этом не убежден, но Жуар…

– Я велю нашим женщинам взять ее под опеку, – поспешно пообещала Ранегунда, чтобы не дать возможности маргерефе продолжить свой монолог. – И прикажу немедленно истопить бани. Вы наверняка захотите смыть дорожную пыль. – Посмотрев в сторону хозяйственного квартала, она заметила на плацу Сент-Германа и почувствовала себя гораздо увереннее. – Вам это, думаю, просто необходимо после долгой болтанки в седле.

Маргерефа Элрих затряс головой.

– Это попахивает грехом себялюбия, а ведь мы только что побывали в монастыре и потому…

– И потому вам безусловно нужно смыть с кожи заразу, которая могла там осесть на нее, – невозмутимо заявил Сент-Герман. – Если брат Эрхбог освятит воду в купальнях, омовение не будет считаться грехом.

Маргерефу, похоже, устроило предложение, сделанное иноземцем. Некоторое время он внимательно смотрел на него, затем с важным видом кивнул.

– Это резонно. Если вода будет освящена, мы ощутим благодать, а не телесную негу. Купание лишь освежит нас – и только.

«И поможет несчастной прийти в себя», – добавил мысленно Сент-Герман.

– Мне придется покинуть вас на какое-то время, – сказала Ранегунда. – Добро пожаловать в Лиосан, маргерефа. Ваш приезд для нас благо и благо для короля.

С этими словами она повернулась и направилась к кухням, мысленно представляя, какими кислыми лицами встретят ее повара.

В воротах внутреннего двора возник некий затор, переместившийся и на плац, который быстро заполняли лошади и люди. Многие уже сняли шлемы и разминали затекшие мускулы, с любопытством поглядывая на сидящую неподвижно Мило.

– Ни одна женщина не заслуживает тех усилий, с какими мы выручали ее из беды, – заявил маргерефа, ничуть не стесняясь присутствия той, чьи стати он вдруг захотел обсудить. – Взгляните, на что она стала похожа… на лице клейма… И к тому же вялая, словно самый слабый в помете щенок. Боюсь, мы переплатили, и сильно.

– Вы сказали бы то же самое, если бы речь зашла… ну, скажем, о Пентакосте? – негромко спросил Сент-Герман.

Лицо маргерефы побагровело.

– Я не ослышался? – вместо ответа спросил он, и в голосе его звякнула сталь.

Сент-Герман простодушно заулыбался.

– Бывают ведь ситуации, а она дочь высокопоставленного отца. Если бы с ней вдруг что-то случилось, думаю, вы пошли бы на многое – возможно, не ради ее спасения, но подчиняясь велениям германского короля.

– Разумеется, – холодно произнес маргерефа. – Но иноземцам не следует с такой легкостью рассуждать о столь знатных особах. – И, помолчав, добавил: – Найдутся люди, которые могут и оскорбиться.

– Да что вы? – Сент-Герман вскинул брови. – Я ведь ничего обидного не сказал.

– На ваше счастье. Вы находитесь здесь достаточно долгое время, чтобы осознавать, насколько мы щепетильны в подобных вопросах. – Маргерефа Элрих положил руку на эфес своего меча, показывая, что не намерен шутить.

– Представьте себе, я тоже весьма щепетилен, – с неменьшей серьезностью откликнулся Сент-Герман. – Это селение и его обитатели спасли меня от неминуемой гибели, обогрели, дали приют. Могу ли я отплатить за все это черной неблагодарностью, пытаясь кого-либо тут оскорбить?

– Лучше, конечно, отплатить золотом, – сказал маргерефа, смягчаясь. – Но я почему-то не слышу звона монет. Возможно, вы просто скупы и хотите сбежать?

– Ну уж нет, – ответил ему в тон Сент-Герман. – Мое послание в Рим, которое вы любезно пообещали переправить по назначению, очевидно где-нибудь затерялось. С тех пор у меня не было случая сделать вторую попытку снестись с внешним миром. Но я не ропщу. Я не столь глуп, чтобы решиться на опасное одиночное путешествие, чреватое нежеланными встречами с лесными бандитами или датчанами.

– Или с бездомными беженцами из Бремена, – добавил королевский чиновник. Он огляделся. – Где же монах?

– Вероятно, в часовне, – сказал Сент-Герман. – Он проводит там большую часть суток.

Маргерефа Элрих кивнул.

– А много ли проку тут от сына Пранца? – словно бы вскользь спросил он. – Этот юнец все еще здесь? Или обрел здравомыслие и поспешил вернуться к отцу?

– Нет, маргерефа, он все еще здесь, – сообщил Сент-Герман, придав лицу выражение полнейшего равнодушия.

Ответ был явно не тот, которого ожидали. Последовало молчание. Потом маргерефа с деланным безразличием произнес:

– Мне надо поговорить с ним.

– Он вскоре проснется. Обычно он охотится по утрам.

На лице маргерефы появилась ироническая гримаса.

– Что, он действительно ходит с оружием в лес? Странное времяпрепровождение для такого смазливого парня.

– Он охотится дважды в неделю и всегда помогает свежевать любую свою добычу. Торговцы из Хедаби охотно скупают меха. – Сент-Герман помолчал, потом сменил тему: – Я заметил, с одной из подков вашей лошади что-то не так. Приведите-ка ее к кузнице, я взгляну на копыто. Поскольку кузнец с оружейником умерли, мне пришлось взять их обязанности на себя.

Маргерефа удивленно прищурился, потом наклонил голову.

– Да, ее нужно перековать. Сделаем это после купания. – Он оглядел плац. – Вы не откажетесь помочь и другим лошадям?

– Не откажусь, если хватит железа.

– Будьте поосторожнее с гнедой Балдрика. У нее второй день рези, и она обливается потом. Скажете мне, сможет ли она выправиться.

Маргерефа чуть привстал на носки и вытянул шею, явно заметив кого-то в толпе.

– Я позабочусь о ней.

Сент-Герман сомневался, что ответ его услышали: глаза маргерефы были прикованы к дверям общего зала, в которых стояли Пентакоста и Беренгар.

* * *

Письмо настоятельницы монастыря Святейшего Милосердия к гамбургскому епископу Герхту. Доставлено адресату отрядом вооруженных всадников на тринадцатый день после отправки.

«Высокочтимому епископу гамбургского Рождественского собора шлю свои смиреннейшие приветствия с пожеланиями снискать еще большую благосклонность Христа Непорочного в шестнадцатый день октября девятьсот тридцать восьмого года Господня.

Ваше преосвященство, не подобает мне обращаться к вам напрямую, но обстоятельства складываются таким образом, что нам уже невмоготу исполнять обязанности, возложенные на нас лично вами.

Вы своей волей и волею Христа Непорочного поручили монахиням нашей обители оказывать страждущим помощь. Пока их число не превышало десятка, нам это было в радость, но теперь, когда вокруг столько нуждающихся, у нас обнаруживается нехватка припасов и места. Обездоленных чересчур много, и особенно жалко детей, что каждый день стучатся в наши ворота. Брошенные собственными родителями, сирые, изголодавшиеся, они, если их не взять под призор, обречены на смерть или рабство, а кое-кому достается совсем уж незавидная участь: служить игрушкой для плотских утех в гнездовьях разврата.

В последние месяцы мы взяли к себе свыше сотни таких детей и делаем для них все, что возможно. Однако нам не по силам призреть остальных, что бродят у монастырских стен, пытаясь обрести кров и пищу. Мы пытаемся разыскать родителей этих бедняжек, но всегда безуспешно, ибо те, однажды отрекшись от них, не откликаются ни на какие призывы.

На каждого мальчика, взятого нами, приходится по четыре девочки, и это весьма нас удручает, ведь дети растут. Юноши, несомненно, хоть как-то сумеют устроиться в жизни, а девицам один путь – в наложницы, если не выдать их замуж. Однако невесты без приданого – а мы его дать им не в состоянии – никому, конечно же, не нужны. Некоторые из них выражают желание посвятить себя службе Христу, но наш монастырь, к сожалению, слишком мал, чтобы принимать новых монахинь.

Должно быть, вам, ваше преосвященство, известна какая-нибудь обитель побольше или даже несколько таковых, где могут призреть беспризорных детишек. Я очень надеюсь, что вы примете к сердцу обустройство их участи, ибо то, что с ними творят сейчас жестокосердые люди, просто ужасно – другого определения не приходит на ум. Нашелся, например, человек из Бремена по имени Манг, который забрал у нас более дюжины ребятишек с клятвенным обещанием окружить их заботой, но тут же продал их в ближайшем порту капитанам судов, уходящих в дальние рейсы. И нам неизвестно, что с ними сталось теперь.

Есть еще один бременский беженец – Хеделин. Говорят, он зазывает детей в свой лесной лагерь, где затем убивает для пищи. Не знаю, правда ли это. Но местные жители порой натыкаются в лесных дебрях на груды детских костей – значит, кто-то творит это зло, попирая и человеческие, и Божьи законы.

Все приметы, предсказывают сырую, суровую зиму, что будет новым бичом для бездомных скитальцев. Выбор у них невелик: либо умереть от простуды, либо стать добычей диких зверей.

Мы, несмотря на свой обет призревать всех нуждающихся в незамедлительной помощи, давно привечаем одних лишь детей, а взрослым отказываем, понимая при этом, что нарушаем Христовы заветы и что нам, возможно, придется отвечать за такие проступки в аду. Мы, правда, делаем исключение для очевидно больных, но и то не для всяких, гоня прочь тех, кто охвачен видениями или непрестанно танцует, ибо не хотим впускать вредные испарения в пределы нашего монастыря. Такое решение было принято нами после нескольких дней строгого поста и молитв. Надеюсь, вы не станете порицать нас за него, ибо мои сестры, во Христе и без того находятся на грани тихого помешательства. Но ваше доброе слово, несомненно, ободрит их и укрепит.

Милосердие Христа Непорочного беспредельно, и потому я смею полагать, что и вы его явите, отыскав способ помочь бесприютным детишкам, за что будете вечно поминаемы как в моих неустанных молитвах, так и в молитвах сестер.

Сестра Мурна,

настоятельница монастыря Святейшего Милосердия,

собственноручно».

ГЛАВА 3

После полудня вернулись охотники. Добычей их были три зайца, кабан, пара оленей и семь гусей. Они въехали в крепость, оставив трофеи на деревенской скотобойне.

– Мы могли бы добыть еще одного вепря, если бы задержались подольше, – капризно протянул Беренгар, входя в общий зал. – Завтра, неровен час, пойдет дождь и дня на три нас придержит, а после земля превратится в трясину. Недалече и холода.

Маргерефа досадливо качнул головой: постоянные стенания юного щеголя давно надоели ему.

– Лошади и так утомились. Мы замечательно поохотились, и никаких резонов печалиться нет, – сказал он и указал на висевшую на стене цитру. – Вы могли бы сыграть нам. Это бы нас подбодрило и развлекло.

– Я не нищий певец, обязанный развлекать всех за пищу, – окрысился вдруг Беренгар, дав волю копившемуся в нем раздражению.

– Разумеется, нет, – сказал с легкой долей удивления маргерефа. – Вы не бродяга и никто так не считает. Что за вздорная мысль? – Он оглядел зал и с особенным удовольствием посмотрел на рабов, вздувавших огонь в черном зеве камина. – Вот это правильно. Просто прекрасно. Вечера тут прохладные, помещение надо прогреть.

Один из рабов поднял голову, другой не обратил ни малейшего внимания на слова господина, продолжая закладку поленьев в очаг.

– Когда вы уедете? – спросил Беренгар. – Не за горами зима.

– Новые избы в деревне должны срубить дней через десять, тогда и посмотрим, – ответил нехотя маргерефа, отнюдь не желая вступать в бесполезные препирательства с заносчивым и капризным юнцом. – Ни одному из солдат не хочется зимовать здесь.

– А если работу не завершат в этот срок? – не отставал Беренгар. – Что будет тогда?

– Я уже сказал, все решится дней через десять. Весьма сожалею, что не могу более точно ответить, когда эта крепость перейдет всецело в ваше распоряжение.

– Если бы всецело, – пробормотал Беренгар и без особенного изящества плюхнулся на стул с резной спинкой.

– Значит, частично, – констатировал, не заботясь более о какой-либо деликатности, маргерефа. – Короче, как выйдет. Вы ведь решили посвятить свою жизнь Пентакосте. Все так и будет, если, во-первых, она получит от своего отца разрешение на новый брак; во-вторых, если она остановит на вас свой выбор; в-третьих, если отец ее этот выбор одобрит. – Он помолчал. – Жаль только, что вам при этом уже не достанется ни одна из ее распутных сестер. Говорят, герцог Пол сам же и развратил их.

– Герцог признает ее выбор, ему не захочется сердить моего отца.

Беренгар торжествующе ухмыльнулся, полностью игнорируя последнее замечание собеседника.

– Если предположить, что ваш отец, в свою очередь, согласится на этот брак. А он может и не дать вам позволения, если ему шепнут, кто таков герцог Пол, – заметил язвительно маргерефа. – Надеюсь, вы примете это во внимание, обдумывая свои планы.

– Я и не собираюсь строить какие-то планы, – с презрительной миной сказал Беренгар. – Приметы сулят мне удачу. И потому у меня есть предчувствие, что все кончится хорошо.

– Одних предчувствий мало, чтобы завладеть Пентакостой, – отрубил маргерефа. – И я бы не стал полагаться на какие-то там приметы. Вы ее просто не знаете, если настолько уверены в них.

– Я знаю ее много лучше, чем вы, – прошипел Беренгар, соскакивая со стула. – Мы видимся ежедневно. И мне непонятно, зачем вы то и дело наезжаете в эту безвестную глухомань, зная, что здесь никто не обрадуется вашему возвращению.

– Обрадуется или нет – это дело второе, – оскорбительно засмеялся в ответ маргерефа. – Но вы явно опасаетесь, что вам дадут от ворот поворот, и потому просто жаждете, чтобы я поскорее уехал. Пентакоста смотрит на вас, лишь когда меня нет, – вот в чем вся заковырка.

– Это не так, – уязвленно заявил Беренгар. – Мое общество всегда ей приятно, она любит слушать баллады. Вот увидите, она вскоре пришлет за мной слуг. За мной, заметьте, а не за вами, хотя вы и утверждаете, что вас тут ценят.

– Ну да, ну да, – произнес с напускной скромностью маргерефа. – Все верно, пою я неважно. Но у меня есть другие достоинства, и кое-кто распрекрасно знает о них.

Беренгар вспыхнул.

– Вы намекаете, что совратили ее?

– Не более, чем вы, – парировал маргерефа.

Мужчины с нескрываемой ненавистью уставились друг на друга, тяжело и часто дыша.

– Только не здесь, – сказал наконец Беренгар. – Мы в крепости гости и не должны выяснять отношения без посредничества герефы. Кроме того, вы представляете в этой глуши короля. И следовательно, я не могу с вами драться без его высочайшего дозволения, что непременно бы сделал, будь вы частным лицом.

– Похвально, что вы об этом припомнили, – произнес маргерефа. – Так не забывайтесь и впредь. Памятуя о том, кем является ваш отец, я тоже вряд ли бы стал с вами драться. Надеюсь, вы почитаете вашего батюшку точно так же, как я, и не выходите из его воли. – Он видел, что укол попал в цель, и прибавил деланно участливым тоном: – Я слышал, что он распрекрасно относится к вам и потому старается найти вам достойную пару. Он, разумеется, не торопится, полагая, что многие знатные дамы почтут за честь украсить собой ваш дом, но взор его, кажется, все чаще и чаще задерживается на одной лишь особе. Печально, что вы находитесь здесь и не можете оценить его выбор, ведь она, говорят, родовита, богата и благочестива.

– А также на десять лет старше меня, пишет стихи о святых мучениках и заикается, – поморщился Беренгар. – Судите сами, нужна ли мне такая супруга?

– Но ваш отец считает, что она вам подходит, – с ханжеской миной возразил маргерефа. – Разве сын не обязан чтить волю отца?

Беренгар выдвинул вперед подбородок.

– Вы сами-то, я гляжу, не женаты, – заявил он с издевкой. – Хотя все сроки для вашего жениховства прошли.

– Я служу королю, – пояснил маргерефа Элрих с таким видом, словно преданность сюзерену оправдывала его незавидное семейное положение. – Кроме того, мой род на мне не прервется. У меня есть три брата, они женаты и имеют детей.

– И потому вы считаете себя вправе заглядываться на чужих жен, – съязвил Беренгар.

– Точно так же, как вы, – парировал маргерефа. – По крайней мере, я нахожусь здесь по велению долга. А вот что, милейший, удерживает здесь вас?

Вопрос остался без ответа, ибо вмешательство вбежавшего в зал брата Эрхбога положило конец начинавшейся ссоре.

– Кто позволил ввести эту грешницу в крепостные пределы?! – возопил, сверкая глазами, монах. – Я только что видел, как ее провели в южную башню. Почему она здесь?

Маргерефа Элрих распрямил плечи.

– Разве вы не должны быть в это время в часовне, достойный брат? – спросил он.

– Моя постная неделя закончилась, – произнес брат Эрхбог с таким видом, за который любого другого менее благочестивого человека можно было бы обвинить в тщеславии и гордыне. – Но у меня есть особые обязательства перед обитателями этого поселения. – Лицо его вновь омрачилось. – Хорошо еще, что эту негодницу не привели прямо туда, где я пощусь и молюсь.

Беренгар подавил раздраженный вздох.

– В чем дело, достойный брат?

– О ком вы толкуете? – спросил в свою очередь маргерефа Элрих, надеясь, что речь идет все-таки не о Мило. В деревне и в крепости женщин много, и та вполне могла среди них затеряться, да и монах практически не выходил из часовни с момента прибытия в Лиосан королевских солдат.

– О грешнице с клеймами! – вскрикнул монах, негодующе всплескивая руками. – Они у нее на щеке и на лбу! Вы знаете, что это означает!

– Эта женщина – жена моего капитана, – медленно произнес маргерефа, старательно выговаривая слова.

– Жена? Никакая она ему не жена! – заявил сварливо брат Эрхбог. – А если жена, ей же хуже, ибо она предпочла целомудренности распутство.

Он осенил себя крестным знамением и вперил в чиновника горящий праведной яростью взгляд.

– Она попала к датчанам, – пояснил маргерефа. – Потом мы ее выкупили. Ее заклеймили в плену.

Беренгар между тем потихоньку отступил в угол зала и жестом скучающего музыканта, решившего попрактиковаться в игре, снял с крюка цитру.

– Прегрешение – платить выкуп за греховодницу, а она, без сомнения, такова. И должна понести наказание. – Монах склонил голову набок, не сводя с маргерефы сверкающих глаз. – Закон суров, и он вам известен. Любую замужнюю женщину, позволившую кому-нибудь, кроме супруга, вступить с собой в плотские отношения, следует незамедлительно утопить, чтобы смыть с нее грех. Преступницу нельзя оставить в живых. Извольте распорядиться о заключении прелюбодейки в узилище.

В зале повисла тишина.

Нарушил молчание маргерефа, который четко, с расстановкой произнес:

– Датчане – наши враги. Тут нет прелюбодеяния.

– Датчане – мужчины, и их клейма доказывают, что они сочли ее шлюхой. Враги или нет, но они тешились с ней. Они, а не ее собственный муж. Что еще может называться прелюбодеянием, если не это? – Брат Эрхбог вновь просверлил маргерефу пылающим взглядом, потом совсем будничным тоном сказал: – Следует уведомить о случившемся настоятеля монастыря Святого Креста.

– Настоятель монастыря Святого Креста уже умер, – сообщил маргерефа. – Или вот-вот умрет. У него сгнили руки и ноги. А преемник еще не избран.

– Стало быть, надо известить тамошних братьев. Они вынесут ей приговор и позаботятся о погребении умертвленной, – отозвался брат Эрхбог. – И не мешкайте, промедление в таком деле непозволительно. Распутницам должно знать, что с ними станется за их грехи в этом мире. – Он приложил руку к исхудалой щеке. – Христос Непорочный не простит тебе нерадивости, маргерефа, как не простит и король.

Маргерефа Элрих угрюмо откашлялся и повторил:

– Ее взяли в плен во время сражения. Как лошадей и другую добычу. Следовательно, греха на ней нет.

– Если бы ее не заклеймили как шлюху, возможно, я согласился бы с вами, – доверительно произнес брат Эрхбог. – Если бы ее превратили в рабыню, она была бы опозорена, но безгрешна. Но вы ведь мужчина и понимаете, что означает клеймо. Там имел место порок и, следовательно, прелюбодеяние. И ей надлежит за него поплатиться.

Маргерефа Элрих поморщился.

– Она была пленницей и не обольщала датчан. Ее изнасиловали и заклеймили каперы. Она рассказала об этом на исповеди. В ней не было похоти или стремления им угодить. Она сейчас очень подавлена и нуждается в нашей опеке, словно больное дитя.

– Она прелюбодейка, – ответил брат Эрхбог. – И ее клейма свидетельствуют о том. Она навлекла позор на своего мужа и преступила Христовы и человеческие законы.

Маргерефа Элрих вздохнул.

– Брат Андах сказал, что она не грешна, а он исповедовал ее два часа кряду. Он не нашел тут греховного умысла, а усмотрел лишь нужду в покаянии, пояснив, что люди, ее осквернившие, не были христианами и, следовательно, их клейма не значат практически ничего.

– Он ошибается, – возразил кротко брат Эрхбог. – Женщина несомненно виновна.

– Капитану Жуару это совсем не понравится, – предупредил маргерефа. – Он заплатил золотом за освобождение жены.

– Ему следовало найти своим деньгам лучшее применение, – с непреклонным видом настаивал на своем брат Эрхбог. – Платить золотом за женщину опозоренную и грешную глупо. Ваш капитан вскоре поймет это и сам.

Беренгар, обуреваемый дурными предчувствиями, напряженно следил за происходящим. Однажды ему довелось видеть, как топили преступницу. Теперь, похоже, вся эта жуть могла повториться. Он осторожно пощипывал струны цитры, делая вид, что всецело поглощен этим занятием.

– Мой капитан, – сказал маргерефа, – прямодушен и очень упрям. Он не может бросить вам вызов, но, без сомнения, воспротивится любой попытке причинить его жене какой-либо вред.

– Так урезоньте его. Вы ведь давали присягу блюсти королевские и Христовы законы. – Брат Эрхбог перекрестился. – Нас и так преследуют вредные испарения – это ли не свидетельство, что мы должны утроить свою бдительность в борьбе даже с самым малейшим грехом? Грехи и болезни шествуют рука об руку. Искоренять одно значит истреблять и другое.

– Но карать эту женщину у вас нет оснований, – возразил маргерефа. – Капитан Жуар вполне удовлетворен развязкой этого злоключения и не считает, что жена обесчестила его имя. Брат Андах с этим согласен и лишь полагает, что рожденный ею в течение года ребенок должен быть оставлен в лесу. – Он приосанился и сложил на груди руки, после чего с большой твердостью заявил: – Несомненно, Христос Непорочный не обладает большими правами на эту женщину, чем ее муж.

– В том-то и дело, что обладает, – отрезал брат Эрхбог. – Он управляет всем человечеством, и Его царствие пребудет в веках. – На реденькой бороденке монаха искрилась слюна, в глазах сверкала праведная одержимость. – Эту женщину следует утопить, и как можно скорее, пока Христос Непорочный не наслал на нас еще большие беды.

Маргерефа Элрих перекрестился и, полагая, что этого будет достаточно для демонстрации его преданности Христовым заветам, заявил:

– Несправедливо обрекать эту женщину на погибель. Она уже пострадала. Муж принял ее такой, какова она есть. Если понадобится, он поколотит ее. Незачем вам соваться в семейное дело. Вы тут совсем ни при чем.

Брат Эрхбог глубоко и шумно вдохнул.

– Порицая меня, вы порицаете и Христа. Лишь за одно это король может отправить вас в ссылку. Если вы не представите прелюбодейку на суд братии монастыря Святого Креста, я донесу о вашем отказе епископу. И буду просить его лишить крепость Лиосан какой-либо поддержки, пока ее обитатели не согласятся с волей Господней и не докажут делом, что впредь намерены ее почитать.

– Епископ не столь безрассуден, – высказался, хотя и не слишком уверенно, маргерефа.

– Епископ – слуга Господа нашего и будет исполнять все, чего требует от него Христос Непорочный, даже если это принесет страдания многим безвинным, ибо их души возрадуются на Небесах. Сможет ли он терпеть высокомерие жителей этой крепости? Сможет ли простить им более чем наглое попрание законов, учрежденных самим королем, дерзость людей, не признающих власти Христовой? Нет, ибо он опозорит себя и в этом мире, и в будущем, если оставит мою жалобу без ответа. Он будет скорбеть о всем том, чего можно было бы избежать, встав на защиту заветов Христа, а не отягощенной прегрешениями женщины. – Брат Эрхбог, почувствовав, что чаша весов клонится в его сторону, шумно втянул в себя воздух и усилил нажим: – Упрямство одного человека, защищающего прелюбодейку-жену, может привести к полному уничтожению всего поселения. Ведь, не встречая противодействия королевских солдат, лесные разбойники или датчане легко расправятся с крепостью Лиосан.

Сказав это, монах скромно потупил взор, но глаза его при этом так хищно блеснули, что маргерефа, который не испытывал трепета даже перед отрядом вооруженных врагов, внутренне содрогнулся. И все же он и не думал сдаваться.

– Чем бы вы ни грозили мне, ее вам не отдадут. Брат Андах уже установил, что она не несет ответственности за то, что с ней случилось, и капитан Жуар с ним согласен.

– Я зрю танцы ангелов Божьих, – заговорил монах нараспев. – Я зрю их, мечтая о той чистоте и безмятежности, что царят лишь на Небесах. Мне, как истинному слуге Христа Непорочного, дано совершенствовать свою душу. Во дни поста я более чем отчетливо понимаю, сколь отвратительна плоть. Мы слеплены из навоза и глины. Как могу я удовлетвориться земной юдолью, если видел блеск Святой Благости? И как я могу позволить этой женщине жить, если она воплощает все, что ненавистно в горнем и праведном мире? – Он перекрестился. – Христос Непорочный посылает свои откровения лишь тем, кто лелеет в себе славу Его, и я знаю, что должен искоренять все порочное, где бы оно ни попалось мне на глаза. Эта женщина буквально создана из греха. Он наполняет ее глаза ужасом и жжет ее кожу. Она источает похоть, как сука в жару, и вонь от нее окутывает, заражает и сквернит все, к чему бы она ни прикоснулась. Скверна вокруг нее, скверна в ней, и из скверны соткано одеяние, в котором она сойдет в ад, а потому ее следует уничтожить.

Маргерефа положил руку на эфес своего боевого меча.

– А я говорю вам «нет», ибо с этим вопросом покончено. Брат Андах объявил, что прелюбодеяния не было. Я верю ему, и поверит король, равно как и епископ. А вас я прошу больше мне не надоедать и вернуться к своим постам и молитвам.

Беренгар вскинул голову. Сказанное было более чем дерзостью, и ему вовсе не улыбалось быть причастным к тому. В воцарившейся тишине он негромко заметил: