Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 5

К четырем дня клинышек тени принес облегчение: стена древнего храма была достаточно высока, чтобы позволить Мадлен работать с относительным комфортом, хотя жара продолжала ее донимать. Она критически оглядела эскиз, сравнивая рисунок с оригиналом. В целом шеренга богов с головами животных получилась неплохо, правда в мордочке кошечки обнаружился небольшой недочет; потом ей пришлось побранить себя за небрежное исполнение подноса с дарами. Услышав за спиной шаги, Мадлен даже не обернулась.

– Мадам, – убитым голосом обратился к ней Жан Марк Пэй. – Нам надо поговорить.

Мадлен бросила взгляд через плечо.

– Наверное, надо, – сказала она, заметив, что вид у него совершенно безумный, и обреченно закрыла альбом. – Итак, что случилось?

Жан Марк запустил пальцы в свою шевелюру, сбив на сторону ленту, которой подвязывал торчащие во все стороны кудри.

– Даже не знаю, с чего начать.

– Думаю, с птички ибис, – резонно предложила Мадлен.

Жан Марк болезненно дернулся, и она отошла в тень, чтобы лучше видеть его лицо.

– Вы говорили, что видели это украшение на Риде Омат. Теперь я могу сказать то же самое. Осталось выяснить только одно: как оно ей досталось.

– Точно не знаю, – признался Жан Марк. – Я могу лишь предположить, что Бондиле продал птичку Омату. – Он нервно провел ладонью по барельефу и поморщился, ощутив шершавость стены.

– Я тоже так думаю, да и девушка не скрывает, что это отцовский подарок, – продолжила Мадлен, склонив голову набок. – Значит, мы вправе считать, что Бондиле продал фигурку нашему мусульманскому другу или поднес ему ее в качестве знака приязни. Возможно также, что Омат, прознав о находке, велел ее выкрасть. А может, кто-то по собственной воле украл эту птичку, и в результате цепочки перепродаж она оказалась у Риды.

– Но… разве можно дарить дочери что-то краденое? – От расстройства лицо молодого ученого стало почти уродливым. – Как Омат решился на это пойти?

– Очевидно, он полагает, что открытая демонстрация украшения ничем не компрометирует Бондиле. Этот араб очень хитер, и ссориться с европейцами не в его интересах. Итак, к чему мы пришли? Бондиле подарил ибиса? Или продал? Или птичка попала к Омату каким-то другим путем?

Вопросами этими Жан Марк задавался уже семь недель.

– Не знаю. Не хочу даже думать об этом.

– И все-таки думаете, терзая себя, – сочувственно проговорила Мадлен. – Это написано на вашем лице. – Она покачала головой. – И что же теперь? Что вы намерены делать?

Жан Марк сжал кулаки.

– Не знаю, что можно тут предпринять, – виновато ответил он. – Я… Я связан по рукам и ногам.

– Это еще слабо сказано, – согласилась Мадлен.

Вдали поднялись столбы пыли и закачались из стороны в сторону. Из пустыни впервые за день принесся порыв горячего ветра.

Жан Марк резко хлопнул себя по бедрам, опустился на желтый песок и замер, уткнув подбородок в колени.

– Я послал в университет обличительное письмо. Думал, это что-то изменит.

– Но ничего не переменилось, – сказала Мадлен. – Как вы наивны, Жан Марк.

Его вдруг прорвало.

– Я полагал, что они возмутятся и хотя бы отчитают нашего самодура. Я думал, их расстроит то, что он здесь творит. Я надеялся, что университет заинтересован в бесперебойном пополнении коллекции древностей, но в результате профессура ополчилась против меня, предупредив, что до поры до времени они закроют глаза на мою попытку разворошить их болото, однако, если я продолжу мутить воду, пощады мне не видать. Я вылечу из Египта в два счета, и путь в науку для меня будет закрыт.

– Что, вероятно, не поспособствует вашей женитьбе, – сказала Мадлен, устраиваясь рядом с Жаном Марком. Она подоткнула юбки вокруг ног, жалея, что ей нельзя носить шаровары.

– О, несомненно. Я так и не осмелился сообщить о последних событиях Онорин. Из боязни, что она будет вынуждена разорвать нашу помолвку. Раз уж ей не позволили выйти замуж за университетского лектора, то что скажут о том, кому отказали от места. – Жан Марк откинул голову и уставился в небо. – Если Бондиле пойдет против меня, мне точно придется уехать. Профессор сейчас в фаворе у местных властей. – Он нервно потер подбородок. – Песок.

– Повсюду, – согласно кивнула Мадлен, с удовольствием прислоняясь спиной к стене, сложенной в те времена, когда Сен-Жермен выхаживал здесь умирающих. – Странно, что древние египтяне назвали свою страну Черной Землей. Гораздо логичнее было бы назвать ее желтой.

Жан Марк с трудом усмехнулся.

– Пшеница на песках не растет, – сказал он. – Взгляните на цвет почвы в пойме.

Мадлен помолчала, потом еще раз кивнула.

– Да, плодородный слой черный, но пустыня обширнее.

– Обширнее, – равнодушно пожав плечами, ответил Жан Марк. – Впрочем, название можно трактовать и по-иному. То, что сгорает, становится черным, а эту страну сжигает солнце.

Мадлен очень хотелось поспорить, но благоразумие одержало верх, и она прекратила дискуссию.

– Что вы намерены предпринять в отношении вещиц, переданных Бондиле? Или вы пока не решили?

– А что я могу? – в отчаянии спросил Жан Марк. – У меня нет возможности открыто бросить ему вызов. Ни здесь, ни во Франции, ни где-то еще. Мне остается лишь терпеть и надеяться на благоприятное стечение обстоятельств, хотя я ума не приложу, откуда бы ему взяться. Поведение Бондиле перечеркивает все мои усилия чего-нибудь здесь добиться. С тем же успехом я мог прозябать и на родине, преподавая латынь и греческий сынкам торгашей. Я бы очень хотел вывести Бондиле на чистую воду, но какой суд поддержит меня? – Жан Марк прикрыл глаза рукой. – Повторяю: я не хочу даже думать об этом. Если он вдруг что-то прознает, мне точно несдобровать. Я буду уволен без надлежащих рекомендаций, а значит, и без перспектив устроиться где-либо вновь. – Молодой человек подобрал с земли камешек и отшвырнул, глядя, как тот исчезает в песке.

Мадлен принялась вырисовывать на песке иероглифы. Бутоны папируса, анх, змея, закрытый глаз, сокол и зигзагообразная линия, соединяясь, образовывали одно из имен дорогого ей человека.

– У меня готова новая монография, – заметила она словно бы вскользь. – Брат Гюрзэн доставит ее в Каир и передаст на корабль, принадлежащий одному моему родственнику. – Мадлен вновь взглянула на иероглифы. – Бумаги дойдут до Франции без помех.

– А потом? – В тоне Жана Марка звучала ирония. – Что будет с ними потом?

– Их опубликуют, – уронила Мадлен, с удовольствием отмечая, что собеседник сражен ее заявлением. – Не в каком-нибудь академическом, но тем не менее во вполне авторитетном издательстве. Издатель француз, по политическим соображениям проживающий в Бельгии, в Генте.

– Голубая кровь, – хмыкнул Жан Марк.

– Как и у некоторых его сотоварищей, – спокойно согласилась Мадлен. – Из тех, что не награбили, а унаследовали свои состояния. Это просвещенные и достойные люди, обладатели известных всему свету коллекций и обширных библиотек. У них, несмотря на непрочное политическое положение, весьма прочная репутация.

– И эти люди готовы опубликовать вашу работу? – с нескрываемым сомнением произнес Жан Марк. – Монографию какой-то там исследовательницы египетской старины?

– Именно так. – Мадлен ощутила укол обиды. – Ими уже обнародованы труды многих ученых, в число их входят и женщины. – Она пыталась не подавать виду, насколько уязвлена. – Сейчас к печати готовится уже отосланная мной монография о наших с вами находках, в которой содержится описание всех статуэток из тайника – как ваших, так и моих. Вместе с рукописью издатель получил распоряжение передать в дар мою часть вещиц тому университету, где собрана наиболее ценная коллекция древностей. – Ее позабавил ошеломленный вид Жана Марка. – В монографию включены эскизы находок из тайника, а книга выйдет, скорее всего, еще до начала лета.

– Вы обладаете даром предвидения, – наконец произнес Жан Марк, с трудом составляя комплиментарную фразу. – Жаль, что я пренебрег вашими предложениями, хотя, с другой стороны, мне и в голову не приходило подозревать в вас подобную…

– Оборотистость? – усмехнулась Мадлен. – Как видите, хватка во мне все-таки есть, несмотря на то что я не мужчина. Что до моих предложений, они остаются в силе, и если вы поторопитесь. – Она многозначительно смолкла.

– Восхитительно! – воскликнул Жан Марк. – Вы поразительная женщина, мадам. – Взгляд его ушел в сторону, на далекие скалы. – Если вашу работу заметят, возможно, я сумею противостоять Бондиле на его собственном поле. Если же этого не произойдет, тогда. – Он не договорил.

– Да, – сказала Мадлен, словно бы не заметив заминки. – Это риск, и вам придется пойти на него, иначе вас ждет незавидная участь. Предположим, вы откажетесь от борьбы и примете ситуацию такой, какова она есть… Что тогда? Вы на всю жизнь останетесь в тени Бондиле, играя при нем роль мальчика на побегушках. Разве не так?

Жан Марк медленно выдохнул.

– Именно так.

– Или вы полагаете, зная его характер, что он вас оставит в покое? – Она помедлила, давая ему возможность подумать, и, не получив ответа, продолжила – Лично мне кажется, что он заставит вас плясать под свою дудку, хотя бы из мстительных побуждений.

– Он не настолько низок, – сказал Жан Марк неуверенным тоном.

– Ну-ну, – усмехнулась Мадлен. – Что ж, попытайтесь это проверить. Но… не тяните с экспериментом, ибо лодочка, которой я вам предлагаю воспользоваться, может уплыть далеко. Я уже опубликовала три книги по нашим раскопкам. Неужели вам хочется, чтобы ваш труд сделался мало что значащим дополнением к ним? – Ей доставило не злобное, но эгоистичное удовольствие наблюдать, как он досадливо морщится. – Аристократы умеют стоять друг за друга, Жан Марк, – добавила она, понимая, что лишь осложняет ему выбор.

Впервые у Жана Марка хватило благоразумия не сдерзить. Он лишь зашвырнул подальше еще один камешек.

– Мадам, от вашего предложения занимается дух. – Молодой человек покосился на собеседницу, но та промолчала. – Если я на него соглашусь, когда моя монография должна быть готова?

– Самое позднее – через четыре дня, – сказала Мадлен. – Брат Гюрзэн выезжает на пятый. Как думаете, удастся ли вам уложиться в такой срок? Издательство предпочитает солидные рукописи – не менее пятидесяти страниц стандартных размеров.

– Это большая работа, – вздохнул Жан Марк.

– Зато она будет целиком ваша. И вы ее опубликуете, опередив Бондиле. – Мадлен поднялась и пожала плечами. – Впрочем, Пэй, поступайте как знаете. Теперь вам известно, когда уйдут мои документы. Захотите присоединить к ним что-то свое – приносите. Если этого не случится, я пойму, что вы решили самостоятельно выпутаться из своих затруднений.

Пэй молча смотрел, как она достает из сумки альбом и карандаши.

– Вы очень преданы своему делу, мадам.

– Благодарю, – сказала Мадлен, уже немного рассеянно, ибо взгляд ее скользил по стене, отыскивая нужную точку.

– Почему? – спросил Жан Марк, сам точно не понимая, зачем ему это знать.

Мадлен нашла искомый фрагмент и, сердито вздохнув, посмотрела на юношу.

– Я любопытна. Меня всегда интересовали древние города и народы.

– Те, что жили еще до потопа? – съязвил, не удержавшись, Жан Марк, но взгляд его собеседницы оставался серьезным.

– Сомневаюсь, что потоп затронул эти края, иначе руины выглядели бы иначе.

– Воды потопа отхлынули, – не унимался молодой человек.

– Эти здания не задевало ничто серьезнее наводнений. Взгляните на них повнимательнее – и вы поймете сами. – Мадлен нетерпеливо махнула рукой. – Ступайте, Жан Марк. Вершите свой труд. Времени у вас мало.

С неба донесся крик сокола, но они даже не взглянули наверх, ибо такие звуки для них давно уже были привычны. Издалека прилетел еще один крик.

Жан Марк стал медленно подниматься.

– Мне, очевидно, следует выразить вам благодарность?

– Не утруждайтесь, – ответила с легкой улыбкой Мадлен. – Если бы все это делалось только для вас, тогда спасибо, конечно, не помешало бы.

Молодой ученый нахмурился.

– У вас есть другие резоны?

Мадлен улыбнулась шире, хотя взгляд фиалковых глаз был по-прежнему ледяным.

– Мне просто желательно всем показать, каким ничтожеством является Ален Бондиле. Я хочу, чтобы он ответил за все свои подлости.

– Вот как? – Жан Марк не сразу нашелся с ответом. – И все же я рад, что вам пригодился.

– Надеюсь, ваше мнение не изменится, когда все закончится, – сказала Мадлен и взялась за карандаши.

– О, несомненно! – воскликнул Жан Марк. Он ждал, что ему еще что-то скажут, но не дождался и, неловко повернувшись, пошел прочь, на ходу прикидывая, как повыигрышнее представить свой труд. Чувство неловкости в нем постепенно стало размытым, а потом и вовсе исчезло.

Мадлен прекрасно слышала, как он уходил, и, оставшись одна, прекратила работу. Теперь все мысли ее занимал вопрос: разумно ли было втягивать в столь рискованную игру этого юного мальчика. Но ответа не находилось. Она нахмурилась, услышав шаги за спиной, и обернулась, ожидая увидеть вернувшегося зачем-то Жана Марка.

– Не хотел вам мешать, мадам. Случайно оказался здесь, совершая верховую прогулку, – учтиво произнес Фердинанд Чарлз Монтроуз Алджернон Троубридж, направляясь к ней по древним каменным плитам и снимая на ходу шляпу. – Подумал, вдруг вы не откажетесь поболтать со мной минутку-другую. – Тут он увидел в ее руках альбом для эскизов. – Я уйду, вы только скажите.

– Не будьте олухом, Троубридж, – ласково сказала Мадлен. – Вы поднимаете мне настроение. – Она улыбнулась, но улыбка сразу исчезла с ее лица. – Иероглифы никуда не денутся.

Троубридж на секунду замялся.

– Понимаю, все это меня не касается, но не могу не заметить, что вы не такая, как обычно, мадам. Вас что-то волнует? – спросил он, и его пухлое личико херувима выразило предельную озабоченность.

– Нет, ничего серьезного, – отозвалась Мадлен. – Тем более теперь, ведь вы рядом.

– Благодарю за любезность, – с легким поклоном сказал англичанин. Щеки его были красными от жары, а глаза превратились в щелки. – Не знаю, как вы целыми днями выдерживаете такой зной. Я уже через час бы лишился сознания. В лучшем случае мне бы потребовались нюхательные соли. – Он вынул из кармана огромный носовой платок и промокнул лицо. – Ужасное место, но, с другой стороны, второго такого не сыщешь.

– Да, оно требует определенной закалки, – кивнула Мадлен.

Троубридж убрал платок.

– Иногда я подумываю, а не забыть ли о своем воспитании и не надеть ли что-то вроде местного балахона. Все равно эта штука ничуть не смешнее наших костюмов для выездки. Понимаю, это звучит глуповато, но отчего бы не помечтать?

– Что до меня, то я бы не стала вас осуждать, – вздохнула Мадлен. – Хотя лично мне предпочтительнее шаровары. Они гораздо удобнее юбок.

Троубридж удивленно поднял выцветшие брови.

– Вы хотите носить шаровары? Вот странность. Только не говорите о том никому, а то вас не поймут.

– А вы могли бы понять? – с любопытством поинтересовалась Мадлен.

Троубридж пожал плечами.

– Может быть, хотя очень многих это повергло бы в шок, – ответил он, нервно сморгнув.

– Тогда почему бы вам не накинуть джеллабу, а мне не примерить… штаны? – Она с удовольствием произнесла запретное слово, наслаждаясь замешательством англичанина.

– Я здесь не один, а то… мы могли бы попробовать, – засмеялся смущенно толстяк. – За мной, к сожалению, увязался приятель по имени Кастемир. Ему, видите ли, понадобилось переговорить с профессором Бондиле. Подозреваю, он хочет увезти в Англию какую-нибудь старинную штучку. В подарок родичам: он ведь едет домой. – Троубридж надел шляпу. – Так распорядилась семья. Родные требуют, чтобы их мальчик женился. Разумеется, они не знают о его тайных пристрастиях. Придется ему обстряпывать свои делишки на стороне, нельзя же травмировать женушку. А заодно и папулю с мамулей. – Троубридж призадумался, потом сделал поправку: – А может быть, они в курсе, просто помалкивают. Так спокойнее всем.

– Он уже ездил в Англию, насколько я помню. – Мадлен указала на теневую полоску, в которой стояла: – Тут не намного прохладнее, но можно скрыться от солнца.

– Благодарю, – сказал Троубридж, перемещаясь. – Да, вы правы, Кастемир был в отъезде. Примерно тогда, когда здесь началась лихорадка. Мы все жили замкнуто, как в карантине. – Он покраснел. – Кроме, конечно, вас. Все восхищались тем, с каким мужеством вы помогали немецкому эскулапу. Ухаживали за несчастными… и вообще… Героический поступок, я бы сказал.

– Вам вовсе не обязательно это твердить, Троубридж. И перестаньте корить себя за вынужденное бездействие. – Мадлен, протянув руку, дотронулась до запястья соседа. – Мои заслуги, право, не так уж и велики.

– А мне лично кажется, что вы проявили чертовскую храбрость, простите за крепкое выражение, – пробормотал Троубридж, оглядывая свои сапоги. – Я тоже скоро отправлюсь домой и сказал о том Кастемиру. Отец предупредил, что вышлет мне денег только на этот квартал, так что выбора у меня никакого. – Он скорбно улыбнулся, и Мадлен с удивлением поняла, что ей будет не хватать толстяка-англичанина.

– Когда вы намерены ехать? – спросила она, краем глаза следя, как над камнями старинных плит плавится воздух.

– Наверное, в конце мая. Домашние набрались терпения и ждут, когда я тут сверну все дела, хотя у меня их практически нет. Я только и делаю, что слоняюсь по западному берегу Нила и глазею на статуи, растущие из песка. В храмы, правда, не захожу. Почему-то робею.

– Неудивительно, – уронила Мадлен.

Троубридж рассмеялся.

– Нет, мадам, тут есть чему удивляться. В этих скалах столько диковин и черт еще знает, чего, что голова идет кругом. Держу пари, нам и в тройку десятилетий со всем этим не разобраться… если, конечно, не увеличить количество экспедиций. – Он с большой важностью промокнул пот, струившийся по толстым щекам.

– А также количество средств, выделяемых на раскопки, – подхватила Мадлен. – Без денег тут просто некуда плюнуть. Рабочие требуют выплат, и это в порядке вещей, но львиная часть капитала идет на повальные взятки. – Она говорила рассерженно, с большим, чем надо бы, жаром, подогретая разговором с молодым Жаном Марком.

– Фи, дорогая, ну что вы несете? – ласково пожурил Троубридж. – Дамам не полагается рассуждать о столь низких вещах.

– Может, и так, – запальчиво возразила Мадлен, – но мне даже думать не хочется, во что превратилась бы моя жизнь, если бы я почти ежедневно не унижалась. – Она пожалела о сказанном, увидев, как расстроился англичанин, и сбавила тон: – Нет-нет, лично я, разумеется, ничего не плачу, просто брат Гюрзэн иногда навещает судью и единственно верным способом выражает ему глубочайшее наше почтение. Он хоть и христианин, но все-таки египтянин, и его принимают. Небольшой кошелек переходит из рук в руки, все шито-крыто, а мне продлевают разрешение держать египетскую прислугу. Таков здешний порядок. – Она усмехнулась. – К счастью, я довольно богата, иначе не сумела бы отвечать всем требованиям судьи Нумаира. Разумеется, эти требования – Боже упаси! – вслух не высказываются, но все понятно и так.

– Это несправедливо, мадам, – с серьезным видом заявил Троубридж. – Неужели Каир ничего не способен тут сделать?

– Что сделать? – поинтересовалась Мадлен. – Пока жалоба идет вверх по реке, от меня разбегутся все слуги. – «А я, скорее всего, предстану перед местным судом, – добавила она мысленно, – но тебе вовсе незачем о том знать».

Троубридж снова вынул платок.

– И вас, мадам, не пугает шаткость вашего положения?

Мадлен хотела отделаться шуткой, потом передумала. Англичанин ей нравился и заслуживал прямоты.

– Чаще, чем надо бы, – призналась она, после чего повернулась к стене, с которой на них равнодушно взирали древние боги.

* * *

Записка профессора Алена Бондиле, посланная Риде Омат. Тайно доставлена Юрсеном Гибером.

«Моя драгоценнейшая малышка!

Не будь смешной, не глупи. У тебя нет никаких причин меня ревновать, утверждая, что мадам де Монталье заняла твое место в моем сердце. Подари мне хотя бы минуту свидания – и я сумею развеять все твои страхи. Ты убедишься, что я по-прежнему твой верный раб.

Касательно всего прочего могу сказать лишь одно: ты ведь знаешь, и не хуже меня, что идти к твоему отцу в настоящее время нам неразумно. Он беспокоится о тебе, о твоем будущем – нельзя же его за это бранить, дорогая. Он пытается утвердить тебя в местном обществе и, пока это не сделано, не примет ни одного претендента на твою руку, а уж в особенности меня, ибо знает, что я женат и что европейцы попросту откажут от дома тому, кто вопреки христианским обычаям осмелится сделаться двоеженцем. Абсурдный порядок, но твой отец не может от него отмахнуться, и я в данном случае держу его сторону – единственно из любви к тебе.

Но ты бесконечно права, полагая, что моя супруга-француженка мало что смыслит в искусстве интимной близости. Это действительно так. Ей не хватает той пылкости и раскованности, какими природа столь щедро одарила тебя. Я благодарен небу за каждый день, проведенный с тобой, и глубоко опечален нашими разногласиями. Да, было бы просто чудесно открыто заявить о нашей любви, но подумай сама: разве мы можем сейчас это сделать, не навлекая на себя гнева и ненависти окружающих? Если о нашей связи прознают, нам придется от нее отказаться, а этого я просто не вынесу, ибо весь мир для меня ничто без твоей любви. Вот почему я и призываю тебя держать свое чувство в тайне, вот почему, чтобы никто не догадался о моей истинной страсти, мне и приходится иногда ухаживать за мадам де Монталье. Уверен, ты это поймешь, ведь она никогда не согласится принять меня как любовника, потому что я француз и женат. Тебе нет нужды бояться соперничества с ее стороны.

Каюсь, мне следовало бы объясниться с тобой еще до того, как я стал предпринимать в отношении мадам де Монталье какие-то действия, но у меня почему-то сложилось мнение, что ты их одобришь. Мы сделались столь близки, что я стал считать нас одним целым и напрочь забыл о твоем недопонимании всех тонкостей европейского поведения. Но верь: я никоим образом не хотел причинить тебе боль. У европейцев принято подчас поступаться собой ради благополучия своих близких – таков же и я. Знай, все, что мною делается, направлено лишь к упрочению нашего будущего. Недалеко то время, когда я смогу аннулировать свой европейский брак, а ты, может быть, не откажешься принять христианство. Надо только набраться терпения и сделать это в нужный момент, чтобы не повредить ни нашему чувству, ни твоему уважаемому отцу. Не бойся, мы обязательно найдем выход из всех наших нынешних затруднений.

А пока носи ибиса возле сердца. Взяв столь изящное украшение в руки, я сразу понял, что оно непременно должно быть твоим, хотя бы это и стоило мне научной карьеры. Я позволил твоему отцу приобрести его у меня в нарушение всех существующих правил, ибо знал, кому он передаст самую восхитительную из моих недавних находок. Будь у меня возможность, я бы бросил к твоим ногам все сокровища фараонов, чтобы они своим благородным мерцанием оттенили сияние твоей красоты-

Завтра я в обычное время приду к садовой калитке. Прошу тебя, смени гнев на милость и выйди ко мне. Я жажду войти в твое лоно, я томлюсь по твоим упоительным ласкам, меня сладким бременем тяготит накопленный пыл.

Когда мы возляжем на ложе, ты скажешь, что прощаешь меня, а я благословлю дни нашей разлуки за то, что они явились канунами нашей еще более сильной и глубокой любви.

Твой изнывающий в ожидании Ален.

18 марта 1828 года».