Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Внезапно со стороны общего зала послышался шум, и на плац выскочил пошатывающийся человек, размахивавший окровавленными руками.

– Полчища! Дьяволы! – истошно вскрикнул несчастный и грянулся оземь, продолжая кричать.

Сент-Герман, выбежавший из башни, незамедлительно бросился к одержимому, свернувшемуся теперь в плотный дрожащий и завывающий ком.

– Хлодвик, – вымолвил он, наклонившись.

Внутри общего зала кто-то пронзительно закричал, но крик поглотили громкие жалобы и рыдания.

Хлодвик медленно поднял глаза, потом, заскулив, обмочился, весь трепеща от ужаса и стыда.

– Конец мира! – вещал, перекрывая гомон, брат Эрхбог голосом, вызывающим дрожь. – Смотрите, к нам летят чудища! Смотрите! Ад разверзается! Там! Там!

Жуткий вой был ответом на эти слова, и на плац выполз еще один бесноватый. Он завизжал, выдирая булыжники из мостовой, потом стал швырять их в кого-то незримого.

Сент-Герман выпрямился и пошел к дверям общего зала, уже понимая, что там найдет. Самые худшие из его опасений оправдывались: твердая рожь, о которой сказала ему Геновефа, несла в себе безумие и возможную смерть.

Многие из людей, собравшихся в зале, валялись в корчах, как Хлодвик; их лица перекосились от судорог и гримас. Брат Эрхбог приник к алтарю, словно придавленный чем-то тяжелым. Глаза монаха закатились под лоб, на губах пузырилась пена. Осберн сидел возле стены, упорно пытаясь прошибить ее лбом, возле него лежала совершенно обмякшая Дага. Воланд-шорник нашел прибежище в дальнем углу помещения, спрятал между коленями голову и беспрерывно стонал. Готтхарт кружился над ним, уворачиваясь от незримых ударов, Пентакоста прижалась к трясущемуся Беренгару и похотливо хихикала, пытаясь раздеть его донага. Дуарт сосредоточенно пинал ногами невидимых тварей, не обращая внимания на дикий гвалт, сотрясавший, казалось, все здание, сложенное из тяжелого, грубого камня.

– Чудовища! – стенали пораженные ужасом глотки.

– Проклятие! – отвечал им воплем брат Эрхбог. – Проклятие поразило всех нас!

Сент-Герман повернулся к плацу и жестом остановил троих спустившихся со стены караульных.

– Не приближайтесь, – крикнул он.

Те в замешательстве замерли.

– Что там?

– Безумие, – пояснил Сент-Герман. – Все им поражены, и вас оно может коснуться, а потому не пытайтесь туда заглянуть. – Он опасался, что увиденное до такой степени потрясет исполнительных малых, что сделает их совершенно бесполезными в столь критической для всей крепости ситуации.

– Но… – заикнулся один из солдат.

– Ульфрид! Добеги до деревни, – приказал ему Сент-Герман тоном, не терпящим возражений. – Там герефа и капитан Амальрик. Скажи им, чтобы они срочно вернулись в крепость. И запрети крестьянам прикасаться к какой-либо пище. Вредные испарения заразили еду.

Караульные в страхе перекрестились, потом Ульфрид спросил:

– Что там за звуки?

– Стенания ваших товарищей, – резко откликнулся Сент-Герман. – Они нуждаются в помощи. Приведите сюда герефу и капитана!

Фэксон вдруг заупрямился.

– Но… они так кричат. Думаю, нам все же надо пойти к ним.

– Нет! – возразил Сент-Герман. – Вам надо позвать герефу. И отвести в деревню детей. И не пускать рабов к плацу.

– Но… – заикнулся вновь Ульфрид.

– Прекрати препираться! – Сент-Герман сузил глаза. – Лучше поторопись! Иначе безумие распространится!

Он отвернулся и вошел в общий зал, но солдаты не двинулись с места.

Наконец, когда молчание сделалось совсем тягостным, Ульфрид вскинул копье на плечо.

– Фэксон, – приказал он, – займись немедля детьми. А ты, Северик, отправляйся в деревню. Пусть он чужак, но, похоже, знает, что говорит. Сам я останусь здесь – для охраны.

Оказавшись в зале, Сент-Герман первым делом двинулся к корзине с хлебцами и, лишь накрыв ее полотенцем, позволил себе оглядеться вокруг. Безумных следовало как-то вывести из состояния буйного помешательства, и он решил начать с Сигарды, не без основания полагая, что та как только мало-мальски придет в себя, тут же примется ему помогать.

– Нет, нет, – завидев, что к ней приближаются, зашептала она и присела на корточки – совсем как ребенок, пытающийся укрыться от того, что его пугает.

Со всем, что бы ни возникало в ее воспаленном мозгу, необходимо было считаться, ибо галлюцинации для подобного рода несчастных обладали большей достоверностью, чем реальность, и Сент-Герман за столетия лекарской практики сумел это понять. Он подошел к Сигарде и решительно, не колеблясь, взял ее за плечо.

– Чувствуешь, Сигарда как я касаюсь тебя? – Он дважды сжал пальцы. – Я не видение и не призрак, пойми.

Тело пожилой женщины охватила крупная дрожь, столь сильная, что не дала ей перекреститься, и это только усилило ее страхи. Со стоном отчаяния она отшатнулась и забормотала:

– Никогда, никогда, никогда…

«Иметь бы мне время и в придачу к тому Ротигера», – подумал с тоской Сент-Герман. Ему сейчас очень недоставало неколебимой надежности давнего сотоварища и партнера, но тот находился в Риме, а медлить было нельзя. Он постарался сосредоточиться и предпринял вторую попытку завладеть вниманием Сигарды, вновь положив руку ей на плечо. На этот раз глаза безумной, ярко сверкнув, остановились на нем, но через миг опять поползли к центру зала.

– Что там такое? – тихо спросил он. – Что ты там видишь?

– Чудовище, – ответила она едва слышно. – Оно озирается, разыскивая меня.

– Если чудовище разыскивает тебя, – отозвался уверенно Сент-Герман, – вспомни, что у тебя в руке зажата волшебная, освященная монахами булава, бьющая точно в цель и разящая наповал.

– Оно рыщет по залу, – прошептала Сигарда. – Оно нас проглотит.

– Нет, ведь ты сразишь его булавой, – успокаивал ее Сент-Герман с неослабевающей убежденностью. – Подними руку – и ощутишь ее тяжесть.

Очень медленно и с трудом Сигарда подняла руку. Пальцы ее напряглись, ощупывая незримую рукоять.

– Да, – похвалила она. – Это и впрямь очень крепкая булава.

Сент-Герман испытал огромное облегчение.

– Она защитит тебя. Бей врага первой, не бойся.

Сигарду трясло по-прежнему, но она, пошатываясь, поднялась с пола и принялась раскачиваться, угрожающе щерясь. Воздух с сиплым шипением прорывался в хищный оскал ее рта.

Пентакоста, уже полуобнаженная, сладостно захихикала, когда Беренгар начал мять ее груди, и громко расхохоталась, когда он ударил ее по лицу. Брат Эрхбог, мыча что-то совсем несуразное, извивался на алтаре. Гортанные звуки, что он издавал, исходили, казалось, из глубины его чрева, а не из горла.

Наконец Сигарда перестала раскачиваться и, часто моргая, взглянула на Сент-Германа.

– Иноземец? Почему ты, как и я, сражаешься с этими монстрами? – спросила она.

– Я сражаюсь с ними ради спасения вашей герефы.

Сигарда удовлетворенно кивнула, потом пожаловалась:

– Они очень мерзкие. Я еще никогда не видела мир таким страшным.

Капитан Мейрих, заслышав ее голос, стал шарить руками вокруг себя, причитая:

– Я погиб, Сигарда. Я погиб.

– Ты отважный боец, – заявил Сент-Герман. – Ты знаешь, как драться, не отступая, и выдержишь испытание и сейчас.

Капитан Мейрих застонал, но тут жена взяла его за руку.

– Ты еще не мертва? – удивился супруг.

– Нет пока, – серьезно ответила Сигарда. – Кругом много чудовищ.

– Много, но мы с ними справимся, – согласился приободрившийся капитан.

Воланда выворачивало наизнанку: он, как и все обитатели крепости, ничего не ел с вечера перед мессой, и желудок его сейчас яростно исторгал жидкую хлебную кашицу и вино. Он откашливался, отдувался, и его хрипы были первыми обнадеживающими звуками среди все еще длящегося кошмара.

Сигарда сумела-таки перекреститься.

– Монстр сидит у тебя на лбу, иноземец, – доверительно сообщила она.

– Это всего лишь тени забытых богов, – успокоил ее Сент-Герман, – они совершенно безвредны.

Объяснение показалось Сигарде вполне обоснованным, и она еще ближе придвинулась к чужаку.

– Но то, что творится вокруг, отвратительно.

– Да, это так, – кивнул Сент-Герман. – Ты, несомненно, права.

* * *

Письмо торгового посредника Бентуэта из Квентовича во Франконии к Ротигеру. Доставлено по суше монахами-иеронимитами в Менд, где передано группе плотников, отплывавших в итальянскую Луну, откуда отряд всадников перевез его в Рим. Вручено адресату 23 сентября 938 года.

«Достопочтенному поверенному графа Сент-Германа мои приветствия двадцать первого августа текущего года Христова!

С огромным прискорбием вынужден вам сообщить, что никаких сведений о вашем хозяине к нам пока что не поступало. Я предпринимал много усилий, беседуя то с купцами с востока, то с теми, что торгуют с датчанами и другими северными народностями, но ничего нового не узнал. Да и как можно узнать что-нибудь о судьбе безвестного пленника? Его ведь, неровен час, уже продали русским и увезли в Новгород или в Киев. Кроме того, он мог попасть в лапы к мадьярам, что было бы хуже всего, ибо те очень свирепы и с неимоверной жестокостью разграбили Бремен, пустив по миру тысячи процветавших до того горожан. Если граф оказался среди этих несчастных, могут пройти долгие месяцы, прежде чем нам удастся получить какие-то вести о нем.

Но мы не сдаемся, делая все возможное, чтобы выяснить, не встречался ли с ним хоть кто-нибудь, и уже наслушались таких россказней, что человек более впечатлительный свихнулся бы и от малой толики их.

И все же, молю вас, не унывайте, ведь отсутствие сведений можно считать добрым знаком, почти непреложно свидетельствующим, что граф еще жив. Весть о его смерти так или иначе разнеслась бы по свету, ибо люди, внезапно разбогатевшие, несдержанны на язык. Как и лесные разбойники, которые не прочь прихвастнуть, кого им пришлось умертвить, чтобы до нитки ограбить. Ведь полусотня золотых, всегда зашитых в поясе графа, для многих огромнейшее богатство, ради которого иные отпетые негодяи способны на все.

Корабли ваши будут готовы к плаванию уже этой весной. Ремонт их идет полным ходом. Что в связи с этим прикажете мне предпринять? Придержать суда на стоянке в Хедаби? Это легко: любой порт будет им рад – платили бы деньги. Но, может быть, лучше по мере готовности отправить их в новые рейсы?

Такое решение вдвойне выгодно: оно позволит как приумножить богатства вашего хозяина, так и преуспеть в розысках его самого. Только мигните – и я вам сыщу молодцов-капитанов. У меня уже есть на примете тройка надежных, испытанных моряков.

Если надумаете так поступить, шлите ответ через Франконию, а не через Германию, ибо стране этой досаждают не только мадьяры, но и зараза, сводящая многих германцев с ума. Тамошние монахи оказались беспомощными перед столь грозной напастью, которую, впрочем, не одолели бы даже старые боги. Толпы людей охвачены ужасающими кошмарами. Многие уже отошли в иной мир, а те несчастные, что выживают, находятся до сих пор не в себе.

Молю Христа Непорочного возвратить нам графа живым и здоровым и смиренно прошу вас и далее рассчитывать на меня.

Бентуэт из Квентовича, торговый посредник.

Исполнено рукой писца Лазурина».

ЧАСТЬ 2 Францин Ракоци, граф Сент-Герман

Депеша старейшины Ольденбурга к маргерефе Элриху, доставленная тому специальным посыльным в сопровождении вооруженной охраны.

«Могущественный маргерефа! Обратите поскорее свои взоры на нас, ибо опасность, грозящая нам, столь велика, что без вашей помощи все мы погибнем. Справедливо будет сказать, что мы, обитатели Ольденбурга, не всегда придерживались правил, установленных королем Оттоном, и отвергали власть Христа Непорочного. Но теперь все изменилось, и вы должны внять нашим мольбам.

На нас внезапно обрушились две напасти, любой из которых посильно полностью уничтожить наш небольшой городок. С тех пор как Бремен превратился в руины, к нам стали стекаться бездомные люди в поисках пропитания и хоть какого-нибудь жилища. Летом их еще можно было терпеть, но на дворе стоит осень, и они делаются все более безрассудными, а некоторые из них даже вооружаются, чтобы требовать то, чего им не дают. Последние пополняют разбойничьи шайки в лесах. Другие просто болтаются по дорогам, попадая в руки датчан и принимая рабскую долю. Покуда имелась возможность, мы призревали этих несчастных, но теперь Ольденбург переполнен и мы не можем давать кров новым пришельцам без риска провести впроголодь грядущую зиму. Наши запасы зерна незначительны в связи со скудостью урожая, и потому каждый кусок, что питает нахлебника, вырывается из чьего-либо рта.

Уже одной этой неприятности хватило бы, чтобы молить вас о помощи, однако пришла и другая беда. Кое-кто даже полагает, что она послана нам в наказание за решение не принимать больше беженцев у себя, другие, наоборот, склонны считать, что проклятие, нас поразившее, сами же беженцы и занесли в Ольденбург. Прочие просто не знают, что думать.

Странная болезнь расползлась по нашему городу – и настолько прилипчивая, что перед ней бессильны молитвы, обращенные как к Христу Непорочному, так и к старым богам. У беременных женщин, ею пораженных, случаются выкидыши, а многие из младенцев умирают при родах. Мужчинам тоже не слаще: у одних появляются нагноения как во внутренностях, так и снаружи, другие одержимы видениями, заставляющими их крутиться на месте и скакать до тех пор, пока их держат ноги. Потом они в полном изнеможении валятся наземь и впадают в оцепенение – настолько глубокое, что их невозможно растормошить. Помешательство, тихое или буйное, – вот главный признак этой заразы, приведшей уже многих больных к гибели, а мы настолько растеряны, что не осмеливаемся хоронить их в освященной земле, хотя и опасаемся новых неведомых кар за столь вопиющее святотатство.

Мы вовсе не утверждаем, что болезнь принесли к нам из Бремена, но гоним теперь всех беженцев прочь и уговариваем торговцев не наезжать к нам до новой весны. До нас дошли слухи, будто таким помешательством охвачены и монахи монастыря Святого Креста, расположенного неподалеку от крепости Лиосан. Как бы там ни было, никто из обитателей этих поселений у нас в последнее время не объявлялся, и мы не ведаем, что творится у них.

Мы сознаем, что лишь вы, действуя от имени короля, способны облегчить нашу печальную участь, и смиренно примем любую помощь, будь то монахи с целительными молитвами или солдаты с оружием, способные защитить нас от атак тех, кто не имеет ни пищи, ни крова над головой, – ведь наши бойцы уже слабы и духом и телом. Мы сознаем также, что опасные испарения могут влиться в любого из тех, кого вы к нам пришлете, и все-таки умоляем не бросить нас в нашей беде.

Написано в двадцатый день сентября.

Томас,

старейшина Ольденбурга».

ГЛАВА 1

Ранегунда со стены наблюдала за крестьянами, охраняющими частокол. Глаза ее окаймляли темные тени, а оспины на щеках в угасающем свете дня проступали особенно резко. О крайней усталости молодой женщины говорили также морщинки, залегшие в уголках рта. Глядя на створки распахнутых деревянных ворот, она отрывисто бросила:

– Это не подлежит обсуждению.

– Герефа, – с настойчивостью возразил Сент-Герман, – поверьте, питает болезнь только снятая этой осенью рожь. Именно она содержит вещества, вызывающие помешательство.

– Помешательство вызывают либо старые боги, либо Христос Непорочный, – убежденно ответила Ранегунда. – А раз уж оно поразило монахов Святого Креста, возможно, на них обрушил свой гнев и сам дьявол. Так полагает Брат Эрхбог.

– Болезнь гнездится в зерне, – не отступал Сент-Герман. – Точнее, в его утолщениях. Я сталкивался с этим и раньше, а потому повторяю: немедленно уничтожьте весь урожай и всю смолотую из этих зерен муку. Иначе болезнь не утихнет.

Она сложила на груди руки.

– Конечно, люди порой поступаются многим, чтобы старые боги или Христос Непорочный уважили их подношение. Но я не столь расточительна.

– В таком случае ряды безумцев пополнятся, – очень тихо произнес Сент-Герман. – Вы уже потеряли девятерых мужчин, четырех женщин и шестерых детей. Разве вам этого мало? Уничтожьте рожь и сожгите стерню на полях, Ранегунда.

Ему не ответили. Ранегунда, опершись на каменные зубцы, оглядывала последнюю партию лесорубов, возвращающуюся с делянок.

– По крайней мере, теперь деревня защищена, – сказала она. – Без частокола при такой массе помешанных селян бы давно перебили.

– Ах, Ранегунда. – Сент-Герман укоризненно покачал головой. – Оставьте увертки. И скажите, если я смогу доказать вам, что зерно вызывает безумие, вы уничтожите нынешний урожай?

Она помолчала.

– Возможно.

– Тогда прикажите дать мне одну из свиней.

– Понадобилась кровь? – спросила с намеренной грубостью Ранегунда.

– Отнюдь. – Он покачал головой, игнорируя колкость. – Я просто накормлю ее зараженным зерном, и она тут же взбесится, уверяю.

– Бесы в свиней часто вселяются, – был ответ. – Всем это известно.

Сент-Герман нахмурился.

– Скажите тогда, что нужно сделать, чтобы вы мне поверили?

– Возьмите раба, – предложила она, – и мы поглядим, что с ним будет.

– Нет, – с непоколебимой твердостью отмел предложение Сент-Герман и, поймав ее вопросительный взгляд, пояснил: – Раб такой же человек, как и мы. Я сам был рабом, когда мою родину завоевали.

«И не только тогда», – добавил он мысленно с внутренней болью.

Ранегунда осенила себя крестным знамением.

– Вы полагаете, это порочно?

– Да, – подтвердил он. – Именно так.

Она почувствовала, что совершила ошибку, хотя и не понимала какую, и попыталась выправить положение.

– Если нам удастся захватить в плен разбойника, вы согласитесь проделать свой опыт на нем? В этом, мне кажется, не будет греха, ведь помешательство и скорая смерть только явятся для преступника наказанием.

Новое предложение также не пришлось Сент-Герману по вкусу, но он сознавал, что ему уступили, и потому уклонился от прямого ответа.

– Пленник может уже оказаться безумцем, и опыт ничего нам не даст.

– Поймаем двоих, – сказала она, – и понаблюдаем за каждым. А после решим, кому дать зерно. Вас это устроит?

– Устроит, – пробормотал Сент-Герман, понимая, что ничего более приемлемого не добьется.

– Вот и прекрасно. – Ранегунда вздохнула. – Надо бы перекрыть деревенские крыши, – сказала она. – И хорошо бы проделать это до дождливой поры. Иначе дома начнут гнить, и в них заведется плесень.

– У крестьян не хватает рабочих рук, да и многие из них… сильно напуганы, – сказал Сент-Герман. «Безумны», – уточнил мысленно он, но вслух сказал: – Им достается.

– Достается, – с грустью в голосе согласилась Ранегунда и пошла дальше по узкому выступу, стараясь не припадать на внезапно занывшую ногу. – Вы ведь знаете кузнечное дело? – спросила она, помолчав. – Радальф и Алефонц отошли в иной мир, и работа заглохла.

– Разумеется, я заменю их, – заверил Сент-Герман; его раздражение угасало.

Какое-то время они шли, не произнося ни слова.

– Зима опять будет суровой, – нарушила молчание Ранегунда, останавливаясь над крепостными воротами. – Все приметы о том говорят. – Она взглянула вниз, на противовес. – Ваш механизм очень нас выручает. Теперь четыре невольника могут заниматься другими делами. – Последовала новая пауза. – Что будет, когда заболеют рабы? Или когда разбойники окажутся сильнее нас? От этих вопросов я сама не своя. – Она покосилась на спутника. – Но вы вливаете в меня мужество. Когда вы рядом, я ничего не боюсь. Однако… – Во взгляде ее вдруг вспыхнуло беспокойство. – Вас вскоре выкупят, и я останусь одна.

– Не останетесь, – сказал Сент-Герман. – Я никуда не уеду.

– Ха! – Ранегунда насупилась. – Если деньги уплачены, удерживать пленных – позор.

– Дело не в деньгах, Ранегунда. Деньги всего лишь металл, а не кровь.

– Есть еще честь, – сурово заметила она.

Он ответно нахмурился.

– Честь – это понятие, а кровь – это жизнь.

Ранегунда пожала плечами и зябко поежилась.

– Маргерефа Элрих скоро приедет. – Сообщение было бесстрастным. – С новым людским пополнением и с новыми повелениями короля.

– Увеличивающими размеры порубок? – осведомился язвительно Сент-Герман. – Это весьма своевременно, если учесть, что половина лесорубов охвачены безумием.

– Мы изыщем возможности, – резким тоном заявила она. – Это наш долг – за его покровительство и за помощь. Где бы мы были и кем бы мы были без королевской поддержки? – Ранегунда резко откинула голову, и лучи закатного солнца на мгновение вызолотили ее левую щеку. – Предполагается, что с маргерефой прибудут семейные солдаты – и немало. Большинство из них мы поселим в деревне, но некоторым дадим место в крепости. Кое-какие квартиры к тому времени совсем опустеют.

– А сирот станет больше, – негромко обронил Сент-Герман.

Ранегунда кивнула.

– Когда приходят напасти, всегда появляются сироты. Христос Непорочный таким образом являет людям свою любовь. Иначе дети умирали бы вместе с родителями, и человеческий род вскоре вымер бы совсем.

Возникла возможность вновь заговорить о зерне, но Сент-Герман сознавал бесполезность новой попытки.

– Ими займется Сигарда?

– Да. Муж ее умер – куда ей деваться? В швейной властвует Пентакоста, возня с детьми для Сигарды в самый раз. И потом, она не Винольда, которая любит одиночество и свои травы, Сигарде предпочтительнее быть на виду. Дети к ней льнут, а она достаточно опытна, чтобы держать их в узде. – Ранегунда подошла к спуску во двор, едва заметному в тени северной башни, и устало потерла виски. – Капитан Мейрих ослеп окончательно и умер достойно. Призраки умертвили его, но не смогли одолеть. Правду сказать, он и так зажился на свете, но мы никогда его этим не попрекнем. – Она указала жестом на плац: – Муштру новобранцев и все такое теперь возьмет на себя капитан Амальрик. Болезнь задела его, но не слишком. – Она немного помолчала, затем прибавила: – Брат Эрхбог решил объявить постным весь завтрашний день.

– Для всех? – спросил с живостью Сент-Герман.

Монах уже не раз заставлял верующих поститься после той скорбной мессы, и эти распоряжения заслуживали бы самого искреннего одобрения, если бы не пристрастие фанатичного служителя Божьего завершать посты раздачей хлебцев, выпеченных все из той же злополучной муки.

– Для всех, кроме маленьких детей и недужных, – ответила Ранегунда. – Сам он все ночи стоит на коленях, поет псалмы и молится за наше спасение. – Она осторожно пошла вниз по узким ступеням и вновь заговорила только тогда, когда спустилась на плац: – Мне завтра необходимо добраться до монастыря. – Голос ее чуть напрягся. – Вы не хотите поехать со мной?

– Конечно, – кивнул Сент-Герман. Там, мелькнуло у него в голове, можно будет узнать, как монахам удалось справиться с первой волной помешательств. – К восходу я буду готов.

– Хорошо. – Ранегунда вздохнула с видимым облегчением. – Вы очень меня тем обяжете. Предполагалось, что мы привезем туда солонину, но у нас ее очень мало, и отдать им обычную долю я никак не могу. Брат Хагенрих, несомненно, рассердится, да и Гизельберт будет в ярости, ведь он торжественно обещал, что крепость будет выделять обители солидный паек за его проживание там. – Она опять на какое-то время умолкла, потом решительно вскинула голову. – Должна ли я рассказать ему о том, что было между Пентакостой и Беренгаром? Конечно, это мой долг, но…

Перед мысленным взором Сент-Германа возникли два дергающихся в яростном совокуплении тела и плотоядная полупрезрительная гримаса, искажавшая женское кукольное лицо.

– Но они оказались жертвами помешательства, – договорил он за свою спутницу. – Лучше смолчите. Они оба не сознавали, что делают, и значит, вины их в том нет.

– Я понимаю, – произнесла Ранегунда. – Во всем виновата болезнь. Но если брат уже знает об этом, мое молчание может его оскорбить.

– Если он знает и станет вас обличать, скажите, что вы не сочли их проступок достойным упоминания, ибо вспышка безумия в тот скорбный день превратила всех в диких животных. Ваш брат должен это понять. Иное дело, если бы они решились продолжить любовные игры. – Он кашлянул. – Но ведь этого нет?

– Нет, – сказала она и поморщилась, как от физической боли. – И я молюсь, чтобы не было, ибо Пентакоста может решить, что грех в неведении отверзает пути для сознательных прегрешений. Тогда она обесчестит всех нас.

– Вы полагаете, это возможно? – спросил, сворачивая за ней к кузнице, Сент-Герман.

– Не знаю, – выдохнула она. – И не знаю, как отнесется к случившемуся маргерефа. Я пыталась поговорить с ней, но Пентакоста стала отшучиваться, потом заявила, что я хочу донести на нее. Но я не доносчица. – Ранегунда потерла лицо. – А эту мерзкую сцену мало кто видел. А если и видел, то сквозь безумный кошмар. Свидетелей практически нет. – Она в волнении стиснула руки. – Ведь вы никому не расскажете о том, чему были свидетелем, а?

– Может, я и сказал бы, да кто мне поверит? – попробовал шуткой разрядить напряжение Сент-Герман.

Шутку не приняли.

– Поклянитесь, что не расскажете, – с внезапной суровостью потребовала Ранегунда.

Он склонил голову набок.

– Я уже клялся в верности вам.

– Тогда поклянитесь еще раз.

– Ладно, – сказал он, – клянусь. Клянусь всеми забытыми богами, Ранегунда, что никому не скажу ни слова о том, что приключилось с вашей невесткой. Ни сейчас, ни в будущем – никогда.

Глаза ее увлажнились и заблестели, но голос был ровен.

– Что заставляет вас терпеть мои выходки, Сент-Герман?

Он осторожно взял ее за руку, сделавшись на мгновение ужасающе старым Потом, вернув лицу прежнее выражение, кратко ответил:

– Прикосновение смерти. – И добавил в ответ на вопросительное молчание, вперив в Ранегунду пронзительный взгляд темных глаз: – Смерть прикасается, затем удаляется, но она всегда рядом. И это лучше всех понимают такие, как я. Мы получаем то, что питает в нас жизнь, либо как дар, либо с полным пренебрежением. Выбрав второе, я с безжалостностью безумного волка опустошил бы вас и отбросил. Но я выбрал первое – и живу теперь только вами. Ничто в мире, кроме все той же смерти или вашего ко мне отвращения, не может нас разлучить.

– Вот как? – прошептала она, пристально вглядываясь в него, и поспешно прибавила: – Мне никогда этого не постигнуть.

– И не нужно, – сказал Сент-Герман. – Понимание явится в свое время… или не явится вообще. – Он отпустил ее руку и, помолчав, уже будничным тоном прибавил: – Я буду в кузнице, и если что…

– Я приду туда позже, – перебила его Ранегунда и, потупившись, смолкла. Но через мгновение вновь подняла голову: – После богослужения. Когда повара уйдут спать, а рабов отведут в клетки. Мертвых снесут к часовне, и брат Эрхбог святой водой окропит их уста, а затем в крепости все затихнет. Бодрствовать будут лишь несколько караульных, но им поручено приглядывать не за мной, а за лесом.

– Я буду в кузнице, – снова повторил Сент-Герман. – Всю ночь. – Он вдруг заметил, что на них поглядывают идущие на отдых солдаты, и подчеркнуто уважительно поклонился, после чего быстро пошел вглубь хозяйственного квартала.

В кузнице находился сын кузнеца, Теобальд, облаченный в грубый, насквозь пропитанный копотью фартук. Он неприветливо посмотрел на вошедшего и надменно сложил на груди руки, очевидно пытаясь скопировать позу отца.

– Что вам здесь нужно?

– Собираюсь продолжить работу Радальфа. – размеренно произнес Сент-Герман. – По просьбе герефы.

Теобальд просверлил его яростным взглядом.

– Мой отец в могиле еще не остыл а вы уже здесь? Это неимоверная наглость! Как вы осмелились?

Голос подростка от волнения сел, и он осекся.

– Герефа попросила меня, – повторил Сент-Герман, указывая на кузнечный горн с грудой холодного пепла. – Весьма печально, что твой отец умер, и я понимаю, как тебе тяжело. Но крепость готовится к обороне.

– Это моя забота! – Голос подростка снова сорвался. – С помощью деревенского кузнеца я сам смогу вздуть здесь пламя.

– Если деревенский кузнец согласится тебя обучать, – поправил его Сент-Герман. – И если ты не пожелаешь сделаться воином. Но, как бы там ни было, кузница не должна остывать. Крепость не может ждать, когда ты освоишь кузнечное дело. – Он мог бы пройти к горну, но продолжал стоять у дверей; взгляд его был дружелюбным. – Разве памяти твоего отца повредит звон металла?

– Возможно, не повредит, – сказал Теобальд, – но вы, – он презрительно фыркнул, – замараете свое платье.

Сент-Герман улыбнулся.

– Кузнецу сажа только к лицу. Как мельнику – мука на штанах, а рыбаку – рыбные чешуйки на робе.

– Ладно, – Теобальд пошел к выходу и уже от самой двери заявил: – Но как только вас выкупят, это место станет моим. А о вас все забудут.

Сент-Герман, наблюдая, как он удаляется, вспомнил нестерпимую скорбь, которую довелось испытать ему самому, когда умертвили отца. Даже теперь, по прошествии трех тысяч лет, в нем ворохнулись отголоски той боли, смешанной с ликованием, какое в глубинах его существа вызвал треск позвонков поверженного убийцы. Отец был отмщен, но подобное ликование омывало мстителя еще много столетий, когда он в голодном безумстве терзал чью-либо плоть и вонзал в нее зубы. Ощутив острый приступ стыда, Сент-Герман посмотрел на свои дрожащие руки. «Успокойся», – велел он себе и, сжав губы, пошел к холодному горну.

Сияние масляных светильников и отблески пламени, разведенного в горне, придавали кузнице фантастический вид. Ночь наступила давно, но Сент-Герман продолжал работать, пользуясь молотом и щипцами Радальфа. Спасаясь от нестерпимой жары, он снял с себя и камзол, и блузу, оставшись в черной нательной рубахе, глубокий вырез которой практически не скрывал ужасные шрамы, сбегавшие вниз – от грудины к паху – по его неестественно впалому животу. Короткие кудри добровольного кузнеца подрагивали и искрились, а на щеке красовалось большое пятно.

Ранегунда, стоя в дверях, долгое время наблюдала за ним и наконец произнесла:

– А вы хорошо сложены!

– Да, – откликнулся Сент-Герман, продолжая формовать молотом очередную подкову.

– И у вас весьма широкие плечи, – сообщила она с таким видом, словно открывала ему какую-то тайну.

– Да, – опять согласился он, вглядываясь в раскаленный металл.

– И вы не потеете.

– Нет, не потею. – Сент-Герман погрузил раскаленную подкову в ведро, а потом бросил ее на наковальню. – И не способен плакать к тому же.

Она сморгнула при этих словах.

– И на вас приятно смотреть.

– Как и на вас, – сказал он, откладывая щипцы.

– Хотелось бы верить.

Он улыбнулся и сделал к ней шаг.

– В этом мире много красивого, но человеческая красота всего ценнее.

– Почему? – Ранегунда припала к его разгоряченному телу, и боль в ноге ее моментально прошла.

– Потому что в ней средоточие всего сущего, – сказал, убирая со лба ее прядки волос, Сент-Герман. – Мы нуждаемся в ней, как иссохшая земля в освежающем ливне. Любуясь ею, мы расцветаем – и никнем, когда отвращаемся от нее.

Она положила голову ему на плечо.