Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 2

Они скакали уже около часа, и жара начинала давить их своей огромной ладонью. Скалы звенели от топота лошадиных копыт. Дорожная колея, пробитая в неровной, потрескавшейся земле, была покрыта рытвинами и камнями.

– Пожалуй, нам пора сбавить ход! – прокричал Троубридж. – Уилкинсон где-то рядом. – Он был красен как рак и обливался потом, но улыбался. – Как славно, мадам, что вы посвятили мне часть своего утра.

– Это лишь ваша заслуга, – засмеялась Мадлен. – Подумайте сами, могла ли я отказаться от прогулки на западный берег реки? – Она перевела взмыленную кобылу на шаг и оглядела очередного колосса. – Сколько же сил в него вложено! А зачем? Скажите мне, Троубридж для чего все это делалось, а? Из каких таких побуждений?

– Из тщеславия, – не задумываясь, откликнулся англичанин. – Чтобы произвести впечатление. Желание пустить пыль в глаза заложено в человека природой. – Он прокашлялся и махнул рукой в тонкой перчатке в сторону скал. – Там немало подобных штуковин.

– А еще больше их под землей, – сказала Мадлен, хмурясь. Шапочка с дерзким гусарским околышем очень ей шла.

Троубридж подвел своего гнедого к чалой кобыле спутницы.

– Вас что-то тревожит, мадам?

– Чепуха, не стоит внимания. – Всадница усмехнулась. – Я просто думаю, сколько всего непознанного вокруг, а времени катастрофически не хватает.

– Вы так и не пришли с профессором Бондиле к компромиссу?

– Нет, – покачала головой Мадлен.

– Надо же. А он вроде бы держится дружелюбно. – Англичанин потупился, пряча глаза.

Мадлен тихо рассмеялась.

– Ни о каком дружелюбии между нами речи уже быть не может, – сказала она. – Он хочет, чтобы я уехала. Наверное, я так и поступлю. Бондиле имеет влияние на Омата, к тому прислушивается судья Нумаир. Они меня выживут, можно не сомневаться. – Всадница чуть привстала в седле и, прищурившись, устремила взгляд вдаль – туда, где каньон делал изгиб. – Разве здесь проводят раскопки?

– Насколько я знаю, лишь пробные, – ответил Троубридж и добавил: – Кто-то из землекопов сказал, что в этих скалах укрыта большая гробница…

– Но где она расположена, он не знает, – закончила фразу Мадлен. – Мне много раз приходилось выслушивать подобные басни. – Она пустила кобылу рысью, углубляясь в каньон. Не в этих ли скалах много веков назад бросили ту несчастную, о которой писал Сен-Жермен? Бедняжку осудили на смерть под палящим солнцем. Жуткое дело и жуткое место. Как ее звали? Хесентатон, вспомнила Мадлен и, радуясь цепкости своей памяти, повторила:

– Да, так и есть – Хесентатон.

– Простите? – сказал Троубридж, округлив поросячьи глазки. – Хесентатон? Что это значит?

Мадлен натянула поводья, переводя кобылу на шаг и заодно прикидывая, как построить ответ.

– Думаю, это имя. Египетское, – сказала она. – Я попыталась произнести его правильно, и у меня получилось.

Троубридж почему-то обрадовался и закивал.

– О, я очень вас понимаю. Постижение чужого наречия – весьма непростое занятие. Столько слов… незнакомых, неблагозвучных. Продираешься сквозь них, как сквозь лес, не различая, где дерево, где кустарник. Как в детстве, когда учишься говорить. Не правда ли, в этом есть что-то такое? – Он наклонился и ощупал подпругу, продолжая болтать: – Когда я был маленьким, со мной приятельствовал один пес. Ничего особенного в смысле породы, но он как-то уж очень ко мне привязался. Такое бывает с четвероногими, не мне вам объяснять. Звали его Помрой, однако мне никак не удавалось верно произнести эту кличку, и я заменил ее на Прайбой. Бессмысленная замена. Прайбой произносится вовсе не легче, чем Помрой, но, клянусь, мне понадобился целый год, чтобы научиться называть песика так, как нужно. – Толстяк ткнул кнутовищем в скалу, возвышавшуюся над ними. – От нее прямо пышет жаром. Хуже, чем от кузнечного горна.

– Ваша правда, – сказала Мадлен, оглядываясь и понимая с тревогой, что они удалились от берега на весьма порядочное расстояние. – Ну, где же Уилкинсон? Разве нам не пора уже встретиться с ним?

Троубридж прищурил маленькие глазки.

– Понятия не имею. Странная вещь. Вчера вечером я нашел на своем письменном столе его записку, всю испещренную зарисовками. Там говорилось, что он обнаружил похожие на ваши сосуды и хочет их вам показать. Я был уверен, что нам навстречу кого-нибудь вышлют. – Троубридж снял шляпу и вытер лоб. – Так делается всегда.

Подул ветер – сухой и палящий, как выдох дракона. Мадлен сглотнула, внезапно почувствовав боль в потрескавшихся губах. По спине ее словно прошелся холодный палец, под корсетом кольнуло. Она вновь поднялась в стременах и огляделась.

– Никого не вижу, – голос ее слегка дрогнул.

– Я тоже, – кивнул Троубридж. Он развернул лошадь, но дорога, ведущая к берегу, также была пуста. – Уилкинсон! – прокричал толстяк, удерживая шарахнувшегося от неожиданности гнедого, потом вновь дал ему волю. – Джон Гарднер Уилкинсон! – Освобожденный гнедой резво пустился вскачь, но его тут же остановили. Англичанин, не отпуская поводьев, прислушался, не раздастся ли где-нибудь крик.

Мадлен подъехала ближе.

– Я ничего не слышу. И никого не вижу. – Она говорила ровно, спокойно, хотя на душе ее скребли кошки.

– Ничего не понимаю. Не в манере Уилкинсона заставлять гостей ждать. Он, конечно, немного чокнутый, но не дурак. Эта встреча – его идея. И потом, в записке четко указано время. – Троубридж помрачнел. – Ему придется выслушать пару ласковых слов, можете не сомневаться. Одно дело – по-приятельски проигнорировать мою любовь к пунктуальности, и совсем другое – играть подобные шуточки с вами.

– Не стоит его корить, пока мы не убедимся, что он действительно нас приглашал, – сказала Мадлен, сама приходя в ужас от шевельнувшегося в ней подозрения.

– Вы хотите сказать, что я неправильно его понял? – Троубридж повернулся в седле, не веря своим ушам. – Что за чушь? Простите, мадам, сорвалось. Нет, я в своем уме и прочел все, как надо.

– Я в этом уверена, – сказала Мадлен.

– Тогда в чем же дело? Мадам, вы разумная женщина. Неужели вам кажется, что…

– Что не Уилкинсон автор записки? – перебила Мадлен – Да, мне пришло в голову именно это. – Она судорожно вздохнула «Надо же, – с горькой иронией, подумалось ей, – как своевольна судьба. Выхватывает тебя из-под ножа гильотины, проводит сквозь все кровавые ужасы революции, чтобы с тобой уже в мирное и спокойное время хладнокровно расправилась какая-то мразь». – Я считаю, нас сюда заманили.

– Заманили? Кто заманил? – Троубридж вновь оглядел каньон. – Невозможно, мадам. Кто бы пошел на такой глупый розыгрыш? – Он внезапно умолк, ибо понял. – Или это не розыгрыш?

– Боюсь, что так, – глухо сказала Мадлен. Ей удалось справиться с первым приступом страха, и теперь она лихорадочно размышляла, что предпринять. Выход должен найтись, и он непременно найдется. Примером тому – Сен-Жермен. Он тоже когда-то жил в этих краях. Жил и выжил. Ему это удалось. Что ж, и ей это распрекрасно удастся. Надо только подумать. Спокойно, без паники. Хорошенько подумать, и все.

– Боже милостивый, – прошептал Троубридж.

Мадлен прикрыла глаза, чтобы не видеть мрачных каменных глыб, и заговорила. Очень тихо, едва шевеля губами и не глядя на Троубриджа.

– У меня есть идея. Молчите и слушайте. Притворитесь, что поправляете что-нибудь. Платок или упряжь. Нельзя показывать, что мы чем-то встревожены.

– Как скажете, – бодро отреагировал Троубридж и тут же занялся осмотром седла. – Вы думаете, за нами следят?

– Придется это предположить. Придется предположить также, что нас сюда заманили не без причины. Каньон для нас клетка, ловушка. – Ее фиалковые глаза ярко вспыхнули, потом засияли ровным холодным огнем. – Нужно попробовать выбраться из него, не показывая, что мы обо всем догадались. – Она наклонилась к англичанину, словно бы для того, чтобы помочь ему затянуть стременные ремни. – Пусть думают, будто мы развлекаемся. Выкиньте что-нибудь. Подбейте, скажем, меня на скачки. Пусть видят, что нам на Уилкинсона плевать, что мы сами себе компания.

– Черт возьми, – прошептал Троубридж. – У меня же отличные пистолеты. И почему только я не прихватил их с собой?

– Вы ведь не знали, что они вам понадобятся, – сказала Мадлен, приставляя ладонь ко лбу и оглядывая окрестные скалы. – Уилкинсон, где вы? – прокричала она, после чего подбоченясь уставилась на Троубриджа. – Куда подевался этот негодник? Вы говорили, он встретит нас. – Голос ее звучал преувеличенно громко.

– Я сам так думал, – включился в игру Троубридж. – Встреча назначена на час дня, а сейчас уже половина второго. Должно быть, он нас не слышит.

– Почему? – скривилась Мадлен, решив не тратить энергию на производство фальшивых улыбок. Губы и так не слушаются, лучше капризно надуть их. – Слишком увлекся работой? Ох, Уилкинсон! Он не лучше других. Нашел что-нибудь и забыл обо всем, а мы тут страдаем. Я и сама такая, но пренебрежения к себе не терплю. – Она раздраженно поиграла поводьями. Ладони ее моментально вспотели, на кружевной ткани перчаток появились разводы.

– В таком случае я не прочь его наказать, – громогласно объявил Троубридж, делая спутнице большие глаза. – Мадам, что нам в нем? Давайте уедем!

– Почему бы и нет? Тут такая жара! Нельзя же весь день торчать на солнцепеке. У меня от всего этого уже ломит в висках, – пожаловалась Мадлен, ничуть не греша против истины.

Троубридж бесшабашным движением сбил на затылок шляпу.

– В таком случае вас надо развлечь. Не устроить ли нам состязание? Мой гнедой против вашей чалой. Что скажете, а? Кто первым выскочит из каньона. Расстояние подходящее. Тропа тесновата, но ничего. Финишем будет дорога. Победителю достанется… поцелуй. – Он картинно прижал руку к груди, потом хлопнул себя по карману. – Или десять фунтов – на выбор?

– Вы предлагаете мне пари, Троубридж? – спросила Мадлен, испытывая прилив благодарности к толстяку. Не каждый на его месте держался бы столь достойно. Счастлива будет женщина, которой достанется такой муж. Жаль, что он уезжает.

– Я понимаю, кавалеру не очень прилично себя так вести, но, учитывая, что мы совершенно одни, этим можно и пренебречь! – прокричал с вызовом англичанин. – Пощады не ждите. Скачем до дальней скалы и поворачиваем к дороге.

Мадлен еще раз окинула взглядом каньон, словно оценивая дистанцию, а на деле надеясь заметить, где прячется враг.

– Углы не срезаем. Держимся тропки, – сказала она, зная по опыту, насколько коварны обочины. Если лошадь споткнется и скинет седока, ситуация станет не просто рискованной, а обвально катастрофической. – По рукам – десять фунтов. На старт.

Троубридж искусно и незаметно горячил своего жеребца, делая вид, что никак не может подстроить его к чалой кобылке. Воспользовавшись заминкой, он прошептал:

– Скорее всего, стрелок сидит за дальним утесом. Тот служит ему отличным прикрытием и кроме того блокирует нам путь к отступлению. – Англичанин выпрямился в седле и, уже не таясь, объявил: – С тропы противника не теснить, обгону никак не мешать!

– Согласна, – кивнула Мадлен, опасаясь, что стрелок не один, но стараясь не выдать волнения. В конце концов, перекрестный огонь опасен не только для беглецов, но и для тех, кто стреляет. Она понимала, что это слабое утешение, и зашептала, тыча для отвода глаз кнутовищем в наиболее крупные валуны: – Нам надо вместе пройти опасное место. Старайтесь не удаляться от меня более чем на корпус. И следите внимательно, не сверкнет ли где проволока или…

– Ружейное дуло, – договорил Троубридж и приосанился вскинув пухлую ручку. – Вы совершенно правы, мадам. – С этими словами он всадил шпоры в бока гнедого и громко гикнул, отпуская поводья.

Мадлен хлестнула кобылу кнутом, чтобы та взяла с места в галоп, и пригнулась пониже. Гнедой успел уйти вперед на два корпуса, его следовало нагнать. Горячий ветер ударил в лицо и внезапно сорвал с наездницы шапочку. Та, зацепившись лентой за шею хозяйки, сделала в воздухе пируэт и упала на морду кобылы. Чалая жалобно взвизгнула и прыгнула в сторону, а гнедой тем временем уносился все дальше. Мадлен вновь подхлестнула кобылу, та наддала, сокращая разрыв. Подставляться под пули разумнее вместе, чем поодиночке: кому-то может и повезти. Прическа Мадлен растрепалась, длинные волосы облепили лицо, лезли в глаза. Вдали и чуть справа бурой зловещей махиной дыбилась роковая скала, она все росла в лучах яркого солнца. Троубридж махнул кнутом в ее сторону и что-то прокричал, но Мадлен не расслышала что: мешали свист ветра в ушах и топот чалой.

И тут прогремел выстрел.

Троубридж пошатнулся и с жутким воплем рухнул на переднюю луку седла, инстинктивно обхватывая руками конскую шею. Гнедой всхрапнул и помчался во весь опор, запаниковав от выстрела и запаха человеческой крови, заливавшей его правый бок. Мадлен закричала, пытаясь подогнать свою чалую, но та и так выжимала из себя все, что могла. Жеребец, уносящий на себе раненого седока, удалялся.

Снова грохнули выстрелы, их было два. Чалая кобыла упала на землю и забилась, истошно визжа. Всадница, вылетев из седла, покатилась по мелкому щебню. Она катилась, как кукла, ибо вторая пуля задела ее, оставив на лбу длинную ссадину, теряющуюся в растрепанных волосах. Мадлен не почувствовала удара, но контузия лишила ее возможности двигаться. Она была в полном сознании, когда замерла на горячих камнях с лицом, обращенным к беспощадному солнцу.

Кое-как поднявшись на ноги, кобыла увидела жеребца и поскакала за ним, обезумев от страха и боли. Ей удалось продержаться с минуту, потом чалая перешла на шаг и зашаталась, сотрясаясь от приступов кашля. Колени злосчастной лошади подкосились, и она во второй раз упала, чтобы уже не встать. Высоко в небе появился первый стервятник. Влекомый безжалостным ветром пустыни, он неумолимо снижался, описывая большие круги.

Четырежды Троубридж был близок к падению, но руки его инстинктивно сжимались, и он удерживался в седле, мотаясь из стороны в сторону, чем приводил в исступление своего жеребца. Охваченный ужасом конь хрипло дышал, его шкура потемнела от пота, а из ощеренной пасти толчками шла пена. Но, несмотря на жару и усталость, гнедой продолжал бежать. Сердце животного стучало так бешено, что тело наездника сотрясали толчки.

Впереди забелела дорога, за ней темнели орошаемые плодородные земли, их омывал Нил. Троубридж сознавал все это, а также и то, что руки у него затекли – наверное, из-за нелепой позы. Что за глупость, сидеть в седле, прижимаясь к шее коня, словно ты обезьяна. Он даже рассмеялся, но почувствовал во рту привкус крови. Что-то произошло, что-то очень серьезное, и Троубридж это понимал. Бок болел так, словно его проткнули чем-нибудь раскаленным, а руки и ноги почти не слушались. Кажется, над ним нависла опасность, огромная, даже смертельная. И не только над ним, но и над мадам де Монталье. Мадам де Монталье? Мадам де Монталье? Он должен… что-то… что же он должен?

Наконец он вспомнил – и закричал, но уже не от боли, а от внутренней муки. Мадам де Монталье рядом нет. Она ехала сзади. Потом прогремели выстрелы. Только тут Троубридж понял: он ранен. И словно в подтверждение этого заключения боль в ране усилилась. Убийственная, беспощадная, она принялась рвать его бок, будто дикая кошка – зубами, когтями. А мадам де Монталье осталась одна. Господи, подумал он, пытаясь нащупать поводья, чтобы сдержать бег гнедого, иначе тот мог загнать себя до смерти. Господи, пожалуйста, дай мне продержаться ровно столько, чтобы послать ей помощь. Позволь мне это. Только это. А после я с радостью предстану перед тобой, обещаю. Он повторял это снова и снова, цепляясь за поводья и подбирая их под живот, пока наконец жеребец не перешел на усталую рысь.

Сколько времени конь тащился к реке, Троубридж не знал, ибо сознание то покидало его, то возвращалось. Наконец вдали послышались голоса, потом крики. Он попытался поднять голову, но на это уже не было сил. Он попытался позвать на помощь, но из горла вырвалось только мычание. Он почувствовал, что его окружили какие-то люди, услышал местную речь, а чуть позже французские и, слава Богу, английские восклицания.

– Боже всемилостивый, вы ранены. – Это сказал Симингтон, молодой выпускник Кембриджа, совсем недавно попавший в Египет и работавший в другой экспедиции. Троубридж с ним не был знаком, но мельком видел на одном из приемов. Он почувствовал, что его пытаются снять с седла, и расцепил руки.

– В вас стреляли, – пораженно объявил Симингтон. – В него стреляли, – сказал он остальным и добавил: – Ему нужен доктор.

– Он потерял много крови, – произнес еще кто-то, но Троубридж не узнал голос.

Преодолевая боль, он прошептал:

– Немец…

– Он сказал – немец? – переспросил Симингтон, становясь на колени. Юноша стянул со своей шеи платок и прижал его к ране, чтобы остановить кровь. – В него стрелял немец?

– Нет, – возразили ему из толпы. – Немец у нас один. Это врач, живущий на том берегу.

– Да, – выдохнул Троубридж. Платок, прижимаемый к боку, доставлял ему дополнительные страдания. – Фальке. – Он заставил себя открыть глаза, но, кроме тумана, ничего не увидел. Потом сквозь марево, как сквозь стекло, заливаемое дождем, проступило лицо Симингтона. – Расскажите ему… Сразу… Когда он приедет… – Троубридж сглотнул ком, подступивший к горлу, не обращая внимания на металлический привкус во рту. – Там… Мадлен. – Где-то глубоко, чуть ли не в подсознании, его кольнула мысль, что он впервые произнес ее имя. – Расскажите ему. Она в каньоне. – Троубридж хрипло вздохнул. С каждой секундой голова его кружилась все сильней и сильней и говорить становилось труднее. – В нее тоже стреляли.

– Вы хотите сказать, что есть и вторая жертва? – с тревогой переспросил Симингтон.

– Найдите Фальке, – прохрипел Троубридж. – Немедленно.

– Мы тут же этим займемся, – сказал Симингтон, делая знак одному из товарищей по экспедиции. – Поторопитесь, – тихо произнес он.

Англичанин кивнул.

– Считайте, что врач уже здесь. – Он ободряюще взмахнул рукой и побежал к пристани, к лодкам.

– Господин совсем плох. – Старший землекоп, качая головой, склонился над раненым. – Жаль.

Троубридж поднял руку, которая меньше болела, и попытался уцепиться за жилетку того, кто сидел рядом с ним.

– Мадлен. – «Ну вот, – мелькнуло в его мозгу, – я сделал это дважды». – Спасите ее. – «Странно, – подумал он, глядя, как Симингтон берет его за руку. – Боль, кажется, отпускает. Будто одно звучание ее имени унимает ее».

Симингтон с готовностью закивал.

– Мы сделаем все возможное, старина. Даю слово – все. А пока что крепитесь. Скоро приедет врач. Он вас осмотрит. – Юноша видел, что раненый впадает в прострацию, и стиснул зубы, удерживая непрошеное рыдание, потом, справившись с приступом слабости, посмотрел вверх. – Кто-нибудь видел, откуда он ехал? Если в скалах осталась женщина, нам следует ее отыскать.

– Ищите по стервятникам в небе, – посоветовал кто-то из землекопов.

– Нет, – сказал Симингтон, часто моргая. – Нет. Мы отыщем ее живой. Я дал ему слово.

Землекопы принялись перешептываться.

– Сейчас очень жарко, – сказал старший рабочий.

– Жара, – подтвердил пожилой британец. – Нужно выждать, когда зной спадет. Лошади заупрямятся, и толку не будет.

У Троубриджа не было больше сил держаться за руку юноши. Он поднял веки и едва слышно выдохнул:

– Найдите ее…

– Непременно найдем, – ласково и печально произнес Симингтон, понимая, что раненый уже пребывает не здесь и что его широко распахнутые глаза ничего больше не видят.

* * *

Письмо профессора Рено Бенклэра, посланное из Парижа профессору Алену Бондиле в Фивы.

«Уважаемый мэтр Бондиле! Около полугода назад один из членов вверенной вам экспедиции прислал нам письмо с нареканиями на вашу работу. Посовещавшись, мы не стали давать ему ход, решив, что оно – плод раздраженного воображения амбициозною человека, недовольного тяготами жизни в чужом краю. Я от имени нашего руководства пожурил молодого ученого за безответственные, голословные заявления – мне показалось, что этого будет достаточно, чтобы тот взялся за ум.

Однако совсем недавно наше внимание привлекла некая монография, выпущенная гентским издательством „Эклипс-пресс“. Автор ее – участница вашей же экспедиции мадам де Монталье. Труд этой, по нашему мнению, весьма одаренной особы представляет собой увесистый том в сто сорок четыре страницы с отличными иллюстрациями и называется „Годовой дневник рядового исследователя древних памятников Фив и Луксора“. Им всерьез заинтересовались лучшие университеты Европы, ибо слог мадам де Монталье лаконичен, описания образны и подробны, а гипотезы и догадки изложены четко и ясно. „Эклипс-пресс“ – издательство, вкус которого порой изрядно хромает, но в данном случае оно вправе гордиться столь качественной публикацией, научная ценность которой не вызывает сомнений, хотя именно это обстоятельство и послужило резоном для нашего деликатного обращения к вам.

Видите ли, фактическая сторона работы мадам де Монталье во многом не совпадает с вашей трактовкой экспедиционных событий, особенно в аспектах оценки вклада того или иного ученого в процесс успешного постижения загадок египетской старины. Естественно предположить, что наличие разногласий обусловлено авторской субъективностью, однако ваши отчеты в сравнении с данной монографией грешат некоторым отсутствием регистрационной последовательности при ощутимых пробелах в общей картине раскопок. Этот анализ, собственно, и поставил нас в довольно щекотливое положение, выход из которого следует поскорее найти. Вот основные пункты вставшей перед нами дилеммы. С одной стороны, мы, как ваши попечители, не хотим подвергать сомнению вашу научную добропорядочность, как и не стремимся вникать в методы, какими вы пользуетесь для обеспечения успешного хода экспедиционных работ. Тем не менее утверждения мадам де Монталье носят вполне конкретный характер, а ее записи отличаются редкостной добросовестностью. Впрочем, некоторая категоричность выводов и безапелляционность суждений, на мой взгляд, показывают, что ей не следует безоговорочно доверять.

Говоря проще, нам не хотелось бы думать, что мы зря облекли вас своим доверием и нешуточными полномочиями, ибо такой оборот дела дурно отразился бы и на нас. Несомненно, вы не менее нашего огорчены сложившейся ситуацией, и, чтобы вас подбодрить, хочу отметить, что ваше недавнее сообщение о последних находках вызвало в ученых кругах настоящий ажиотаж. Все ожидают, что заключения, к каким они вас приведут, будут столь же значительны, как и открытие Шампольона. Надеюсь, вы не станете тянуть с анализом обнаруженных вами редкостей – мы уже предвкушаем радость, какую всем нам доставит ваш следующий отчет.

Повторяю, мы вам очень верим. Да и с чего бы человеку вашего положения прибегать к сомнительным махинациям? Однако есть мнение, что в отдельных случаях вам стоило бы менее рьяно подчеркивать значимость своей роли в ходе раскопок. Мы, разумеется, не желаем умалять эту роль, однако скандальная монография появилась и проигнорировать ее невозможно, тем более что нашлись жаждущие со всей строгостью разобраться, кто прав тут, а кто виноват.

Мы решили, что построчное сравнение дневников ваших коллег поможет нам скорее выявить подоплеку досадного недоразумения, чем доскональный опрос всех заинтересованных лиц. Записи Лаплата, наблюдающего за трудом землекопов, безусловно, помогут нашему следствию в той же мере, что и полевые журналы Пэя, Анже и де ла Нуа. Вероятно, мы также переговорим и с Клодом Мишелем Ивером, ибо недавно узнали, что он весьма окреп и даже время от времени выступает с лекциями по истории страны пирамид. Чем тщательнее мы проведем сличение упомянутых данных, тем лучше сумеем поставить на место горлопанов, ополчающихся на вас.

Мы полагаем, что все дневники придут к нам с обратной почтой, и, в свою очередь, обещаем подготовить к концу года сравнительный материал. Напоминаем, что в ваших интересах ускорить приход того счастливого дня, когда прискорбное недопонимание будет устранено. Я лично верю, что день этот не за горами.

Отдавая дань высоте вашего профессионализма, искренне ваш

профессор Рено Бенклэр.

9 мая 1828 года, Париж».