Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Это спорный текст, и истинные последователи Христа не обязаны ему следовать! – закричал брат Эрхбог, оскорбленный тем, что инородец осмеливается его наставлять. – Этот человек проклят, и мы должны отторгнуть его, вместе с сидящим в нем дьяволом. – Он повернулся к Ранегунде: – Ты должна приказать иноземцу прекратить опекать одержимого, ибо Христос Непорочный может возложить ответственность за его нечестивый проступок на нас.

Ранегунда заколебалась и, помолчав, окликнула:

– Сент-Герман…

– Я не брошу умирающего, герефа, – отчетливо произнес Сент-Герман. – Напрасно брат Эрхбог ополчается на меня. Лучше бы ему вернуться к молитвам. – Он осенил себя крестным знамением, потом завернул брату Кэртису веко и, заметив, что глаза того закатились, сказал: – Это уже не затянется.

– Тем более следует от него отойти! – заволновался брат Эрхбог. – Крест не защитит тебя, иноземец, когда грешная душа, покинув одно тело, начнет озираться в поисках нового. Учти, что и я тогда не смогу…

Сент-Герман вскинул руку.

– Если тут есть какой-нибудь риск, то он мой, а не ваш. Зато эта неприятность, поскольку я готов взять ее на себя, теперь не грозит ни вам, ни кому-то.

Ранегунда тайком, сквозь камзол и блузу ощупала аметист и неожиданно для себя нашла в том успокоение.

– В таком случае больше не смейте ко мне приближаться. И не ходите к мессе, – отрезал брат Эрхбог. – Я не хочу, чтобы дьявол смущал меня через вас.

– Даю вам в том слово, – сказал Сент-Герман, продолжая вглядываться в лицо умирающего.

Брат Кэртис издал бессвязный звук, закончившийся тихим хрипом. Новая волна розовой пены исторглась из его рта, следом, смывая ее, хлынула темная кровь. Из ушей несчастного прямо на скомканный плащ также полились темные струйки. Тело монаха вздрогнуло, выгнулось, потом вытянулось. Все окружающие дружно перекрестились. Брат Кэртис отошел в иной мир.

– Ему нельзя здесь оставаться! – вскричал брат Эрхбог. – Дьявол сможет найти другое вместилище! Унесите его!

Сент-Герман наклонился и поднял на руки безжизненное тело монаха.

– Все уже позади, брат Эрхбог, – спокойно произнес он. – Я позабочусь о погребении. – Он помедлил. – Я ведь вас правильно понял, не так ли? Вы не станете хоронить его сами. И не позволите похоронить его в освященной земле.

– Ступай с ним прочь! Прочь! И немедленно! – вопил брат Эрхбог, указывая на ворота. Распятие он держал теперь в обеих руках. – Чтобы дьявол не вселился в кого-то из нас!

Крестьяне молча расступались перед несущим мертвеца иноземцем, в их взглядах читались благоговейный трепет и страх. Удо непрестанно крестился, думая, отдадут ли ему мула, если он сумеет выправить тому ногу. Животное ведь не виновато в том, что стряслось с тем, кто ездил на нем.

– Не смейте ему препятствовать! – не унимался брат Эрхбог. – И закройте за ним ворота. Держитесь от этого человека подальше. Не позволяйте ему возвращаться! На нем дыхание смерти!

Ранегунда, оцепенело наблюдавшая за происходящим, внезапно встревожилась.

– Нет, – заявила она и прикрикнула на рабов, уже принявшихся вращать рукояти лебедок. – Остановитесь, иначе я вас накажу. Когда иноземец вернется, вы впустите его в крепость. Если предпримете хоть какую-либо попытку его задержать, в ход пойдут плети. Я прикажу отхлестать любого, кто выступит против него. – Гневный взгляд ее отыскал оторопевшего брата Эрхбога: – Вы можете печься о душах наших людей, добрый брат, но я здесь герефа и отвечаю за безопасность крепости и деревни. Сей иноземец весьма нам полезен, и я не позволю прогнать его прочь.

Брат Эрхбог на какое-то время потерял дар речи.

– Дьявол, – произнес он наконец, – ищет женщин, ибо они всегда прислуживают ему и много опаснее, чем даже демоны ада.

– Я говорю с вами не как женщина, а как герефа, – возразила Ранегунда. – Иноземец сейчас единственный наш кузнец и к тому же спас четверых наших людей от верной смерти. Крепость нуждается в нем.

– А когда выкуп уплатят? – язвительно спросил брат Эрхбог. – Будет ли он нужен крепости и тогда?

– Да, но удерживать его я не стану. Польза пользой, но существует и честь. – Она вызывающе вскинула голову. – Вам не за что его порицать, ведь он взял на себя все заботы об умирающем служителе Божьем. И, говоря по чести, вы должны быть благодарны ему.

– Умирающий не был монахом, он был слугой дьявола, переодевшимся в рясу, чтобы навлечь на нас зло, – пробормотал брат Эрхбог. – Ладно, я отзываю запрет. Можете не закрывать перед иноземцем ворота. Но окончательно нас рассудит Христос Непорочный.

Напряжение схлынуло, и крестьяне потянулись к воротам, следом за ними побрел и Орманрих.

– Вот и прекрасно, – сказала Ранегунда и обвела оставшихся хмурым взглядом. – Смотреть уже не на что, возвращайтесь к делам. – Она кивнула Дуарту: – Ты проследишь за работниками, а воинами займется капитан Амальрик. Все мы, – возвысив голос, обратилась она к остальным, – будем молиться за упокой души умершего у нас незнакомца. Брат Эрхбог опасается, что в него вселился дьявол. Но не сам ли он наставлял нас проявлять сострадание к каждой заблудшей душе?

Брат Эрхбог одарил ее неприязненным взглядом и холодно произнес:

– В час возмездия ты пожалеешь об этих словах.

– Будем надеяться, что Христос Непорочный явит нам свою милость, ведь, как вы говорите, Ему свойственно проявлять снисхождение к смертным, – сухо ответила ему Ранегунда и, прихрамывая, пошла к южной башне.

Там ее поджидала невестка.

– Тот монах? Он пришел сюда умереть?

– Он пришел за помощью, – возразила Ранегунда. – Но мы не сумели оказать ее в полной мере.

– Он мучился?

– Видимо, да, – сказала коротко Ранегунда, давая понять, что не имеет желания продолжать разговор.

Пентакоста потеребила узелки на своем широком узорчатом поясе.

– И эти страдания послал ему Христос Непорочный?

– Брат Эрхбог так говорит, – спокойно отозвалась Ранегунда.

– В таком случае почему Христос Непорочный не явился за ним? – спросила красавица с неожиданной злобой. – Мы бы приветствовали Его, хотя Он был, кажется, евнухом. – Внезапно она отвернулась и побежала по лестнице вверх. – Беренгар, по крайней мере, никак не евнух. И Элрих.

Ранегунда пожала плечами. Она слишком устала, чтобы вникать в бредни невестки, а предстояло еще составить письмо. Куда та пошла? В швейную или в женскую общую комнату? В конце концов, пусть идет куда хочет, а у нее есть дела поважнее.

Сумерки окутали крепость к тому времени, когда Пентакоста вновь сошла вниз. Теперь на ней был красный камзол, надетый поверх синей блузы, а косы, обернутые вокруг головы, удерживала золотая полукорона. Она постояла в дверях оружейной, молча глядя на Ранегунду, потом соизволила задать вопрос:

– Этот пришлый монах… Ты не собираешься сообщить о нем моему муженьку?

– Уже сообщила, – ответила Ранегунда, не давая себе труда поднять взгляд от разложенных перед ней документов. – Калфри и Северик уехали в монастырь, когда ты неизвестно где обреталась. – Она неопределенно ткнула рукой в потолок. – Если бы ты была в общей комнате или в швейной, то наверняка бы знала о том.

– Я была у себя. – Пентакоста поежилась. – Ужасная смерть.

– Для него – да. – Ранегунда отложила перо. – Чего тебе, Пентакоста?

Та повела плечами.

– Просто зашла поболтать. Мне захотелось узнать, уведомила ли ты моего муженька. Умерший ведь был монахом, а Гизельберт тоже монах.

Ее губы изогнулись в заискивающей улыбке, но глаза были холодны.

– Моя обязанность – сообщать ему обо всем, что творится у нас, – с трудом сдерживая раздражение, ответила Ранегунда. – Что с тобой? Ты ведь знаешь об этом. Или смерть какого-то незнакомца так тебя потрясла?

Не смерть, но муки его, подумала Пентакоста.

– Да, это так, – комкая в нарочитом смятении руки, заявила она. – Я не похожа на тебя, Ранегунда. Я росла неженкой, в роскошном дворце и к таким зрелищам не привыкла. Мне понадобилось полдня, чтобы хоть как-то успокоить себя.

Ну да, ну да, ей пришлось потратить полдня на танцы в пещере, куда она ринулась как сумасшедшая среди белого дня. А потом, уже у себя, она обнаружила грязь на камзоле. Красавица томно вздохнула и опустила глаза.

– Я даже сменила одежду, опасаясь, что дыхание смерти могло ее пропитать.

Ранегунда приложила все усилия, чтобы не выбраниться.

– Достаточно ли ты окрепла после таких переживаний, чтобы сидеть за одним столом с остальными? – спросила она. – Или велеть Геновефе принести тебе овсянку и хлеб сюда?

– Я могу есть с остальными, – поспешно ответила Пентакоста.

– Тогда я спокойна. – Ранегунда сочувственно поцокала языком. – А то кое-кто думает, что монах умер от дурных испарений, и твое отсутствие за столом могло быть воспринято как подтверждение того, что слух правдив.

– Монах был ранен! – пылко воскликнула Пентакоста.

Ранегунда вскинула брови.

– Откуда ты знаешь? Ты же не подходила к нему.

– Я наблюдала из башни. Я видела, как он упал и как изо рта его хлынула кровь.

Ранегунда перекрестилась.

– Пусть Христос Непорочный милостиво отнесется к нему.

Когда она подняла глаза, невестки в дверях уже не было, но в коридорах башни звенел, удаляясь, ее мелодичный иронический смех.

* * *

Письмо графа Пакаля к королю Оттону, доставленное последнему вооруженными нарочными через двадцать три дня после отправки.

«Могущественнейшему из правителей шлет свои почтительные приветствия граф Хедаби и Шлезвига, всецело преданный своему королю и Германии и неколебимо стоящий на страже ее северных рубежей!

Теперь, когда худшая пора зимних штормов миновала и закончились снегопады, мы вновь занялись подготовкой судов к дальним рейсам и делаем это столь хорошо, что купцы отовсюду стекаются к нам с товарами, золотом и рабами. В соответствии с вашими пожеланиями я расширил здание таможни и подобрал двух новых чиновников – как для оценки грузов, прибывающих к нам, так и для досмотра товаров, отправляющихся в другие края. Кроме того, я усилил патрулирование подступов к Шлезвигу, дабы торговцы, везущие к нам товары по суше, чувствовали себя в безопасности, а также нанял еще одного писца. Результат не замедлил сказаться: в моей казне скопилось более сорока кусков золота, назначенных вам, и они будут незамедлительно вручены тем офицерам, каких вы соизволите за ними прислать.

Вынужден сообщить также, что у нас возникла срочная необходимость выкупить пятерых воинов, сражавшихся против датчан. Их взяли в плен и потребовали рассчитаться за них к концу февраля, в противном случае пророча им рабскую долю. Я предпочел уплатить выкуп, не дожидаясь вашего разрешения, ибо время ушло бы и пленников могли заклеймить. Убежден, что эти люди необходимы нам здесь и как воины, и как очередное свидетельство того, что ваше величество никогда не бросает в беде своих верных солдат. Если я поступил неправильно, вы вольны судить меня, и я со смирением покорюсь вашей воле.

К несчастью, датчане отнюдь не худшее из того, что нам досаждает сейчас. Торговцы, прибывающие в Хедаби и Шлезвиг из Гамбурга и других городов, весьма сетуют на банды бременских беженцев, что сделались хуже лесных грабителей, ибо не только догола обирают всех, кто им попадется, но и употребляют ограбленных в пищу, выбрасывая лишь кисти рук и ступни. Беды этих обездоленных действительно велики. Они крайне изнурены и голодом, и нуждой, а до первого урожая еще далеко. Так что, ваше величество, было бы вовсе не лишним послать дополнительные отряды, солдат для охраны германских дорог, иначе саранча эта разорит всю торговлю.

Есть и еще одна опасность. Она, возможно, ужаснее, чем опустошительные бесчинства бременских орд, ибо вмешательством армии ее не рассеять. Это болезнь, что трепала нас в прошлом году. Есть донесения, что в некоторых местах она возобновилась опять, и с удвоенной силой. Все приметы указывают, что напасть может распространиться и поразить нас уже этой весной, поэтому нам остается лишь молиться и уповать на милость Христа. Здесь уже умерли два торговца: ноги их сгнили, а головы взорвались изнутри. Велика вероятность, что я в скором времени буду просить вас закрыть наши гавани для кораблей, чтобы не допустить заразу ни в Хедаби, ни в Шлезвиг. Денежные потери восполнятся, когда минет беда, однако если вредные испарения охватят наши порты, то пройдут годы, прежде чем воспользоваться их услугами рискнет хоть какое-то судно. Короче, ваше величество, я теперь начеку и намерен прислушиваться к прогнозам священника из церкви Святого Причастия. Отец Мэйн сказал, что предупредит меня, если в молитвенном рвении ему откроется что-либо угрожающее нашему краю и нам.

Я отдал приказ, чтобы монахи из монастыря Всеблагого Спасителя не призревали ни одного странника с любыми признаками губительного заболевания и чтобы хозяева гостиниц, в которых останавливаются иноземцы, гнали прочь подобных жильцов. Кроме того, я велел тщательно осмотреть всех рабов на предмет выяснения, не мучает ли кого-либо из них эта хвороба, дабы они не могли оказаться пособниками дьявола и датчан. Я требую также, чтобы все наши стражники незамедлительно сообщали мне обо всем подозрительном, что им встречается в ежеутренних и ежевечерних обходах.

Еще специально отряженные мной заготовщики занимаются сбором впрок солонины, свиной и говяжьей; им же вменено конфисковать с той же целью зерно, лук, сыры и яблоки – короче, всю снедь, привозимую на причалы для сбыта в судовые артели. Все это делается на случай осады, дабы из-за недостатка припасов не отворять ворота врагу. Людям, не являющимся саксонцами или германцами, за арест их провизии выплачивается компенсация, а ваши подданные за то же получают товары в соответствии с установленным на таможне порядком. Эти меры предосторожности согласованы с маргерефой Элрихом, выразившим свое одобрение в письменной форме, дабы между нами не возникало по этому поводу каких-либо разногласий.

С уверениями в своей верности и вечной преданности, моля Христа Непорочного вас направлять и даровать победу над всеми вашими недругами,

граф Пакаль.

Шлезвиг, Хедаби. (Личная подпись.)

Исполнено рукой брата Фрейдольта, купеческого писца,

29 марта 939 года».

ГЛАВА 8

Воздух был напоен ароматом цветов, струившимся из фруктового сада, за которым виднелись свежевспаханные поля. Ранегунда перегнулась через крепостные зубцы и посмотрела вниз – на деревню.

– Через два месяца мы будем с прибытком, – сказала она.

– Если новая рожь не покроется сыпью, – заметил стоявший рядом с ней Сент-Герман.

– Вы все еще утверждаете, что помешательство вызывается больной рожью? – Она даже не обернулась. – Удивительное упорство.

– Для него есть основания, и мне очень жаль, что вы по-прежнему не хотите мне верить. – Он помолчал, сознавая, что ничего не добьется, возобновив старый спор, и указал на двоих деревенских подростков, приглядывающих за воротами в составленной из вертикально вкопанных бревен и обегающей всю деревню стене. – Взгляните на них. Они почти дети. Если село атакуют, будет ли от них прок?

– Этого не случится, – откликнулась Ранегунда.

– А вдруг?

– Никаких вдруг быть не может, – усмехнулась она. – Это отдаленная крепость. И она небогата: у нас даже нет собственной гавани. От нее мало проку как датчанам, так и разбойникам. Вы ведь и сами говорили, что пользу в ней видит только король Оттон. И людям из Бремена тоже тут нечего делать, ведь в любом другом месте кормятся лучше, чем мы. А кроме того, они и представления не имеют о нашем существовании.

– Спорное утверждение, – заявил Сент-Герман. – И весьма опасное в своей сути.

Они помолчали, наблюдая за ходом деревенских работ. Йенс запрягал волов, плотники ладили новые избы, лесорубы за частоколом обрабатывали стволы – первые в эту весну.

Ранегунда рассмеялась.

– Вы не с той ноги встали? Никому из этих бродяг и в голову не придет, что здесь кто-то живет. – Она указала на громадные, уходящие к горизонту леса. – Мы в этих дебрях спрятаны лучше, чем молодые лисята.

Шутку не приняли.

– Эти люди пережили голодную зиму, и, раз уж они продержались, у них развился очень острый, особенный, превосходящий звериное чутье нюх. Их основное занятие – поиск еды, и они безошибочно устремляются туда, где ею пахнет. Они должны делать это, иначе умрут. – Его темные глаза помрачнели, а внутренний взор ушел в прошлое – к голодным бунтам Ниневии, Туниса, Багдада.

Ранегунда перекрестилась.

– Возможно, вы правы. Однако вряд ли весь этот сброд страшнее датчан. А те не появлялись в наших местах уже более года, ибо воочию убедились, что поселение надежно укреплено: обнесено частоколом и неприступными стенами. Им нет корысти на нас нападать. Что до разбойников, то они вооружены много хуже. Благодаря частоколу даже деревня не пострадает, если они вдруг решатся напасть. Но они не решатся. Как и датчане.

– И на чем же зиждется эта уверенность? – менторским тоном спросил Сент-Герман. – Только на неприступности крепости или на чем-то еще?

– На том, что нас защищает Христос Непорочный, – не задумываясь, ответила Ранегунда.

– Это ответ брата Эрхбога, но не ваш, – мягко произнес он. – Ах, Ранегунда, подумайте сами. Датчане не вассалы Христа. Он в их глазах отнюдь не всесилен.

– Но Он властвует над всем миром, по крайней мере так утверждает брат Эрхбог… Да и мой брат тоже, – заявила она, пожимая плечами. – И приметы сейчас отнюдь не зловещи. – Резон явно не произвел впечатления, и Ранегунда вскинула голову. – Ну хорошо. Давайте попробуем рассмотреть вопрос по-иному.

– Давайте, – кивнул Сент-Герман. – Неприступные крепости тоже берутся, оставим пока это в покое. Итак, почему датчане к вам не идут?

– Почему? – Ранегунда задумалась. – Потому что у них есть другая пожива, много более привлекательная, чем мы.

– Вряд ли, – возразил Сент-Герман. – Откуда ей взяться? Почему бы не предположить, что они получают отпор? Что разбойники за счет притока беженцев сделались чересчур многочисленными и уже с легкостью отшвыривают их восвояси? – Он видел, что она не понимает, о чем идет речь, и поспешил пояснить: – Образовалась сила, которой страшится даже регулярное датское войско, а это уже нешуточная угроза. И крепости сбрасывать ее со счета нельзя.

Она склонила голову набок.

– И вы верите в это?

– Дело не в том, во что я верю, – с твердостью в голосе произнес Сент-Герман. – А в том, чтобы, невзирая на все утверждения брата Эрхбога, крепость деятельно готовилась к отражению нападения, чего сейчас нет.

Ранегунда какое-то время молчала.

– Прекрасно, – наконец сказала она. – Вы уверены, что нам грозят неприятности, а я склонна принять ваше мнение к сведению и развернуть работу по устранению у нас слабых мест. Это будет нам на руку. Маргерефа Элрих доложит о нашей активности королю, а тот разрешит нам увеличить число крестьян, увидев, что мы способны надежно оборонять их. Вас это устроит?

– Устроит, – кивнул Сент-Герман. – Если работы будут не показными.

Ранегунда опять засмеялась.

– Разве что самую малость. Я все-таки не понимаю, зачем им стремиться сюда. Зачем расходовать силы, оружие? Частокол очень надежен, стены крепости каменные, а особых богатств у нас не имеется. Вы говорите, нас атакуют? Прекрасно. Но ради чего?

– Чтобы занять эту крепость. Она ваша главная ценность. Захватив ее, эти люди получат возможность контролировать все побережье.

– Но здесь нет гавани, – напомнила Ранегунда, оглядываясь через двор на Балтийское море. – Без кораблей контролировать побережье нельзя.

– Или без множества подвижных маленьких лодок. Устья ближайших ручьев их прекрасно вместят. Пятьдесят развернутых парусов в один миг обратят Лиосан в пиратскую базу, легкой добычей которой станут идущие с востока в Хедаби суда. Разумеется, король Оттон в конце концов наведет здесь порядок, но на это понадобится время. История знает такие примеры.

Ему представились дальние побережья, усеянные пиратскими поселениями – от Греции до Египта, от Бирмы и до Испании.

– Но нам это не грозит, – убежденно сказала Ранегунда. – Иначе маргерефа Элрих учел бы такую опасность и оставил бы здесь много больше солдат.

Сент-Герман, отнюдь в том не уверенный, чопорно поклонился.

– Надеюсь, вы правы, герефа.

Уязвленная, она вскинула подбородок.

– А почему, собственно, должно быть по-другому? Это мой дом, и я знаю о нем все. Вы же здесь иноземец, утративший родину и давно позабывший, что это значит – свой дом.

– Пусть я оторван от родины, Ранегунда, но земля ее продолжает меня защищать, и, значит, мы с ней неразлучны, – спокойно произнес он.

Она покраснела.

– Я не хочу вас обидеть. Я имею в виду, что вы далеки от своего народа и от своей страны и что этот край на нее не походит.

Ее смущение смягчило Сент-Германа.

– Родина для меня теперь только понятие, в этом вы правы. Но такие, как я, накрепко связаны с землей, на которой росли. Без нее мы ничто. – Он печально улыбнулся и добавил: – Позже вы это поймете.

Она, поежившись, отошла от него и снова взглянула вниз, на деревню.

– Весна – бесстыдная лгунья. Она заставляет нас верить, что все идет хорошо. А на деле до урожая еще далеко и кладовые наши пусты после трудной зимовки.

Сент-Герман неприметно вздохнул. Вот и сейчас она уклонилась от важного для нее разговора, упорно отказываясь обсуждать, что с ней станется после могилы. Он покачал головой и сказал:

– Зато весна нас бодрит и многое нам обещает. Уже за одно это не стоит ее порицать.

Ранегунда перекрестилась.

– Пусть Христос Непорочный проследит, чтобы ее обещания сбылись. Тогда я свободно вздохну.

Он тоже перекрестился, затем кивком головы указал на темнеющий вдали лес:

– Там полей нет. И людям, что прячутся в дебрях, надеяться не на что. А нужды их велики.

– Новый нажим? – отчужденно спросила она.

– Напоминание, – поправил он и прибавил: – Потайной ход вами так и не найден, так что о какой-либо неприступности крепости нечего и говорить.

Ранегунда метнула в него жесткий взгляд.

– Он, я уверена, ведет в южную башню. Но не выходит ни в мои комнаты, ни в оружейную, ни в запасной арсенал на шестом этаже. Это уже хорошо. До оружия неприятель не доберется. Под вопросом комнаты Пентакосты и общее женское помещение с ведущими к нему коридорами. Темных углов там не так уж много, но я ничего не нашла.

– Ищите лучше, – посоветовал Сент-Герман. – Я склонен думать, что он проложен в стене… Может быть, прямо у нас под ногами.

– Замолчите! – вскинулась Ранегунда. – Мне и так тошно, а тут еще вы.

– Как вам угодно, – сухо произнес Сент-Герман.

– И… ступайте к себе: мне надо побыть в одиночестве.

– Как вам угодно, – повторил Сент-Герман и пошел к спуску во двор.

– Сент-Герман, – окликнули его сверху. – Возможно, мы позже обсудим этот вопрос.

– Всегда к вашим услугам, герефа, – сказал он, не оборачиваясь.

Спустившись во двор, Сент-Герман двинулся к кузне, раздраженно прикидывая, как велика вероятность морской атаки на крепость. Выводы были неутешительными, ибо зимние шторма улеглись и Балтика сделалась ровной, как прогулочный плац. Гоня от себя мрачные мысли, он долго и яростно бил молотом по разогретым докрасна заготовкам, придавая им нужную – грозную для противника – форму, потом отправился в баню и, смывая с себя сажу и копоть, провел там чуть ли не с час.

Подходя к дверям превращенного в лабораторию склада, он приостановился, прислушиваясь. Наверху, на ступенях, явно кто-то стоял.

– Кто там? – резко окликнул он, уверенный, что это Ингвальт, вновь затеявший слежку за подозрительным чужаком.

Наверху и впрямь прятались. Но это была Пентакоста. Изящная и воздушная, она походила на облачко – в новом желтом камзоле, узоры которого повторяли узоры ее наголовника, и в ослепительно-белой блузе, примятой тяжестью темного золота кос.

– Да будет добрым твой день, иноземец, – сказала красавица.

– И вам желаю того же, высокородная госпожа, – откликнулся Сент-Герман.

– Я знала что вы придете. – Лицо красавицы осветила чарующая улыбка. – Я захотела этого, и вот вы пришли.

– Ну да, – сказал он с некоторым изумлением. – Я тут расквартирован, вот и пришел.

– Нет, – возразили ему, – вас привел сюда мой призыв. – Пентакоста широким жестом обвела лестничную площадку. – Место не имеет значения. Я позвала вас, и вы явились ко мне. Как явились бы в Дании или в Риме – везде. Но в следующий раз будьте порасторопнее. – Она капризно поджала губы. – Вы не спешили. Мне пришлось ждать.

– Очевидно, я просто не слышал вас.

Сент-Герман поклонился. Лихорадочный блеск в глубине глаз чаровницы сказал ему многое, и он поклонился еще раз.

– Слышали. – Пентакоста спустилась пониже. – Вы просто сопротивлялись призыву. – Вновь улыбнувшись, она огладила бедра. – Но в этом теперь нет нужды. И у вас есть возможность одарить меня тем, чего я так страстно желаю и чего, разумеется, не менее страстно желаете вы.

– Наши желания часто губительны, – сказал Сент-Герман, стремясь отвести от себя неожиданную напасть. – Однако, не будь вы замужней женщиной, Беренгар, без сомнения, с большой радостью откликнулся бы на них.

– Он не более чем игривый щенок и меня недостоин. Он мальчишка, а вы зрелый мужчина и, безусловно, сумеете наполнить мое существо удовольствием и одарить меня детьми.

– Высокородная госпожа, – твердо произнес Сент-Герман, – не подобает вам говорить со мной о подобных вещах. Да и мне не годится вас слушать.

Он с таким же успехом мог бы и промолчать.

– Я знаю, что вы хотите меня, – ответила Пентакоста. – О том говорят все приметы, все знаки. Но даже без них я обрела бы эту уверенность, ибо явственно вижу огонь вожделения, пылающий в глубине ваших глаз.

Сент-Герман осознал, что ситуация из неловкой может перерасти в нечто большее, и попытался еще раз положить ей конец:

– Вы оказываете мне честь, высокородная госпожа, но, как ни досадно мне говорить это вам, ничего подобного нет и в помине.

И снова его словам не было придано никакого значения.

– Я вижу, как вы притворяетесь, любезничая с Ранегундой, и знаю, что вы делаете это только затем, чтобы обрести ее покровительство и жить близ меня, а не в клетке с рабами. Вы льстите ей, помогаете, и поначалу ваше поведение меня раздражало. Но, вникнув в его подоплеку, я поняла, как вы умны, и пришла в полный восторг, аплодируя вашей смекалке.

Выслушав весь этот бред, Сент-Герман встревожился – и уже не на шутку.

– Вы ошибаетесь, высокородная госпожа. Я никогда ни о чем подобном не думал. Вы замужняя женщина, дочь герцога, наконец. И потому находитесь за пределами чьих-либо, а уж тем более моих, притязаний. Я оскорбил бы и Христа Непорочного, и германского короля, если бы вдруг решился на что-то такое.

Он поклонился в византийской манере и на шаг отступил.

Пентакоста шагнула к нему.

– Да. Да. Так всем и говорите. Разумеется, я ценю ваше благоразумие. Это прекрасное качество в кавалере, особенно в столь стесненных условиях. – Она придвинулась ближе. – Ваша осмотрительность дает мне понять, что вы не склонны превращать нашу связь в нечто открытое посторонним завистливым взорам. Любовнику следует беречь честь возлюбленной, но в наше ужасное время таких благородных рыцарей почти не осталось.

– Но, высокородная госпожа, я вовсе не являюсь вашим любовником и не стремлюсь стать таковым, – возразил Сент-Герман, сохраняя предельно вежливый тон.

Красавица дернула плечиком.

– Да. Всегда лучше таить свой прибыток, чем выставлять его напоказ. Но сейчас мы одни. Никто нас не видит. – Она поощряюще улыбнулась. – Беренгар взял силки и ушел ловить птиц, Ингвальт с ним, а Калфри приглядывает за огнем. Он не спустится, даже если что-то и заподозрит, поскольку не может оставить свой пост. Есть возможность вознаградить ваше долготерпение.

Злить красавицу было опасно, и Сент-Герман хорошо это понимал.

– Высокородная госпожа, – повторил он, вздохнув, – я вовсе не ваш обожатель. У меня нет желания ни получить что-то от вас, ни предоставить себя в ваше распоряжение. Ради доброго имени вашего мужа и дальнейшего мирного процветания крепости, которой он управлял, оставим все как есть и разойдемся.

Она рассмеялась.

– Мучитель! Мне очень лестно, что вы с такой настойчивостью пытаетесь оградить меня от всяческих неприятностей. Это весьма благородно. Но не мешкайте же! Я готова рискнуть, ибо вы теперь – мой, а я – ваша.

– Но я вовсе не хочу рисковать, у меня на то нет резонов, – уже с нотками недовольства возразил Сент-Герман. – Мне нет до вас дела.

– Ах, оставим слова! – Пентакоста сделала еще один шаг и вдруг прильнула к нему. С такой стремительностью, что он не успел отшатнуться. – Говорю же, вы – мой, а я – ваша.

Она внезапно почувствовала, что теряет опору. Иноземец поднял ее, оторвал от себя и без видимых усилий поставил к стене, словно огромную куклу.

– Выслушайте же меня, – сказал он, – и постарайтесь взять в толк. Между нами ничего нет, не было и не будет.

– Ты хочешь меня. – Пентакоста злобно прищурилась. На лице ее уже не было и тени улыбки. – Я знаю это. Старые боги отдали тебя мне. Теперь ты мой раб, и таковым пребудешь навеки.

– Нет, – решительно произнес Сент-Герман.

– Ты моя вещь! Ты… – Она задохнулась. – Ты любишь меня и увезешь далеко-далеко. Туда, где нас никто не найдет, где мы заживем как супруги.

– Нет. – Сент-Герман осторожно попятился. – Нет, прелестная дама. Все, в чем вы пытаетесь меня убедить, только плод ваших измышлений. Я вовсе не ваш, вы не моя, и никакие боги тут ничего не изменят. Обратитесь вновь к своим воздыхателям и не морочьте мне голову. У меня и так достаточно напряженная жизнь.

– Наглец! – вскричала она, наконец-то сообразив, что ее отвергают всерьез. – Негодяй! Как ты смеешь?

– Высокородная госпожа. – Сент-Герман церемонно кивнул, отступая к выходящей на улицу двери.

– Как ты смеешь?! – воскликнула она снова. – Ты должен мне подчиниться. Я за тебя хорошо заплатила и не позволю себя обмануть.

Сент-Герман помолчал и поклонился еще раз.

– Высокородная госпожа, – произнес он со всей доброжелательностью, какую сумел в себе наскрести, – давайте кончим эту историю миром. Будем считать, что этого разговора у нас с вами не было. Все забыто. Вы не говорили ничего, а я ничего не слышал.

– Ха! – Пентакоста презрительно подбоченилась. – Это уже невозможно, – с гордостью заявила она. – Чары крепки: я вошла в твою грудь, как стрела. Вынуть ее – значит расстаться с жизнью. – Губы красавицы искривила язвительная усмешка. – Умри или полюби меня, иноземец.

– Высокородная госпожа требует от меня невозможного, – уже без поклона заявил Сент-Герман. – Сожалею, что вынужден разочаровать вас.

– Ты полюбишь меня, – отозвалась Пентакоста. – Такова моя воля.

Сент-Герман покачал головой.

– Ты полюбишь меня, – повторила она, наблюдая, как он идет через плац. – Ты станешь моим, инородец.