Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Однако четверо молодых воинов не сумели сдержать себя и, громко гикая, понеслись на врагов. Они сумели вломиться в толпу, но смельчаков в одно мгновение окружили и стащили с лошадей.

Потрясенная Ранегунда на миг онемела. В воздух взметнулись десятки дубинок, и серая масса сомкнулась над опрометчивыми юнцами. Ранегунда площадно выбранилась и не своим голосом закричала:

– Вперед! Берите их в клещи! Вперед!

Серая масса в зловещем молчании уплотнилась и стала похожей на огромного ощетинившегося ежа. Всадники брали ее в полукольцо, но уже было видно, что их слишком мало, чтобы сдержать армию оборванцев, даже если бы те не были вооружены.

В гробовой тишине прозвучало нечто вроде гортанной команды – и страшные палицы обрушились на лошадей.

Миг – и еще четверо всадников были сшиблены с седел, пятый сам соскочил с зашатавшейся лошади и пустил в дело меч. Какое-то время он яростно отбивался, но дубинки взлетали и опускались, бешеные удары сыпались на него, как град. Он был вынужден встать на колено, потом повалился и через миг был растоптан.

– Отходим! Все разом! – закричал Северик.

Пентакоста с жадностью пожирала битву глазами, перевесившись через каменные зубцы. Беренгар страдал, не смея ее придержать и беспрестанно опасаясь, что она свалится со стены.

Калфри едва дышал, видя, как один за другим падают его товарищи. Ужас воина был так велик, что он исступленно крестился и в то же время, сам того не замечая, страстно молился старым богам.

Захватчики подкатились к деревне и растеклись по ней, круша двери изб и сараев в поисках любой живности и еды.

– А наши-то удирают… – заметила разочарованно Пентакоста и потребовала у Калфри ответа: – Почему?

– Так… так надо, – пробормотал Калфри, одолевая овладевшую им апатию. – Иначе… иначе их всех перебьют. – Язык его словно бы онемел, и воин с огромным трудом договорил эту страшную фразу.

– А разве присяга дает им право на трусость? – спросила вкрадчиво Пентакоста и, прежде чем Калфри собрался с ответом, крикнула стоящим возле лебедок рабам: – Закрывайте ворота!

Брат Эрхбог вытаращил глаза.

– Что с вами, высокородная дама?

Грохнули цепи, противовес пошел вниз. Рабы равнодушно повиновались приказу.

Калфри оторопел.

– Вы… что вы себе позволяете? – выдохнул он, наконец.

– Ну же, живее! – поторопила рабов Пентакоста, затем взглянула на Калфри: – Ты же сам сказал, что их всех перебьют. Это значит, что могут убить и нас, а я этого не желаю. Ворота должны быть закрыты. – Она повернулась к монаху: – Или вам не терпится сделаться мучеником, достойнейший брат?

– Но… здесь командую я, – заявил в полном смятении Калфри.

– Ошибаешься, – властно отрезала Пентакоста. – Здесь командую я. Как супруга герефы и дочь герцога Пола. Попробуй пикнуть – и я прикажу сбросить тебя со стены. – Ощущение собственного всесилия пьянило ее, и она почти весело обратилась к привратникам: – Эй, там! Я велю сменить вас пораньше. Замкните наглухо створки – и можете отдыхать.

Калфри в оцепенении смотрел на высокородную госпожу, не веря ни своим ощущениям, ни ушам, ни глазам. Чудовищность происшедшего не укладывалась в его голове. Беренгар же, напротив, следил за красавицей с восхищением. Смелая, властная, бесконечно пленительная, она должна была, разумеется, принадлежать лишь ему.

Сражение превратилось в хаос. Каждый воин был принужден драться с наседающими бродягами в одиночку, надеясь лишь на себя. Битва, разгоревшаяся в деревенских проулках, перекинулась в сад, начисто уничтожив малейшую вероятность собрать там по осени хоть какой-нибудь урожай.

Сент-Герману долгое время удавалось держаться около Ранегунды, пока общая сумятица не растащила их в разные стороны. Он проявлял чудеса ловкости, умудряясь с одним топором оборонять и себя, и коня, и наконец вновь увидел Ранегунду: она дралась рядом с Герентом. Пытаясь пробиться к ней, он перевел гнедого в неуклюжий галоп. Но тот вдруг оступился и попятился. Сент-Герман грянулся оземь, и толпа разъяренных бременских беженцев кинулась на него. В воздухе завращались дубинки, каждая по отдельности не могла причинить ему серьезный вред, но все вместе и вкупе с ножами калек они сулили смерть – истинную и скорую. И эта смерть во всей своей неотвратности уже приближалась к нему. Помог гнедой: он забился в конвульсиях и далеко отбросил от себя Сент-Германа. Граф вскочил на ноги, ухватил поперек туловища ближайшего из бродяг и швырнул его в набегающих оборванцев. Те опрокинулись, а Сент-Герман схватил второго врага и повторил бросок. Девять раз он вскидывал над собой жутко вопящих бандитов, их телами пробивая себе дорогу. Наконец серые чудища расступились, и Сент-Герман взлетел вверх по склону с неуловимой для человеческих глаз быстротой.

Ранегунда, завидев его, рассмеялась.

– Я боялась за вас.

– А я за вас, – ответил он и метнул во врагов подобранный с земли кровельный крюк.

– У меня есть короткий меч, – сообщил Герент, указывая на заспинные ножны.

Сент-Герман кивнул.

– Я воспользуюсь им.

Ранегунда, перегнувшись через валун, ударила очередного врага.

– Капитан Амальрик и еще пятеро наших удерживают дорогу, – сказала она. – Но их теснят, сейчас они будут здесь.

Окровавленный меч ее снова блеснул и опять нашел себе жертву.

– А где же резерв? – спросил Сент-Герман. – Почему медлит крепость?

– Не знаю, – с деланным равнодушием ответила Ранегунда. – Ворота закрыты.

– Что-о?! – вскипел Сент-Герман.

В ярости от человеческой низости он выдернул из угрожающе ворчащей толпы свирепо щерящегося крепыша и принялся пробивать в стене серых брешь, орудуя непрерывно вопящим врагом как тараном. Сила его, и так недюжинная, словно утроилась, и серая масса промялась, как глина, но стала обтекать их позицию с флангов. Он с отвращением отшвырнул от себя вдруг обмякший и потому сделавшийся бесполезным таран, но Герент был начеку и сунул меч в его руку. Серые настороженно замерли. Остановились и защитники крепости. И те и другие отдыхали. Но это длилось лишь миг.

– Где капитан? – нарушила тишину Ранегунда. – Я почему-то не вижу его.

– С ним все в порядке, – ответил ей Герент и вдруг как-то странно всхлипнул: прилетевшая из толпы серых дубинка ударила его чуть выше уха. Падая, он был уже мертв.

Теперь их осталось двое, и Ранегунда отсалютовала Сент-Герману мечом, превратив этот жест в убийственный для очередного захватчика. Сент-Герман, подхватив с земли палицу, умертвившую Герента, пошел на врага. Теперь у него были вооружены обе руки, и обе разили без промаха. Брешь в серой толпе расширялась, но он дрался с потерявшими человеческий облик и потому не знавшими страха людьми. Исход схватки был предрешен, серые, стремясь повалить его, стали бить по ногам. Он зашатался, чувствуя, как подламываются колени, и опрокинулся навзничь, развернутый страшным ударом в плечо. Очередной удар был нацелен ему в голову, но враг промахнулся, и Сент-Герман, кувыркаясь, покатился с обрыва, ударяясь о камни и уже не помня себя.

Падение было остановлено стеной скотобойни. Оглушенный, Сент-Герман лежал под ней, пока к нему не вернулось сознание. Встать не было сил. Но Ранегунда нуждалась в помощи – и он сел, разглядывая свои окровавленные дрожащие ноги. «Ранегунда нуждается в помощи», – стучало в мозгу.

Сражение наверху не стихало, Сент-Герман поднял голову. На краю обрыва пульсировал клубок из лошадиных и человеческих тел. Граф попробовал вскарабкаться вверх по осыпи, но был слишком слаб и, видимо, потерял много крови: его пронизывал холод, хотелось прилечь и уснуть. Он поплелся в обход предательской осыпи, однако вскоре был принужден сесть на камень. Кровотечение не унималось: рану следовало перевязать. Руки не слушались, и все же Сент-Герман заставил себя снять камзол и принялся методично рвать на бинты блузу. Он старался не думать о том, что происходит сейчас с Ранегундой, но ничем другим занять свои мысли не мог.

Битва все длилась, но внезапно и без какой-либо очевидной причины ряды атакующих дрогнули и стали таять. Серые побежали – сначала горстками, потом толпой, пока все до единого не скрылись из вида.

Окровавленный, перебинтованный, грязный, Сент-Герман добрел до окраины разоренной деревни – и там упал. Через какое-то время к нему подошел Эварт – тоже сильно помятый, с распухшей рукой.

– Они ушли, – сказал он чужаку, когда тот раскрыл глаза. – Я видел, как вы сражались. Думаю, мы не выстояли бы без вас.

В другое время подобная похвала польстила бы Сент-Герману, но теперь в голове его билось одно:

– Где герефа?

Эварт, пряча глаза и с трудом двигая поврежденной рукой, перекрестился, затем сообщил то, что Сент-Герман уже знал:

– Ее больше нет.

* * *

Официальное послание герцога Пола к его дочери Пентакосте, доставленное вооруженным нарочным в Гамбург и врученное маргерефе Элриху для передачи.

«Супруге бывшего герефы крепости Лиосан, а ныне монаха монастыря Святого Креста.

Сим сообщаю, что твои козни бросили тень на мою честь. Пранц Балдуин Тосларский сообщил мне, что ты обольстила его отпрыска Беренгара, хотя и являешься для всего света женой достойного человека, которому его нынешний сан, видимо, не позволяет тебя укротить.

Меня упрекнули, и я принял упрек, поскольку он справедлив, но ты понесешь за то кару. В последний раз выступая в роли родителя твоего, приказываю тебе отослать этого юношу прочь, иначе я обращусь к твоему мужу-монаху с требованием отринуть тебя, как и сам ныне отвергаю.

Теперь ты мне больше не дочь и лишаешься права на все, что принадлежит нашей семье. Твое имя будет вымарано из всех родовых записей. Как поступит с тобой после этого супруг – его лишь забота. Я не стану порицать его, если он оставит провинившуюся жену при себе, но и не шевельну больше пальцем в защиту недостойной дочери. Любой, кто отныне раскроет перед тобой двери, не сможет рассчитывать на мою приязнь. Любой плод твоей плоти, осмелившийся заявить права на родство с нашей семьей, будет отвергнут.

Король Оттон и Пранц Балдуин получат копии этого письма с моим требованием удовлетвориться нынешним твоим положением. Они отныне не станут видеть в тебе высокородную даму и не позволят никому из своего окружения считать тебя таковой.

Церковь Христа Непорочного может принять тебя в свое лоно, но не воображай, что через покаяние тебе снова откроется дорога в мир. Однажды решив стать монахиней, ты останешься ею до конца своих дней.

Итак, живи теперь как умеешь, но не смей являться ко мне, иначе я закую тебя в цепи и помещу в самое мрачное из узилищ.

Герцог Пол.

Исполнено рукой брата Луприциана.

9 мая 939 года Господня».

ГЛАВА 13

Через весь лоб капитана Амальрика тянулся красный рубец – след вскользь пришедшейся суковатой дубинки.

– Брат Олаф прибыл из монастыря, – сказал он и покосился на сундуки и мешки. – Вы по-прежнему намерены ехать?

– Да, – твердо произнес Сент-Герман. Он лежал на кровати – в черной блузе и черных кожаных штанах, не отрывая головы от подушки.

– С маргерефой Элрихом? – уточнил капитан.

– Да, – подтвердил Сент-Герман безразлично.

Он пытался уехать неделю назад, но разорванное бедро не позволило. Впрочем, жуткая рана теперь превратилась в малиновою полоску и через день-два должна была исчезнуть совсем.

Капитан Амальрик шумно вздохнул и перенес вес тела с одной ноги на другую.

– Конечно, есть в крепости люди, по-прежнему косо посматривающие на вас… Да и в деревне такие найдутся. Но остальным не хотелось бы с вами расстаться. – Он смущенно откашлялся. – Мы и так потеряли многих.

– Ее, – сказал Сент-Герман.

– И Осберна, и Руперта, и Уолдриха, и Кинра, и Герента… И еще не счесть скольких других. В деревне погибли семнадцать мужчин и женщин. Семнадцать! – Он перекрестился. – Частокол теперь ни от чего их не защищает, плотников осталось мало, а ведь надо восстанавливать порушенные дома.

– Кроме того, они потеряли большую часть урожая, – добавил Сент-Герман.

– Почти весь, – отозвался капитан Амальрик. – Есть еще и датчане. Вдруг они нас атакуют?

– Вы устоите. Соберете всех в крепости и… – Он запнулся. – И замкнете ворота.

– Надеюсь, дело до этого не дойдет, – с наигранной бодростью произнес капитан, – и мы все же оправимся. – Он склонил голову набок. – Тяжко вот только придется без кузнеца.

– Маргерефа везет одного, – возразил Сент-Герман. – Сын Радальфа тоже кое-что умеет.

Капитан Амальрик попытался зайти с другого конца.

– Все мои люди быстро идут на поправку. Кроме двоих. С ними худо. Да и Северику придется сжиться со своей слепотой. И с разбитым коленом… Если он сможет. Не каждый, знаете ли, способен… – Он не договорил и взглянул Сент-Герману в лицо. – Вы исцеляете раны. Если бы не вы, пятеро или шестеро моих ребят уже были бы на том свете.

– Винольда тоже умеет лечить, – сказал Сент-Герман и сел; его темные, странно мерцающие глаза говорили о неутихающей внутренней боли. – Была у меня причина осесть здесь, теперь ее нет.

Капитан Амальрик помял ладони, потом осторожно кашлянул.

– Но ведь все тут – ее. Разве вы сами не видите? Будь она сейчас здесь… – Он поперхнулся и не стал продолжать.

Они помолчали. Потом Сент-Герман сказал:

– Не тратьте слов, капитан. Я не могу здесь остаться. Но пока маргерефы нет, я в вашем распоряжении.

– Благодарю.

Вновь воцарилось молчание, и вновь оно было неловким.

Наконец Сент-Герман, чувствуя себя несколько виноватым, попробовал разрядить обстановку.

– Все ли новости столь ужасны или есть и другие?

– Ох, есть. И хорошие, – оживился капитан Амальрик. – Все дети в порядке и здоровехоньки. Только один мальчишка содрал кожу с колена, но это пустяк. Бродяги унесли двух коз, а свиней почему-то не тронули. Ниссе порадовался бы, будь он жив. Ваши ульи стоят, как стояли, значит, мы будем с медом, да и маленький сад сохранил весь свой цвет. В деревне уцелели четыре дюжины гусей и вернулись почти все утки. А брат Олаф сказал, что монахи поделятся с нами зерном, если мы ссудим им людей на полевые работы. У них ведь рабочих рук почти не осталось: вредные испарения унесли многих и сильно ослабили остальных. – Он опустил глаза и понизил голос: – Еще брат Олаф сказал, что брата Гизельберта похоронили в церкви, под алтарем. Он, говорят, перед смертью ничего уже не соображал и нес какую-то околесицу.

– Ах да. Брат Гизельберт. – Сент-Герман с осторожностью встал. Бедро все еще побаливало, хотя и слабо. – Он был человеком решительным, но, на мой взгляд, мало склонным к сочувствию и состраданию. А знаете, что о нем станут говорить лет этак через сто? Люди забудут, что здесь когда-то уродилась больная рожь, ввергшая многих в безумие, а в той околесице, о какой вы упомянули, усмотрят пророческие иносказания. Брата Гизельберта объявят святым и над его прахом воздвигнут монастырскую усыпальницу, которой все примутся поклоняться.

Брови бравого капитана поползли недоверчиво вверх.

– Я полагаю, вы шутите, Сент-Герман. Брат Гизельберт был болен, все о том знают. Какой же это будет святой?

Сент-Герман помотал головой.

– О том через сто лет никто и не вспомнит. Люди забывчивы и склонны приукрашивать прошлое. Будут считать, что усопший молился за избавление всех истинно верующих от грехов и что наградой ему было предсмертное просветление.

– В такое никто не поверит, – решительно заявил капитан Амальрик.

– Вы думаете? – Сент-Герман подошел к узкому окну и невольно залюбовался сверканием майского дня. – Как полагаете, долго ли нам еще ждать маргерефу?

– Пять – десять дней, – сказал капитан Амальрик. – А может, и меньше.

Сент-Герман помолчал.

– А Пентакоста? Что станется с Пентакостой?

Капитан Амальрик нахмурился и потянул себя за губу.

– Этот вопрос наиболее трудный. Она ведь дочь герцога, и, если тот запретит ее трогать, маргерефа ничего не осмелится с ней сделать без одобрения короля. А король может решить… Ох, да он может решить все, что угодно. – Он выразительно пошевелил бровями. – Или вообще ничего. Пока же она заперта в своих покоях, и две женщины денно и нощно не спускают с нее глаз. Ей не позволено выходить из южной башни. Никуда, даже в общий зал. Ей не разрешается также видеться с Беренгаром. Кстати, того взял под решительную опеку наш монах. Он поставил себе целью отвратить Беренгара от Пентакосты. Брат Эрхбог молится с сыном Пранца, склоняет его к покаянию – в общем, они теперь неразлучны.

– Да что вы? – поразился, и вполне искренне, Сент-Герман. – Удалось ли достойному брату преуспеть в своем замысле?

– Нет. Пока нет. – Капитан покачался на каблуках. – Пентакосте запрещено прясть и ткать… И вообще… – Не договорив, он шумно выпустил воздух.

Сент-Герман пристально посмотрел на воина.

– Есть что-то еще?

Капитан Амальрик смущенно спрятал глаза.

– Вы правы. Существует еще одна… неясность. Беренгар говорит, что Пентакоста не приказывала закрывать крепостные ворота. Он заявляет, что приказ отдал Калфри. Тот, мол, перепугался и, когда пала герефа, решил, что битва проиграна. А Пентакоста тут ни при чем.

Сент-Герман на какое-то время окаменел, не в силах вымолвить ни слова. Потом очень медленно и очень размеренно произнес:

– Ранегунда была жива, когда закрылись ворота. Я знаю, потому что был тогда рядом с ней. И любой караульный, следивший за битвой, скажет то же самое. – Удивительно, но, выговорив вслух ее имя, он словно бы успокоился, хотя боль все равно не отпускала.

– Да, – кивнул капитан. – Именно это утверждаю и я, поскольку сам был там. Закрытие ворот было черным предательством. Но люди есть люди. Они не слышат того, чего им не хочется слышать. Куда легче считать, что Калфри впал в панику, чем поверить в то, что их герефу, да и нас заодно, умышленно предала высокородная госпожа. – Он поднял вверх руки. – Я не могу что-либо изменить. Любой охотнее принесет в жертву Калфри, чем согласится с виновностью Пентакосты.

– Мне кажется, это прежде всего относится к Беренгару, – держась очень прямо, сказал Сент-Герман.

Капитан Амальрик пожал плечами.

– Он обожает ее. И доказывает таким образом свою преданность. Он не может свидетельствовать против нее.

– Конечно, – сказал, не скрывая язвительной горечи, Сент-Герман. – Разумеется, не может. А что станет с Калфри? Если поверят Беренгару, а не ему?

– С Калфри? – Капитан Амальрик помялся и с большой неохотой ответил: – Ну, если будет решено, что, когда он отдал приказ, герефа была мертва, его оскопят и четвертуют. Если сочтут, что герефа погибла из-за него, то распилят на части веревками. Это… ужасная смерть.

– Да, – меланхолически подтвердил Сент-Герман и вскинул голову: – Я могу засвидетельствовать, когда были закрыты ворота. Это может помочь?

Капитан Амальрик тряхнул головой.

– Не знаю. Вы инородец, и маргерефа может вообще не позволить вам выступить против такой особы, как Беренгар.

– Потому что он сын Пранца Балдуина? Я вас правильно понял?

Капитан промолчал.

– К суду Пентакосту не привлекут, – сказал он чуть позже. – Разбирать будут поведение Калфри. Но, если вскроется, что приказ все-таки отдала она, ей, невзирая на титул отца, придется ответить. За смерть герефы и за утрату половины наших людей.

– И что же с ней в таком случае сделают? – спросил Сент-Герман.

– Как дочь герцога, ее не могут казнить без прямого приказа отца и, скорее всего, приговорят к заточению. Но существуют подземные тюрьмы, где предателей оставляют на верную смерть. Это глухие каменные мешки, похожие на вкопанные в землю бутыли…

– Знаю, – резко оборвал его Сент-Герман.

Он сам не раз попадал в такие мешки – в Вавилоне, в Египте… Воспоминание о египетском подземном узилище наполнило его особенным омерзением. Чтобы выжить, он питался там кровью сброшенных к нему жертв и ликовал, припадая к трепещущей плоти.

– Что с вами? – озадаченно спросил капитан.

– Вспоминание. Оно уже улеглось.

– Возблагодарим Христа Непорочного. Ваши глаза тлели, как угли в остывающем горне.

Капитан перекрестился и склонил голову набок.

Сент-Герман усмехнулся.

– Я понял намек. Завтра. Я пойду в кузницу завтра. Составьте мне перечень неотложных работ. И велите мальчишкам облазить все пепелища. Пусть покопаются и соберут весь металл.

Его кровь не спасла Ранегунду. Тело герефы пришлось хоронить по кускам. Но отдать дань ее памяти он был обязан.

Капитан с облегчением приложил руку ко лбу, но Сент-Герман задержал его новым вопросом:

– Кого теперь назначат герефой? Вас?

– Сомневаюсь. – Капитан Амальрик беззлобно пожал плечами. – Я ведь из беспородных, как всякий солдат, а у короля много троюродных родичей, мечтающих сделать карьеру.

– Много, – кивнул Сент-Герман. – Но кому от этого легче?

В последующие пять дней частокол постепенно восстановили. Девятеро крестьян вместе с женами и братом Олафом отправились в монастырь Святого Креста – на полевые работы. Жизнь поселения понемногу налаживалась, входила в свою колею.

На шестой день покой был нарушен. Осита выскочила из южной башни с криками, что Пентакоста пропала. Она поздно вечером затворилась в женской комнате под предлогом, что будет бдеть там в молитвах всю ночь, но утром ее на месте не оказалось, хотя дежурившие в те часы Винольда и Джуста глаз не сомкнули, карауля высокородную госпожу.

– Нужно немедленно разыскать ее, – заявил капитан Амальрик. – Переверните башню. Пусть женщины выйдут: за поиск возьмутся мужчины.

– Мужчины в женских покоях? – возмутилась Инольда. – Это неслыханно! Искать должны женщины, иначе всем нам несдобровать.

– Женщины уже искали, – невозмутимо парировал капитан Амальрик. – Но результатов что-то не видно.

Поднялся гомон, пока чей-то негромкий голос не внес предложение, поначалу смутившее всех.

– Позвольте мне этим заняться, – в наступившей вдруг тишине повторил Сент-Герман. – Я инородец. И к тому же я уезжаю.

Последовало молчание, затем капитан Амальрик произнес:

– А что? Это выход. Пусть ищет. А с ним пошлем кого-то из женщин. Он уезжает, и он не из наших.

– Пусть, – басом сказал Дельвин. Он был очень молод и всюду совался, стараясь казаться старше своих лет.

Как ни странно, с ним все согласились.

– Так и сделаем, – заключил капитан и повернулся к Инольде: – Пусть женщины уберут там все, что нужно убрать, и иноземец примется за работу.

Женщины, для порядка ворча, взялись за дело. Через час Сент-Герман и Осита уже обошли все комнаты женских покоев, и Сент-Герман предложил совершить повторный обход. Осита, усталая, с ноющим к непогоде плечом, заупрямилась:

– Что тут искать? Стены есть стены. Уже понятно, что здесь ее нет. Скорее всего, она улетела отсюда с помощью своего колдовства. Или стала незримой.

Глаза крестьянки испуганно округлились.

– Возможно, – рассеянно сказал Сент-Герман, приглядываясь к очередной стенной нише. – Но я склонен думать, что все не так сложно.

Он вдруг увидел два камня, что были рельефнее других, и практически не удивился, когда при надавливании на них узкий участок стены опустился.

– Христос Непорочный, сохрани нас! – вскричала Осита.

– Ступай к капитану и скажи, что секретный ход найден, – спокойным тоном велел Сент-Герман.

К полудню тайный лаз был надежно заделан с обоих концов. Капитан Амальрик, подбоченившись, рассмеялся.

– Теперь она здесь не пройдет. Будет скрестись в ворота, как побирушка.

– А вдруг она не вернется? – спросил Сент-Герман.

– Вернется как миленькая, – хмыкнул капитан. – Еще до заката. – Он ткнул пальцем в сторону леса. – Ей прекрасно известно, кто рыщет теперь вокруг нас.

Но Пентакоста не вернулась ни вечером, ни на другой день, ни на третий. Сын Пранца совсем упал духом и непрестанно пытался побудить капитана начать розыск пропавшей.

– Кто знает, может, она нуждается в помощи, – стенал потерянно Беренгар. – Бременские оборванцы в лесу так и кишат, караульные видели в море какие-то корабли. Возможно, датские.

Он перекрестился. Теперь он часто крестился.

– Если она у датчан, – спокойно сказал капитан Амальрик, – мы о том не узнаем. Они станут требовать выкуп с ее отца, а не с нас, ведь муж ее уже умер. – Он вгляделся в лицо поникшего щеголя и с плохо скрытым злорадством прибавил: – Но скорее всего, она не у них, а свисает, ободранная, с какой-нибудь ветки.

Брат Эрхбог, втайне считавший, что такой исход был бы самым разумным, чуть было в знак согласия не кивнул, но успел обратить кивок в смиренный поклон и, осенив себя крестным знамением, шепотом помолился о спасении всех заблудших.

– Я хотел жениться на ней, – пробормотал Беренгар с таким видом, словно это могло что-нибудь изменить.

– Да, но ведь не женились, – все так же злорадно заметил капитан Амальрик, уставший от бесконечного нытья именитого недоумка. – Не морочьте мне голову. А хотите жениться, так снеситесь в первую голову с ее отцом. Вдруг предмет ваших помыслов и впрямь захватили датчане?

– Ах, я боюсь и думать об этом! – вскричал Беренгар, всплескивая в отчаянии руками. – Вы ведь знаете, что они творят с пленницами!

– Превращают их в рабынь, а если не рассчитывают на выкуп, то и в шлюх, – хладнокровно откликнулся капитан и обернулся к Калфри, производившему осмотр побывавшей в бою амуниции. – Сколько седел в порядке?

– С десяток, – был ответ. – Остальные тоже нормальные – у них только помяты и порваны стремена.

– Ну, это поправимо, – сказал капитан. – А что там со сбруей?

– Ее нужно спасти! – перебил его Беренгар. – Она страдает! Вы обязаны для нее что-то сделать.

Капитан Амальрик резко развернулся и заглянул Беренгару в глаза.

– Слушай, сопляк, – процедил он. – Наша герефа мертва, многие наши убиты. А знаешь ли почему? Потому что та, о ком ты тут так хлопочешь, захлопнула перед нами ворота.

– Это был Калфри, – пробормотал Беренгар.

– Стоп! – рявкнул капитан. – Мы оба мы знаем, что это неправда. Приказ рабам отдала Пентакоста, она предала нас. А ты, сын Пранца, стоял и смотрел на все это. Хотя мог вмешаться. Ты единственный мог вмешаться. – Он окинул побледневшего щеголя презрительным взглядом. – В толк не возьму, почему шорох юбок делает мужчин тряпками?

Беренгар хватал воздух губами, подыскивая слова для ответа, которого от него, собственно, и не ждали.

– Подумать только, и это – сын Балдуина! – подвел итог капитан Амальрик и отвернулся.

Брат Эрхбог, ханжески потупив глаза, положил на плечо своего подопечного руку.

– Пойдем помолимся, – сказал он. – О спасении всех оступившихся, но желающих вновь вернуться на праведный путь.

Как только они ушли, капитан Амальрик взглянул на солдата.

– Ну что? – спросил он, остывая. – Возможно, я был слишком резок?

– Нет, – покачал головой Калфри. – Но он оскорблен.

На другой день над крепостными воротами пропел рог.

– Это маргерефа. – крикнул вниз Фэксон. – С большим, чем обычно, эскортом.

– Ну, теперь мы посмотрим! – выскакивая из молельни, вскричал Беренгар. – Разберемся, кто тут предатель!

К тому времени, как ворота открылись, большая часть обитателей уже толклась возле них.

Маргерефа был хмур. Он спешился, бросил поводья рабу и, ни на кого не глядя, спросил:

– Как я понимаю, тут было сражение? Когда оно состоялось?

– Прошло девять дней, – доложил капитан Амальрик. – Врагов было около сотни. – Он помедлил и, проглотив подступивший к горлу комок, с трудом произнес: – Герефы теперь с нами нет.

Маргерефа приподнял брови.

– Гизельберта?

– Ранегунды, – поправил его капитан Амальрик. – И еще многих.

– Ты дашь мне полный отчет о случившемся, однако сначала нам следует подкрепиться. Мы бы прибыли на день-два позже, но римлянин постоянно меня поторапливал.

Маргерефа махнул рукой в сторону конников, въезжавших на плац.

– Римлянин? – вслух удивилась какая-то женщина, и все обернулись, чтобы взглянуть, кто же смел поторапливать всесильного маргерефу.

Это был одетый как рыцарь русоволосый и синеглазый человек средних лет, сидевший на долговязой темно-коричневой лошади. За ним следовали восемь франконских воинов, охранявших небольшой караван из пяти груженных тюками и укладками мулов.

– Ба, да это же Ротигер! – не удержался от восклицания Сент-Герман.

Услышав это, важный римлянин мигом покинул седло и опустился перед тем, кто окликнул его, на колено.

– Господин, – произнес он по-саксонски.

Услышав его обращение, обитатели крепости вдруг осознали, какой именитый вельможа день-деньской работал в их кузне словно обычный кузнец. Многие изумленно переглянулись и вновь, уже с гораздо большим почтением и любопытством, уставились на чужака, однажды прибитого к их берегу морским течением и ветрами.

– Поднимись, – по-саксонски сказал Сент-Герман и уже по-персидски продолжил, сохраняя бесстрастное выражение на лице: – Слов нет, как я рад тебя видеть. Ты прибыл очень вовремя, ни раньше ни позже.

– Лучше бы раньше, судя по тому, что я видел в деревне, – отвечал на персидском же Ротигер.

– Нет, – покачал головой Сент-Герман. – Раньше бы я не уехал. – Он сменил тон, но не мимику, цедя слова со скучающим видом: – Как долго ты пробыл в пути?

– Судите сами, – сказал Ротигер. – Я выехал из Рима в марте, семнадцатого числа, а сегодня десятое мая.

– Я восхищен. Мы позже поговорим, а пока вели своим людям спешиться.

Сент-Герман кивнул и направился к маргерефе, который достаточно церемонно ответил на его римский короткий поклон.

Мужчины скрестили взгляды.

– Рад видеть вас, маргерефа, – вернувшись к саксонской речи, приветствовал Элриха Сент-Герман. – Хочу заверить, что в случае надобности вы можете рассчитывать на меня. Я был в бою и могу прояснить все детали.

Взгляд маргерефы был изучающим и настороженным.

– Ваш человек… Он мне сказал, что вы по знатности равны принцам крови.

– Кажется, это так, – подтвердил Сент-Герман с равнодушной учтивостью, – я вам как-то об этом упоминал. – Он вновь коротко поклонился. – Но вы устали с дороги. Не смею больше задерживать вас. Да и мне надо поговорить со своим порученцем.

Маргерефа кивнул, и Сент-Герман отошел к Ротигеру. На того по-прежнему продолжали глазеть, особенно женщины – их восхищал его вид. Еще бы, ведь он был одет лучше всех находящихся здесь мужчин и даже превосходил в элегантности самого Беренгара.

Последнего тянул за рукав брат Эрхбог, торопливо нашептывая:

– У нас еще будет более подходящий момент для беседы. Сейчас маргерефа голоден, он не станет слушать тебя.

– Он должен выслушать, – упрямился Беренгар, не желая слушать увещевания монаха.

Между тем крепостной люд как по сигналу потянулся к общему залу. Вокруг маргерефы составилось нечто вроде расширенной свиты, роль герефы в которой играл капитан Амальрик.

Ротигер обернулся к франконцам:

– Ступайте с ними. Вас там покормят. Лошадьми и поклажей займутся рабы.

Он подбодрил их энергичным взмахом руки и поспешил за своим господином.

Тот, широко шагая к северной башне, спросил: