Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 4

Эрай Гюрзэн договаривал последнюю из вечерних молитв, когда краем глаза увидел, что к нему подбирается корабельный плотник с незажженным штормовым фонарем в одной руке и длинным шилом – в другой. Осенив себя крестным знамением, монах сжал пальцы правой руки в кулак, готовясь отразить нападение.

Вид у плотника был безмятежно-спокойный, и вдруг тяжелый фонарь взлетел вверх, чтобы через секунду обрушиться на голову человека, стоявшего на коленях. Прозвучало проклятие, потом раздался глухой вскрик, ибо монах увернулся от громыхнувшего возле уха железа и с силой ударил злоумышленника в живот.

Плотник, шатаясь, попятился, а Гюрзэн вскочил и бросился на злодея, вытянув вперед руки, чтобы найти его горло. С минуту они, сцепившись, боролись, потом плотник стал отступать. Топчась и раскачиваясь, противники перемещались по палубе, пока не выбрались на корму. Там плотник ударился задом о поручень, пронзительно вскрикнул и, потеряв равновесие, упал за борт. Оказавшись в воде, он сделал несколько резких гребков, но ухватиться за канат не сумел и повернул к берегу.

Гюрзэн повис на поручне, тяжело дыша. Уставившись на воду, он бормотал молитву, в которой упрашивал Господа проявить снисхождение к человеку, пытавшемуся лишить его жизни. Через какое-то время за его спиной послышались голоса, и монах поспешил укрыться за стоявшими на палубе бочками. Он все еще не восстановил дыхание и широко разевал рот, чтобы не производить лишнего шума.

– Похоже, Нил в этом году разольется рано, – заметил старший сын капитана.

– Все лучше, чем в прошлом году, когда паводок запоздал. – Второй человек говорил с неизвестным монаху акцентом. – Слышно, на юге прошли обильные ливни, так что разлив будет хорошим.

– Это Аллах приносит нам воду, – сказал юноша.

Его собеседник рассмеялся.

– А до него это делал Осирис или кто-то еще. Говорят, среди богов прошлого был даже гиппопотам. Надо же, гиппопотам! – Мужчина умолк, а затем продолжил, словно бы забавляясь: – Кто дарит дождь – боги или не боги – не важно, важно, что вся эта вода течет в реку. Если на юге, там, где начинается Нил, сухо, тогда и во всем Египте стоит сушь. – Он вновь помолчал. – Ранние паводки обычно бывают сильными.

Гюрзэн потянул носом воздух, почувствовал запах горелых листьев, и ему захотелось чихнуть. Он пощипал себе переносицу, выжидая.

– Это будет благословением для Египта, ведь тогда земля родит больше зерна, – заявил юноша.

– Будем надеяться, – откликнулся незнакомец. Собеседники подошли к поручням, обегавшим корму, и остались стоять, освещенные последними лучами уходящего дня. – Чудесная река Нил. Какие тут виды!

– Да, экселенц, – отозвался сын капитана.

– Без церемоний. Я всего лишь скромный купец, вознамерившийся добраться до первого из порогов. Меня интересуют украшения, ткани. – Его тихий, довольный смех напоминал мурлыканье кошки.

– Слушаюсь, экселенц… сэр.

– Так лучше, гораздо лучше, – одобрил мужчина. – Но будь повнимательнее. Я не хочу, чтобы кто-то пронюхал, где я нахожусь. – Он медленно двинулся в сторону носовой части судна. – Пойми, меня не должны обнаружить, иначе всем нам несдобровать.

– Я буду осторожен, сэр. Не сомневайтесь, – заверил юноша, семеня за важной персоной.

Гюрзэн прислушивался к их шагам до тех пор, пока не убедился, что сообщники удалились. Наконец все звуки затихли, кроме мерного похлопывания парусов и плеска воды. Закат превратился в тусклую полоску над западными холмами. Монах смущенно выбрался из укрытия, надеясь, что никто из команды не стал свидетелем его схватки с плотником. Он отряхнул рясу и пригладил волосы, собранные на затылке в пучок. «Что это было?» – мелькнуло в его мозгу. Эрай Гюрзэн задумался, потирая затылок. Мужчина определенно был ему неизвестен; он, видно, проник на борт судна тайком и, вероятнее всего, намерен и впредь скрываться под личиной купца, пока корабль плывет на юг, вверх по реке, к полузахороненным временем храмам Абу-Симбела. Монах потоптался на месте и вознес к небу молитву, испрашивая у Всевышнего наставления и совета. Потом он пошел спать, надеясь, что к утру в его голове родится какой-нибудь план, с помощью которого ему будет нетрудно удовлетворить свое любопытство.

Однако ни следующее утро, ни еще один день не одарили его озарением, хотя он прилежно терся возле матросов, прислушиваясь к их разговорам. Пара туманных, таивших намек высказываний не дали ему ничего. Кем же на деле является тот загадочный человек и каковы его цели, спрашивал ежечасно себя любопытствующий монах, но ответа не находилось. Дело дошло до того, что Гюрзэн решил остаться на корабле и плыть до Эдфу, к родному монастырю, но эту идею он тут же отбросил, понимая, что братия вряд ли позволит ему покинуть пределы обители прямо по возвращении.

Наконец корабль прибыл в Фивы, и Эрай Гюрзэн неохотно сошел на причал, так ничего и не узнав о таинственном незнакомце. Проследив за разгрузкой обширного багажа, он нанял две повозки и покатил к вилле своей работодательницы.

Хотя закатное солнце еще не коснулось черты горизонта, во всех окнах дома горел свет, а во дворе суетились слуги. Река грозила выйти из берегов, поэтому внешние стены виллы тщательно укреплялись, а съестные припасы, хранившиеся большую часть года в подвалах, переносили в специальные помещения. Гюрзэн подвел повозки к конюшне, дождался, когда вещи разгрузят, и прошел во двор, где его обступила добрая половина прислуги. Поговорив немного с теми знакомцами, у которых нашлось что сказать, копт поспешил в дом.

– Мадам вас ждет, – сообщил Реннет в своей обычной бесстрастной манере. – Хорошо ли прошло путешествие? – с подчеркнутым опозданием поинтересовался он, показывая тем самым, что мог бы и не снизойти до разговора с неверным.

– В основном, – коротко ответил Гюрзэн, входя приемную, что по-прежнему все еще была кабинетом. Нашарив взглядом фигурку, склонившуюся над огромным столом, он осенил ее благословляющим жестом.

– Отлично, – сказала Мадлен, приложившись губами к кольцу на пальце монаха. – А я уж забеспокоилась, не забыли ли вы к нам дорогу.

– Дорога у нас одна – по реке, – ответил Гюрзэн, окидывая взглядом вороха испещренных значками листов. – Вижу, в мое отсутствие вы не сидели без дела.

– Не подтрунивайте надо мной, – улыбнулась Мадлен. – Я лишь копировала все, что возможно. Нил раньше срока выходит из берегов, вот и пришлось потрудиться. – Она обвела рукой заваленное бумагами помещение. – У нас будет время все разобрать, когда река разольется. А сейчас сядьте и расскажите мне о Каире. Вы отдали мою монографию месье Совэну?

– Да, – коротко ответил Гюрзэн, оглядываясь на дверь, и, убедившись, что та плотно закрыта, продолжил, чуть приглушив голос: – Я предъявил ему ваше рекомендательное письмо, а через два дня удостоился аудиенции. – Два дня ожидания в стране с отлаженной системой бюрократических проволочек – не срок, и это лишний раз убедило копта в высоком статусе удивительной женщины, что сидела сейчас перед ним и сверлила его выжидательным взглядом. – Он задавал много вопросов о вас, а когда закончил беседу, попросил передать вам свои наилучшие пожелания. Я привез от него письмо. – Увидев, что Мадлен удовлетворенно кивнула, монах счел возможным заметить: – Превосходнейший человек этот месье Совэн.

Мадлен хмыкнула.

– Женат, шесть детишек и прорва работы, дорогой брат Гюрзэн, поэтому оставьте свои намеки.

– Я ни на что и не намекаю, – поспешил возразить монах.

– Ну конечно, – протянула Мадлен, усмехаясь. – Каждый раз, когда в поле вашего зрения появляется мало-мальски приличный и знакомый со мной мужчина, вы тут же делаете далеко идущие выводы. Иногда они совпадают с реальным положением дел, но чаще не совпадают. В чем причина такой повышенной подозрительности? Хотите, скажу? В том, что я не желаю жить так, как вы считаете нужным.

– Не желаете или… не в состоянии? – вырвалось вдруг у копта.

– Возможно, – Мадлен чуть сдвинула брови. – Давайте-ка прекратим этот спор. – Лучше велите Реннету принести себе что-нибудь. Вы ведь с дороги. – Она откинулась на спинку стула и, помедлив, спросила – А как поживают три больших сундука, что должны были прийти из Марселя?

– Они в конюшне, над стойлами, – ответил Гюрзэн. – Страшно тяжелые, но в целости и сохранности, не сомневайтесь. – Он протянул руку к колокольчику и опустил ее, ибо Реннет появился в дверях.

– Чем вы прикажете потчевать вас, досточтимый Гюрзэн? – спросил слуга деланно доброжелательным тоном.

– Тем, что не очень обременило бы вас, достойный Реннет. Буду рад, если в доме отыщутся мед и вино. – Только сказав это, монах понял, как он изголодался. – И принесите немного хлеба.

– Слушаюсь, – сказал Реннет, удаляясь.

– А каково положение дел на раскопках? – поинтересовался Гюрзэн после ухода слуги.

Мадлен чуть заметно дернула бровью и приложила палец к губам.

– По-разному. Как только вздулась река, все землекопы запросились домой, чтобы приготовиться к севу. – Она брезгливо поморщилась, но голос ее звучал беззаботно. – Нас навещали – и англичане, и итальянцы. Все, похоже, остались довольны, но я лично думаю, что они держат нас за глупцов, ибо мы роемся на восточной стороне Нила, тогда как западная представляется им гораздо более перспективной. По слухам, там столько сокровищ, что негде воткнуть лопату.

– Но вы так не думаете, – рискнул уточнить монах.

– Нет, конечно, как и профессор Бондиле. Он намерен доказать всем, что храм, который мы сейчас изучаем, ничуть не бедней, чем огромные кладбища на другом берегу. Там хоронили – тут жили. По крайней мере, так было в Фивах. Восток для живых, запад для мертвых. – Мадлен посмотрела на дверь, которая через мгновение отворилась. Вошел Реннет, держа в руках огромный поднос, уставленный любимыми лакомствами Гюрзэна. Там были инжир, изюм, фиги в сиропе, три вида выпечки, мед в сотах, бутылка вина и засахаренный миндаль. Вершил композицию пузатый чайник со сладким, приправленным мятой чаем.

– Чудесно, – умилился монах. – Я так давно не пробовал ничего вкусного, что уже начал отчаиваться когда-либо сесть за подобный стол. Но вы, Реннет, доказали, что мои страхи были беспочвенны. – Он придвинул к себе чайную чашечку и наполнил ее ароматным горячим напитком. – Да благословит вас Господь.

– Нет Бога, кроме Аллаха, – решительно заявил слуга.

– Как пожелаете. – Гюрзэн приложился к чашке. – Настоящий нектар, – сказал он, хотя торопливый глоток обжег ему небо, и, покосившись на погрузившуюся в работу хозяйку, добавил: – Я сам тут управлюсь и вам позвоню.

– Как скажете, – поклонился Реннет и выскользнул в дверь.

Когда шаги в вестибюле затихли, монах еще раз благословил пищу и бросил быстрый взгляд на Мадлен.

– Число шпионов растет, мадам?

– Как это ни печально, – кивнула она, откладывая альбом. – Я не знаю, чьи это происки, но Ласка все время жалуется, что чувствует на себе чей-то взгляд.

– Весьма прискорбно, – не отрываясь от еды, заметил изголодавшийся странник. – Уезжая отсюда, я не подозревал, что дело зайдет так далеко.

– Зашло, – сказала Мадлен. – В последние дни возле виллы постоянно бродят какие-то типы, с ними не раз видели нашего старшего землекопа. Сути, кажется. Я пыталась поговорить с Бондиле, но тот отмалчивается. Он вообще сделался очень замкнутым, скрытным. – Она раздраженно поиграла пером.

– Только с вами или с кем-то еще? – поинтересовался Гюрзэн, отламывая кусочки от сдобы.

– Клода Мишеля перестали звать на утренние летучки. Де ла Нуа просто кипит, ибо Бондиле держится с ним как с подручным: сделайте это, сделайте то. – Мадлен на секунду умолкла, поправляя прядку волос. – Профессор ведет себя так, словно собрался сменить весь состав экспедиции. Если бы кто-то решился покинуть раскопки, я думаю, он был бы рад.

– Вы хотите уехать? – спросил с плохо скрытой надеждой Гюрзэн.

– Конечно нет, – последовал возмущенный ответ. – Куда я поеду? Тут мое дело, тут загадки, над какими я бьюсь, тут ключи к разрешению этих загадок.

– Но здесь становится небезопасно.

Мадлен сердито дернула плечиком.

– Подчас опасно даже дышать. Когда плывешь, например, постоянно погружая голову в воду. Нет, брат Гюрзэн, я никуда не поеду, а вам дам совет: почитайте Вольтера. Его критика многих традиций и догм, включая религиозные, дает хорошую пищу для размышлений и формирует новое отношение к жизни. – Она смягчилась, заметив, как вытянулось лицо копта. – Вы не забыли спросить у Совэна, сколько моих посланий дошло до Каира и какое число их было переправлено дальше?

– Ваш труд и пакеты, которые я вручил вашему поверенному, были в последнее полугодие первой посылкой от вас. Во всяком случае, мне так сказали. Кто-то, возможно профессор Бондиле…

– Или судья Нумаир, – подхватила Мадлен, – или какой-то коллега, или кто-то из слуг, или кто-то на корабле, или кто-нибудь из помощников месье Совэна. Цепочка слишком длинна.

Гюрзэн покачал головой.

– Еще одно доказательство того, что над вами нависла угроза.

– Оставьте. – Мадлен поднесла руку к губам и замерла в неестественной позе. – Вы что-нибудь слышите?

– Во дворе, – ответил монах после паузы. – Уезжают повозки.

Мадлен сдвинула брови.

– Действительно. У вас замечательный слух, брат Гюрзэн. – Лицо ее на секунду разгладилось и опять напряглось. – Угроза угрозой, она существует всегда, но все-таки неприятно, когда тебя начинает пугать даже скрип тележных колес.

Монах шумно вздохнул.

– Я вас понимаю.

Мадлен отложила в сторону карандаш.

– Что с вами? – требовательно спросила она. – Вы словно бы сам не свой. Что-то случилось в дороге? Ну-ка, выкладывайте все по порядку.

Гюрзэн облизал пальцы.

– Сейчас, пожалуй, не время, мадам. Вот, может быть, завтра…

– Сейчас, – уронила Мадлен, пристально глядя на копта.

– Рискованно, – возразил тот.

– И тем не менее. – Фиалковые глаза потемнели. – Выкладывайте. Мне нужно все знать.

Поначалу неохотно, со многими отступлениями и оговорками, но все более и более увлекаясь, монах стал рассказывать о своем путешествии по Нилу, не забыв упомянуть и о выходке корабельного плотника, и о таинственном незнакомце с необычным акцентом. Поведал копт и о том, как в Фивах матросы тайком обмахивались большими пальцами, отгоняя нечистого, когда он сходил с корабля. Повествование завершилось пространным сетованием на жадность наемных возниц.

– Они таки, – сообщил с грустью Гюрзэн, – сорвали с меня неплохой… Как это называется?

– Куш, – подсказала Мадлен.

– Вот-вот. Я уплатил им в полтора раза больше, чем надо бы. Впрочем, в Египте все цены всегда поднимаются вместе с подъемом воды. – Гюрзэн с сожалением посмотрел на поднос, хотя уже ощущал приятную сытость, и вновь обратился к Мадлен: – Забыл вам сказать, что месье Совэн выражает готовность при надобности помочь вам перебраться в Каир и обещает прислать за вами один из двух находящихся в его ведении кораблей по первому вашему зову.

– Брат Гюрзэн, я знаю, что вы настойчивый человек, однако я тоже упряма и покидать Фивы не собираюсь. Мы недавно обнаружили в храме еще одно скрытое помещение, настенная роспись которого, вне всяких сомнений, произведет в научных кругах настоящий фурор. – Она слегка улыбнулась. – Ну-ну, не надо так огорчаться. Я ведь не ребенок, и сюда привела меня вовсе не прихоть – разве не так?

– Так, – признал брат Гюрзэн. – Поначалу, правда, я полагал, что у вас не хватит на эту работу характера, но теперь вижу, что заблуждался. С вашим характером можно дрессировать крокодилов.

– Очень тактично, – рассмеялась Мадлен. – Брат Гюрзэн, мы с вами познакомились не вчера, вы знаете многие мои слабости, однако я ведь с ними справляюсь. Да, действительно, солнце Египта временами очень мне досаждает, но не в большей степени, чем другим. – Она встала со своего места, прошлась по комнате и, подойдя к монаху, уселась напротив него. – Трудности трудностями, но раскопки важней.

– Важней чего? Собственной жизни? – Монах помрачнел. – Не высока ли ставка?

На мгновение взгляд фиалковых глаз затуманился.

– Ставка? – задумчиво повторила Мадлен. – Не знаю. Спросите у Сен-Жермена.

– Спрошу, если буду вправе, – отрывисто бросил копт. Он медленно встал, скрестив на груди огромные руки. – Ко мне обратились с просьбой оказывать вам содействие и ограждать от возможных бед. С первой задачей я худо-бедно справляюсь, вторая, при вашей строптивости, представляется мне неразрешимой. Если вы и впредь намерены игнорировать мои предостережения, мне ничего не остается, как просить у вас позволения вернуться в свой монастырь.

Мадлен откинулась на спинку стула, глядя на него снизу вверх.

– Мне жаль, брат Гюрзэн, что наши нечастые размолвки, которым, каюсь, я не придавала большого значения, завели нас столь далеко. Но вы, насколько я вас успела узнать, прежде всего человек долга, и невозможность сдержать свое слово тягостна вам. Я хорошо это понимаю, однако ничем не могу вам помочь, ибо мой выбор сделан и ничто в моих действиях не изменится. В такой ситуации мне волей-неволей приходится признать, что лучшим для вас выходом является отъезд в Эдфу. Уверена, Сен-Жермен сказал бы то же самое. Скорее всего, он даже добавил бы, что следовало уехать намного раньше. – Она помолчала. – Что до меня, то я была бы весьма вам благодарна, если бы вы сочли возможным не уезжать.

– Вечером я буду молиться, – сказал монах, – и надеюсь, что мне дадут знать, как поступить. – Он покосился на поднос с остатками угощения.

– Почему бы вам не забрать все это к себе в комнату? – предложила Мадлен. – Если опять вдруг проголодаетесь, вам не придется прибегать к услугам Реннета.

Гюрзэн кивнул.

– Хорошо. – Он потоптался на месте. – Поймите, мадам Монталье, я вовсе не пытаюсь выдворить вас из Египта. Просто я чувствую своим долгом оберегать вас, а вы не хотите облегчить мою задачу.

– Мне вовсе не это от вас нужно, – сказала Мадлен, возвращаясь к своим бумагам. – Я о себе прекрасно забочусь сама. Но всю свою жизнь я хотела заниматься тем, чем сейчас занимаюсь. Все, что я изучала в детстве, имело отношение к древней истории. – Она раскрыла альбом и подтянула его к себе. – Забирайте поднос и ступайте. Приятных вам снов, брат Гюрзэн.

Монах пошел к двери и уже открывал ее, когда его догнало распоряжение.

– Если решите остаться, приходите пораньше, вы мне нужны.

– Вот как? – Копт замер в неловкой позе, громоздкий поднос мешал ему повернуться.

– Нам надо как можно точнее скопировать всю найденную настенную роспись, прежде чем до нее доберется вода. – Мадлен обмакнула кисточку в тушь и принялась с каллиграфической тщательностью наносить иероглифы на белое поле плотной альбомной бумаги, то и дело поглядывая на черновой вариант.

Гюрзэн какое-то время смотрел на нее, потом словно очнулся.

– Я буду молиться, чтобы Всевышний меня вразумил, – сказал тихо он.

– Тогда замолвите словечко и за меня, – пробормотала, не прерывая работы, Мадлен. Она слышала удаляющиеся шаги, но словно сквозь слой ваты. Древние тексты целиком завладели ее сознанием, доставляя ей этим невыразимое удовольствие. Что бы там ни было, твердила она себе, продолжая срисовывать иероглифы, я все-таки здесь. Я здесь, я здесь, о, я здесь!

* * *

Письмо Онорин Магазэн, посланное из Парижа Жану Марку Пэю в Фивы.

«Мой драгоценный Жан Марк! Как видишь, отец, невзирая на его стойкое неприятие выбора, сделанного моим сердцем, еще раз позволил мне уехать из дома, и живу я опять у своей замечательной тетушки Клеменс, которая приняла меня с присущими ей радушием и любовью. Она, правда, обязалась перед моим родителем просматривать всю мою почту, но по своей доброте не запретила Жоржу передавать мне твои послания без ее предварительного с ними ознакомления.

Кузен Жорж, вызвавшийся сопровождать меня до Парижа, привез твои последние письма прямиком в Пуатье и там мне их вручил, хотя и считал это неразумным. Однако уж очень ему хотелось хотя бы косвенным образом досадить моему отцу, которого он считает деспотом за запрет с тобой переписываться, ведь переписка не может никому повредить.

Не могу тебе передать, как прекрасен Париж. Наверное, это самый чудесный город в мире. Каштаны в это время года поражают воображение, а по широким бульварам, проложенным волей Наполеона, разъезжают элегантные экипажи, чье изящество непременно померкло бы в теснотище прежних трущоб. Тетушка Клеменс держит великолепную выездную карету. Вчера она приказала запрячь в нее гнедых лошадей, и мы с ней поехали на концерт, где нам встретилось много знакомых, каким я была представлена еще в прошлый приезд. Подумать только, они меня не забыли, что очень любезно с их стороны. Во время антракта в тетушкиной ложе началась чуть ли не давка, а после концерта нас провожали к карете по меньшей мере пять кавалеров. По словам тетушки, это весьма обещающее начало. Музыку исполняли какую-то немецкую; кажется, это был Бетховен, а может, Шуберт или кто-то иной, но такой же мрачный. Я плохо слушала, мне хватало других забот.

Когда ты вернешься (а я ежечасно молюсь, чтобы это произошло поскорее), тебя поразит, как сильно переменилась мода. Меня привели в изумление новые платья: они совсем не похожи на те, что носили всего два года назад. Ни одна особа, желающая, чтобы ее считали обладательницей хорошего вкуса, теперь не смеет появиться на публике в наряде хотя бы частично не открывающем плечи. Также входят в практику рукава-фонарики, отделанные кружевами. Тетушка Клеменс недавно заказала для меня нечто совсем уж модное, нежно-розового оттенка, под названием „легкий вздох“. С нетерпением жду первой примерки. Говорят, линия талии будет немного занижена (это тоже очаровательно) и затянута пояском.

Дорогой, твои письма порой ввергают меня в трепет. Страшно подумать, в каких жутких условиях ты живешь! Я каждый вечер, когда молюсь, стараюсь утишить свои волнения, но это мне удается далеко не всегда. Ведь любой, кто хоть раз побывал на земле фараонов, рассказывает о ней кучу ужасных историй. Я внушаю себе, что все это выдумки, да и кузен Жорж советует мне гнать от себя мрачные мысли. По его словам, подобные настроения свойственны итальянским и английским романистам, ибо соответствуют их темпераменту. Ты, наверное, догадываешься, как весело мы смеялись над этой шуткой, но позже я все равно загрустила и даже чуть-чуть всплакнула. А тут три дня назад мне сказали, что верблюды – животные с дурным нравом: они лягаются, плюются и скверно пахнут. Думаю, ездить верхом на такой неприятной твари невозможно; кроме того, ты сам писал, что их не часто запрягают в повозки. В воде – крокодилы, на земле – верблюды и всевозможные смертоносные насекомые. Жан Марк, умоляю, береги себя. Я не вынесу, если с тобой что-то случится, помни об этом и почаще поглядывай по сторонам.

Вчера из дома пришла весточка, что моя сестра Соланж, скорее всего, находится в интересном положении. Пока рано что-либо с уверенностью утверждать, но, по всем признакам, это так. Отец предложил ее мужу тысячу золотых луидоров (дореволюционных), если тот позволит законным порядком прибавить к имени народившегося ребенка второе – Магазэн, чтобы увековечить таким образом нашу фамилию, которой грозит забвение. При условии, разумеется, если родится мальчик. Боюсь, зять не очень благосклонно отнесется к этому предложению, что меня, собственно, радует, ибо отказ, несомненно, расстроит отца.

Прости, дорогой, тетушка говорит, что приехал Жорж. Он должен сопроводить нас на бал, а горничной еще нужно закончить мою прическу. На мне розовое платье, расшитое самоцветами, и хотя рукава его недостаточно пышные, немодными их тоже не назовешь. Но самое главное – это чулочки. Знаю, упоминать о таких предметах своего туалета барышням не очень прилично, но они такие прелестные: нежно-желтые, по шелку пущены розочки и листья плюща. Я не могла не описать тебе их, тем более что к ним очень подходят атласные туфельки – подарок моей благодетельницы, тетушки Клеменс. Еще я надела свой жемчуг, а бедную Виолетту сейчас хватит удар, потому что я никак не могу отойти от письменного стола. Пора заканчивать, мой любимый. Я скучаю по тебе каждый час каждого дня, ты всегда в моих мыслях. Когда мы наконец будем вместе, те страдания, что выпали на нашу долю, покажутся нам сладкими, потому что закончатся торжеством.

Храни тебя Господь от всех бед.

С бесконечной любовью,

Онорин.

13 августа 1826 года, Париж».