Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Ты правильно поступила, герефа. Лучше тебе быть здесь – на случай атаки тех, кто напал на бандитов в лесу.

Она перекрестилась.

– Молю Господа, чтобы до этого не дошло.

Герент важно кивнул.

– Я тоже, герефа. Но мы должны быть готовы.

– Да, – ответила Ранегунда. И повторила: – Конечно, должны.

Вторая половина дня тянулась невыносимо медленно. Работы шли как в крепости, так и в деревне. Женщины выгнали на скошенный луг коз и овец, Удо с четырьмя подручными кровельщиками латал крыши изб. Лесорубов, правда до выяснения всех обстоятельств жуткой истории в лес не пустили, и они занимались ремонтом рыбацких лодок, время от времени поглядывая на запертые ворота и прислушиваясь, не раздастся ли топот копыт.

Как только птичник и псарню накрыла вечерняя тень, Сент-Герман покинул кузницу и отправился в баню. К тому времени, когда он вышел оттуда, почти все обитатели крепости взобрались на стену и прилежно разглядывали чернеющий в отдалении лес.

Возле северной башни хорошо потрудившегося кузнеца поджидали.

– Я думал, что и вы наверху, – сказал Сент-Герман.

– Я и хотела быть там, – ответила Ранегунда. – Но у людей мог возникнуть вопрос, почему их герефа, вместо того чтобы смотреть на дорогу, все время поглядывает во двор.

Он ухмыльнулся.

– Могло быть и так.

– Надо сказать, они очень напуганы. Боятся, что старые боги ополчатся на них. – Она сконфуженно улыбнулась. – Мне тоже что-то не по себе. А вы разве их не боитесь?

Он помолчал, затем покачал головой.

– Не боюсь.

– Вы у нас, значит, храбрец?

Каким бы ни был ответ, его заглушили многоголосые крики, затем пропел рог.

– Они возвращаются! – вскинулась Ранегунда.

Сент-Герман наклонил голову, вслушиваясь в бренчание лебедок, потом осторожно сказал:

– Ворота уже открывают. Вам лучше быть возле них.

Она окинула его пристальным взглядом.

– Так вы придете?

– Сразу же после полуночи, – был ответ.

Ранегунда кивнула и поспешила к воротам – мимо пекарни, мимо кухонь, мимо общего зала. Горечь, рожденная в ней поношениями монаха, уже улеглась, и она снова по-детски радовалась своей новой летящей походке, но радость эта была недолгой и сменилась волнением ожидания.

– Герент! – крикнула она снизу. – Что там видать?

– Они въезжают в деревню! – прокричал он в ответ. – Все, кажется, целы! А на одном из мулов лежит чье-то тело!

– Это кто-то из наших? – затаив дыхание, спросила она.

– Нет, – отозвался Герент. – Я посчитал их. Это кто-то чужой. – Он посмотрел вниз: – Частокол уже заперт.

– Хорошо, – сказала она с облегчением. – Значит, все обошлось.

Герент уже спускался во двор, за ним понемногу тянулись все остальные.

– Велеть поварам приготовить ужин пораньше?

– Да, – встрепенулась она. – Безусловно. И тут же вернись. – В голове ее вдруг мелькнула еще одна мысль: – Как думаешь, не приказать ли поднести каждому по лишней кружке пива?

– Да герефа, – с воодушевлением поддержал столь замечательное предложение Герент и скорым шагом ушел.

Но его место пустым не осталось: рядом с Ранегундой выросла Пентакоста.

– Я смотрела на них из своей спальни, – произнесла она, задыхаясь. – Они в самом деле везут какое-то тело?

– Кажется, да, – с отвращением ответила Ранегунда.

– Оно, наверное, выпотрошено? Лесорубы ведь говорили, что там выпотрошили чуть ли не всех? – Приоткрытые губы красавицы увлажнились.

– Говорили, – подтвердила, нахмурившись, Ранегунда в глубине души желая, чтобы невестка опять оказалась в своей спальне и больше не покидала ее. Никогда.

Вдали послышались радостные крики: отряд проезжал через деревню и сельские жители ликовали. Кто-то стал бить в барабан.

– Они привезут тело сюда? – спросила обеспокоенно Пентакоста.

– Не знаю, – ответила Ранегунда. – Смотря по тому, где жил убитый: в деревне или у нас.

– Если у нас, то кто же это? – Глаза невестки сверкали от жгучего любопытства. – Говорят, потрошение – жуткая смерть.

Ранегунде вспомнились чудовищные шрамы на животе Сент-Германа, и она согласно кивнула.

– Наверное, да.

Теперь уже явственно слышался топот копыт, потом со стен понеслись приветствия караульных, и всадники, прохваченные оранжевыми лучами заходящего солнца, показались в воротах.

Капитан Амальрик соскочил с лошади первым.

– Христос Непорочный да направляет и хранит вас, герефа, – произнес он, стягивая с себя шлем.

– Я несказанно благодарна Ему за ваше благополучное возвращение.

Ранегунда учтиво дотронулась до уздечки его скакуна и потрепала морду большой кобылы, которую он привел в поводу. Два седла на ней были пусты: лесорубы спешились на въезде в деревню.

– Аминь, – перекрестившись, сказал капитан Амальрик.

– Что вы там обнаружили?

Ранегунда глядела на всадников, устало сползающих со своих лошадей. У всех был опустошенный, измученный вид.

– Лесорубы оказались правы. Эти люди были лесными бандитами, и кто-то убил их, а потом забрал всю еду и частично одежду. – Капитан тряхнул головой и потер кулаками глаза. – Дело сделано. Мы похоронили всех, кого смогли обнаружить.

– Да, – сказал Осберн. – Они были буквально разорваны на куски… или расплющены… Я не знаю. Не разрублены топорами или мечом, а именно размозжены и разорваны. – Он тяжко вздохнул: – Бедолаги.

– Но кто же убил их? – нетерпеливо спросила Пентакоста.

– Люди, – ответил капитан Амальрик. – Как это ни странно. Брат Эрхбог сначала решил, что на бандитов накинулись демоны. Но там были следы. Много следов. И все людские.

– И чем же они убивали? – часто дыша, задала новый вопрос Пентакоста.

– Не знаю, – сказал офицер. – Возможно, камнями.

– А сколько их было? – спросила Ранегунда, ощутив пробирающий до костей холодок.

– Не счесть. Гораздо больше, чем тех, на кого они нападали.

Пентакоста уставилась на тело, свисавшее с крупа мула.

– Зачем вы его привезли? Чтобы показать, как ужасны бесчинства злодеев?

– Нет, – был ответ. – Он отсюда. – Капитан подошел к мулу и, ухватившись за прядь волос, поднял голову мертвеца. – Его трудно узнать, – сказал он, – но все-таки можно.

Ранегунда всмотрелась.

– Карагерн! – выдохнула она. – Он что – прибился к бандитам?

Капитан Амальрик уклонился от прямого ответа:

– Утром мы похороним его.

* * *

Запись в летописи монастыря Святого Креста. Сделана в день святой Моники писцом Дезидиром.

«Во имя Христа, в праздник матери святого Августина, аминь.

Вредные испарения так нас и не покинули, несмотря на все наши молитвы и бдения. Более двух недель мы сидели на хлебе и на воде, но помешательство продолжает терзать нас.

Четырнадцать монахов уже умерли, и неизвестно, скольких еще предстоит нам похоронить. У пятерых заразившихся, правда, проявляются первые признаки выздоровления, но остальные гниют заживо, корчась в муках, и очередной жертвой ужасающего недуга станет, видимо, наш настоятель, брат Гизельберт, испытывающий немыслимые страдания, которым подвергает его сам дьявол или старые боги, непреложно отвергнутые нами. У него загнивают ступни, и его беспрестанно трясет лихорадка и обуревают видения. При всем при том он все еще остается живым, и это, конечно же, очень нас всех удручает. Я молил бы Господа послать ему смерть, если бы в том не усматривалось греха. Но Христос запрещает такое.

Сейчас мы питаемся только рыбой, которую нам удается поймать, и остатками нашего хлеба. Ни жители деревни при крепости Лиосан, ни торговцы из Ольденбурга не принесут сюда пищи, ибо если даже монахам не удается избавить себя от заразы, то что смогут с нею поделать простые миряне?

Многие полагают, что нам следует забить коз и овец для поддержания сил в нашей плоти. Но это будет отступничеством от данных нами обетов. Прежде всёго нас должна поддерживать вера. Христос Непорочный решился принять распятие, искупая людские грехи. Возможно, все наши теперешние страдания тоже искупят какую-то толику зла на земле и вознесут нас на небо.

Еще находясь в добром здравии, брат Гизельберт послал в лес на два дня пятерых крепких монахов с указанием вырубить в окрестностях монастыря все дуплистые деревья, какие удастся им обнаружить. Но монахи не возвратились. Говорят, они испугались гнева старых богов и, отрекшись от истинной веры, сбежали. Но я, уповая на Господа, все же надеюсь, что им удалось спасти свои души, отринув посулы захвативших их язычников и приняв смерть.

Когда наши запасы подойдут к концу, мы полностью вверим себя милости Божьей. Если Христос пожелает взять нас к Себе, мы припадем к Нему с благодарственными молитвами. Если же Он решит оставить нас на земле, нам будет послана помощь.

Со смирением и твердостью в вере

брат Дезидир,

писец монастыря Святого Креста».

ГЛАВА 11

– Говорят, я скоро стану вдовой, – прошептала Пентакоста, проскальзывая в лабораторию и плотно прикрывая за собой дверь. – Гизельберт весь наполнился гноем. И все время кричит.

– Что вы здесь делаете? – спросил Сент-Герман. Строго, как расшалившегося ребенка.

Она уперла руки в бока, хорошенькая в своей вздорности, и ответила не менее строго:

– Вы, а не я, должны были прийти ко мне. Я ждала вас.

– Но я вас не ждал.

Сквозь узкие окна небеса над Балтикой казались странной сине-белой росписью на гигантском потолочном плафоне. Им под стать было и мрачное, но спокойное море. Однако такое затишье обычно предшествовало наступлению сезона летних бурь, и Ранегунда покинула крепость, чтобы произвести тщательный осмотр частокола, ибо страшилась, что в непогоду орды, походя растоптавшие разбойничий лагерь, могут решиться на штурм Лиосана.

Сент-Герман, обогнув гостью, подошел к двери и резким движением ее распахнул.

– Вы должны извинить меня, высокородная дама, но я сейчас очень занят. У меня нет времени на досужую болтовню.

Она томно прищурилась, потом взмахнула ресницами.

– Я вас пугаю? Вы боитесь меня?

– Нет, вовсе нет. Но дело есть дело. – Он, опять обогнув ее, вернулся к столу, чтобы продолжить осмотр собранных в окрестностях крепости минералов. – Умоляю, не прикасайтесь здесь ни к чему.

Она замерла в двух шагах от стола.

– Здесь нет вообще ничего, кроме грязи.

– Это, высокородная дама, не грязь. Каждый их этих камешков таит в себе любопытные свойства. Их совокупность и составляет весь нас окружающий мир, – серьезным тоном возразил Сент-Герман. – Не знаю, правда, насколько вам это понятно.

Ее смех был схож со звоном горного ручейка.

– Уж не хотите ли вы давать мне уроки? Мне? Той, которая не нуждается ни в печах, ни в песке, чтобы творить свою волю? Знайте, меня нисколько не интересует то, с чем справится любой пекарь. Я владею искусствами, какими не обладает ни один здешний житель. Ни даже вы. И никто из саксонцев.

Сент-Герману не хотелось вступать в дурацкую перепалку, и он, продолжая комбинировать минералы, довольно миролюбиво сказал:

– В таком случае, зачем же вы тратите на меня свое время? Несомненно, должны существовать люди, более достойные вашего внимания, чем какой-то ничтожный лекарь.

Незваная гостья оскорбленно сверкнула глазами.

– Я всегда делаю то, что мне нравится, и никому не обязана что-либо объяснять. А вы не вправе говорить со мной так.

– Напротив, – поправил ее Сент-Герман, не отрываясь от дела, – вы дали мне это право… – Последовала короткая пауза. – Подарив свой камзол.

– Да? – Пентакоста опешила, потом в глазах ее загорелись огоньки понимания: – Так вот откуда идет ваша дерзость? Вы приняли мой подарок за дань? И решили, что можете теперь мной помыкать? Вы менее проницательны, чем я полагала.

Сент-Герман позволил себе оставить последнее замечание без внимания и невозмутимо ответил:

– Ну да. Вы поднесли мне подарок, а я ничего вам не дарил. Кто же из нас кому должен после этого подчиняться? Разумеется, вы мне, а никак уж не я.

Пентакоста гордо вскинула голову. Тщетный жест, ибо никто на нее не смотрел.

– Я жена герефы этого поселения и никому тут не подчиняюсь. А вы в связи с этим обязаны меня почитать.

– Но, кажется, вы сказали, что вас ждет вдовство, – заметил Сент-Герман. Он достал с полки аптекарские весы и снова склонился над минералами. – Если все обстоит именно так, вам надо бы поскорее заручиться покровительством Ранегунды. Как я понимаю, после смерти вашего мужа власть его уже окончательно перейдет в ее руки.

– Она не осмелится меня в чем-либо ущемить, – с пылом парировала Пентакоста. – А если осмелится, я буду жаловаться. Маргерефе или самому королю.

– И что же? Согласно здешним обычаям, вам после смерти вашего отринувшего все мирское супруга следует по его стопам постричься в монахини. Если вы этого не сделаете, никто с вами считаться не станет. – Он наконец соизволил взглянуть на нее: – Вы уже не сможете говорить с ней как с равной, высокородная дама.

– Я? Да она много ниже меня! – высокомерно произнесла Пентакоста. – Ее отец был ничтожеством, а мой отец – герцог Пол и правит Лютичем, в Лоррарии.

– Доблестный человек, хотя и несколько… своенравный, – заметил Сент-Герман. И добавил: – Если верить тому, что о нем говорят.

– Если верить?! – Пентакоста пришла в ярость. – А вам можно верить? Тому, например, что вы и в самом деле граф, каковым себя называете?

– Но это мой титул, – с неизменной невозмутимостью произнес Сент-Герман. – Не самый высокий из тех, что имеются в моей родословной, но она никаким краем не соотносится с той затруднительной ситуацией, в какую вы так и норовите поставить себя. Прошу вас, пока не поздно и ради всего, что вам дорого, оставьте Ранегунду в покое. И оставьте в покое меня. Время моего пребывания здесь истекает, и я не хочу расходовать его зря.

– Зря? – Словно разъяренная кошка, она прыгнула на него. – Как вы смеете? Зря?!

Сент-Герман позволил ударить себя только раз, а потом ухватил ее за руки и с поразительной легкостью вздернул их к потолку.

– Этого достаточно, высокородная госпожа.

Она извивалась, пытаясь вывернуться из тисков.

– Негодяй! Как ты смеешь?!

– Смею, знаете ли, – произнес он спокойно. – Я не желаю больше сносить ваши выходки, высокородная госпожа. Извольте вести себя как подобает. Не позоря своего звания и не унижая меня.

– Вы должны стать моим, – выкрикнула Пентакоста и замерла, потрясенная его силой.

– Нет, – не опуская рук, коротко бросил Сент-Герман.

– Нет? – В ее взгляде блеснуло недоумение. – Но почему? Ведь ткань должна…

– Эта ткань – всего лишь шерсть, высокородная дама. В ней нет ничего, что могло бы заставить меня сделаться вашим рабом. Будьте также уверены, что ничего не значат и талисманы, оставляемые вами в прибрежной пещере. – Он отпустил ее, но на пару шагов отступил. – У вас есть двое поклонников, готовых на все ради вас. Удовлетворитесь своей властью над ними.

Ее короткий смешок был презрительным:

– Удовлетвориться ими? Ну нет! Как я могу? Они слишком ничтожны!

– Потому что пресмыкаются перед вами? – спросил Сент-Герман и сам же ответил: – Конечно. И на меня вы смотрели бы с тем же презрением, примись я вам угождать. Но, к счастью, этого не случится. Вы вовсе не то, чего я ищу. – Он помолчал, следя, как она оправляет одежду, потом почти дружелюбно сказал: – Вы напрасно отвергаете их, Пентакоста. И Беренгар, и маргерефа Элрих очень достойные кавалеры. И отдадут за вашу руку все, чем владеют, когда вы сделаетесь вдовой. Обдумайте лучше, кто вам милее, пока удача не отвернулась от вас.

– Но почему я должна думать о них? – капризно протянула она и наморщила носик.

– Да потому, что положение вдов, особенно в этих краях, весьма незавидно.

– Ну, я здесь не задержусь. – В голосе Пентакосты слышалась уверенность человека, спокойного за свое будущее. – Я уеду отсюда. Во Франконию, или в Италию, или куда-то еще. Я тут не останусь.

– Вы останетесь там, где король Оттон или ваш батюшка прикажут вам проживать, – мягко возразил он, пытаясь вернуть ее из страны грез на землю.

– В таком случае я уеду туда, куда им будет угодно. Они не бросят меня в этой дыре! – Она засмеялась, окрыленная новыми перспективами. – Король вполне может взять меня ко двору. Маргерефа Элрих выхлопочет мне его благосклонность.

– Вы и вправду верите в то, о чем говорите? – поинтересовался с удивлением Сент-Герман, спрашивая себя, откуда в таком злобном и взбалмошном существе столько почти детской наивности.

– А вас он убьет, – вместо ответа произнесла с мечтательным видом Пентакоста.

– То, какую участь вы намерены мне уготовить, меня мало волнует, – сказал Сент-Герман. – Но к Ранегунде больше не подбирайтесь. Вы всыпали аконит в ее кружку, вы приправляли ее пищу сурьмой, вы, наконец, подрезали ее седельный ремень и подпругу. Все эти козни должны незамедлительно прекратиться, ибо я начеку и оберегаю ее.

В глазах красавицы вновь вспыхнул гнев.

– Оберегаете? – вскричала она. – Да почему же? Она хромая, рябая и вдобавок к тому – перестарок!

– Я гораздо старше ее, – откликнулся Сент-Герман.

Пентакоста отпрыгнула от него, ее голос взвинтился до визга:

– Я презираю тебя, ненавижу тебя! Ты омерзителен! Ты мне противен!

– В таком случае оставьте меня и возрадуйтесь, – отрубил Сент-Герман, уже начиная сердиться. – Иначе…

Он не договорил, но Пентакоста, похоже, все поняла и шарахнулась к двери. Там она замерла, вся дрожа, потом взяла себя в руки и гордо вздернула подбородок.

– Не тебе указывать мне, как поступать. Ты здесь не герефа. Ты станешь делать все, что я велю, или будешь изгнан отсюда. – Ее ноздри хищно затрепетали. – И тебя выпотрошат в лесу, как злосчастных бандитов.

«Меня уже потрошили», – хотел сказать он, но сдержался и произнес с напряжением:

– Уходи.

Выскочив на площадку, Пентакоста громко хлопнула дверью и, вся кипя, побежала наверх. В швейной за меньшим станком сидела Осита. Она что-то напевала, но почтительно встала, завидев свою госпожу. Пентакоста молча отпихнула ее, подскочила к большому станку и принялась яростно рвать черную паутину заряженной в него пряжи.

– Госпожа! – вскричала Осита, пытаясь оттащить ее от станка. – Что вы делаете? Не надо!

Пентакоста с силой толкнула деревенскую дуру и для верности поддала ей коленом. Та грохнулась на пол, послышался отвратительный треск. Пентакоста расхохоталась, продолжая сноровисто рвать пряжу, потом маленьким челноком принялась протыкать готовую ткань, с ошеломляющей скоростью приводя ее в абсолютнейшую негодность. Она задыхалась, рыдала, смеялась… Она пыталась воззвать к старым богам, но находила внутри себя лишь пустоту, в которой звенела неутолимая ярость.

Осита лежала недвижно, обмирая от нестерпимой боли в плече, сознание ее угасало. Последним, что она видела, была госпожа, колотящая шпулькой о стену.

По крайней мере эта деревенщина получила свое. Пентакоста еще раз пнула служанку ногой, потом повернулась, чтобы полюбоваться произведенным разгромом, и только тут поняла, что на нее кто-то смотрит. Она медленно поворотилась к дверям, не отдавая себе отчета, в какой беспорядок за пару минут пришла ее внешность: камзол сполз с плеч, наголовник сдвинулся набок, обычно ровные и блестящие косы развалились и спутались. Судорожно сжимая в руке изуродованный челнок, красавица медленно осознавала, кто стоит перед ней и какая опасность ей угрожает.

– Мое сокровище, – произнес Беренгар, в глазах которого застыл ужас.

Он нерешительно поднял руку, но не осмелился нарушить обычай и войти в помещение, предназначенное лишь для женщин. К тому же странное поведение предмета его обожания ничем иным, кроме как приступом помешательства, объяснить было нельзя.

– Что? – Пентакоста медленно поднесла свободную руку к лицу. – Это… волшба, – сказала она первое, что ей пришло в голову. – Колдовство. Но оно уже сходит. Должно быть, ваше появление разрушило чары. – Глаза ее обежали комнату и расширились: – Тут что-то произошло?

Беренгар уставился на Оситу.

– Эта женщина… Посмотрите. Почему она… там?

Пентакоста нахмурилась.

– Я не знаю. Она… она была тут со мной. Но тут было и что-то еще. Что-то очень грозное и… порочное.

Беренгар тотчас же перекрестился и, заметив, что Пентакоста того же не сделала, приписал это влиянию колдовства.

– Да защитит нас Христос Непорочный, – произнес он с нажимом.

– Да-да, – опомнилась Пентакоста и наконец повернулась к нему. Глаза ее полнились огромными сияющими слезами. – Это было ужасно.

Она понизила голос до шепота, и Беренгар, напряженно тараща глаза, весь обратился в слух.

– Пол башни словно бы провалился, и провал этот зиял, открывая дорогу в ад. Огненную дорогу. Я пришла сюда, чтобы продолжить работу. Вы, кстати, знаете, что я умею и прясть, и ткать?

– Да, Пентакоста, – изумленно пробормотал Беренгар. – Конечно, я знаю.

– Вот-вот, – загадочно сказала она и поднесла руку к горлу. – Осита сидела у маленького станка. Вы могли это видеть. И я тоже уже собиралась присесть, как вдруг… – Она содрогнулась и на мгновение прикрыла руками лицо. – Раздался страшный звук, более ужасающий, чем рев урагана. Он походил на глас ангела смерти, и эта комната погрузилась во мрак.

– А вы? – Беренгар снова перекрестился. – Что в это время делали вы?

– Что я могла? – усмехнулась она. – Что может женщина в момент столкновения армий? А ведь событие было именно таковым. Я… в глазах моих потемнело, а руки сами собой задвигались и принялись кромсать ткань. Я… Я совсем этого не хотела. – Она потупилась, как нашкодившая девчонка. – Вы не должны… Не ругайте меня. Я собиралась ткать, но тут что-то вошло в меня, и… я не могла устоять.

– Пентакоста, – трагическим шепотом воззвал Беренгар, простирая к ней руки. – Идите ко мне. Я позабочусь о вас.

– Я… я не знаю, – прошептала она, но тут на полу шевельнулась Осита, издав тихий мучительный стон.

Пентакоста зябко поежилась. Деревенщина может очнуться и заронить сомнение в душу тянущего к ней руки глупца. Она с судорожным рыданием воззрилась на Беренгара.

– Да, мой спаситель. Пожалуйста, уведите меня. Не оставляйте меня здесь одну, умоляю.

Вопреки охватившему его ужасу, Беренгар внутренне возликовал. Он мечтал взять эту гордячку под свое покровительство уже более года, а теперь она сама умоляет о том. Когда Пентакоста вложила в его руку свою и доверчиво склонила голову ему на плечо, сын Пранца ощутил себя могущественнее Оттона – воинственного германского короля.

– Утешьтесь, мое сокровище, – сказал он ей голосом, который, как ему думалось, был исполнен спокойствия.

– Я никогда не слышала о чем-либо подобном, – шепнула Пентакоста, позволив слезам скатиться по ее закрасневшимся от деланного смущения щечкам. – Это было хуже, чем изрыгающий проклятия дьявол. – Она неуверенно пошла вниз по ступеням и вдруг, вся дрожа, прижалась к нему: – Волшба. Она еще здесь.

– Она слабеет, – заверил ее Беренгар, опасливо озираясь. – Вы уже выглядите много лучше, чем раньше.

Наверху вновь простонала Осита, и Пентакоста ускорила шаг.

– С вами я не боюсь, – произнесла она слабым голосом. – Вы мой защитник, дорогой Беренгар. Я знаю, что могу ввериться вам. У меня нет в том ни малейших сомнений.

«Идиот, – подумала она про себя, заметив, как он вспыхнул от удовольствия. – Ему можно внушить что угодно».

На площадке нижнего этажа она вновь задрожала.

– Волшба исходила отсюда. Отсюда извергалось адское пламя и, клубясь, поднималось наверх. Я только теперь это поняла. Отсюда, конечно отсюда!

– Отсюда? – переспросил Беренгар, стараясь не глядеть на дверь, ведущую в обиталище чужеземца.

– Да, – Пентакоста судорожно вздохнула. – Ах, Беренгар, уведите меня от этого страшного места. И проводите туда, где я смогла бы забыться. Например, в южную башню. Там, в женских покоях, вся эта гнусность, надеюсь, будет мне уже не страшна.

– В женских покоях? – повторил Беренгар, чувствуя, что от него уплывает удача. – А почему бы нам… – Тут его осенила блестящая мысль: – Почему бы нам не заглянуть в кухонный зал? Вам просто необходимо чем-нибудь подкрепиться, ведь эти жуткие переживания отняли у вас столько сил!

Ему, конечно же, не хотелось, чтобы драгоценное внимание его спутницы расходовалось на такую прозаическую вещь, как еда, однако в женских покоях она вообще стала бы недосягаемой для него, и заход в кухни был, безусловно, меньшим из угрожающих их сближению зол.

– Кухонный зал? – спросила с деланным беспокойством она. – Как я могу решиться на это? Все, кто там будет, увидят мое ужасное состояние, начнутся расспросы, а мне сейчас совершенно не хочется ни с кем говорить.

Это было притворством. Пентакоста желала огласки, но сознавала, что должна быть подавленной и молчаливой, как и положено жертве волшбы.

Беренгар приосанился, погладил ей руку и засопел, с излишней заботливостью поправляя венчик в ее волосах.

– Я объясню им все сам, – заявил он. – Вам не придется себя утруждать, дорогая.

– Как вы добры, – пробормотала она и снова прижалась к своему спутнику, хотя они уже шли через плац, привлекая к себе удивленные взгляды.

Лаус, старший повар крепости, находился в деревне, выбирая к завтрашнему ужину живность. Его помощник Ифор разделывал двух коз и одновременно присматривал за работой посудомоек и пекарей. Младший пекарь взбивал масло, двое других просеивали муку, а возле печи восседал брат Эрхбог, перед которым лежал клин сыра и стоял кувшин с пивом.

– Что, во имя пылающих кораблей? – вскричал сердито, заметив вошедших, Ифор. – Что вы воображаете о себе, осмелившись заявиться сюда?

– Высокородная госпожа! – воскликнул один из пекарей, поймавший взгляд Пентакосты.

При этих словах Ифор тут же склонил голову, а брат Эрхбог вскочил со своего места, мелко крестясь и сверля вновь прибывшую парочку яростным взглядом.

Беренгар отменно вежливо всем улыбнулся.

– Нам нужна помощь. Жена герефы стала жертвой ужасного колдовства и спаслась только чудом, – пояснил он, не уточнив при этом, кто именно выступил в роли чуда, ибо надеялся, что это и так должно быть понятно. – Ей нужно поесть, чтобы восстановить силы. А ваше благословение, брат, должно окончательно снять с нее злые чары.

– Злые чары? – повторил ошеломленно брат Эрхбог.

Остальные замерли, боясь шелохнуться, и Пентакоста отметила с удовлетворением, что заявление произвело должный эффект.

В течение четверти часа на кухне никто не работал: все, затаив дыхание, внимали жуткому рассказу.

Сент-Герман слышал, как уходили Пентакоста и Беренгар, но не придал этому никакого значения и опять погрузился в изучение минералов, пока не осознал, что до него вновь и вновь доносятся какие-то звуки. Сперва он решил, что это солдат, приглядывающий за огнем маяка, бубнит себе что-то под нос, изнывая от скуки. Но звуки больше походили на детское хныканье, и Сент-Герман пошел к двери, практически не сомневаясь, что обнаружит за ней какого-нибудь ускользнувшего от родителей и забежавшего не туда малыша. Однако на площадке никого не было, а причитания не прекращались. Определив, откуда они исходят, Сент-Герман закрыл дверь и побежал вверх по лестнице, перескакивая через ступени.

Осите удалось выползти из-под обломков станка, но жуткая боль не давала ей встать, и она лишь постанывала, истекая кровью, толчками выплескивавшейся из раны, прорванной сломанной костью ключицы. Лицо бедной женщины побледнело, осунулось, дыхание было слабым, поверхностным, на лбу выступил пот.

– Это швейная комната… Вам нельзя здесь находиться, – прошептала она подхватившему ее на руки чужаку и вновь провалилась в небытие, задыхаясь от боли.

Осторожно спускаясь со своей ношей по лестнице, Сент-Герман натолкнулся на Ингвальта. Тот стоял возле двери, ведущей в покои его господина, с непроницаемым лицом и распятием, зажатым в обеих руках.

– Эта женщина ранена, – сказал ему Сент-Герман, – и нуждается в срочной помощи. Прошу вас, посторонитесь. Что бы ни тревожило сейчас вас в моем поведении, давайте перенесем разбирательство на потом.

Ингвальт не шелохнулся, лишь скривил губы.

– Если с этой женщиной что-либо случится, причиной того будете вы.

Спорить с ним было некогда, да и не хотелось.

– Ну-ка встань в сторону, олух, – властно и резко произнес Сент-Герман.

Этот голос двигал войска, и слуга отскочил к стене, верный привычке повиноваться.

Покраснев от стыда, он крикнул в спину столь бесцеремонно одернувшему его чужаку:

– Сегодня же все узнают, что у вас с ней шуры-муры.

Сент-Герман даже не оглянулся.

– Если ты полагаешь, что я собираюсь ее изнасиловать, не стой там столбом, а ступай следом за мной, – проговорил он на ходу. – Поглядишь, что я буду делать.

Он подцепил коленом дверную ручку и внес Оситу в лабораторию, где с осторожностью уложил ее на кровать.

Уже не впервые за время своего пребывания в крепости Лиосан граф с горечью пожалел, что у него нет макового сиропа. Настойка из анютиных глазок тоже, конечно, облегчала страдания, но не в той степени. К тому же сейчас в его распоряжении не было и ее. Наклонившись над раненой, он сказал:

– Я сожалею, но твои муки усилятся. Зато потом кость выправится и срастется практически без последствий.

Осита шевельнула ресницами, но вряд ли поняла смысл его слов.

Такой перелом, осложненный смещением, заставил бы попотеть и двоих костоправов, но Сент-Герман понадеялся на свой опыт, да и силы, не свойственной обыкновенному человеку, ему тоже было не занимать. Столетия, проведенные в храме египетского бога-врачевателя Имхотепа, даром для него не прошли, и потому он очень сноровисто прижал служанку коленом к стене, потом взял за локоть безвольную руку и, примерившись, потянул ее на себя, одновременно с усилием нажимая на место перелома. Миг – и концы кости сошлись, а целитель, весьма довольный тем, что раненая даже не вскрикнула, принялся туго бинтовать ей плечо.

– Как вам удалось это сделать? – хмуро спросил Ингвальт, сунувшись в настежь открытую дверь.

– Сделать что? – осведомился Сент-Герман, фиксируя переломленную ключицу валиком из плотно скатанного полотна.

– Сложить кости – вот что, – ответил с вызовом Ингвальт. – Вы поводили над раной руками, и обломки сошлись.

Сент-Герман покачал головой.

– Я их вправил. Сделать это с помощью жестов не удавалось еще никому.

Ингвальт ощерился.

– Я ведь сам это видел. Все чудодеи и колдуны прокляты как один. Вы тоже прокляты, – заявил он и ушел.

Сент-Герман только вздохнул и повернулся к Осите. Та пришла в сознание, но в глазах ее плавала боль.

– Боль сразу не пройдет, воспаление тоже, – сказал он мягко и положил руку ей на голову. – А теперь спи.

Поддаваясь внушению, Осита уснула и спала крепко, но первые удары ураганного ветра разбудили ее. Она потянулась, тихо вскрикнула и изумленно заморгала глазами.

– Что со мной? Где я?

– В северной башне, в моих покоях, – ответил от стола Сент-Герман. – Не волнуйся, дверь настежь открыта. Твое целомудрие не пострадало.

– Однако… мы здесь одни?

– Да, но под приглядом, – сказал Сент-Герман. – Твоей репутации порядочной женщины не угрожает ничто.