Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 3

Халат был в крови – от воротника до подола, как, впрочем, и рукава, закатанные выше локтей, и словно покрытые ржавчиной руки. Но он не обращал на это внимания. Он стоял, прислонившись к стене, и тупо смотрел в ночное пространство.

– Господин доктор, – позвала Яантье.

– Что? – спросил он отрешенно.

– Я беспокоюсь. Вы чересчур быстро покинули лазарет.

– Он умер, – бесстрастно произнес Фальке.

– Он был тяжело ранен, – сказала Яантье. – Его нельзя было спасти.

– Будь у меня подходящее оборудование, я мог бы справиться.

– У него были сломаны ребра и повреждены легкие, – спокойно продолжила Яантье. – Если бы вы и вытащили его, то все равно ненадолго. В этой стране инвалиды не выживают. – Она помолчала, потом тем же тоном сказала: – Приехала мадам де Монталье.

Фальке отвернулся.

– Она хочет поговорить с вами, – не отступалась голландка. – Я обещала ей вас найти.

– Я не могу сейчас с ней говорить. – Он оглядел свои руки.

– Так ей и сказать? – спросила Яантье.

– Да. Именно так.

Голландка ушла и через минуту передала Мадлен слова доктора, а от себя добавила:

– Смерть землекопа – большой удар для него. В последние пять дней мы потеряли четырнадцать пациентов. Этот случай был самым сложным. – Она кивнула, указывая на двери приемного помещения. – Теперь, когда всем известно, что здесь открыт лазарет, люди идут к нам потоком. Доктор Фальке сбивается с ног. В этом году у нас вдвое больше больных, а помогают ему только я и Эрлинда. – Яантье слегка приосанилась. – Но я не жалуюсь.

– Хотя у вас есть на то все основания, – сказала Мадлен, и взгляд ее сделался жестким. – Как получилось, что он здесь один?

Яантье в раздумье сцепила на животе пухлые пальцы.

– Сюда должны были приехать еще два врача и три медсестры. После того как мы обустроимся. Но одно дело – сказать, что ты будешь там-то и там-то, и совсем другое – сдержать свое слово. Отчеты доктора, посылаемые в Европу, лишили его коллег храбрости. Один испугался заразы, другого не пустила родня. Конечно, куда приятнее сидеть где-нибудь в Тюбингене. – Она развела руками. – Трусы и есть трусы, вот что я вам скажу.

– А что же медсестры? – поинтересовалась Мадлен.

– О них ничего не известно. Ни одна не приехала. – Голландка поморщилась. – Мы пытаемся как-то помочь. Делаем все возможное, но этого мало. И всегда будет мало.

Те же чувства, наверное, испытывал и Сен-Жермен, глядя на несчастных, валяющихся во дворе Дома Жизни, подумала вдруг Мадлен и дотронулась до запястья голландки.

– Велите кому-то из слуг подменить вас, а сами ступайте-ка отдыхать. Вы устали не меньше доктора Фальке.

– Времени нет. – Яантье повернулась, чтобы уйти.

– И никогда не будет. Вы должны научиться выкраивать его для себя, – строго сказала Мадлен и спросила: – Где мне искать доктора?

– В старом саду. – Яантье помрачнела. – Если кому и нужен отдых, то это ему. Он окончательно измотался.

– Может быть, он согласится прогуляться со мной? – предположила Мадлен. – Прогулка ведь тоже отдых.

Яантье склонила голову набок.

– Все лучше, чем прятаться от приличных людей, – решила она и лукаво прищурилась. – Он тоже порядочный человек. И кстати, очень хороший, хотя сейчас и не в духе.

– Догадываюсь, – кивнула Мадлен. – И буду с ним терпелива.

– Вот и прекрасно, – пробормотала довольно голландка. – Я знаю, что вы не захотите его огорчить, и полностью вам доверяю.

– Благодарю, – сказала Мадлен и добавила: – Постарайтесь заботиться о себе не меньше, чем о тех, кто обращается к вам за помощью. Иначе никакой пользы не будет. Ни вам, ни кому-то еще.

– Сначала я управлюсь с двумя ребятишками, – решительно заявила Яантье, – а потом посмотрю. – Она поспешила к дверям, ведущим в приемный покой, на ходу поправляя свою медицинскую шапочку.

Мадлен вошла в сад и тотчас же обнаружила, где скрывается Фальке. К укромной скамейке ее привело не только зрение, способное игнорировать тьму, но и запах подсыхающей крови, смешанный с ароматом жасмина.

– Кто тут? – спросил немец, не оборачиваясь.

– Я, – сказала она и застыла.

– О Господи, – прошептал Фальке. Мука его была так велика, что, несмотря на отчаянные попытки подавить подступавшие к горлу спазмы, он разрыдался.

Она положила руки ему на плечи, прямо на кровавые пятна.

– Фальке…

– Уйдите, уйдите, – прерывисто выдохнул он.

– Нет.

Он яростно выругался.

– Вы не можете всех спасти, – тихо сказала Мадлен. Она провела рукой по его волосам. – Такое никому не под силу.

– Но они приходят ко мне. Они верят в меня. – Фальке дернулся, но безуспешно, ибо хрупкие женские руки, его удерживавшие, словно окаменели.

– А если бы вас тут не было, к кому бы они приходили?

Вопрос повис в воздухе. Мадлен обошла скамейку и села с ним рядом.

– Послушайте, Фальке, – ласково заговорила она. – Вы ведь не ангел, обладающий целительной силой. Ни один человек не является таковым.

Он взглянул на нее, в его синих глазах светилось отчаяние.

– Я врач. Я дал клятву лечить людей.

– Вы и лечите многих… рискуя собственной жизнью. – Голова Мадлен пошла кругом. Она вдруг потеряла нить рассуждений. Ох, сколько на нем крови, – билось в ее мозгу – сколько крови! Сколько на нем крови… пропадающей зря.

Фальке, увидев ее смятение, отшатнулся.

– Не смотрите, – сказал он, закрываясь руками.

– Потеря такого количества крови, – услышала Мадлен собственный голос показавшийся ей чужим, – означает, что ваш пациент был все равно обречен. Жить с опустевшими венами невозможно.

– Да, – с трудом выдавил Фальке. – Все дело в ребрах. Они повредили легкие, и одно из них… проткнуло крупный сосуд. Я не знал… – Фальке прижал руку к губам. – Я не знал, клянусь Богом, что оно проткнуло сосуд. Иначе я не стал бы его вправлять. Понимаете, просто не стал бы!

– Но вы сделали это, – глухо сказала Мадлен. – Вы сдвинули с места ребро, и открылось кровотечение, остановить которое было практически невозможно.

– Да. Да! Кровь была всюду. На столе, на стульях, даже на потолке. А в результате… – Он с трудом сглотнул.

– Фальке, – прошептала Мадлен и обняла его, жадно и крепко.

– Ваше платье…

– Кровь почти высохла, – отмахнулась она. – А если даже и нет, не имеет значения. Поцелуйте меня.

Он припал к ней, он вцепился в нее, как утопающий в брошенный с берега сноп тростника. Поцелуй был жарким, он длился и длился. Мадлен пошевелилась только тогда, когда его объятия ослабели.

– Мне не следовало это делать. – Фальке хотел было отстраниться, но, к своему изумлению, понял, что это не в его власти.

– Отчего же? – спросила Мадлен, целуя его в висок. – Я целый год мечтала об этом.

Он в ужасе уставился на нее.

– Об этом?

– Я не имею в виду кровь и усталость, о нет! – поспешила ответить Мадлен, слегка забавляясь. – Мне, конечно же, больно видеть вас в таком состоянии, но… Как вы думаете, что чувствует, подходя к роднику, человек, горло которого ссохлось от жажды?

– Что? – Фальке смотрел на нее как завороженный. – О чем вы, Мадлен?

Она не могла рассказать ему все. Только не теперь. Когда-нибудь позже.

– Я имею в виду, что слова любви хороши, но мне этого мало. И в поцелуях есть своя острота, но этого недостаточно тоже.

– Мадам…

– Мадлен, – возразила она. – Я хочу осязать вас. Не только пальцами, но и всей кожей.

Фальке, заглянув ей в глаза, сделал последнюю отчаянную попытку отстраниться.

– Я… ничего не могу вам предложить.

– Мне не нужны ни ваше имя, ни ваше состояние, Фальке. Мне нужны вы. – Мадлен помолчала. – Я не распутница и не продажная девка. И не испытываю влечения ни к одному из мужчин. – Это было почти правдой, ибо ее страсть к Сен-Жермену относилась к разряду несбыточных устремлений, а Фальке… Ах, Фальке… Она хотела его.

– Но женщина вашего положения, – запинаясь, завел свое немец, – должна заботиться о своей репутации…

– А кому вы расскажете? – перебила она.

Он опешил.

– Естественно, никому.

– Ни единой живой душе?

– Ни единой.

– Ну, а я и тем более.

Мадлен взяла руки этого большого ребенка в свои и принялась покрывать их поцелуями.

– Ох, – поморщился он. – Мои руки. Они же…

– Мне все равно, – тихо сказала она. – Будь они в грязи, в саже или в чем-то еще, мне все равно. Это ведь ваши руки.

Взгляд фиалковых глаз затуманился, потом посветлел, потом сделался испытующим.

– Неподалеку от вашего дома есть старое, но еще крепкое здание. Гюрзэн говорил, что некогда там отдыхали паломники. Сейчас оно пустует. И может послужить нам приютом.

Фальке вздохнул.

– Паломники где попало не останавливаются. Думаю это место в каком-то смысле освящено. И если мы собираемся… – Он понял, что первым высказал крамольную мысль, и осекся на половине фразы.

– Если мы собираемся стать любовниками, – спокойно договорила Мадлен, – то лучшего места нельзя и желать. Кроме того, – поспешила продолжить она, сообразив, что подобное рассуждение может его покоробить, – в последние годы туда никто не наведывается. Пути паломников, видимо, изменились, тогда как наши вот-вот сойдутся. – Мадлен поднялась со скамьи. – Идемте. Я не могу больше ждать.

Фальке медленно встал и тут же обнял ее, словно боясь пошатнуться.

– Вам не пристало так говорить, а мне не пристало слушать.

– Чепуха, – отмахнулась Мадлен и деловито спросила – Возле конюшни, кажется, есть калитка, которой никто не пользуется? – С виду такая собранная и решительная, она не смела взглянуть ему в глаза, опасаясь прочесть в них отказ.

Он крепко обнял ее за плечи и повел в глубину сада, потом приостановился и чмокнул свою пленницу в лоб.

– Я… немного побаиваюсь.

Мадлен коротко усмехнулась.

– Я тоже, – сказала она.

Фальке нахмурился.

– Нет, я не о том Меня волнует, что будет после. – Не зная, как выразить свою мысль, он попытался отделаться шуткой: – Вдруг ты потом скажешь, что я принудил тебя силой.

– Не скажу, – пообещала она. Взгляд ее прояснился, а на губах заиграла улыбка. – Во-первых, это практически невозможно, а во-вторых на судебном разбирательстве обязательно выяснится, что принудила тебя именно я.

– Ничего подобного, – сказал Фальке и зашагал дальше, наслаждаясь прикосновениями ее бедер.

– Тогда уболтала, – засмеялась Мадлен и вдруг притихла, ощущая, как в ней поднимается страх. Сейчас, конечно, все идет хорошо, но… Что, если он не захочет принять ее целиком? Он ведь наверняка поостерегся бы вступать с ней в интимную связь, если бы знал ее истинную природу.

– Что с тобой? – Фальке уже тянулся к массивной задвижке, укрепленной на металлической створке калитки, но, ощутив что-то неладное, тут же отдернул руку.

Мадлен взглянула ему в глаза, не желая ничего от него скрывать и сознавая, что это, увы, невозможно. Должно пройти какое-то время, а уж тогда…

– Вдруг я совсем не та, что тебе нужна? – серьезно спросила она.

– Не говори ерунды. – Его поцелуй был поцелуем мужчины, который впервые позволил себе не сдерживать свою страсть.

Она задохнулась от радости и тут же себя одернула: «Нельзя показывать, что чувственные позывы тебя будоражат. Он усомнится в тебе, сочтет легкомысленной, так что лучше разыграй изумление или испуг. Возможно, позже вы оба еще посмеетесь над этим притворством. Возможно, когда-нибудь для него не будет иметь значения, какова ты на деле».

Она шла рядом с ним, переполненная восторгом, и все же в душе ее оставалось достаточно места и для привычного одиночества, и для Сен-Жермена, который некогда обронил, что ей при любых романтических обстоятельствах никак не грозит опасность его потерять. Однако Мадлен не была в том уверена, страшась, что любовь к синеглазому немцу отнимет у нее частицу любви к Сен-Жермену. Это было невыносимо, и не важно, насколько сильно волновал ее Фальке и какие чувства он в ней пробуждал.

Сад за стеной, окружавшей бывший приют пилигримов, был маленьким, но его разросшиеся деревья все равно дарили двоим заговорщикам узорчатую лунную тень, в которой они могли без помех обменяться первыми робкими ласками.

У дверей заброшенного строения Фальке резко остановился.

– Ты уверена, что здесь пусто?

– Брат Гюрзэн говорит, что сюда не забредают и нищие. В худшем случае, мы наткнемся на крыс.

– Я не брезглив, – усмехнулся Фальке, потом сказал другим тоном – Ты действительно вознамерилась со мной переспать?

– Да, – кивнула Мадлен.

Он глубоко задумался, потом объявил:

– Это рискованно.

Мадлен поняла, что кавалер пытается выяснить, насколько его дама осведомлена о возможных последствиях предстоящего шага.

– Знаю, – сказала она, сознавая, что они говорят о разных вещах.

– Я… – Фальке махнул рукой и вдруг улыбнулся, отчего в углах его глаз залучились морщинки, а на щеках обозначились ямочки, такие обворожительные в узорчатой лунной тени.

Именно этого знака Мадлен бессознательно и ждала. Его улыбка подобно лавине смела в ней все барьеры, за какими прятались тени прошлого. Лицо ее вспыхнуло, грудь высоко поднялась, фиалковые глаза засияли.

Фальке, ошеломленный этой метаморфозой, вдруг задохнулся, а когда вновь обрел способность дышать, не узнал сам себя. Подобно многим своим соотечественникам, он привык считать, что женщины – это капризные, сумасбродные существа с непомерными аппетитами и необузданными страстями, не способные без надлежащего руководства вести мало-мальски приличную жизнь. С юных лет Фальке старался держать себя с ними в рамках, сознавая, что пользоваться их слабостями для порядочного человека по меньшей мере позорно. Но сейчас все эти представления словно выдуло из его головы, и свободный, раскрепощенный он потянулся к возлюбленной.

– Смотри, это твой последний шанс пойти на попятный.

– Если бы я собиралась уйти, то давно бы ушла, – усмехнулась Мадлен, очень довольная, что именно он ведет ее вглубь помещения, а не она тащит его за собой. – У дальней стены стоят обитые войлоком топчаны. Слишком хлипкие, на мой взгляд, но там же лежат четыре свернутых тюфяка. Что ты предпочитаешь?

Он взглянул на нее с насмешливым любопытством.

– Ты ведешь себя так, словно мы на рынке и должны выбрать дичь.

– Вовсе нет, – рассмеялась она. – Так что же? Тебе подсказать или как?

– Тюфяки практичнее, – сказал Фальке, ощупью продвигаясь вперед. – Два таких мата, положенных рядом, позволят нам… – Он запнулся и покраснел, благословляя спасительный полумрак.

– Я тоже так думаю, – сказала Мадлен, подтаскивая к себе один из рулонов и заодно воздавая хвалу собственной предусмотрительности. Нет, все же не зря она приказала обкурить эту ночлежку, а то неизвестно, что бы полезло из этих стареньких тюфяков. – Если сегодня все пройдет хорошо, то к следующему свиданию мы подготовимся лучше. У нас ведь будут другие свидания, а?

– Помилуй, – запротестовал Фальке. – Стыдно вслух говорить о подобных вещах.

Мадлен бросила скатку на пол.

– Я ничего не стыжусь. Не стыжусь смотреть на тебя и ласкать тебя взглядом. Не стыжусь тебе себя предлагать. В моих чувствах к тебе ничего не изменится, если только ты не станешь вести себя со мной как с какой-нибудь шлюхой. – Или как с шлюхой, восставшей из мертвых, что еще хуже, добавила она про себя. Вторая скатка плюхнулась рядом с первой. – Помоги мне разрезать веревки.

Фальке обиженно задрал полу хирургического халата и достал из кармашка жилета небольшой перочинный нож.

– Подойдет?

– Реши это сам. – Мадлен вдруг почувствовала, что вся эта возня жутко ей надоела. – И поцелуй меня. Немедленно. Прямо сейчас.

Фальке, едва успевший перерезать веревки, передернул плечами.

– Поцеловать?

– Да. Я ведь не овца, которую притащили на случку. Я женщина и хочу получить от тебя нечто большее, чем несколько торопливых движений. – Она намеренно подбирала самые грубые и язвительные слова. – Или ты думаешь, что я стану твоей покорной подстилкой?

– Я?!! – взревел Фальке. Недоумение в его глазах сменилось бешеной яростью. Он отшвырнул в сторону нож и набросился на Мадлен.

Они как безумные срывали друг с друга одежду, стремясь поскорее добраться до того, что скрывалось под ней. В их действиях не было слаженности, ибо страсть каждого все возрастала, а телам их, словно двум вибрирующим магнитам, лишь мешали совпасть, чтобы тут же расплавиться, беспорядочные движения рук.

Насыщение наступило внезапно. Они замерли, обессиленные, потрясенные, словно два моряка, выброшенные штормом на сушу. Его лицо было погружено в спутанную гриву блестящих волос, губы женщины припали к мужской шее.

Несколько позже, когда луна полностью осветила огромный храм на западном берегу Нила, Фальке очнулся от забытья, привстал на локте и убрал темные волнистые пряди с лица той, что лежала с ним рядом.

– Мадлен!

– Что? – отозвалась она, поворачиваясь, чтобы поцеловать его руку.

– Ну и кто я теперь? – спросил он в смятении.

Мадлен улыбнулась и хотела ответить шуткой, но синие глаза были серьезны.

– Эгидиус Максимилиан Фальке, врач. Отважный ученый и сильный мужчина.

– Твой соблазнитель. Вот кто я есть. – Он уставился на потолок, впервые заметив, что тот является всего лишь изнанкой вороха пальмовых веток, заменявшего хижине крышу. – Что касается остального… не знаю.

– Тише. – Она придвинулась ближе, оплетя его ноги своими и положив голову ему на плечо.

Он тоже обнял ее и повторил свой вопрос. Очень спокойно, не ожидая ответа.

– Итак, что же ты со мной сделала, Мадлен де Монталье?

* * *

Письмо Клода Мишеля Ивера, посланное из Вены Жану Марку Пэю в Фивы.

«Уважаемый Жан Марк Пэй! Не знаю, получите ли вы это письмо до половодья, но я договорился, чтобы его отправили с самым быстрым из покидающих Венецию кораблей.

Во-первых, позвольте сообщить, что я почти восстановил силы, чего не произошло бы столь быстро без благотворного вмешательства в оздоровительные процессы, идущие в моем организме, дальнего родича мадам де Монталье. Плюс к тому господин Сен-Жермен был так добр, что полностью предоставил в мое распоряжение великолепно вышколенного слугу, что также очень мне помогает. Судя по обхождению и манерам, этот удивительный человек должен был в свое время приложить немало усилий, чтобы избежать гильотины. С той же проблемой, по-моему, столкнулась бы и мадам де Монталье, будь она лет на тридцать постарше. Эта женщина сама по себе очень незаурядна, а в ее родиче сразу угадывается гордый изгнанник, скиталец. Глядя на него, я почему-то вспоминаю одного отлученною от церкви священника, которого некогда знал. Это ассоциации, а господин Сен-Жермен очень скупо говорит о своем прошлом. Однако он проявляет неподдельное любопытство к нашим раскопкам и заверяет, что в случае денежных затруднений, готов финансировать экспедицию вплоть до тех пор, пока мадам де Монталье не сочтет нужным покинуть ее состав.

Признаться, это меня удивляет, а впрочем, родственные связи сильны. К тому же господин Сен-Жермен и сам провел какое-то время в Египте. Я порасспрашивал его в этой связи и должен сказать, что он действительно обладает кое-какими знаниями, хотя теории его довольно-таки смехотворны. По его словам, например, египетский пантеон населен таким множеством разнообразных богов, что число их любому сведущему человеку покажется непомерным. И все же он богат, как-то разбирается в египетской старине и может нам всем сослужить добрую службу.

Раз уж речь зашла о Египте, хочу сообщить еще одну вещь, которая вам, боюсь, не понравится. И все же лучше узнать об этом раньше и от кого-то, чем позже и самому. Я тут на вынужденном досуге успел ознакомиться с тремя последними монографиями Бондиле и не нашел в них ни одного упоминания о заслугах других участников экспедиции. Он просто поименно перечислил ее состав (этого нельзя было не сделать!), но никого не удостоил даже коротенькой похвалы, хотя обещал воздавать нам должное, когда рассылал приглашения. Я сознаю, что это повсеместная практика и что вряд ли мы встретим сочувствие в высших университетских кругах, если вздумаем опрокинуть эту традицию. Более того, меня предупредили, что подобное выступление может вызвать обратный эффект, настроив против нас многих маститых исследователей старины.

Поэтому я не стану вам это предлагать, однако, по моему мнению, в конкретном случае с Бондиле можно, пока не ушло время, чего-то добиться. Вы, опираясь на факты, черновые наброски и личные дневники, легко сумеете доказать, что он присваивает чужие, в том числе и ваши, труды, чем упрочите свою репутацию, облегчите совесть и восстановите справедливость. Только браться за это надо сейчас, до завершения экспедиции, иначе замысел не сработает. Хотите, я вышлю вам монографии Бондиле или попрошу месье Сен-Жермена переправить их в Фивы, если вы почему-либо предпочтете не привлекать к этому делу меня.

Я, скорее всего, пробуду в Вене еще три месяца. Доктор, который меня ведет, доволен моим состоянием, но не советует мне „форсировать процесс исцеления“.

Как странно все-таки ограничивать себя даже в малостях и то и дело щупать свой пульс, когда ты совсем недавно мог днями и практически без какого-либо ущерба переносить египетский зной. Жду не дождусь того часа, когда мне разрешат вернуться к работе.

Правда, по возвращении в Париж меня ждут проблемы. Первая – деньги, вторая – жилье. Мои финансовые перспективы туманны, что навевает уныние, но я с ним борюсь. Как только все образуется, я тотчас пришлю вам свой адрес. Надеюсь, вы и впредь будете сообщать мне о том, что делается в экспедиции, и о своих новых находках. Не столько для того, чтобы удовлетворить мое любопытство, сколько для дополнительной регистрации всех ваших достижений.

Если случайно у мадам де Монталье найдутся лишние, пусть даже черновые, копии каких-либо текстов, я с большим удовольствием взглянул бы на них. Иероглифы – мой конек, а она, как я помню, занималась одним весьма многообещающим фризом. Спросите, нет ли у нее возможности перекопировать с него что-то и для меня. Конечно, это огромный труд, но я тогда смог бы тоже способствовать успеху нашего общего дела, до которого, как мы с вами знаем, и она сама не своя.

Кстати, ее загадочный родственник тоже проявляет немалый интерес к древним текстам, хотя трактует их не очень-то верно. Его, к сожалению, подводит нехватка образования, но одаренность, несомненно, видна.

Время вынужденного безделья дарит мне лишь одно удовольствие: запойное чтение. Концерты, с театрами пока что не про меня, но книги… от них занимается дух! Я копаюсь в них, как в сокровищнице какого-нибудь шейха, а иногда мне что-то подбрасывают, и господин Сен-Жермен принимает в этом участие активнее других. Пушкинского „Бориса Годунова“ я взялся читать с его легкой руки и совершенно очарован этим произведением, хотя мое знание русского не позволяет мне все досконально понять. Другая изумительная работа – трактат Никола Карно „Размышления о движущей силе огня“. Но этот труд не осилить без предварительной подготовки. Через какое-то время я его обязательно перечту.

Я уже написал профессору Бондиле, что иду на поправку, но не упомянул о возмущении, какое вызвали у меня его монографии, на тот случай, если вам понадобится моя помощь. Атака должна быть внезапной и быстрой, а потому до времени противника лучше не злить. Помните, Пэй, я – ваш сторонник и в любой ситуации вас поддержу.

Мои молитвы и мысли с вами.

Искренне ваш,

Клод Мишель Ивер.

21 июня 1827 года, Вена».