Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Это присуще лишь вашим сородичам?

– Нет, всем людям, – ответил он ласково. – Всем, кто умеет ее различать.

Они, не сговариваясь, поцеловались.

– Вот тоже приятное ощущение, – шепнула Ранегунда.

– Прекрасное, – подтвердил Сент-Герман и поцеловал ее снова, на этот раз с большей чувственностью, разжигая в ней пыл.

– Прекрасное, но греховное.

Она чуть отпрянула и испытующе глянула на него.

Сент-Герман удрученно вздохнул.

– Ох, Ранегунда, пора бы вам выбросить из головы этот бред. Греховно лгать ради корысти или бросать в лесу нежеланных детей. Греховно отбирать пищу у голодающих, а также у раненых, сирых, больных. Но в настоящей любви нет греха, как нет его и в весеннем цветении.

Ранегунда сдвинула брови.

– Брат Эрхбог бы с вами не согласился. Как и мой брат, Гизельберт. Я женщина, а женщины изначально греховны. Так повелось от Евы, о том знают все.

– А я утверждаю, что ты безгреховна, – сказал он, распахивая ее блузу и осторожными прикосновениями лаская упругую, вмиг задрожавшую грудь. – И тот, кто осмелится это оспаривать, не заслуживает спасения, будь то брат Эрхбог, сам папа или король Оттон. Ты исполнена благодати и уже одним тем неподвластна людскому суду.

Ранегунда опустила глаза.

– Повторите мне то, что сказали.

– Ты восхитительна, ты прекрасна, – с готовностью откликнулся Сент-Герман, – в тебе живет высшая благодать.

Он закрыл ей рот поцелуем.

Ранегунда пошатнулась, и вовсе не потому, что ее подвело больное колено.

– Почему я без отвращения слушаю это?

– Потому что такова твоя суть.

– Моя суть?

– Вот именно, Ранегунда, – прошептал он и легко подхватил ее на руки. – Дай ей свободу – и ты познаешь себя.

– Но честь семьи, – возразила она. – Как же быть с нею? Я ведь не замужем и обязана…

– В первую очередь ты обязана быть честной с собой, – сказал Сент-Герман, без малейшего напряжения опускаясь вместе с ней на колени. – Я, наверное, кажусь тебе богохульником, но это не так. – Он прижал ее к себе еще крепче. – Я лишь отдаю тебе должное, восхищаясь тобой. Ты надежна, верна, ты подобна мечу очень древней и очень искусной работы. Главные твои свойства – благородство и прямота. Твои поступки ничем и никак не позорят семью. – Его твердые губы приоткрыли ей рот, а язык проник много глубже. Не прерывая поцелуя, он опустил ее на пол и сам прилег возле, не размыкая объятия, которое делалось все более крепким.

– Вот что греховно, – прошептала она, задыхаясь. – Мы поступаем дурно. Христос Непорочный…

– Христос Непорочный тут ни при чем, – заверил ее Сент-Герман. – Его удручало в миру очень многое, но вовсе не то, что происходит сейчас между нами. Это принадлежит только нам. Нам двоим. Поверь, Он не станет сердиться.

– Однако…

Ранегунда приподнялась на локте, ошеломленная дерзостью столь непонятного и столь близкого ей теперь человека. Откуда он знает, как поведет себя Христос Непорочный? И как он смеет вообще говорить о Нем в таком тоне?

– Мой брат отказался от плотских утех во славу Спасителя, – заявила она. – А это значит, что Христос Непорочный осуждает подобные вещи. – Собственная сообразительность так понравилась ей, что она мысленно за нее себя похвалила. – О том говорят и брат Эрхбог, и монахи Святого Креста. Что же, они все неправы? Или неверно учение, которому они следуют, а?

– Вот именно, – резко откликнулся Сент-Герман, уже не на шутку задетый. – Учитель умер, ушел, а Его последователи столь многое добавили к Его словам от себя, что смысл их весьма исказился. Он говорил нам то-то и то-то, вещают они, но втолковывают всем только то, что считают правильным по своему разумению.

Худшее было сказано, но Ранегунда почему-то не ощутила в себе какой-либо неприязни и лишь теснее прижалась к его горячему телу.

– Не отпускайте меня, – пробормотала она, почему-то припомнив о нитках пряжи, которые она в ранней юности развешивала на дубовых ветвях. – Я так устала, прошу вас, не отпускайте.

– Не отпущу, – заверил он, раздергивая на ее юбках многочисленные завязки. – Если ты сама не пожелаешь меня оттолкнуть.

– Что вы ощущаете? – осторожно спросила Ранегунда, помогая ему совлекать с себя вороха мягко шуршащей ткани, и, не получив ответа, задала новый вопрос: – Чего вы хотите?

– Доставить тебе наслаждение, – пробормотал он, не замедляя движений.

– Ради своего удовольствия?

– Ради тебя, – прошептал Сент-Герман, пощипывая ее брови губами.

Ну и ладно, пусть все идет, как идет, подумала вдруг Ранегунда. Ей никогда не понять этого странного человека. Да и не надо. В конце концов, быть рядом с ним много приятнее, чем торчать на плацу, наблюдая за неуклюжими выпадами юнцов, или слушать игру Беренгара на цитре. Это, правда, грешно, что бы он там ни говорил, однако не чересчур: у нее ведь нет, как у Пентакосты, супруга. И потом, кто знает, как дальше распорядится судьба? Он все-таки граф и, значит, ей ровня. Вдруг, несмотря на запрет, ему вздумается взять ее в жены? Нет, поспешила она одернуть себя, он иноземец, купец… И Гизельберт будет против. Однако думать о предстоящем замужестве было приятно, и Ранегунда притихла, отпустив мысли в страну сладостных грез и отдавая свое уже полностью обнаженное тело во власть его вкрадчивых, ищущих рук.

Он замер.

– О чем ты думаешь?

– А? – Ранегунда открыла глаза. – Скорее ни о чем, а точнее… о невозможном.

– Но, – возразил он, отстраняясь, – для нас сейчас ничего невозможного нет. Я в состоянии дать тебе все, ты ведь знаешь.

– Кроме детей, – вырвалось у нее, и она мысленно выбранила свой язык, понимая, что эти слова могут быть восприняты им как тягчайшее из оскорблений.

Однако ничего страшного не произошло. Он погладил ее по лицу и усмехнулся.

– Разве? А как же тогда быть со мной? Ведь именно ты подарила мне жизнь, и значит, я – твой ребенок. Взласканный твоей нежностью и вскормленный твоей плотью.

– Это безумие. – Она засмеялась, потом стала серьезной. – Тут самый воздух насыщен безумием. Я ощущаю его.

– Это совсем не безумие… по крайней мере, здесь его нет, – заявил с неожиданной твердостью Сент-Герман. – Это любовь. Здесь все напоено лишь любовью. – Он прикоснулся к ее груди. – Твоей и моей, Ранегунда.

– Сент-Герман, – прошептала она, когда его чуткие пальцы замерли на ее сосках, от чего по всему телу ее пробежала волна сладкой тянущей боли. – Я пропадаю, я гибну.

– Нет, – произнес он тихо и ласково. – Ты вовсе не гибнешь. Ты обретаешь себя.

* * *

Письмо короля Оттона ко всем маргерефам Германии, датированное 3 октября 938 года и в менее чем месячный срок доставленное адресатам.

«Мои преданные вассалы! Настоящим письмом доводится до вашего сведения, что мы отшвырнули мадьяр к их прежним границам и что они теперь от Фулда до Верха не представляют угрозы ни для кого.

Вам также надобно взять в разумение, что любой подданный нашей страны, взявший в плен любого мадьяра, обязан его умертвить. Ни о каком выкупе за жизнь таких пленников речи идти не должно, ибо мадьяры, не могут пополнить золотом нашу казну, поскольку никогда таковым не владели. Казни должны свершаться по возможности принародно, чтобы мадьяры запомнили, что германцы могут быть столь же жестоки к захватчиками, как и захватчики к ним. Пленников – там, где их насчитывается с десяток и более, – следует разрубать на куски, а головы надевать на пики. Там, где пленных поменьше, выбор способа казни пусть останется за старейшинами. Любой германский подданный, попытавшийся укрыть мадьяра от казни в надежде продать того в рабство русским, полякам или датчанам, должен быть незамедлительно казнен сам. Еще запрещается заключать любые сделки с врагами – под страхом смерти и без исключений.

Жителям сел, поселений и городов, охваченных помешательством, недавно распространившимся в северной части нашего королевства, повелевается отгонять от границ своей местности любых путников, пока священники не объявят, что вредные испарения потеряли там силу. Дабы безумие не захлестывало все новые области нашей страны, приказываем каждому человеку, оказавшемуся в пределах охваченных заразой земель, оттуда не выезжать, пока испарения не устранятся. Тех же, кто попытается нарушить сей запрет, следует умертвлять, а их тела пусть гниют прямо на месте казни. Каждому монаху, священнику или служительнице Христовой надлежит удвоить молитвенные бдения во имя Христа Непорочного, дабы болезнь наконец перестала нас всех донимать. Любой церковный священнослужитель, пренебрегший своими обязанностями по любой причине, кроме собственного помешательства, должен быть живьем замурован в стену. Любого монаха или монахиню за таковое же нерадение следует отводить на побережье и продавать там датчанам – пусть остаются рабами до конца дней своих.

И все же, несмотря на все трудности, урочные работы в стране должны продолжаться. Даже самые малейшие ослабления недопустимы, в эти тяжелые для нас времена. Урок надлежит выполнять независимо от того, какие несчастья обрушиваются на тех, кому он предписан, и оправдать какую-либо недоработку может лишь смерть.

Таковы наши повеления, и вам вменяется незамедлительно принять их к исполнению. Любой маргерефа, проявивший нерасторопность, будет отстранен от занимаемой должности и отправлен в восточную ссылку. Мы не намерены принимать во внимание ничего, кроме весомых и недвусмысленных свидетельств вашего верного служения своему королю.

Оттон Германский, король.

Исполнено рукой отца Броге».

ГЛАВА 2

Пентакоста, раскинув руки, кружилась в танце; широкая блуза в неверном лунном сиянии снежно вихрилась вокруг нее. Она танцевала, чуть склонив голову набок и как бы прислушиваясь к некой мелодии, звучавшей в глубинах ее существа. Все в порядке, старые боги будут довольны, ведь этот танец посвящен только им. Песок под ногами, правда, сегодня несколько крупноват, ступни в нем вязнут, и потому не всегда удается с отменной плавностью завершить поворот. Но это мелочи, а в остальном ее танец прекрасен, он доставил бы удовольствие и самому королю Оттону, и пресыщенным подобными зрелищами друзьям отца. Прохладный ночной ветерок напоминанием о приближающихся холодах проникал под тонкую ткань, покрывая пупырышками кожу танцовщицы, а где-то невдалеке спокойно плескались балтийские волны, словно бы вторя ритму ее движений. Нет, она явно уловила момент, когда в пещере собрались все старые боги, и потому с особым рвением старалась им угодить, уснащая свой танец изящными пируэтами. Пусть они видят, что им оказывает почтение не подгулявшая деревенщина, а настоящая знатная дама.

Через какое-то время дыхание Пентакосты все-таки пресеклось, и ей пришлось опуститься на переплетение мощных корней, сквозь трещины в камне проникших в пределы пещеры.

– Этот танец был посвящен только вам, – сказала она. – В знак моей преданности и послушания. Обещаю и впредь доказывать свою преданность вам. Я никогда не забываю о вас и никогда не забуду. Ведь это вы одарили меня всем, чем я владею, вы были ко мне благосклонны с тех пор, как я родилась. Я радуюсь этому и преклоняюсь перед вашим могуществом. Я понимаю, что всесильны одни лишь вы, а вовсе не Христос Непорочный. – Молодая женщина вскинула голову и потянулась, чтобы ухватиться за один из корней. – И потому прошу вас, как своих покровителей, отдать мне в любовники живущего в крепости иноземца. Он, правда, на людях оказывает знаки внимания Ранегунде, но я-то знаю, что ему желанна лишь я. Пришло время обратить его взоры ко мне. Он должен стать моим верным слугой, моим преданным обожателем. Ведь ходят слухи, что он баснословно богат и что его вот-вот выкупят, так почему бы мне с ним не уехать? Это было бы замечательно – стать женой столь видного человека и убраться подальше от этой давно уже мне надоевшей глуши. – Она осеклась, придя в полное отчаяние от собственных слов, и с виноватым видом быстро забормотала: – Нет-нет, я, конечно же, не хочу покидать вас, старые боги, но подумайте сами: что же мне остается? Могу ли я быть счастлива в этой угрюмой крепости, имея в мужьях скопца, укрывшегося от меня за высокими монастырскими стенами?

Она встала на ноги и припала к корням, ощутив грудью их твердость.

– Я только ваша, я предана вам, и вы, несомненно, отблагодарите меня за мою верность, ведь служение вам является для меня высшим удовольствием в жизни. Так явите же и вы свою мощь, чтобы обеспечить меня тем, чего я желаю, в ответ на мое глубочайшее благоговение перед вами. Превратите этого иноземца в моего покорнейшего раба и навлеките смерть на моего мужа-монаха, а также избавьте меня от назойливой подозрительности брата Эрхбога. Вы уже показали всем, сколь велика ваша сила, поразив безумием тех, кто отвернулся от вас, чтобы славить Христа. На моих глазах взрослые воины превратились в детей, а к концу мессы вообще стали напоминать сопливых младенцев. Я поняла, что таковой была ваша кара в ответ за отступничество от вас, а в том, что вы умертвили мою служанку Дагу, вижу знак вашей ко мне благосклонности. Та постоянно следила за мной, и я с удовольствием наблюдала за ее муками. Надеюсь, что вы пришлете мне другую горничную, более обходительную и способную помогать мне и далее вас ублажать.

Пентакоста приподняла накидку и вынула моток пряжи, из которого выдернула длинную нить, чтобы обвязать ее вокруг талии. Остальное она особым узлом прикрепила к кончику наиболее гибкого корневища, после чего горячо зашептала опять:

– Сент-Герман мой. Ранегунде он не достанется. Пусть все узнают, что я его госпожа. Прошу, отдайте мне этого человека, позвольте мне помыкать им. Ведь все, чем я владею, принадлежит только вам. – Она задрала подол своей длинной блузы, оголив бедра, живот и груди. – Дайте же и вы мне то, чего я желаю.

Издалека донесся хруст веток, какое-то животное прокладывало себе путь сквозь мелколесье. Пентакоста опустила подол.

– Благодарю вас, – жеманно сказала она. – Вы защищали меня от невзгод и, я уверена, защитите в дальнейшем. – Голос ее чуть понизился, и стал совсем доверительным. – Сейчас мне весьма досаждают маргерефа Элрих и Беренгар. Они ждут случая заявить свои права на меня и, вне сомнения, воспротивятся моему сближению с иноземцем. Сделайте так, чтобы они убили друг друга, после чего я оставлю вам свое золотое кольцо. – Кольцо было свадебным подношением герцога Пола дочери, и Пентакоста вовсе не думала с ним расставаться. – Я привяжу его здесь ниткой из красной пряжи, когда увижу их кровь.

Уверенная, что ее обещание воодушевит старых богов и подвигнет на скорые действия, она отступила назад, кланяясь корневищам и развешанным на них амулетам, потом потрясла головой, высыпая песок из волос.

– Я уже завтра хотела бы получить от вас знак, что Сент-Герман безраздельно мне покорится. Пусть он поцелует меня, только не из добросердечия, а очень пылко – я уже разбираюсь в таких поцелуях.

Еще раз поклонившись, она выскочила из пещеры и побежала к крепости, увязая в песке. Выбравшись на твердую почву, она еще раз прокляла лесорубов за ретивость, с какой они снесли рощу, служившую ей надежным прикрытием в ночных вылазках. Теперь прикрытия не было, и караульные могли всполошиться, заметив движение в районе порубки. Красавица заторопилась, стремясь как можно скорее пересечь опасную зону, и вскрикнула от боли, наткнувшись на острый пенек. Осмотрев ногу, она в сердцах крепко выругалась: ссадина оказалась очень широкой, ее придется перевязать, а повязка вызовет много лишних расспросов. Пентакоста нахмурилась и, прихрамывая, побрела дальше. Теперь она двигалась медленно, неуклюже, и это выводило ее из себя. Приблизившись к частоколу, она с ненавистью оглядела высокие бревна и прислушалась, задыхаясь от гнева и боли. Все было тихо, но, отыскав брешь между бревнами, она выругалась снова: нога начала распухать.

На этом неприятности не окончились: протискиваясь сквозь щель, Пентакоста порвала блузу и в полном изнеможении прислонилась к прохладным камням крепостной стены. Лаз был рядом, однако пораненная нога долгое время не давала ей занырнуть в его зев. Потом она медленно шла по узкому коридорчику, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, причиной которых была не только боль, но и не находящая выхода ярость. Наконец перед ней возникла секретная дверца. Красавица с облегчением надавила на тайный рычаг и застонала от злости, когда тот не подался. Ей пришлось постоять какое-то время в кромешной тьме, шепотом умоляя старых богов оказать своей любимице помощь. Уверившись, что они слышат ее, она вновь взялась за рычаг и налегла на него, сипло дыша сквозь зубы, стиснутые до онемения в скулах.

Наконец дверь поползла вниз, обратившись в крошечный мостик между стеной крепости и стеной южной башни. Пошатываясь от усталости, Пентакоста прошла по нему и, оказавшись в женских покоях, вдруг задрожала от приступа беспричинного страха. Но поддаваться ему было нельзя, как и слабости, моментально покрывшей испариной ее лоб и лопатки. Она, как-никак, только что побывала у старых богов – с такими покровителями ей нечего опасаться. С этими мыслями Пентакоста на ощупь нашла секретные камни, и дверь на этот раз послушно закрыла проход.

Итак, она вновь находилась в пределах крепости Лиосан, которая давно уже сделалась ей ненавистной. Отец обещал ей завидное положение в свете, а на деле загнал в эту ужасающую дыру. И бросил в беде, когда муж ее стал монахом. Что ж, теперь она знает, как позаботиться о себе. Поднимаясь по лестнице, Пентакоста неосторожно оперлась на пораненную ногу и, чтобы не вскрикнуть, прикусила до крови губу. Нельзя нарушать тишину, нельзя будить Ранегунду, по крайней мере сейчас – в разорванной блузе и с огромной ссадиной на лодыжке. Та вряд ли отнесется ко всему этому как к ничего не значащему пустяку.

Ей удалось без помех добрести до своих комнат. В первой спала Геновефа, и Пентакосту растрогал ее беззащитный вид. Спи, милая, спи, а в случае надобности ты, конечно же, подтвердишь, что хозяйка твоя своих покоев не покидала, тебе ведь стыдно будет признаться, что ты беспробудно проспала тут целую ночь. Она улыбнулась, глядя на горничную, и решила в следующую свою ночную прогулку повесить за нее какой-нибудь амулет в прибежище старых богов. Ободренная этой мыслью, красавица прошла в свою спальню и, плотно затворив за собой дверь, полузакрыла глаза. Необходимо поскорее избавиться от разорванной блузы. Но как потом объяснить, куда она подевалась? В отцовском замке можно было бы заявить, что ее стянул кто-то из слуг, однако здесь каждый раб на виду и потому такое немыслимо. Придется придумывать что-то другое. Стащив с себя злополучную блузу и скомкав ее, Пентакоста, пошатываясь, добралась до постели. Возможно, удастся как-нибудь сохранить поврежденную ткань. Тогда из нее можно будет нашить всяческих куколок для подношений старым богам – те их очень любят.

Голова ее просто раскалывалась, причиняя страдания, почти сравнимые с болью в ноге. Ночь выдалась теплая, но в спальне было прохладно, и Пентакоста накинула на плечи медвежью полость, попавшуюся ей под руку в темноте. Надо велеть банщице истопить утром баню, решила она. Повод можно придумать, причем уважительный, чтобы брат Эрхбог не мог ничего возразить. И хорошо бы позвать с собой других женщин – тогда вообще все устроится: монах на нее не накинется, узнав, что она моется не одна. Да, так будет лучше всего, подумала Пентакоста. В бане она как ни в чем не бывало попросит Винольду перевязать ей ногу, и, поскольку это произойдет у всех на глазах, никто не усмотрит в том ничего подозрительного: кому не случается оступиться? А после она уговорит Беренгара сыграть в общем зале на цитре – на радость Хрозии, Инольде и Юсте. Они будут ахать, вздыхать и пожирать красавца глазами.

Подумав об этом, Пентакоста тоже вздохнула и не заметила, как ее размышления перешли в крепкий сон, о котором мечтал и с которым боролся капитан Амальрик, сжимая в руках алебарду. Он стоял на стене. Ночь приближалась к концу, и предрассветный покой погружал всю округу в дремоту. Затихли, казалось, даже немолчные волны, и с побережья не доносилось ни звука.

– Вы не будете возражать, если я составлю вам компанию, капитан? – донеслось до него снизу.

– А, Сент-Герман, поднимайтесь, я рад видеть вас, – откликнулся Амальрик, хотя не видел ни зги в ночном мраке. – Будьте внимательны, – остерег гостя он.

– Я был в кузнице, – сообщил Сент-Герман, взбираясь по узким ступеням.

Он еще на подходе к стене услышал, как в отдалении захлопнулась незримая дверь, и, хотя не определил, откуда прилетел этот звук, сразу же понял его подоплеку: Пентакоста опять навещала старых богов.

– Как и всегда, – сказал капитан Амальрик, сторонясь, чтобы дать место гостю. – Я это заметил. Вы много работаете в последнее время.

– Мне по душе кузнечное ремесло, – сказал Сент-Герман, – а ковать теперь некому. Скоро зима и нужно успеть все сделать.

– Да, и не только в кузне. А болезнь косит людей. Да еще и король увеличил размеры порубочного урока.

Капитан Амальрик выразительно сплюнул.

– А вокруг нескончаемые леса, – добавил Сент-Герман, всматриваясь в темную гущу деревьев.

– Да, – кивнул капитан Амальрик. – Я неустанно молюсь о том, чтобы разбойники не прознали, как мы сейчас ослабели.

– Когда я откую железные скобы для обоих ворот и для частокола, внезапного нападения можно будет не опасаться, – сказал Сент-Герман. – Железа, думаю, хватит.

Капитан Амальрик в задумчивости потер подбородок.

– Вас вот-вот выкупят, Сент-Герман. Многие на вашем месте сидели бы сложа руки.

Сент-Герман качнул головой.

– В ожидании, когда крепость захватят враги? Нет уж, увольте.

– Что вам враги? – пожал плечами капитан. – Они за вас стребуют тот же выкуп. Вам не кажется, что все дело в другом? Что вы так стараетесь не ради безопасности крепости, а ради герефы?

– Если взвесить, то мне дороже, конечно, герефа, – заявил Сент-Герман. И добавил с улыбкой: – Хотя, безусловно, мне симпатичны и вы.

Капитан Амальрик, явно не ожидавший такой откровенности, растерялся и повернулся, вглядываясь в лицо чужака.

– Стало быть, вы признаете, что она вам небезразлична?

– Смею надеяться, что ей небезразличен и я, – сказал Сент-Герман. – Как и все обитатели вашего поселения. Полагаю, вы сознаете, насколько вам повезло с командиром? Она делает для крепости много больше, чем можно было бы ожидать от женщины.

Капитан Амальрик покивал.

– Да, это так. – Он окинул хмурым взглядом деревню, потом сообщил с горестным вздохом: – Сегодня там умерли еще двое. Сгнили заживо. Брат Эрхбог затворил им уста.

Сент-Герман задумчиво посмотрел вниз, и острое зрение позволило ему различить возле ближайшей крестьянской избы циновки с телами.

– Зачем их вынесли? – спросил он удивленно. – До них ведь могут добраться свиньи или собаки.

– Это было бы дурным знаком. – Капитан Амальрик перекрестился. – Правда, такое случалось только однажды. Мертвеца кто-то обгрыз, и еще до полнолуния датчане напали на нас. Мы еле отбились.

– Так зачем рисковать? – Сент-Герман вскинул брови. – Зачем навлекать на себя и на крепость такие напасти? Не лучше ли до похорон держать умерших дома?

– Но… мертвецы ведь могут ожить, – с некоторым изумлением проговорил капитан Амальрик. – Если это произойдет в помещении, кто может знать, что в таком случае там натворит сатана. Но на улице, с запечатанными устами они не опасны. И если воскреснут, то лишь по воле Христа.

Он снова истово перекрестился, как бы показывая насколько все сказанное серьезно.

– Понимаю, – Сент-Герман потер лоб, размышляя. Немного погодя, он спросил: – А что случится, если один из лежащих на улице мертвецов и впрямь оживет? Что станется с этим ожившим?

Капитан Амальрик обернулся к нему с весьма озадаченным видом.

– Что станется, если один из мертвецов?.. Но этого никогда не бывало.

– А если все же произойдет? – настаивал на своем Сент-Герман.

– Ну-у… – Капитан Амальрик глубоко вздохнул, затем шумно выпустил воздух. – Полагаю, брат Эрхбог объявит, что тот ожил во славу Христову. Говорят, Христу такое подвластно. Он ведь и сам после смерти воскрес.

– Воскрес, – откликнулся Сент-Герман с едва уловимой улыбкой. – Это действительно так.

Они помолчали. Затем капитан Амальрик шевельнулся.

– Мне надо продолжить обход.

– Я с удовольствием прогулялся бы с вами, – сказал Сент-Герман. – Или мне лучше спуститься к себе?

– Нет, разумеется, давайте пройдемся. – Капитан двинулся вдоль зубцов, пристально всматриваясь во тьму. – Ваше общество отвлечет меня от раздумий, не слишком веселых в эти трудные времена.

– Благодарю.

Сент-Герман пошел следом за караульным.

Через какое-то время капитан Амальрик повернулся и заговорил с особой значительностью, словно давно и долго обдумывал то, что собрался выложить только сейчас:

– Вы иноземец, и вам, может быть, неизвестно, что герефе не дозволено вступать в брак. Сам епископ запретил ей это из-за того, что она перенесла черную оспу.

– Знаю, – невозмутимо откликнулся Сент-Герман, словно нимало не удивленный таким поворотом беседы.

– Но вы, вероятно, не знаете, – продолжил с холодком в голосе капитан Амальрик, – что закон велит нам топить в море обесчестивших себя женщин. Ни родовитость, ни положение не спасут герефу от столь жестокого наказания, если у нее родится ребенок. Если откроется, что она грешит с вами, брат Эрхбог прилюдно и самолично ее изобьет. В назидание тем, кто подумывает ступить на такую дорожку. – Он помолчал, ожидая реакции собеседника, и, ничего не дождавшись, добавил: – На ней лежит ответственность много большая, чем на других. Король Оттон строг и неустанно следит, чтобы его герефы не нарушали законы.

– А вы считаете, она их нарушает? – спокойно спросил Сент-Герман.

– Ее слишком часто видят вместе с вами. Вы бываете наедине. Она улыбается вам. – Он кашлянул. – А вы улыбаетесь ей, иноземец.

– Она никогда не понесет от меня, если вы подразумеваете именно это, – тихо произнес Сент-Герман. – Поверьте, капитан Амальрик, герефа относится ко мне с удивительной добротой, и я бы пал слишком низко, если бы за все это навлек на нее позор.

Ответ, казалось, несколько подбодрил капитана. Обдумав услышанное, он энергично кивнул:

– Но все же вы признаете, что выказываете ей особое расположение?

– Разумеется, – твердо произнес Сент-Герман. – Почему вас это удивляет? Она спасла мне жизнь. Я всегда рад ей служить.

– Если станет известно, что герефа отдалась вам или любому другому мужчине, – с угрюмым видом сказал капитан Амальрик, – Лиосан сровняют с землей, а нас лишат всяческой помощи и проклянут как изменников. Внутри крепостных стен секретов практически нет. Учтите, заподозрив неладное, я приму меры в защиту крепости и герефы, хотя вы мне и нравитесь, иноземец. Надеюсь, вам это ясно?

– Яснее ясного, – кивнул Сент-Герман. – Однако все же должен сказать вам, что у вас нет причин для волнений. Я дорожу честью герефы точно так же, как вы.

– Уповаю на то, что так будет и впредь.

Капитан Амальрик повернулся и проследовал далее.

Сент-Герман на этот раз за ним не пошел и остался стоять, погруженный в свои размышления. Как только офицер возвратился, он счел возможным задать ему встречный вопрос:

– Включает ли ваше беспокойство о чести крепости и Пентакосту?

Капитан Амальрик опустил глаза.

– В деревне уже поговаривают, что она ходит в пещеру. – Он безнадежно махнул рукой. – Деревенские бабы любят посплетничать. Они недолюбливают Пентакосту. Им не нравится, что мужья засматриваются на нее.

– В крепости также найдутся женщины, разделяющие их мнение, – заметил вскользь Сент-Герман.

– Вот-вот, – пробурчал капитан Амальрик, отставляя в сторону алебарду. – А брату Эрхбогу хочется ее высечь. По тем же причинам. И не будь ее отец герцогом, брат Эрхбог, несомненно, так бы и поступил.

– У него есть такие права?

– Есть. Он ведь Божий слуга, а король позволяет священникам наказывать тех, кто нарушает Христовы заветы.

– Стало быть, он может отстегать и Беренгара, если я правильно понимаю? – спросил Сент-Герман.

– А с чего бы? В чем его прегрешение? Да и потом, кто решится выпороть сына Пранца? Разумеется, нет. Ведь это Пентакоста довела его до безрассудных поступков. Он ее жертва, пойманная в силки. Брат Эрхбог внушает нам, что все женщины расставляют ловушки и ждут добычу, мечтая навлечь проклятие на любого, кто попадет в их сети.

– И герефа тоже? – спросил Сент-Герман с напускной наивностью. – И ваша жена? – Не дожидаясь ответа, он выпрямился и потянулся. – Вот-вот забрезжит рассвет.

Капитан Амальрик оглядел кромешную тьму и не нашел в ней просвета.

– Откуда вам это известно?

Сент-Герман поднял голову.

– По звездам.

Он лукавил, ибо в силу особенностей своей натуры предощущал появление солнца точно так же, как птицы или зверье.

Ответ ошеломил капитана.

– Так вы разбираетесь в звездах?

– Когда часто смотришь в ночное небо, – отозвался уклончиво Сент-Герман, – звезды словно бы начинают с тобой разговаривать.

– Когда-то, много лет назад, – сказал капитан Амальрик, у нас шел звездный дождь. – В тот год старый король Хагенрих завоевал Бреннабор, и мы опасались, что нам за то грозит кара. Мы подняли на башню вторую жаровню и развели костры на берегу, чтобы корабли не сбивались с пути, ориентируясь на летящие звезды.

– И сколько ночей шел этот дождь? – спросил Сент-Герман, повидавший немало подобных явлений.

– Четыре ночи. Затем все закончилось. В этом дожде была дивная красота, но брат Эрхбог велел нам усерднее молиться, чтобы Христос Непорочный не обрушил на землю небесное пламя, могущее поглотить все живое. Тогда он только-только к нам прибыл, а в деревне жили всего несколько человек. Кое-кто из них все еще продолжал поклоняться старым богам, но брат Эрхбог отхлестал всех, у кого обнаружились амулеты. Один мужчина после этого умер, остальные отреклись от прежней веры, по крайней мере поклялись в этом, и с тех пор наказанию не подвергались. – Он прокашлялся. – Но брат Эрхбог и по сей день хранит свою плеть. И очень многим это известно.

– А Пентакосте? – спросил Сент-Герман.

– Не знаю, – уронил офицер и снова двинулся в ночной мрак, намереваясь продолжить обход.

– Капитан! – окликнул его Сент-Герман. – Кто будет следить за огнем завтра ночью?

– Эварт, сын Девлина. Он совсем мальчик, но охранников не хватает. – Капитан приостановился и оглянулся. – А почему вы спрашиваете?

– У вас нехватка людей, а мне часто не спится ночами. Вы уже дозволяли мне следить за огнем – эту практику можно продолжить.

– Спасибо за предложение. – Капитан Амальрик пристально взглянул на чужеземца: – Возможно, я так и поступлю.

Ниже, в деревне, послышались первые звуки возни запертых в клетки и амбары животных. Капитан Амальрик стоял, глядя на своего спутника – темную тень в черном сумраке ночи. Он открыл было рот, собираясь задать ему новый вопрос, но передумал и зашагал к уже ставшей белеть по краям громаде северной башни.