Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 4

Позади роскошной виллы Ямута Омата раскинулись три обнесенных стенами сада. В одном из них обитали жены этого оборотистого дельца, остальными двумя восторгались прибывшие на прием европейцы.

– Здесь чудесно, не правда ли? – с томными нотками в голосе проговорил Бондиле, указывая своей спутнице на ряды идеально подстриженных роз, от которых шел густой аромат.

– Да, – кивнула Мадлен, стараясь держать дистанцию.

– Далеко не каждому европейцу дано видеть такое, – продолжал Бондиле. – Сад мусульманина – продолжение его личных покоев. – Он ступил на тропу, выложенную цветным камнем. – Странно видеть огромные статуи среди руин и барельефы на стенах развалин, в то время как на вилле у нашего друга нет ни одной скульптуры или картины. Что ж, наверное, в этом есть свой резон.

– Местное население исповедует мусульманство, – заметила Мадлен вскользь.

– Ваша правда, мадам, ваша правда. – Бондиле рассмеялся, словно услышал нечто оригинальное и еще крепче сжал ее локоть. – Это удача, что древние египтяне уважали большие масштабы, иначе правоверные не оставили бы от их памятников камня на камне. Религиозным фанатикам свойственно уничтожать все, что идет вразрез с их культовыми традициями.

– Вполне возможно, – сказала Мадлен. – Насколько я знаю, в истории таких примеров полно. – Она огляделась в надежде увидеть кого-нибудь из гостей, но, к своему неудовольствию, обнаружила, что вокруг, кроме них двоих, никого нет. – Профессор, нас могут хватиться.

– О, – заулыбался Бондиле. – Ну кто нас может хватиться? Все веселятся. Кто знает, что мы ушли? А если кто-то и обратит внимание на наше отсутствие, то, безусловно, решит, что нам захотелось побеседовать без посторонних.

– Так вот что вы задумали? Побеседовать без посторонних? – Мадлен представила, как он взвоет, если его пнуть в лодыжку.

– Естественно. – Бондиле хищно осклабился, подводя спутницу к каменной широкой скамье. – Вот мы и пришли. Присядем, вам здесь понравится.

– Я предпочла бы вернуться обратно, – возразила Мадлен.

– Не беспокойтесь. – Он слегка подтолкнул ее, и ей волей-неволей пришлось сесть. – Вот так, не упрямьтесь. Никто ничего не узнает.

– Тут нечего узнавать. Я не сторонница тайных свиданий. – Голос Мадлен звучал ровно, но она начинала тревожиться.

– А что, скажите, тут тайного? Мы в саду, где полно народу, и сейчас день, а не ночь. – Он сел рядом. – Мадлен, вы должны сознавать, что я питаю к вам глубочайшее уважение.

– Как и к своей супруге? – резко спросила она. – Не глупите, профессор.

– Просто Ален, Мадлен.

– Не помню, чтобы я разрешила вам обращаться ко мне по имени, мэтр Бондиле. – Мадлен отодвинулась, насколько позволяла скамейка.

– После трех лет совместной работы это вполне естественно. – Его взгляд скользнул по ее лицу, потом опустился ниже – на грудь. – Мы все тут свои.

Мадлен встала.

– Мэтр Бондиле, – решительно заявила она, – Немедленно проводите меня к дому. Думаю, мне не пристало здесь находиться, как, впрочем, и вам. Или вы уже не разбираете, что прилично, что – нет?

Бондиле помрачнел.

– А прилично ли бегать на тайные встречи с соседом? – Он внезапно вскочил, в его тоне сквозила угроза. – С этим немцем? Вас что, привлекают врачи?

Мадлен надменно вскинула подбородок, хотя в душе обмерла.

– Откуда вы взяли, что я с ним встречаюсь?

Бондиле засмеялся.

– Гибер вас выследил. По моему приказу. Он в курсе всех ваших дел.

Она растерялась, но виду не подавала.

– В таком случае он рассказывает вам небылицы.

Бондиле шагнул к ней, его улыбка превратилась в гримасу.

– Невозможно. – Он схватил ее за плечи. – Вы дважды встречались в заброшенном доме, что находится между его виллой и вашей. И, валяясь на тюфяках, занимались тем, о чем порядочный человек не посмеет даже обмолвиться. Что скажете, а?

Мадлен содрогнулась, кляня свою слабость.

– Скажу, что Гибер все выдумал. – Она взглянула ему прямо в глаза. – Я не обязана вам ничего объяснять, профессор. Экспедиции я не стою ни су. И как я себя веду, совершенно вас не касается.

Бондиле ехидно скривился.

– Касается, дорогая. Вы здесь только потому, что я вас терплю. Стоит мне захотеть – и вам откажут в виде на жительство в Фивах. Стоит мигнуть – и рыночные торговцы перестанут отпускать вашим слугам продукты, а посредника, что возит вашу почту в Каир, не возьмут ни на один корабль. Или вы думаете, что я не в силах все это осуществить?

– Я думаю, это под силу каждому, у кого есть средства на взятки, – презрительно уронила Мадлен. – Ладно, раз уж вы опустились до такой низости, как шантаж, я, так и быть, предоставлю вам некоторые объяснения, хотя и делаю это против своей воли, подчиняясь насилию. Надеюсь, вам это понятно?

Бондиле вспыхнул, изменившись в лице, но глаза его алчно блеснули.

– Выкладывайте.

Она попыталась отпрянуть, но он ее не отпустил.

– Да, я действительно изредка вижусь с доктором Фальке. Он замечательный собеседник, но у него на вилле больные, нуждающиеся в абсолютном покое, у меня – брат Гюрзэн, бдениям и молитвам которого я тоже мешать не хочу. Где же нам видеться? Мы нашли компромисс, устраивающий обоих, и пользуемся старой хижиной, когда нам нужно поговорить.

– По ночам? – Он крепче сжал ее плечи.

– Нет. Или вечером, правда поздним, или ранним утром, потому что днем у каждого из нас много работы. Уточните у Гибера, если он и впрямь за нами следит. – Мадлен порадовалась в душе, что в последнюю встречу они с Фальке ограничились всего несколькими торопливыми поцелуями. Это давало шанс убедить наглеца в том, что она говорит ему правду. Вряд ли Гибер видел подробности – в хижине очень темно.

– Следит-следит, не сомневайтесь, и будет следить и впредь. – Бондиле вновь улыбнулся, но на этот раз в его улыбке не было ни намека на пусть даже и фальшивую теплоту.

– Разумно ли с вашей стороны говорить мне такое? – спросила Мадлен, уже успокоившись и хладнокровно прикидывая, отвесить мэтру пощечину или нет. – Разве тех, за кем пускают шпионов, предупреждают о слежке? – Да он просто пьян, подумала вдруг она.

Бондиле ухмыльнулся.

– А я, может быть, хочу, чтобы вы знали. Хочу, чтобы вы думали о том ежечасно, ежесекундно и понимали, что вы полностью в моей власти и что, если вам взбредет в голову мне в чем-то противиться, я тут же преподам вам хороший урок. – Он вдруг подался вперед и попытался ощупать ее грудь сквозь корсаж. – Боже, как давно у меня не было европеек!

– А египтянок? – поинтересовалась Мадлен, отступая. – Оставьте меня, вы пьяны! – Она все пятилась, отчетливо понимая, что к нему нельзя поворачиваться спиной. – Если попытаетесь силой навязать мне свои мерзкие ласки, будьте уверены, я заставлю вас о том пожалеть.

Бондиле рассмеялся.

– Каким образом? – Он сделал паузу и, не дождавшись ответа, продолжил: – Как часто мы оставались с вами наедине? Десятки раз, не так ли? Какой мужчина втайне не думает, что мы с вами достигли полного взаимопонимания? Если я заявлю, что вы моя любовница, кто это опротестует?

– Я, – ответила Мадлен недрогнувшим голосом, хотя в душе ее разверзлась сосущая пустота.

– Да кто вам поверит? Вы скомпрометированы уже тем, что находитесь здесь. – Бондиле шутовски поклонился. – Полноте, дорогая. Подумайте хорошенько. Если я расскажу остальным о небольшой… интрижке… что бы на деле там ни было… между вами и доктором Фальке, то как вашей, так и его репутации будет нанесен непоправимый ущерб. Но этого может и не случиться. Если вы прекратите с ним хороводиться и обратите внимание на…

Взрыв аплодисментов, донесшийся с виллы, заглушил конец его фразы.

– Где я бываю и с кем, касается только меня, – произнесла Мадлен, гневно сверкая глазами. – У вас нет права…

– Это моя экспедиция! Я отвечаю за все, что в ней творится. И за всех своих подопечных, а в особенной мере – за вас. В мусульманском мире женщинам не разрешается вольничать. Местным властям в отличие от меня вовсе не нравятся европейки. Ваш приезд изначально поверг чиновников в шок. Повторяю: вам необходима защита. Стоит мне намекнуть, что из-за вас возникают проблемы, и разрешение, выданное вам на работу в Египте, незамедлительно аннулируют, а восстановить его уже не удастся. – Бондиле вновь улыбнулся и сделал шаг вперед.

– Это еще не факт, – возразила Мадлен, по-прежнему пятясь. – Предупреждаю, я сейчас закричу.

– И чего вы добьетесь? – Бондиле насмешливо поднял брови. – Кто поверит, что я попытался взять силой то, что доступно и так?

– Мадемуазель Омат, например. Вы ведь ведете дела с ее отцом. Ему вряд ли понравится скандал в его доме. – Она ощутила, что подол ее платья зацепился за куст, резко дернулась и поморщилась, услышав, треск ткани. – Я ухожу, профессор, и если вы попробуете меня удержать, вас ждут крупные неприятности, обещаю.

– Ах, испугали! – хохотнул Бондиле, не трогаясь, впрочем, с места. – Вы не очень-то дальновидны, мадам, но… я вас прощаю. У вас ведь не было времени оценить ситуацию. Остыньте, обдумайте свое положение, а через несколько дней мы с вами вернемся к этому разговору. Вы не глупы и должны понять выгоды, какие сулит вам небольшой компромисс, могущий сделать ваше пребывание здесь весьма и весьма приятным.

– Компромисс между вами и мной невозможен, – заявила Мадлен и, повернувшись на каблуках, зашагала прочь, оставив профессора в одиночестве.

Дрожа от ярости, она чуть не бежала, словно земля, заполнявшая подошвы ее туфелек, обжигала ей пятки. Наглец Бондиле не знал, чем рискует: еще миг – и она придушила бы его… И тем обратила бы в прах все чаяния своей жизни. «Нет, ты поступила правильно, не тронув этого самовлюбленного щеголя, – говорил ей внутренний голос. – Когда-нибудь он получит свое, когда-нибудь, но… не сейчас. Сейчас следует поскорее увидеться с Фальке и…» Мадлен застонала. Именно это сейчас делать было нельзя. Иначе в руках шантажиста появится еще один козырь. Нет-нет, о встречах с Фальке придется на время забыть. Поднимаясь по ступеням, ведущим к верхнему саду, Мадлен настолько ушла в свои мысли, что вздрогнула, когда кто-то окликнул ее.

– Мадам де Монталье, – произнес Фердинанд Троубридж, неспешно выходя из-за чаши фонтана.

– Мистер Троубридж, – улыбнулась она, радуясь, что наткнулась на толстяка-англичанина, а не на кого-нибудь из его чопорных и скучных друзей.

Он подошел к Мадлен и с удивительной для его комплекции грацией поцеловал ей руку.

– Я краем уха слышал, как этот тип, ваш профессор, уговаривал вас спуститься сюда.

– Вот как? – сказала Мадлен, стараясь подавить приступ нервного смеха. «Боже! – подумалось ей. – Неужели же вся эта компания сговорилась шпионить за мной?» – Он хотел кое-что обсудить.

– Это меня не касается, – с деланным безразличием произнес Троубридж, – но позвольте мне обратить ваше внимание на то, что у вас разорван корсаж.

Она потрясенно опустила глаза и впервые в жизни обрадовалась тому, что не может расплакаться.

– Боже мой! – вырвалось у нее.

– Я так и думал, что вы не в курсе, – продолжал Троубридж ровно и безмятежно, словно говорил о погоде. – И потому взял на себя смелость указать вам на это, пока вы не вошли в дом. Вряд ли стоит показываться кому-то в таком виде.

– Да, конечно, – кивнула Мадлен, не представляя, что ей теперь делать. – Даже не знаю, удастся ли мне незаметно уйти.

Троубридж сочувственно покивал.

– Не хочу показаться назойливым, мадам, но, кажется, я бы мог вам помочь. Я подскажу, как выйти из положения, если вы, конечно, не против. – Он взглянул на нее с лукавой улыбкой, но тут же вновь изобразил равнодушие. – Как вам понравится, если мы приколем к прорехе веточку плетистой розы? Совсем крошечную, сами увидите, но этого будет достаточно. Получится, будто вы случайно зацепились за одну из плетей этого восхитительного растения, когда пытались высвободить подол юбки, тоже угодившей в колючий плен. Какая жалость. Такое чудесное платье, мадам.

Ужас, сковавший Мадлен, в один миг улетучился.

– Троубридж, вы галантнейший кавалер. Я, должно быть, совсем потеряла рассудок, допустив такую оплошность. Вы мой спаситель.

Юноша побагровел до корней волос.

– Пустое, мадам.

– Я теперь вечная ваша должница, – продолжала она, испытывая невероятное облегчение. – Троубридж, да вы… Вы просто герой.

– Ничего подобного, – возразил Троубридж. – Никакого геройства тут нет. Я просто счастлив быть вам полезным, любой был бы счастлив. – Он снова поцеловал ей руку. – Идемте, я раздобуду то, что нам нужно.

Мадлен позволила юноше отвести себя к укромной нише в стене, где осталась ждать, продолжая в мыслях оценивать свое положение. Взвесив все «за» и «против», она все же решила навестить доктора Фальке, но с оглядкой и далеко за полночь, когда прислуга уснет.

– Вот и я. – Это вернулся Троубридж, раскрасневшийся и слегка задохнувшийся. В руке он держал трофей – колючую зеленую веточку. – Если соизволите приколоть ее там, где ткань разошлась…

– Конечно, – кивнула Мадлен. – Вот так… и еще так. – Занявшись делом, она почувствовала себя много увереннее, чем секунду назад.

Вонзив в ткань шипы, Мадлен чуть поддернула веточку, чтобы расширить разрыв.

– Отлично вышло, – довольно сказала она.

– Весьма натурально, – подтвердил Троубридж. – Я не подглядывал за вами, мадам, клянусь всеми святыми, – добавил он изменившимся голосом, – но кое-что все-таки слышал. Невольно… ведь он говорил очень громко, словно бы даже и не опасаясь огласки.

– Видимо, да, – сказала Мадлен, жалея, что не выцарапала негодяю глаза.

– Не беспокойтесь, мадам. Ему не удастся вас опорочить. Я, например, никогда не поверил бы в вашу с ним связь. Несмотря на все его уверения. – Троубридж помолчал. – Немецкий врач… дело иное. Я знаю, вы его любите. Это можно понять.

Мадлен уставилась на англичанина.

– Вы, похоже… более наблюдательны, чем я полагала, – гневно пробормотала она и спохватилась: – Простите, я не хотела обидеть вас.

– Пустяки, мадам, я ничуть не обижен. А вы – сама осторожность. Просто в вашем взгляде на него иногда появляется нечто, чего вы не дарите более никому, включая меня. – Троубридж поднял руку, призывая ее к молчанию. – А еще у вас есть человек, с которым вы переписываетесь и который когда-то жил в этих краях. Вы говорили о нем Уилкинсону, если припоминаете. Однако мне все это не важно. Я не надеюсь ни на что, кроме дружбы. Но не хочу, чтобы на вас возводили напраслину всякие хамы, подобные Бондиле. Что же касается моих предположений относительно немецкого доктора, то я оставлю их при себе, а также не стану ни с кем обсуждать сегодняшнее происшествие без вашего на то позволения. – Его глаза внезапно заблестели. – Как славно, что у нас с вами появился общий секрет.

– Да уж, – усмехнулась Мадлен, невольно попадая под обаяние собеседника.

– Можете на меня положиться, мадам. – Троубридж лукаво прищурился. – Вы сумеете изобразить хромоту? Чтобы придать убедительность нашей легенде. – Он подмигнул ей и покачался на каблуках. – А знаете, даже интересно, что из этого выйдет. Если мы как следует сыграем свои роли, любое заявление Бондиле покажется смехотворным.

– Мы? – спросила Мадлен, заражаясь настроением юноши. – Вы собираетесь в этом участвовать?

– Именно так, мадам, именно так. Я в глазах всех человек для вас посторонний. Какой мне интерес лгать? Я нашел вас на скамейке, где вы приходили в себя, после того как оступились и разорвали платье, выдираясь из коварных колючек. Нам понадобилось какое-то время, чтобы доковылять до виллы. Там мы нижайше попросим или, наоборот, надменно потребуем наложить вам на лодыжку холодный компресс и протереть душистым маслом царапины… А может быть, вы вообще предпочтете откланяться, чтобы не портить никому настроение своим удрученным видом. Какому мужчине добавит чести болтовня о своих успехах у женщины, находящейся в таком беспомощном положении, а?

– Наверное, вы правы, – изумленно щурясь, согласилась Мадлен.

– Таким образом можно смело предположить, что слова Бондиле подвергнут сомнению, а нам поверят, чего мы и добиваемся. – Троубридж поклонился и выставил руку. – Соблаговолите на меня опереться, мадам. Попробуем все же подняться по этим ужасным ступеням. Какое несчастье, что вы подвернули лодыжку.

Мадлен удивленно покачала головой.

– Фантазия у вас просто бурная.

– Не заблуждайтесь, мадам. В моей голове нет ничего, кроме латыни и греческого, затверженных с детства. Я не мастак выкидывать номера. Что же касается теперешнего случая, то в нем виновны неверный шаг и коварство плетистых роз. – Он ободряюще похлопал по ручке, улегшейся на его локоть. – Позвольте отвлечь вас от прискорбного происшествия, может быть, неуместным, но уже довольно давно занимающим мои мысли вопросом. Как вам удалось, несмотря на свою молодость, обзавестись багажом знаний, достаточным чтобы заниматься научными изысканиями наравне с маститыми исследователями старины?

Мадлен потупилась, старательно припадая на правую ногу.

– Я не так молода, как вы полагаете, Троубридж. Просто в нашем роду все старятся очень медленно и выглядят много моложе своих лет.

Англичанин удовлетворенно кивнул.

– Я так и думал. – Он ступил на террасу и обернулся, чтобы помочь своей спутнице сделать то же. – Осторожней, мадам, последняя ступенька выше, чем остальные, и, видимо, служит своего рода ловушкой для ночных незваных гостей.

– Возможно, – кивнула Мадлен, продолжая прихрамывать. – Надеюсь, я не слишком злоупотреблю гостеприимством месье Омата, если попрошу его приказать своим слугам положить мне на ногу лед? Я чувствую себя несколько…

– По-дурацки, – подсказал Троубридж с сочувственным хохотком.

– Вот-вот, именно, по-дурацки, – откликнулась Мадлен и громко охнула, наступив на «больную» ногу, ибо заметила в дверях чью-то тень.

– Господи! – воскликнул Жан Марк, бросаясь к парочке заговорщиков. – Что с вами случилось, мадам?

– И вы еще спрашиваете? – сурово поинтересовался Троубридж. – Я потрясен французской беспечностью. В Англии, например, не принято оставлять даму одну.

– Одну? – повторил недоуменно Жан Марк.

Мадлен бросила на Троубриджа довольно неласковый взгляд и поспешила объяснить все сама.

– Это моя оплошность – и только. Никто тут не виноват. Будь я повнимательнее… – Она удрученно вздохнула. – В общем, я прогуливалась по розарию. Профессор Бондиле посоветовал мне осмотреть его, но сам там задерживаться не стал. Любуясь цветами, я не глядела особенно под ноги и зацепилась юбкой за ветку плетистой розы. – Мадлен шевельнула подолом, показывая разрыв. – А когда попыталась освободиться, то оступилась, подвернула ногу и вконец испортила платье, повредив и корсаж.

– Великий Боже! – сокрушенно воскликнул француз. – Так вы, значит, были одна?

– Да, – сказала Мадлен, изо всех сил стараясь скрыть нараставшую в ней тревогу. – И если бы не мистер Троубридж, который случайно на меня натолкнулся, я, по всей вероятности, все еще так и сидела бы на садовой скамье.

– Да-да, это счастье, что я там оказался, – подхватил Троубридж, расплываясь в сладчайшей улыбке. – А все моя любовь к цветникам и садам. Я вбил себе в голову перенять местный стиль устройства розариев, вот и кружил по саду, вникая в детали. Знаете, как это бывает? – Он с нарочитой веселостью взмахнул свободной рукой.

– Цветы меня мало интересуют, – заявил Жан Марк, придвигаясь к Мадлен. – Мадам, как вы себя чувствуете? Сильно ушиблись?

– Я подвернула ногу, и только. Пустяковая травма, смехотворное происшествие. – Мадлен повернулась к Троубриджу: – Благодарю вас за помощь.

Троубридж вновь закраснелся.

– Боже мой, за что тут благодарить. Ах, мадам, я всегда к вашим услугам, поверьте! – Он попробовал поклониться, но лишь клюнул носом и, спохватившись, снял ее руку со своего локтя. – Простите, мадам, однако я чувствую своим долгом известить о случившемся господина Омата. – Толстяк проворно ретировался, едва не сбив с ног пошатнувшуюся Мадлен, которой, имитируя внезапную слабость, пришлось прислониться к стене.

– Вылитый Дон Кихот, – сказал Жан Марк, усмехнувшись. – Или, скорее, Санчо Панса.

Мадлен покачала головой.

– Не смейтесь над ним. Троубридж – славный малый. Пусть он не красавец, зато у него доброе сердце, а доброта долговечней, чем красота. – Собственная сентенция усугубила растущую в ней неловкость. – Боже, как это глупо, – вздохнула она, негодуя уже на себя.

– И не похоже на вас, – неуверенно произнес Жан Марк.

– Да, наверное. Просто я думала в тот момент не о розах.

– Меня удивляет, что профессор решился оставить вас в одиночестве. – Жан Марк прищурился. – Как это вышло?

– В саду никого больше не было, и он счел нужным уйти. Чтобы не вызывать кривотолков, – пояснила Мадлен.

– Да, это понятно, – кивнул Жан Марк. – И все же, если бы он не ушел, с вами бы ничего не случилось. – Он кашлянул, уставясь на собственные ботинки. – Вы сами его отослали, мадам?

Мадлен внутренне напряглась.

– В любом случае я не смогла бы ответить на этот вопрос. Надеюсь, вы понимаете? И призадумайтесь, с какой такой стати мне бы его отсылать?

Жан Марк облегченно выпустил воздух. Похоже, красавца-профессора опять щелкнули по носу.

– Да, я понимаю, да. – Он улыбнулся. – Вы очень благоразумны, мадам. Я это знал и раньше, а сейчас убедился еще раз.

– Вы очень любезны, – сухо сказала Мадлен.

В дверях появился Троубридж.

– К нам спешит мисс Омат, – сообщил он.

Жан Марк не повел и ухом.

– Аристократы, – заметил он, словно бы продолжая прерванный разговор, – всех пытаются убедить, что они самые приятные люди на свете. Но так это или не так на деле – кто знает? Однако, наверное, неплохо жить с детства в уверенности, что именно ты являешься пупом земли.

– Послушайте, – вежливо проговорил Троубридж, хотя на скулах его заиграл гневный румянец, – вы перегибаете палку. Так с дамами не разговаривают.

– А кто вам сказал, что мои слова адресованы даме? – вкрадчиво осведомился Жан Марк. – Мадам, вас, надеюсь, ничем не задели мои отвлеченные рассуждения? – Он вновь повернулся к англичанину, но тут на террасу выбежала Рида Омат в очень милом французском платье с узким, отделанным лентами лифом. Она замерла, окидывая Мадлен встревоженным взглядом.

– Вы сильно ушиблись, мадам?

– Если не считать пары мелких царапин, пострадали только моя лодыжка и самолюбие, – улыбнулась Мадлен. – Однако благодарю за заботу.

– Мистер Троубридж сказал, что вы зацепились за розовый куст. – Девушка нервно хихикнула.

– Так и было, причем дважды, – сказала Мадлен, указывая на повреждения в своем туалете. – Ваш отец пригласил к себе в гости растяпу.

– Боже мой, – сказала Рида Омат, смущенно озираясь по сторонам. – Боюсь, мадам, я почти ничем не могу вам помочь. Мне нельзя провести вас на женскую половину. Но я кликну слуг, и они, безусловно, сделают все, что сумеют. Ваша нога… она очень болит?

– Нет, – сказала Мадлен. – Только ноет. Пожалуй, мне сейчас лучше уехать к себе, там моя горничная ею займется. Только не думайте, пожалуйста, что я пренебрегаю вашей помощью, – это не так.

– Я понимаю, – заверила Рида и хотела добавить еще что-то, но тут на террасе появился сам устроитель праздника.

– Что с вами, мадам де Монталье? Я потрясен и не нахожу себе оправданий. – Манеры Омата были, как и всегда, безукоризненны, но у Мадлен по спине проскользнул холодок.

– Пустяки, совершенные пустяки. – Она покосилась на Троубриджа, потом на Пэя. – Будьте добры, распорядитесь, чтобы подготовили мой экипаж, но без излишней спешки и суматохи. Я и так уже обеспокоила всех, и мне право же очень неловко.

– Пусть подадут карету мадам, – распорядился Ямут Омат, обращаясь к слугам. – И поживее.

– Я провожу вас до вашей виллы, мадам, – вызвался Троубридж. – Так всем нам будет спокойнее. – Он посмотрел на хозяина дома. – С вашего позволения, я тут же вернусь, как только пойму, что с мадам де Монталье все в порядке.

– Вы своего не упустите, – съязвил, передернув плечами, Жан Марк.

– Кто виноват, что мне первому пришла в голову эта мысль? – добродушно подмигивая, спросил Троубридж. – И кто вам мешает впредь быть расторопней? – Он отвесил французу ироничный поклон.

Рида, с большим интересом наблюдавшая за пикировкой, повернулась к Мадлен.

– Это так романтично, вы не находите, а? – вполголоса спросила она.

– Вообще-то, не нахожу, – пробормотала Мадлен, ощущая гнет внезапной усталости. И тут же добавила, заметив, как девушка сникла: – При других обстоятельствах, вероятно, я отнеслась бы ко многому по-иному. Но пережитый шок не позволяет мне думать о чем-то еще. – Она наклонила голову. – Вы очень ко мне добры. Я благодарна и вам, и вашему отцу за сочувствие и заботу.

Ямут Омат, говоривший со слугами, жестом их отпустил, а затем галантно поцеловал гостье руку.

– Я чрезвычайно огорчен происшедшим. Надеюсь, мадам, вы не затаите обиды и не станете считать мое скромное обиталище каким-то зловещим местом.

– Разумеется, нет, – улыбнулась Мадлен, в душе сожалея, что не может повернуться и убежать. – Неприятность со мной произошла не по вашей вине. – Вторая улыбка далась ей с огромным трудом.

– Как вы любезны, – поклонился Омат, набирая в грудь воздуха для новой цветистой фразы.

И снова на выручку подоспел Фердинанд Троубридж.

– Обопритесь на мою руку, мадам де Монталье, – сказал он с почтительным придыханием, – и я провожу вас к воротам, затем помогу вам сесть в экипаж, а сам поеду верхом, если наш любезный хозяин одолжит мне на время лошадь.

– Ну разумеется, – откликнулся Омат с таким подчеркнуто скорбным видом, что Мадлен внутренне передернулась.

– Простите, что вынуждена покинуть вас таким образом, – сказала она. – Спасибо за радушие и чудесный прием. Мне очень жаль, что я не могу остаться.

Юная египтянка смущенно потупилась.

– С вашим уходом все вокруг поскучнеет.

– Дочь! – прозвучал предостерегающий возглас.

– Да, мне будет скучно, – с неожиданным вызовом произнесла Рида. – Я понимаю, что мадам де Монталье необходимо ехать домой, но все равно о том сожалею. – Она грациозно присела. – С нетерпением буду ждать нашего следующего урока, мадам.

– Благодарю, – произнесла Мадлен, радуясь, что рука Троубриджа надежна. – В ближайшее время мы условимся с вами о встрече.

– Отлично, – кивнула Рида, косясь на отца. – Надеюсь, она будет скорой.

– Разрешите откланяться, – произнес, обращаясь ко всей компании, Троубридж, а затем повернулся к своей даме: – Не могу допустить, чтобы вы долее терпели напрасные муки, мадам. – Он кивнул в сторону ворот. – Идемте.

Приближаясь к спасительным решетчатым створкам, Мадлен благодарно кивнула.

– Вы весьма изобретательны, мистер Троубридж.

Тот прищелкнул от удовольствия языком.

– Да, я уж таков.

* * *

Письмо Онорин Магазэн, посланное из Парижа Жану Марку Пэю в Фивы.

«Мой дорогой Жан Марк! Получила отправленное тобой ожерелье и не могу выразить, какое наслаждение мне доставляет мысль, что его некогда носили египетские царицы. Великолепнейшее украшение, я никогда не видала таких. Я бы хотела надеть его на ближайший прием, но моя добрая тетушка пока не дает на то своего разрешения.

Ты будешь рад узнать, что вечера, ею устраиваемые, вошли в моду. Тетушка Клеменс когда-то занималась литературой, поэтому у нас теперь так и вьются поэты и разные профессора; каждый из них почитает за честь ознакомить собравшихся со своими трудами. Недавно один историк, например, рассказал о своей гипотезе, согласно которой древние скандинавы, нападавшие на английское побережье, поднимались также по Сене чуть ли не до Парижа. Общепринято полагать, будто набеги этих разбойников отбивали еще у моря, но наш историк доказывает, что это происходило далеко не всегда. Весьма любопытная точка зрения, все слушали его очень внимательно, хотя мало кто с ним согласился.

Кузену Жоржу нравятся эти рауты, хотя он и не очень начитан. Ему представляется, что за ними огромное будущее в просветительском смысле. Теперь он совсем не тот неотесанный увалень, какого ты знал, и умеет при случае сказать что-либо остроумное. По его мнению, ты обязательно должен выступить перед гостями тетушки Клеменс, когда вернешься в Париж. Ты ведь видел столько всего удивительного, тебя будут слушать с раскрытыми ртами, а я надену египетское ожерелье – и мы оба произведем настоящий фурор.

У сестрицы Соланж, к несчастью, случился выкидыш. Отец заявил ее мужу, что сильно разочарован, хотя винит в случившемся только свою дочь, считая, что та вела себя легкомысленно и потому не сумела выносить плод. Я сильно обеспокоена, ведь если сестра не оправдает надежд нашего доброго батюшки, он опять примется за меня. Он и так уже заявил, что я недостаточно активно подыскиваю себе мужа. Я попыталась напомнить ему, что у меня есть жених, чем вызвала его гнев, который даже не знаю во что бы вылился, не подоспей мне на выручку Жорж. Он обещал отцу лично заняться устройством моего будущего, и тот понемногу остыл.

Все это было не очень приятно, и, когда родитель уехал, тетушка Клеменс решила, что нам нужно немного проветриться, поэтому мы на неделю отправились за город и чудесно провели время в поместье ее друзей, месье и мадам Калло. Мадам Калло невероятно приятная дама, приветливая хозяйка и душевная собеседница, постаравшаяся развеять мою печаль. Она рассказала мне, что в свое время тоже страдала от родительской тирании, однако не отступила от своего намерения выйти замуж за того, в кого была влюблена, что в конце концов и случилось. Должна признаться, месье Калло с его рыжей шевелюрой и грубоватыми манерами никогда бы не мог стать предметом моей мечты, но мадам Калло целиком ему предана и пребывает в уверенности, что ей повезло.

Она нисколько не сомневается, что и наша история закончится хорошо.

Я тоже так думаю, но отец решил отозвать меня из Парижа, хотя пока не назначил дату моего возвращения в Пуатье, ибо ему „тошно видеть“ мою „надутую физиономию“. А я ведь действительно на него дуюсь – и буду дуться, лишившись не только тебя, но и Парижа. Впрочем, пока Жорж рядом, отъезд мне, кажется, не грозит. Жорж надежен, считает отец, а „такой глупой гусыне“, как я, просто необходима поддержка, хотя сам же не позволяет мне опереться на избранника моего сердца, утверждая, что я сама не знаю, к чему стремлюсь, и что брак с искателем древностей означает нудную жизнь в нищете. Слышал ли ты когда-либо что-нибудь более смехотворное? Придется ему таки пересмотреть свое мнение, когда я предъявлю присланное тобою ожерелье.

Ах, Жан Марк, мне так хочется быть рядом с тобой: любоваться величественными развалинами, вкушать в разгар жары местные фрукты и наблюдать за плавным течением Нила, где грациозные лодки расправляют свои паруса, стараясь уловить малейшее дуновение знойного ветра. Ты станешь известным и будешь руководить людьми, а по вечерам мы сможем устраивать свой салон, где многим маститым любителям старины представится замечательная возможность без помех обсудить свои новые открытия и находки. Ты пишешь, что нечто такое у вас уже есть, но, я уверена, мы с тобой все организовали бы с большим блеском. Твой рассказ о приемах у господина Омата убедил меня в том, что даже в таком захолустье, как Фивы, люди стремятся шагать в ногу со временем. Наверное, я смогла бы выписать небольшое пианино, и мы бы давали музыкальные вечера.

Позволь похвастаться: тетушка заказала мне четыре новых наряда. Одно платье, шелковое, расшито жемчугом и золотым бисером. У него широкие рукава и глубоко открытые плечи – так глубоко, что ты бы пришел в ужас. Таких еще нигде, кроме Парижа, не носят. Даже боюсь сказать, сколько оно стоит, намекну лишь, что все остальные три платья (вместе взятые, разумеется) вдвое дешевле его.

Сегодня днем мы с Жоржем идем на выставку новых картин. На мне будет персиковый костюм с кружевами и моя самая любимая шляпка – та, что с двумя страусиными перьями. По слухам, нас там ожидает знакомство с работами Энгра и Делакруа, но это вряд ли возможно – они ведь несопоставимы. Что до меня, то вот уж пять лет я нахожусь под впечатлением от картины „Вергилий и Данте“. Когда я впервые ее увидела, мое сердце заколотилось как бешеное. Некоторые предпочитают Энгра, но мне кажется, что Делакруа более вдумчив. Ты не находишь? Жорж большой поклонник Делакруа, он даже дважды видел его своими собственными глазами.

Короче, скорей возвращайся, Жан Марк. Мы могли бы вместе посещать салоны и выставки, ты рассказывал бы мне обо всех египетских чудесах в сопоставлении с современным искусством. Это было бы так увлекательно, а потом мы, возможно, приобрели бы несколько небольших живописных работ, чтобы взять их в Египет и поразить египтян, например господина Омата. Уверена, от Делакруа он пришел бы в полнейший восторг.

Знаю, мне не следует излишне обременять тебя, но я была бы безмерно счастлива, если бы ты нашел способ переправить в мой адрес еще какое-нибудь сокровище, добытое своими руками. Ведь так приятно иметь возможность сказать: эту вещицу прислал мне мой жених прямо с места раскопок. Как только тетушка Клеменс позволит, я стану надевать твое ожерелье, чтобы всем и каждому с гордостью сообщать, что это твой дар.

Я молюсь за тебя каждую ночь, а днями безмерно скучаю.

Обожающая тебя Онорин.

7 августа 1827 года, Париж».