Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 3

Высокий худой пассажир выпрыгнул из плоскодонки, перевозившей людей и грузы с одного берега реки на другой, еще до того, как лодочник привязал ее к пристани. В одной руке у него была сумка с инструментами, в другой – чемоданчик с бинтами и мазями. На спешку, в которой он собирался, указывали сюртук, перекинутый через локоть, и отсутствие галстука. Эгидиус Максимилиан Фальке был бледен как полотно, его голубые глаза пылали.

– Где? – спросил он на местном наречии у толпившихся возле лодок людей.

– Англичанина унесли… – стал объяснять тощий сутулый старик, но Фальке, не дослушав, побежал дальше – к группке европейцев, стоявших невдалеке.

Навстречу ему шагнул строгого вида юноша с выпирающим кадыком.

– Вы, наверное, Фальке. Я, к сожалению, не владею немецким. Надеюсь, вы говорите по-английски. – Он стоял, преграждая Фальке дорогу к чему-то продолговатому, лежащему на земле и накрытому куском грубой ткани.

– Плохо. Французский я знаю лучше, – ответил немец, тщательно выговаривая слова. – Где раненый? – Врач попытался оттеснить англичанина в сторону, но тот не поддался.

– Меня зовут Роланд Симингтон. Я сделал для вашего друга что мог. – Он по-прежнему не двигался с места.

– Благодарю, – неприязненно произнес Фальке, но что-то в глазах Симингтона заставило его сменить тон: – Он… мертв?

– Застрелен. Пуля вошла в правый бок. Ребра сломаны, рана очень серьезная. – Англичанин, решив, что главное сказано, подвинулся и кивком указал на холстину. – Он очень тревожился. И умолял передать вам, что какая-то женщина… Мадлен, кажется… все еще находится в скалах… как мы думаем, в одном из каньонов.

– Мадлен? – Сначала Фальке даже не понял, о ком идет речь, потом запрокинул голову и издал вопль отчаяния: – Нет! – Немец подбежал к мертвецу и упал на колени, бросив сумку и чемоданчик. – О, mein Gott! – Врач сдернул с недвижного тела ткань и осмотрел рану. – Его все равно нельзя было спасти, – констатировал он, поворачиваясь к Симингтону. – Что еще он сказал? О женщине в скалах?

Юноша заколебался:

– Что в нее… тоже стреляли. – Он старался произнести это как можно мягче, но все равно сказанное прозвучало как приговор.

– Стреляли? – едва слышно повторил Фальке, и лицо его исказилось от боли.

– Мы пытаемся сообразить, где они были, – сообщил Симингтон, будто это чему-нибудь помогало. – И организуем поиск, как только спадет жара.

Фальке словно не слышал.

– В нее стреляли. О Боже! Мадлен! Я должен ее найти. Немедленно. Мне нужны два осла, – обратился он к Симингтону. – Сию же минуту. Только покажите, откуда он прибыл, и я пойду по следам.

– По следам? – недоуменно уточнил Симингтон, опасаясь, что немец свихнулся. Покачав головой, он попытался его вразумить. – Как вы можете пойти по следам? Взгляните сами. Земля слишком твердая, и на ней…

– Я пойду по кровавым следам, – перебил его врач. – Троубридж потерял много крови.

– По кровавым следам? – От природы бледное лицо Симингтона стало пепельным. – Мой Бог, вы ведь не говорите это всерьез?

– Я в жизни не был более серьезен. – Врач вскинул руку и ухватил юношу за жилет. – Найдите ослов. Не делайте смерть вашего соотечественника напрасной. – Он покосился на Троубриджа, потом снова глянул на Симингтона. – Мне никто не нужен, я поеду один.

– Но… разве вы не понимаете, что это очень опасно? Часа через три – другой разговор. А сейчас самое пекло, – с несчастным видом пояснил Симингтон, и Фальке поморщился, вспомнив, как губительно для Мадлен прямое воздействие солнца.

– Землекопы, пока не станет прохладнее, не двинутся с места. – бубнил между тем англичанин. Он перевел дыхание и с беспокойством оглядел покрытого саваном мертвеца. – Но я постараюсь уговорить кого-нибудь выехать раньше. Часа, скажем, через два, или через полтора..

– Через полтора, – тихо уточнил Фальке.

Симингтон кивнул, потом отступил, высвобождаясь из цепкой хватки.

– Я позабочусь о вашем товарище, – сказал неуверенно он, в душе сомневаясь, что эта забота может компенсировать бездействие окружающих и извинить его самого.

– Его звали Троубридж. Фердинанд Троубридж, – бесстрастно сказал Фальке, потом сорвался, не выдержав напряжения: – Где же ослы? Приведите ослов.

Те англичане, что следили за разговором, потупились, а самый старший сказал:

– Их уже ведут, сэр.

– Благодарю. – Фальке повесил на плечо сумку и подобрал чемоданчик. – Я действительно вам благодарен, – обратился он к Симингтону, но тот ему не поверил и смущенно прокашлялся.

– Мы унесем его в тень… Троубриджа.

– Хорошо, – кивнул Фальке, озираясь по сторонам. – Водой не поделитесь?

– Ну разумеется. – Юноша испытал облегчение, получив возможность оказать этому взвинченному человеку реальную помощь, и, хлопнув в ладоши, подозвал старшего землекопа. – Два бурдюка, – распорядился он по-арабски. – Нет, пусть будет три.

– В Фивах, по-моему, есть капеллан, – сказал Фальке. – Пошлите за ним.

– Да, обязательно. – Симингтон закивал. Так горячо, словно ничего замечательнее в своей жизни не слышал. – А вот и животные. – Он судорожно вздохнул, указывая на двух ослов, оседланных по-египетски, с боков которых свисали огромные бурдюки, наполненные родниковой водой.

Когда Фальке с проклятиями устроился в непривычном седле, юноша вручил ему поводья второго осла и виновато сказал: – Мы пойдем следом, не сомневайтесь. Если не вернетесь к вечеру, мы возьмем фонари и будем прочесывать всю округу, пока не найдем вас. – Он отступил назад. – Да поможет вам Бог!

– Аминь, – суховато откликнулся Фальке и пустил своего белого ослика легкой трусцой, крепко сжимая поводья. Он пристально вглядывался в дорогу. Капли крови успели впитаться в пыльную почву, но были еще видны. Сам того не замечая, немец молился, а в небе пылало светило, только-только покинувшее зенит. Огромное и беспощадное, оно висело над скалами, звенящими от жары. Ветер если и дул, то лишь обжигал и нес с собой запахи пыли.

Глаза Мадлен были закрыты, но она видела солнце сквозь веки, словно сквозь красное марево, и не могла заслониться от его жгучих лучей. Ту девушку привязали к скале голой. Как она, должно быть, страдала. Платье все-таки защищало Мадлен, но муслин был слишком тонок и кое-где кожу начинало саднить. Если бы удалось перевернуться, то стало бы чуточку легче, хотя и пришлось бы лежать на ожогах. Но она не могла шевельнуться, скованная контузией по рукам и ногам. Изредка до нее доносились крики стервятников, да иногда по лицу пробегали тени от их крыльев. Мут и Атум-Ра, вспомнила Мадлен. Божества древнеегипетского пантеона, не желающие проявить снисхождение к ней. Добрая земля Савуа в двойных подошвах ботинок еще помогала, но плохо, а меднолицый бог страны пирамид медленно и упорно высасывал из нее жизнь.

День она все же продержится – Мадлен в этом не сомневалась, – хотя и обгорит. А ночь вольет в нее силы, и она, возможно, как-нибудь доберется до скал, чтобы найти там прибежище. Если этого не случится, к полудню нового дня ее просто не станет. Солнце превратит ее в мумию, и она тихо умрет. Истинной смертью, бесповоротной, уже не сулящей надежды на возрождение… Но как же не хочется умирать!

От этой печальной мысли Мадлен захотелось плакать. Она с большой радостью разрыдалась бы, если бы могла. Приходилось искать утешение в том, что слезы, как кислота, вмиг разъели бы ее опаленную кожу. Там, вероятно, уже вздуваются пузыри. На щеках, на запястьях… И губы, наверное, потрескались, как египетская земля. Страшно ими пошевелить, чтобы проверить, может ли она издать хоть какой-либо звук.

«Наберись терпения, – внушала себе Мадлен. – Кто-нибудь обязательно сюда явится». «Явится, – возразил внутренний голос, – но лишь тот, кто в тебя стрелял. Он единственный знает, где ты лежишь, и с вечерней прохладой, возможно, вздумает проверить, не жива ли мишень. А на то, что Троубриджу удалось ускакать, даже и не надейся».

Три стервятника, свалившиеся с неба, подступили бочком к околевшей кобыле. Их крики привлекли других пернатых любителей мертвечины, и те, лениво снижаясь, стали приглядываться к Мадлен.

Но она по-прежнему пребывала в сознании, и в голове ее роились разные мысли. «А что, если это не Бондиле?» – спрашивала она себя. Кто-то другой, например. Из тех, что тоже ее недолюбливают. С той стороны, где лежала кобыла, донеслось что-то вроде омерзительного покашливания. Эти звуки издавали пирующие стервятники, но Мадлен решительно приказала себе игнорировать их. Если это все-таки Бондиле, то проделал он все не своими руками. Скорее всего, послал Гибера. Или Сути, считавшего ее воплощением зла. «Воплощением зла…» – мысленно повторила она, стараясь отвлечься от боли, растекшейся по всему телу. А, собственно говоря, почему? Лишь потому, что она не разделяет его суеверий?

Возле кобылы приземлилась еще пара стервятников, между птицами затеялась перебранка. Пронзительные крики и возмущенный клекот взбудоражили тишину.

Разлука с Сен-Жерменом – вот самое худшее, что несет в себе смерть. Хотя им теперь и не доводилось подолгу общаться, одно сознание, что он где-то есть, пробуждало в ней радость. Мадлен вспоминала пронзительный взгляд темных глаз, очаровавших ее с первой минуты знакомства. В них теплились сострадание, доброта и любовь. Как коротка все же была их любовная связь, но как много она ей дала. А когда Мадлен стала жить его жизнью, ее тяга к нему лишь возросла, хотя они и потеряли возможность дарить друг другу блаженство. Теперь ее слуха никогда не коснется чуть глуховатый знакомый голос, ей никогда вновь не увидеть, как он улыбается, отвечая на ее многочисленные вопросы, и как удивительно при том озаряются черты дорогого лица.

И тайны храмов Луксора и Фив останутся нераскрытыми… что совсем уж обидно! Мадлен захотелось выкрикнуть что-нибудь протестующе-гневное, но на это не было сил. Она ведь только-только соприкоснулась с чем-то по-настоящему значимым. Сколько чаяний, сколько надежд, сколько смелых гипотез! Все пойдет прахом! Разве в этом есть хоть какая-нибудь справедливость? И хоть какой-нибудь смысл?

Никогда больше она не увидится с Фальке, не приляжет возле него, не положит голову на его грудь, чувствуя, как он дышит во сне. Он был совсем рядом, на том берегу Нила, и от этой мысли делалось еще хуже. Как сладостно было его обнимать, задыхаясь от нетерпения. Никогда больше ей не пробудить в нем желания, не целовать его губ. Боль, внезапно ее пронзившая, имела совсем иную природу, чем муки, которые причиняла обгоревшая кожа.

Рядом опустился стервятник – она поняла это по шелесту крыльев и резкому запаху падали. Птица разочарованно крикнула, увидев что пожива еще дышит, и опять взмыла в небо.

Полностью отрешиться от зноя, от боли, от солнца было практически невозможно, но отогнать от себя черные думы все-таки следовало, и как можно скорей. Отчаяние выматывает. Если ему поддаться, к вечеру превратишься в дрожащую размазню. И тогда даже ночью не сможешь сдвинуться с места, упустив свой единственный шанс. Мадлен решила обратиться мыслями к прошлому. Итак, родилась она сто три года назад, а с момента перерождения прошло восемьдесят четыре года. За это время она постигла и повидала многое, но не настолько, чтобы без сожаления встретить реальную смерть. Смерть. Опять смерть. Нет, экскурс в прошлое себя не оправдывал. Мадлен мысленно выбранилась. Самым лучшим сейчас было бы задремать, но разве можно уснуть на раскаленной добела сковородке?

Вдали послышался шум.

Мадлен напрягла слух, пытаясь определить, откуда доносятся звуки, похожие на скрип гравия под ногами. Кто идет в ее сторону? Неужели убийца, решивший ее добить?

Вот снова что-то скрипнуло, стукнуло, всполошив стервятников. На этот раз Мадлен поняла, что шум доносится с юго-востока. Там, за скалами, вроде бы должна проводить раскопки группа недавно прибывших в Египет британцев. В начале прогулки Троубридж говорил ей что-то о них.

Троубридж. Страх за него сковал все ее существо. Страх и раскаяние, ведь повинна во всем с ним случившемся она, и только она.

Мадлен попыталась повернуть голову и замычала от боли, пронзившей лицо и шею. Она прикусила губу, но лишь увеличила муку.

Топот копыт. Это топот копыт.

Кто-то ищет ее. В душе Мадлен вспыхнул ужас. Искать ее может лишь враг. Но об этом не стоило беспокоиться. Убийца найдет свою жертву. Тут от нее ничего не зависит, так что эту версию можно было выкинуть из головы. Хуже, если мимо едет какой-нибудь изыскатель, производящий разведку окрестностей. Он ведь может так и уехать. Падаль есть падаль – зачем к ней подъезжать?

Фальке увидел тушу кобылы, которую рвали стервятники, и сердце его бешено заколотилось. Ударами каблуков он подбодрил осла и прищурился. Отблески желтых камней слепили глаза.

Мадлен не могла ни кричать, ни двигаться, но ей нужно было подать проезжающему хоть какой-нибудь знак. Под левой рукой лежал камень, он впивался в ладонь с момента ее падения с лошади. Она сжала пальцы, и на костяшках тут же полопались волдыри. Пришлось замереть и отдышаться, выжидая, когда боль уйдет.

– Мадлен! – прокричал Фальке, понимая, что если та его и услышит, то вряд ли сможет ответить. – Где ты, Мадлен?

Если обхватить камень было мучением, то попытка поднять его чуть не лишила ее сознания. Но Мадлен сделала это и, собрав последние силы, постаралась швырнуть обломок как можно дальше. Однако тот упал возле ног.

Поначалу Фальке решил, что странный звук произвели насыщающиеся стервятники, но потом понял, что смотрит не в ту сторону, и, приставив руку ко лбу, повернулся к другой части каньона. Впервые с той минуты, как маленький караван двинулся в путь, он вдруг осознал, что поиск может дать результат. Его крик, когда он заметил лежащую недвижно фигурку, сотряс скалы и вспугнул стервятников. Те взмыли в небо, а ослы протестующе завопили.

Голос Фальке! Мадлен решила, что он ей мерещится. Как может Фальке здесь оказаться?

Она попыталась крикнуть, но лишь застонала.

Стон был так тих, что походил на вздох. По всем законам физики Фальке не должен был услышать его, но он услышал. Немец всадил каблуки в бока осла и потянул за собой второго, заставив животных перейти чуть ли не на галоп. Увидев сочащиеся волдыри, опухшие веки и потрескавшиеся губы, врач пришел в ужас. Он спрыгнул с седла, задержавшись лишь затем, чтобы привязать животных к небольшому придорожному валуну, потом схватил бурдюк с водой и помчался по крупному щебню туда, где лежала возлюбленная.

– Мадлен, Мадлен, – повторял он, опускаясь рядом с ней на колени. – Боже мой! Любовь моя, дорогая моя. – Фальке наклонился, чтобы поцеловать ее, но удержался, понимая, какую муку причинит ей даже легчайшее прикосновение его губ. – Мадлен. Твое лицо. Твои руки. – Он был слишком хорошим врачом, чтобы не констатировать факт: такие ожоги смертельны. Вне себя от отчаяния, Фальке трясущимися руками принялся развязывать бурдюк, чтобы смочить ее обгоревшие губы.

– Нет, – прохрипела она, пытаясь разомкнуть распухшие веки, покрытые мелкими волдырями.

– Это вода, – сказал он. – Она поможет тебе.

– Нет, – прошептала Мадлен.

– Да. – Он наклонил бурдюк, стараясь действовать как можно нежнее, но в спешке толкнул ее в щеку. – Прости. О Господи! Мадлен, прости. – Она не издала ни звука, но дрожь, пробежавшая по ее телу, свидетельствовала о мучительной боли.

– Боже! Любимая, дорогая. – Руки его продолжали трястись, и бурдюк пришлось опустить на землю. – Я не привез ни опия, ни… ничего другого, могущего принести облегчение. – Произнося это, Фальке ненавидел себя. – У меня есть мази, но… при таких ожогах… – Он осторожным движением поправил ей волосы и тут же отдернул руку.

Мадлен поняла: Фальке не верит, что ее можно спасти.

– Найди тень, – с великим трудом выговорила она.

Он наклонился ниже.

– Нет-нет, дорогая. Лишние муки тебе ни к чему. – Ему хотелось утешить любимую поцелуем, но на лице ее не было ни малейшего уцелевшего пятнышка кожи. – Я закрою тебя от солнца. Подмога уже в пути.

– Найди тень.

– И не проси. – Фальке переместился, выбирая позицию. – Я не хочу мучить тебя.

Тень его была узкой, но принесла облегчение.

– Ты должен, – сказала Мадлен.

Он помолчал, потом с безграничной нежностью взял ее за руку.

– Боль будет невыносимой.

Она слабо сжала его пальцы.

– Здесь опасно.

Фальке насторожился.

– Я никого не вижу, – оглядевшись, возразил он.

– Скалы… – Мадлен закашлялась.

– Тот, кто стрелял в тебя, прячется в скалах?

– Да. – Она вновь обессилела и дышала с трудом.

Фальке все вертел головой, соображая, как быть.

Жара не спадала, рубашка и штаны липли к телу. Делалось ясно, что в защите от солнца нуждается не только Мадлен.

– Если мы где-нибудь спрячемся, тебе это поможет?

Мадлен, не имея возможности ободрить Фальке улыбкой, шевельнула плечом.

– Да.

Идти к ближним скалам было рискованно, и потому Фальке обратил взор на юг. Там поднимались холмы, голые, как дно каньона. Фальке, щурясь, изучал взглядом их склоны, но ничего подходящего не находил. Спокойно, твердил он себе, спокойно, спокойно, хотя никакого спокойствия не ощущал. Наконец он увидел на довольно большом удалении притулившийся к небольшому пригорку огромный валун. Наверняка этот камень дает достаточно тени, и ослов там найдется к чему привязать, но… как же добраться до этого места? Самой Мадлен туда не дойти, а в седле она не удержится. Привязать ее лежа мешают седла и бурдюки.

Мадлен догадалась о его колебаниях и глухо пробормотала:

– Возьми меня на плечо.

Фальке опешил.

– Нет, Мадлен. Ты не выдержишь.

– На плечо, – повторила она.

У обоих не было сил спорить, к тому же Фальке сообразил, что это единственный разумный выход из положения.

– Сейчас приведу ослов и вернусь, – сказал он тихо. – Я… – Ему пришлось сглотнуть ком, подступивший к горлу. – Я постараюсь нести тебя осторожно.

– Знаю. – Хриплый голос звучал безучастно, но Фальке расслышал в нем ласку. – Ступай.

Фальке ушел, чтобы тут же вернуться, ведя ослов в поводу, и тихим окликом возвестил о своем возвращении. Его руки были нежны, хотя и причиняли невыносимую боль.

– Упрись мне в пояс, – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Так тебя будет меньше трясти. – Чтобы помочь ей, он свободной рукой направил ее запястья.

За валуном в склоне холма обнаружилась выемка вроде пещеры, куда не могли проникнуть ни солнечные лучи, ни посторонний взгляд. Фальке опустил Мадлен на относительно прохладную почву, затем привязал животных и дал им немного воды. Он боялся взглянуть на возлюбленную. В пустыне царствуют солнце и смерть, а Мадлен особенно уязвима, если верить хотя бы части ее россказней о себе.

– Спасибо, – донеслось до него. – Это уже кое-что.

Фальке нахмурился и сел возле нее.

– Лежи спокойно. Я придумаю, как облегчить твою боль.

– Пустое, – прошептала Мадлен. – Теперь я поправлюсь.

– Разумеется, – солгал он, ложась рядом с ней и отпихивая коленом бесполезную сумку. Девочка на что-то надеется, и пусть, и прекрасно. Смерть в неведении – хорошая смерть.

– Обязательно, – сказала Мадлен и, пошевелившись, положила голову ему на плечо. – Если ты мне поможешь.

Глаза Фальке увлажнились. Чем он мог ей помочь?

– Да, любимая. – Он знал, что против таких ожогов все средства бессильны.

В глубине ее глаз – за распухшими веками – промелькнули фиалковые огоньки.

– Ты ведь поможешь?

Душу Фальке свело от внутренней муки. Охваченный горем, он прикоснулся губами к ее губам, и те – к его несказанному удивлению – ответно раскрылись.

Фальке внезапно понял, чего от него хотят.

– Нет, Мадлен, – сказал он, отпрянув. – Это тебя погубит.

– Наоборот, – возразили ему. – Возьми меня, Фальке.

Он уставился на нее, не веря ушам.

– Я… Это невозможно! Твои ожоги…

– Забудь о них, – усмехнулась она кровоточащими губами.

– Не… невозможно, – повторил он, запинаясь.

– Фальке. – Фиалковые глаза распахнулись. Кровь, как слезы, текла по обгоревшим щекам. – Прошу тебя, помоги мне.

– Оставь, – сказал Фальке, хотя в нем шевельнулось желание. Острое и решительно неуместное в таких обстоятельствах. – Оставь. Ты сходишь с ума.

– Пусть. – Мадлен слегка приподняла голову. – Или тебе отвратителен мой теперешний вид?

– Нет! – вскинулся Фальке. – Что ты! Конечно же нет. – Ни ожоги, сильно переменившие дорогое лицо, ни пулевая ссадина, пересекавшая лоб, не могли отвратить его. Ведь это была Мадлен, избранница его сердца. Фальке в смущении сел. – Ты нуждаешься в перевязке. Я поищу бинты.

– Перестань, – сказала Мадлен, начиная сердиться. – Я нуждаюсь в другом.

– Мадлен… – Фальке, заколебался. В конце концов, перед перевязкой ее все равно надо раздеть. Чтобы произвести осмотр… и все такое. Глядя на свои руки как на чужие, он начал расстегивать амазонку. Осторожно, с предельной расчетливостью, пока не совлек ее с мокрых от сукровицы плеч. Нижнюю рубашку пришлось разрезать. Фальке отшвырнул ее в сторону, поражаясь силе охватившего его возбуждения. – Твой корсет… он частично тебя защитил.

– Наконец-то он хоть на что-то сгодился, – пробормотала она, слегка перемещаясь, чтобы Фальке было удобней.

– Ты вьешь из меня веревки, – хмуро заявил Фальке, возясь со шнуровкой. – Мадлен, я не должен, я не… – Он осекся, уставившись на ее груди – слишком белые на фоне пышущих нездоровым жаром ключиц, с отвердевшими маленькими сосками. Через мгновение вожделение победило доводы разума, и Фальке склонился к двум волшебным плодам, пробудившим в нем еще большую жажду.

Когда он с величайшей нежностью вошел в ее лоно, Мадлен содрогнулась от счастья. Мир, только что состоявший из мучительной боли, вдруг превратился в нечто ласковое, воздушное, насыщенное исцеляющей силой любви. На пике восторга она прижалась к нему, коснулась губами его горла, и они оба забылись, охваченные тем загадочным трепетом, перед которым меркли все тайны окружавшей их пустыни и отступала беда.

* * *

Письмо Эрая Гюрзэна, посланное из Фив Сен-Жермену на Крит.

«Досточтимый учитель и господин! Она в безопасности, в укромном месте. Если бы не Фальке, немецкий врач, я бы не смог вам это сообщить. Ее подстрелили и бросили умирать в одном из каньонов, но Фальке узнал об этом (через посредника) от одного молодого человека, который пожертвовал собственной жизнью, чтобы доставить печальную весть.

Фальке скрытно перевез мадам в заброшенный дом на севере Фив и прячет пока там. Должен предупредить: она чрезвычайно обгорела на солнце. Кожа с лица ее почти слезла, и Фальке боится, что все зарастет кое-как. Но мадам говорит, что следов не останется, и я ей верю.

По приказу мадам я навел справки, кто мог бы желать ей зла, и все нити ведут к Бондиле. У меня нет прямых доказательств, но если бы мне предложили клятвенно кого-то заверить, что Бондиле не виновен в описанном злодеянии, я отказался бы дать эту клятву. Поэтому продолжаю считать его первым врагом мадам де Монталье и предпочитаю держаться настороже. Опасность все еще ей грозит, я непреложно в этом уверен. Прознай Бондиле, где она ныне находится, – и ничего гарантировать будет нельзя. Впрочем, ее навещаем только мы с Фальке. Немец весьма преданно ухаживает за мадам. Это меня устраивает, но не устраивает другое. Когда мы уходим, дом некому охранять. Поставить охрану было бы можно, но кто поручится, что у караульных не развяжутся языки. Так что из двух зол мы выбрали меньшее, и пока все идет хорошо.

Мадам де Монталье велит мне ехать в Каир, чтобы вручить арабским сановникам, а также представителям Франции официальный протест против действий злодея, но я, памятуя о вашем приказе не покидать ее в минуты опасности, всемерно тому противлюсь. У меня есть намерение, как только она окрепнет, перевезти ее в Эдфу. Там Бондиле до нее не дотянется, да и кто-либо другой, ибо монастырские стены крепки не только толщиной, но и вышним благоволением. А что будет дальше – посмотрим.

Что касается привлечения злодея к суду в Египте, не думаю, что эта затея даст какие-то результаты. Во-первых, чтобы судить европейца по египетским меркам, нужны очень веские основания, каких у нас нет, а во-вторых, местный судья Нумаир настолько корыстен, что одной щедрой университетской подачки хватит на то, чтобы это дело замять. Кроме того, Бондиле тесно связан с местным влиятельным торговцем Оматом. Тот непременно вступится за профессора со своей стороны. Призвать негодяя к ответу, мне думается, должны французские власти, но надежды на это так мало, что не стоит и говорить. Если мадам ищет сатисфакции, она должна получить ее какими-либо другими путями.

Позвольте признаться, высокочтимый учитель, что я не только недооценивал эту женщину в части ее просвещенности, но сомневался также и в том, что в ней достанет характера на длительную борьбу с местной пылью и зноем. Мне казалось, что возня под палящим солнцем в каких-то руинах быстро ей надоест и она примется раскатывать с бедуинами по пустыне, как многие европейки, особенно англичанки. Вы знали о моем мнении и предупреждали, что я его изменю. Так оно и оказалось. Теперь я прошу у вас прощения за свою слепоту, а вскоре попрошу того же и у мадам, моля Небеса, чтобы впредь со мной ничего подобного не случалось.

Я буду и дальше извещать вас о наших делах. Будьте уверены в моей преданности мадам и готовности уберечь ее от возможных несчастий. Если же вы подумываете, не приехать ли вам сюда, то позвольте напомнить, что обещание выдать награду за вашу голову еще никем не отменено и что у ваших врагов длинные руки и цепкая память. С одной мадам я еще, пожалуй, управлюсь, но держать в узде вас обоих мне будет, скорее всего, трудновато. Это шутка, но в ней много правды.

Да хранит Господь и вас, и мадам де Монталье ради вас же обоих.

Волей Всевышнего

Эрай Гюрзэн, монах.

13 мая 1828 года».