Текст книги "Тьма над Лиосаном"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Сент-Герман секунду отсутствующим взором глядел на нее, потом словно очнулся.

– Нет-нет, никакого непонимания не было. – Он взял ее лицо в свои руки, поцеловал в глаза. – Это я плохо объяснил вам. – Мысли вихрем неслись в его голове. – Дети получаются только одним способом, Ранегунда. – Он помолчал. – Но именно к нему-то и неспособны ни люди одной со мной крови, ни я. Единожды обманув смерть, мы навсегда теряем способность… возжигать искры жизни.

– Но… люди одной с вами крови – они ведь берутся откуда-то, – запротестовала она. – Значит….

– Это мало что значит. Вы – моя кровь. А я – ваша.

– Как это? – Ранегунда наморщила лоб, потом отпрянула и спросила с тревогой: – Вы воздерживаетесь от извержения своего семени из опасения как-то мне повредить? Я права? Говорите! Мне надо знать.

– Нет, – ответил он, привлекая ее к себе. – Все не так мрачно. Но и не просто. – Он стал приглаживать завитки ее непокорных волос. – От того, чем мы занимаемся, детей не бывает.

Лицо ее омрачилось, потом просветлело. В нем засветилась надежда.

– Есть ведь другое. Великие герои совсем не всегда рождались на свет от соития. Христос Непорочный, например. Есть и другие примеры. Неужели у вас никогда не было детей? Ни от одной женщины? Никогда?

– Тех, кого любил, я одаривал только любовью, – терпеливо произнес он, расстегивая булавку, которой был сколот ее плащ. – В них и мое потомство, и моя семья.

– Но собственных детей у вас нет, – настаивала на своем Ранегунда, обескураженная услышанным. Она быстро перекрестилась. – Это, должно быть, ужасно: знать, что никто после тебя не будет носить твое имя.

Он взял ее за плечи, поглядел в глаза.

– Я уже прожил столь долго, что вы не можете и вообразить. Я был уже стар, когда Христос сошел на землю. Имя мое живет вместе со мной, тут нет причин для печали.

Говоря это, он понимал, что все слова бесполезны, что в ее представлении каждый достойный мужчина обязан стремиться к продолжению своего рода и весь смысл его жизни заключается именно в этом.

– Как можно тут не печалиться? – Ранегунда вздохнула.

– Можно. – Сент-Герман помолчал. – Иногда мне думается, что я был обречен на бесплодие еще до рождения.

– Как… – Она задрожала и в отчаянии прикусила губу. – Как вы можете жить со всем этим?

– Никто из таких, как я, не имеет детей, Ранегунда, Я уже говорил вам это и повторяю опять. Это не недостаток или порок, это свойство, и после перерождения его обретете и вы.

– А… я вам не надоем? – спросила она, беспокоясь все больше. – Ведь у меня нет ничего такого, что могло бы вас удержать. Ни контракта, ни земельных владений. Если не дети, то что может заставить вас быть со мной? Клятва? Но от нее можно отречься. Все наши клятвы – всего лишь слова.

Вот оно что, подумал он с болью. Ее точит страх. Страх оказаться отвергнутой – как им, так и всеми.

– Нет, дорогая. – Он нежно поцеловал ее. – Наши клятвы совсем не слова.

– И вы будете со мной… до конца моих дней? – Она хотела перекреститься, но удержалась.

– Обязательно… если смогу.

– И я стану похожей на вас?

– Не совсем, – отозвался он ласково. – Вы не потеряете способности сближаться с мужчинами, и они одарят вас всем, что со мной – увы! – недоступно.

– Кроме детей. – Она вздохнула и прикоснулась к его темным вьющимся волосам. – И в чем же тогда нам искать утешения?

– В любви, – сказал Сент-Герман. – В одной лишь любви.

Она прижалась к нему.

– Тогда докажите мне это.

Сент-Герман обнял ее.

– Ты дрожишь. И совсем замерзнешь, если я стану приводить доказательства. – Он – через ткань плотной блузы – стиснул ей грудь. – Вот. Прими и уймись, Ранегунда.

Она ударила его по руке.

– Это не то. Сними с меня все.

Он покачал головой.

– Уймись, ты замерзнешь.

– Но не в постели. – Она стянула с себя камзол, позволив ему упасть на пол, потом завозилась с завязками юбок. – Отведи меня туда и согрей.

Сент-Герман засмеялся.

– Ты знаешь дорогу. И распрекрасно доберешься до постели без меня.

– Но… – Она озадаченно вскинула голову, потом взяла его за руку: – Нет уж. Ты пойдешь вместе со мной.

– Нет, – сказал он.

– Да, – сказала она и потащила его за собой.

Возле кровати пленника отпустили и позволили ему наблюдать, как захватчица скидывает с себя блузу и заворачивается в одеяло, сшитое из шести волчьих шкур. Повалившись на жесткое ложе, она рассмеялась.

– Теперь мне тепло. Ты не нужен мне, Сент-Герман.

– Разве? – Сент-Герман наклонился и поворошил груду меха. – Я сейчас отыщу тебя. По блеску глаз.

Он наклонился ниже и угодил в ловушку. Гибкие сильные руки обвили его шею.

– Попался! – ликовала Ранегунда. – Я поймала тебя!

Под утро он разбудил ее поцелуями.

– Еще ведь темно, – запротестовала она.

– Скоро поднимутся повара, а к огню пойдет смена, – напомнил он. – До этого вам бы надо вернуться к себе. Вы ведь не хотите столкнуться с кем-нибудь, перебегая через внутренний двор.

– Нет, разумеется, – согласилась Ранегунда и, внимательно оглядев его, заключила: – Вы так и не спали.

– Нет, – отходя к столу, откликнулся Сент-Герман.

Он успел уже переодеться, сменив камзол, в каком был, на черную шерстяную тунику, которую Инольда сшила для него около полугода назад. По римской, шестисотлетней давности моде она была собрана складками на плечах, открывая рукава плотной блузы, заправленной в столь же плотные, облегающие штаны.

– Вы собираетесь на верховую прогулку? – спросила Ранегунда, ибо костюм его как нельзя больше к тому подходил.

– Возможно, если погода позволит, – рассеянно откликнулся он, рассматривая что-то в слабом свете масляного светильника.

– Что там у вас? – Она поднялась на локте.

– Кое-что для вас, моя герефа. В знак моей неизменной верности вам.

Он сопроводил свои слова старомодным византийским поклоном.

– Что это? – Ранегунда села в постели. – Покажите, – потребовала она.

Он взял светильник и вернулся к кровати, протягивая ей свой дар. Это было миниатюрное нагрудное украшение: темный камень в оправе, напоминающей крылья. Изделие было настолько изящным, что у нее не хватило смелости прикоснуться к нему.

– Ваш талисман? – ошеломленно спросила она.

– Да, – кивнул Сент-Герман.

– И вы его сделали для меня?

– Да. – Он указал на кожаный, продетый в серебряное ушко ремешок: – тут должна быть цепочка, но все серебро ушло на оправу. Позвольте мне надеть это на вас?

Ранегунда смогла лишь кивнуть, едва сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.

– Мне холодно, – выдохнула она.

– Потерпите немного, – ласково шепнул Сент-Герман.

Пока он завязывал ремешок, Ранегунда украдкой потрогала украшение.

– Какой это камень?

– Черный сапфир. Я изготовил его в атаноре, а вместе с ним аметист, два изумруда и черный топаз. Но они чуть помельче и с некоторыми изъянами. Лучше всех получился сапфир.

– Вы… – В серых глазах засветилось благоговение. – Вы можете изготавливать драгоценные камни? Что, прямо тут – в этой вашей печи?

– Да, – кивнул Сент-Герман. – И не только камни, но и золото, например. Я уже изготовил пробную партию. – Он кивком указал на полку, где стоял плотно набитый и туго завязанный мешочек. – А на очереди у меня серебро. Как ни странно, с ним больше возни. Вот почему я и не успел сделать цепочку. Впрочем, если вы захотите, она может быть и золотой.

Ранегунда перекрестилась, во взгляде ее мелькнула тревога.

– Золото? Вы сделали золото? Зачем? Чтобы откупиться от нас?

Сент-Герман покачал головой.

– Нет, Ранегунда. Это золото…

– Вы уезжаете, – мертвым голосом проговорила она. – И в утешение подарили мне свой талисман. Что ж, благодарю, он прекрасен.

Сент-Герман укоризненно посмотрел на нее. Видя, что это не помогло, он позволил себе усмехнуться.

– Подумайте сами, куда я поеду в февральскую стужу? Я, возможно, и глуп, но все-таки не настолько. – Он улыбнулся еще раз, потом стал серьезным. – Золото я изготовил для вас. Для меня оно мало что значит, но вам может пригодиться. Большое хозяйство требует немалых затрат.

– Да? – недоверчиво спросила она. Потом что-то в уме подсчитала. И глаза ее округлись. – Значит, вы можете себя выкупить? Вы могли это сделать и раньше?

– Нет, – покачал головой Сент-Герман. – Золото без печи не получишь. Вспомните, сколько месяцев я строил ее.

– Надо же! – Ранегунда потерла виски. – Он делает золото, как мы печем сдобу. Значит, у вас теперь его может быть сколько угодно? Целый мешок? Или два? Или три?

– Нет, – возразил он. – Только не здесь. Я не волшебник. И не могу извлекать что-то из пустоты. Мне требуются определенные материалы, каких у вас очень мало, и металл, которого у вас почти нет.

Ранегунда, помедлив, кивнула в знак того, что приняла сказанное к сведению, и поглядела на аметист. Тот мягко светился в предутреннем мраке, и она прикрыла его руками.

– Никто не должен видеть ваш дар. Иначе…

– Иначе – что? – спросил Сент-Герман.

Их глаза встретились. Серые ушли в сторону.

– Иначе все поймут…

– Поймут что?

– Что мы с вами связаны, – выпалила она. – Ваш камень прекрасен, но я не могу выставлять его напоказ.

– Пустое. – Сент-Герман тоже отвел глаза в сторону. – Камень ваш. И останется вашим, будете вы носить его или нет.

– Но я буду носить его, – рассердилась она и сбросила с плеч волчью полость. – Прямо на теле. Под блузой и под камзолом. Знайте, он с этих пор всегда будет при мне.

– Я и не сомневался, – испытывая огромное облегчение, солгал Сент-Герман.

Ранегунда неуверенно усмехнулась, потом поежилась, обхватив плечи руками.

– Я замерзаю. Мне надо одеться. – Она огляделась вокруг. – Где мои юбки? Камзол? Где рубаха?

– Я перенес ваши вещи к жаровне. Чтобы они согрелись. – Он подал ей блузу. – Так делали некогда римляне. В холодную пору.

– А вы, значит, это у них переняли? – пробормотала она, ныряя в чуть припахивающую дымком мглу и чувствуя, как тепло охватывает ее озябшую, всю в мелких пупырышках, кожу.

– И еще кое-что, – сказал он, держа наготове камзол. – Вот. Надевайте, пока он горячий.

Одевшись, Ранегунда выпрямилась и заглянула в бездонную глубину темных глаз.

– Камень и серебро, – заявила она. – Они меня тоже греют.

– Прекрасно, – откликнулся он.

– Сент-Герман, – спокойно сказала она, не сводя с него взгляда. – Я знаю, вы не останетесь здесь.

Он указал на свои сундуки.

– Мой припас тает, а без него мне не продержаться.

Ранегунда перекрестилась.

– Я ожидала чего-то такого. – Лицо ее опечалилось, но взгляд был тверд. – Я не хочу с вами расставаться, но, когда возникнет необходимость, не буду пытаться вас удержать.

– Есть другой выход, – произнес он негромко. – Вы могли бы поехать со мной.

Она на миг прижалась к нему, потом медленно отстранилась.

– Нет. Этого сделать я не могу.

– Потому что вы здесь герефа? – спросил он, заранее зная ответ.

И она не замедлила с ним:

– Потому что я здесь герефа.

* * *

Письмо Ротигера из Рима к Этте Оливии Клеменс в Авлон. Доставлено адресату через тридцать четыре дня после отправки.

«Достойнейшей римлянке Этте Оливии Клеменс шлет из Рима свои приветствия небезызвестный ей Ротигер.

Хочу сообщить, что я наконец получил известие от моего господина. Он находится в северо-восточной части Саксонии, на берегу Балтийского моря, в крепости под названием Лиосан. Он здоров, но его следует выкупить, а посему через неделю-другую я намереваюсь отправиться в путь.

Я нанял вооруженное сопровождение и крепко надеюсь, что к тому времени, когда мы доберемся до Альп, оба перевала будут открыты, и позволят нам перебраться в Баварию или Франконию, где, говорят, обстановка не очень-то хороша. Люди, нанятые мною для охраны, считают, что путешествие только в одну сторону займет у нас месяца два, а возможно, и более – в зависимости от дорожных условий, в которые входят и стычки с грабителями, каковых в Германии развелось очень много, с тех пор как мадьяры разграбили Бремен и толпы оставшихся без крова людей разбрелись по всему королевству. К тому же Бавария и Франкония никак не могут ужиться с подмявшим их под себя королем, и потому там неспокойно. Но я полагаю, что борцам против Оттона покажется неуместным расходовать свои стрелы на проезжающих по своим делам инородцев и что несколько золотых монет расчистят нам путь.

Не беспокойтесь, я, конечно же, захвачу с собой и несколько сундуков с карпатской землей, и необходимое количество денег. Хозяин также просил меня привезти туда и его красный римский сундук, ибо саксонцев поразила та же болезнь, что свирепствует и во Франции, гнездящаяся в неудачно созревшем зерне.

Если по дороге не возникнет каких-либо препятствий, граф, надо думать, к концу июля появится в Риме, который варвары все не хотят оставить в покое. От их рьяности ваша вилла несколько пострадала, но она непременно будет восстановлена и расширена. Во время моего отсутствия за ней, равно как и за виллой моего господина, приглядит Марций, мажордом. Ему даны все необходимые распоряжения.

Примите заверения в вечной преданности.

Ротигер.

Написано собственноручно 4 марта 939 года».

ГЛАВА 7

И седок, и мул истекали кровью. Первый попробовал спешиться – и повалился на землю. Бархин-сапожник и Удо-кровельщик быстро закрыли ворота, затем Удо кинулся к мулу, а Бархин – к монаху, чтобы помочь тому встать.

– Банды разбойников, – задыхаясь, с трудом выговорил монах. – Диких, голодных. – Он огляделся. – Где я нахожусь?

– В деревне близ крепости Лиосан, – сказал Удо. – Здесь вы в безопасности.

Он быстрым взглядом окинул мула и понял, что животное навсегда охромело. Хромой мул хуже, чем просто обуза, но решать, что с ним делать, надлежало хозяину, а не ему.

Монаху понадобилось время, чтобы осмыслить услышанное, потом он, держась за бок и глухо постанывая, спросил:

– А далеко ли… до монастыря Святого Креста?

– Полдня верховой езды на юго-запад, – ответил Бархин, с ужасом глядя на свои руки: они были в крови. – Но вы пока что не в том состоянии, чтобы…

Монах слабо отмахнулся, словно пытаясь оттолкнуть Бархина, затем покачнулся; лицо его исказила гримаса.

– Клянусь, я… я должен… Банды придут… на то были знаки. – Он привалился к сапожнику. – Две дохлые крысы под распятием. Я должен предостеречь их.

– Вы ранены, – сказал Бархин. – Кто-нибудь сделает это за вас.

Он посмотрел на крепость.

– Нет-нет, Христос Непорочный поможет. – Монах осенил себя крестным знамением. – Их надо предостеречь. Мужчины… – Он оступился опять и едва не упал. – Предупредить… Их надо предупредить…

Он задыхался.

Навстречу им шел Орманрих, окруженный толпой селян. Увидев кровь, он жестом велел всем остановиться.

– Что здесь происходит? Кто он такой?

– Мы не знаем, – ответил Удо. – Он только что въехал в ворота. Ему досталось. Взгляни. – Он указал на мула. – И бедной животине тоже. Задняя нога совсем искалечена.

– Думаю, ему нужно добраться до наших соседей, – сказал Бархин, подпирая раненого плечом. – Я так его понял.

– А откуда он сам? – спросил Орманрих.

– Он не сказал, – буркнул Бархин.

– Они голодны, – прошептал монах. – Они хотели съесть мула.

Он снова перекрестился.

– Кто – они? – встревожился Орманрих и поглядел на ворота.

Монах несколько раз напряженно моргнул.

– Люди из Бремена. Их город разрушен. Они остались без крова, без пищи. – Он тяжело задышал. – Мой бок…

Орманрих вытаращил глаза.

– Бремен разрушен? Это огромный город, там сто десятков домов. Кто разрушил его?

Хотя Орманриху не доводилось бывать в саксонских прославленных городах, он знал о них и гордился ими, как и каждый саксонец. То, что такой город исчез с лица земли, было немыслимо, и в душе старосты вспыхнуло подозрение.

– Люди с востока, – пробормотал монах, пытаясь приложить руку к тому месту, где болело сильнее всего. Он уже плохо видел.

– Маргерефа упоминал, что в Бремене что-то произошло, – напомнил старосте Удо. – Еще до суда над шлюхой.

– Он сказал, что король выиграл битву, – добавил Кередит-кожемяка.

– Но не говорил, что город разрушили, – возразил Орманрих. – В великих городах случаются неприятности, но горожане с ними справляются.

Он перекрестился.

– Люди спаслись, – сказал монах, кашлянув кровью, – но они теперь сами опасны.

Бархин едва не выпустил раненого из рук, увидев в краешках его рта кровавую пену.

– Это смерть! – вскричал он.

– Он монах, – напомнил сапожнику Орманрих. – Мы должны позаботиться о нем, иначе Христос Непорочный проклянет нас. Несите его к герефе.

– Она решит, что надо делать, – подхватил Удо, обрадованный, что ответственность ляжет на кого-то другого.

Орманрих кивнул Кередиту.

– Помоги Бархину. А ты, – повернулся он к Удо, – отведешь в крепость мула.

– Он едва тянет ноги, – предостерег Удо, но натянул поводья. – Если мул падет, я буду не виноват.

– И все-таки попытайся его довести, – отозвался Орманрих и, повернувшись, пошел по дороге обратно, молча грозя кулаком любопытствующим крестьянам, норовившим увязаться за ним.

Кередиту, как и Бархину, вовсе не улыбалась возня с умирающим, но не подчиниться приказу старосты было нельзя, и они, подхватив несчастного под руки, повлекли его вверх по склону, слишком напуганные, чтобы вслух сетовать на судьбу. Удо тащил следом охромевшего мула.

Как только процессия приблизилась к крепости, протрубил деревянный рог. Звякнули цепи, взвизгнули петли, и ворота с лязгом открылись. На стене появился Ульфрид.

– Эй, что там у вас?

– Тут какой-то монах! – завопил Орманрих, для убедительности размахивая руками. – Неизвестный! Раненый!

– Входите! – донесся ответ.

Взгляды рабов, управлявших коленчатыми рычагами, были бесстрастны. Один из них обмахнулся, отгоняя от себя зло.

Кинр первым из воинов подбежал к Орманриху и оторопел, увидев монаха.

– Что с ним произошло?

– Сказал, что с кем-то схватился, – откликнулся Орманрих. – По пути в монастырь Святого Креста. – Он непроизвольно осенил себя крестным знамением. – А где герефа?

– Я разыщу ее, – тотчас же отозвался Кинр и поспешил к южной башне, довольный возможностью убраться подальше от раненого незнакомца. Перекрестившись, он сделал еще один – уже тайный – жест, обращенный к старым богам, на случай, если Христос Непорочный не сумеет защитить его от дурного воздействия.

Ульфрид спустился во двор и подошел к селянам.

– Кто он таков, этот монах?

– Не знаю, – мрачно пожал плечами Орманрих. – И не знаю откуда. Но на нем ряса Христова служителя, так что…

Он развел руками, показывая, что ему больше нечего сказать.

– Он плохо выглядит, – сказал Ульфрид и отступил шага на три. – Вокруг него могут витать вредные испарения, – пояснил окружающим он.

– Похоже, он больше страдает от них, чем от ран, – заметил Орманрих. – И мул наверняка тоже отравлен. – Он указал на несчастное животное пальцем.

Дельвин с нескрываемым любопытством высунулся из караульной будки, но через миг его мягкие юношеские черты окаменели от страха и он спешно спрятался в своей конуре, крестясь и шепча молитвы.

Хлодвик и Эварт, точившие лезвия алебард, отложили в сторону оселки и уставились на прибывших, но к ним не пошли, несмотря на одолевавшее их любопытство. Раненый был и монахом, и незнакомцем одновременно. К тому же он умирал. От всего этого можно было ждать только бед. Их мнение, видимо, разделял и Дуарт, стоявший недвижно в дверях общего зала.

В южной башне хлопнула дверь, и Ранегунда пробилась сквозь собравшуюся толпу.

– Успокойтесь, – сказала она с решительным видом. – Ничего страшного не случилось. Говори, Орманрих.

– Он прибыл только что, – отрапортовал, сельский староста. – Свалился с мула. И страдает как от падения, так и от ран.

– Значит, мы должны оказать ему помощь. – Ранегунда взглянула через плечо на Винольду. – Захвати травы и приведи иноземца, – приказала она, потом обратилась к монаху: – Брат, кто вы? Как ваше имя?

Веки пребывавшего в полубессознательном состоянии незнакомца затрепетали.

– Брат Кэртис, – пробормотал он. – Из… монастыря Всеблагого Спасителя. – Монах попытался перекреститься, но не смог: приступ кашля охватил его, и он еще раз сплюнул розовую пену.

– На вас напали? – продолжила опрос Ранегунда, стараясь не думать, какими последствиями грозит поселению появление этого окровавленного монаха. – Скажите нам кто.

– Разбойники. Они захватили наш монастырь и…

Брат Кэртис, затрясшись, умолк.

Удо и Орманрих обменялись смущенными взглядами. Оба понимали, что тех, в чьем присутствии умрет пришлый монах, ожидают неисчислимые беды. Бархин страдал больше всех: он держал незнакомца под руку, и вся рубаха его уже была пропитана чужой кровью.

– Где находится ваш монастырь? – спросила Ранегунда, когда монах пришел в себя.

– По дороге на Гамбург… в четырех-пяти днях езды, – ответил брат Кэртис и снова зашелся в приступе кашля, после которого лицо его приобрело мертвенно-бледный оттенок. Каждый вздох давался несчастному с невероятным трудом. – Я бежал. Настоятель велел мне уйти. Я не пошел к Гамбургу. На подступах к нему тьма бандитов. Так говорили страдальцы, каким удавалось вывернуться из их лап.

– Вы помогали им?

– И всем, кто нуждался, – слабеющим голосом отозвался монах. – Голодным, помешанным. – Он скривил губы. – Но их становилось все больше. Люди из Бремена, они… забирали все.

Ранегунда огляделась вокруг.

– Итак… – уронила она. – Принесите для раненого тюфяк и кликните брата Эрхбога. Сходи за ним, Хлодвик. И не мешкай: брат Кэртис плох.

Краем глаза она заметила, что на плацу показались Пентакоста и Беренгар.

Хлодвик, развив невероятную для него скорость, исчез.

– Проехав через ворота, он тут же свалился, – сказал Орманрих, лишний раз напоминая герефе, что вины его в бедственном состоянии незнакомца нет никакой. – А мул… нет сомнения в том, что с ним обошлись очень плохо. Да и монах его после, похоже, загнал.

– Да, бедное животное, несомненно, участвовало в сражении, и в этом усматривается дурное предвестие, – откликнулась Ранегунда. – Отведите его на конюшню, и пусть кто-нибудь о нем позаботится, чтобы отвести от нас зло. Брат Кэртис, – обратилась она к раненому, медленно и отчетливо произнося каждое слово, – мы сделаем все возможное для облегчения ваших страданий и с милостью Христа Непорочного постараемся в том преуспеть.

Брат Кэртис моргнул, посмотрев на нее невидящим взглядом. Голова его запрокинулась, изо рта вместе с выдохом хлынула новая кровь.

– Может быть, уложим его на землю? – с надеждой спросил Кередит. – Ему трудно дышать, а там, глядишь, станет полегче.

– Посмотрим, что скажут Винольда и иноземец, – непререкаемым тоном ответила Ранегунда. – Не опускайте его, пока они не придут. Но ты прав. Мне не нравится, как он дышит.

К воротам продолжали стекаться люди. Всем хотелось глянуть на незнакомца хотя бы одним глазком. Но цвет лица раненого и его прерывистое дыхание повергали любопытствующих в смятение, и они то и дело крестились, взывая к Христу Непорочному и даже мысленно не отваживаясь обратиться к старым богам, ведь умирающий был монахом. Пентакоста куда-то подевалась, зато на плацу появилась Винольда, за ней шел Сент-Герман. Увидев раненого, Винольда споткнулась, перекрестилась и побледнела.

– Я не притронусь к нему. Я боюсь… Он… Взгляните: на его лицо уже легла тень.

Услышав ужасные слова, многие в толпе отшатнулись. Тень смерти – это не шутка, она может прилипнуть к тому, кто коснется ее.

– Дайте пройти. – Сент-Герман растолкал крестьян. – Поднимите его повыше, – велел он Бархину и Кередиту. – Как давно у него изо рта идет пена?

Кередит, боясь говорить с чужаком, отвернулся.

– Не очень давно.

– Это… Это у него началось, кажется, после падения с мула, – добавил Бархин. – А еще у него окровавлены бок и спина.

Сент-Герман кивнул, затем, приведя в крайнее изумление всех, наклонился и приложил ухо к груди монаха с таким видом, словно жуткая тень была ему не страшна. Он с минуту прислушивался, потом выпрямился и стал осторожно ощупывать бока и спину несчастного, пристально наблюдая за ним. Когда тот издал особенно мучительный стон, Сент-Герман кивнул и, повернувшись, приглушенно сказал:

– Здесь ничего нельзя поделать, герефа. Его, как видно, ударили чем-то тяжелым, сломав ребро, а может и два. Поскольку это произошло довольно давно, состояние его все ухудшалось, а когда он упал, обломок ребра проткнул легкое.

Ранегунда перекрестилась.

– Значит, его раны смертельны?

– Боюсь, это так, – ответил он. – Я не люблю уверток. Монах умирает.

– Но, – возразила она, – Христос Непорочный творит чудеса.

– Чудо было возможно до разрыва легочной ткани, – сухо сказал Сент-Герман.

Ранегунда вздохнула, ощутив тяжесть крылатого аметиста.

– Что говорит вам о том?

– Вид крови, запах, биение сердца. Я наблюдал такое несчетное количество раз. Он достиг тех пределов, откуда не возвращаются.

Ранегунда нахмурилась.

– Может ли быть, что вы ошибаетесь?

– Нет, – был ответ. – Этому человеку ничто не поможет.

– Неужели ничто?

Темные глаза затуманились.

– Он бы проклял меня.

Она не сдавалась.

– Но ваша кровь. Вы говорили, что она может…

– Воскресить его после смерти? Да может, – очень спокойно и очень ровно произнес Сент-Герман. – Но он бы не принял этого дара, а брат Эрхбог привел бы дело все к тому же трагическому концу. Только жертв уже было бы больше.

Ранегунда кивнула:

– Я понимаю. Но… Мне страшно подумать, какие беды может навлечь на нас его смерть.

– Для него самого она окажется милосердной, – мягко сказал Сент-Герман. – Он с облегчением и благодарностью отойдет в иной мир.

Перекрестившись, Ранегунда вздохнула.

– Так-то оно так, но… – Она повернулась к собравшимся и возвысила голос: – Этот человек умирает. Вам всем следует выкупаться, и все вы хорошо знаете почему. Пошлите рабов истопить бани. Позаботившись о служителе Божьем, вы, несомненно, порадовали Христа.

– Мои люди выкупаются под вечер, – заявил Орманрих. – День терять незачем, у нас много работы.

– Пусть будет так, – кивнула Ранегунда, но у сельского старосты было еще что ей сказать.

– Он говорил о шайках в лесах. Они на него напали.

– И разграбили монастырь, – напомнил Бархин. – Это люди из Бремена. Он сказал, что Бремен разрушен до основания.

Смятенный стон отчаяния взмыл над толпой, а Дуарт, все еще стоявший в дверях общего зала, во всеуслышание заявил:

– Я был там лет десять назад и видел, какие там стены. Уверяю вас, их невозможно разрушить. Город, столь замечательно укрепленный, пасть просто не мог.

– Там было сражение, – возразила ему Ранегунда. – Правда маргерефа Элрих сказал, что победил наш король.

– Хотя бы часть города должна была пострадать, – сказал Сент-Герман. – Битва есть битва. И как бы героически ни вели себя горожане…

Он не стал заканчивать свою мысль.

– Там был король, и он должен был их защитить, – сказал Калфри, баюкая все еще болевшую после ранения руку. – Долг короля – защищать своих вассалов.

– Маргерефа сказал, что на Бремен напали мадьяры, – возразил Сент-Герман. – А они безжалостны и свирепы.

Ранегунда сдвинула брови.

– Вы с ними бились?

– И не раз, – ответил рассеянно Сент-Герман. Перед его мысленным взором чередой пронеслись картины тех сражений, в которых участвовал сам, вкупе с теми, в каких судьба отводила ему роль стороннего наблюдателя, с их бессмысленной тратой людских жизней и сил. Очнувшись, он вдруг осознал, что все жители крепости глядят на него и что в большинстве этих взглядов уже нет неприязни.

Раздался громкий крик: брат Эрхбог, размахивая распятием, пробивался через толпу.

Бархин не дрогнул, продолжая подпирать плечом умирающего, но Кередит смутился и отступил.

– Христос Непорочный поможет вам, добрый брат, Он вас спасет, даже если все силы зла против вас ополчились, – провозгласил брат Эрхбог и порывисто обнял израненного монаха, не подозревая, что причиняет тому сильнейшую боль.

Брат Кэртис взвился и отшвырнул мучителя от себя. Его стал бить кашель, а изо рта опять потекла кровавая пена.

Оскорбленный брат Эрхбог попятился, всплеснул руками и возопил:

– Дьявол! Его мучит сам дьявол!

Собравшиеся в ужасе закрестились. Все и так шло из рук вон плохо, а тут на их головы свалилась очередная напасть.

Ранегунда взглянула на Сент-Германа.

– Такое возможно?

– Нет, – сказал он, с глубокой горечью наблюдая, как ширится людской круг, в центре которого теперь оставались лишь Бархин и им поддерживаемый, на глазах бледневший монах.

– Он одержим бесами. Дьявол терзает его. Он страдает из-за того, что отверг веру Христову!

Брат Эрхбог, крепко прижимая распятие к груди и приплясывая, принялся исторгать молитвенные латинские фразы.

Бархин в отчаянии поглядел на него.

– Добрый брат, дозволь опустить его наземь.

– Да, – кивнул непрерывно дергающийся брат Эрхбог. – Да. Положи его, пусть лежит. А я помолюсь о том, чтобы Господь не послал тебе подобных страданий.

Умирающий все бледнел, сознание в нем угасало. Он бормотал что-то бессвязное, пока Бархин укладывал его на камни плаца, и жалобно застонал, когда тот отошел.

Сент-Герман дотронулся до плеча Ранегунды.

– Вы должны прекратить этот балаган. Он и так тяжко страдает. Смерть в одиночестве усугубит его муки.

Она закусила губу.

– Что я могу? Брат Эрхбог объявил этого человека неприкасаемым. Если герефа выступит против него, как она сможет требовать повиновения от других?

Сент-Герман стиснул зубы. Крепкая брань едва не слетела с его языка. Но он сдержал себя и спросил почти шепотом:

– Станет ли герефа противиться, если поддержать несчастного в его смертный час вызовется проживающий в крепости иноземец?

– Должна бы, – ответила Ранегунда. – Но… – Она помолчала. – Но, полагаю, не станет.

Сент-Герман кивнул и, расшнуровывая на ходу завязки плаща, пошел к оставленному всеми монаху. Не обращая ни малейшего внимания на прыжки и вскрикивания брата Эрхбога, он опустился рядом с умирающим на колени и подложил ему под голову сложенный вчетверо плащ.

Брат Эрхбог какое-то время изумленно наблюдал за его действиями, потом со сварливостью в голосе заявил:

– Христос Непорочный осудит тебя, иноземец. Ты и без того подозрителен и лишь усилишь мои подозрения, помогая еретику. А в том, что он еретик, у меня нет сомнений. Подумай сам, какой истинный служитель Божий отпрянет от брата, с молитвою припадающего к нему? Ты льнешь к одержимому, берегись! – Он вскинул распятие, глаза его засверкали. – Оставь его, или Христос Непорочный отринет тебя!

Сент-Герман, продолжая по-прежнему поддерживать голову умирающего, даже не посмотрел в сторону крикуна.

– Христос Непорочный изгоняет бесов из одержимых, – произнес он в воцарившейся на плацу тишине. – Он также прощает смертным все их грехи. Не думаю, что Он отвернется от того, кто верно служил Ему, в трудный для него час. – Он проверил у брата Кэртиса пульс и прибавил: – Что бы ни делалось вами для самых малых, делается и во славу Господню. Кажется, так Он говорил… или приблизительно так.