Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 4

Работа состояла в основном из расчистки. Юрсен Гибер и Жюстэн Лаплат приглядывали за землекопами, нагребавшими песок в большие корзины, и носильщиками, уволакивавшими их прочь. Когда наконец обнажался какой-то фрагмент руин, туда стекались остальные участники экспедиции, с блокнотами и альбомами для зарисовок. Мерлен де ла Нуа с неизменной трубкой в зубах, стоя на приставной лестнице, невозмутимо вглядывался в древние иероглифы, шумливый Ален Бондиле заламывал в нетерпении руки и громкими возгласами пытался его подогнать.

– Что вы об этом думаете? – спросил Клод Мишель, указывая на основание огромной колонны.

– Сразу не скажешь, – усмехнулась Мадлен. – Похоже… здесь что-то меняли. Вот, видите? – Она прикоснулась ногтем к той части камня, где рельефный рисунок был залит тонким слоем цемента.

Клод Мишель озадаченно покачал головой.

– Вы полагаете, это следы реставрации?

– Нет, коррекции, – возразила Мадлен. – Возможно, жрецы приказали что-то здесь переделать.

– Вы хотите сказать, что это дело рук египтян? – оторопело спросил Клод Мишель.

– Вполне допускаю, – кивнула Мадлен. – В любом случае сделайте зарисовку. Постарайтесь не упустить ни малейшей детали… Например, видите эти маленькие значки? – Она опустилась на колени, разглядывая резьбу, потом, взяв кисть, удалила мешающие песчинки. – Узор в виде лотоса. Это может быть важно. Вряд ли в нем заключена какая-нибудь конкретная информация, но лотос может что-либо означать, как, скажем, листья лавра у греков и римлян.

– Да, конечно. – Клод Мишель присел рядом с ней. – Я достаточно знаком с работами Шампольона, чтобы узнать некоторые обозначения. Открытая ладонь означает «т». Египетский крест с петелькой наверху – это…

– «Анх», – договорила Мадлен, – или «энх», знак жизни. – Она потерла ладони, стряхивая с них песок. – Я тоже кое-что изучала.

– Прекрасно, – сказал Клод Мишель. – Сокол смотрящий на нас, – буква «м». Горизонтальная ломаная линия – «н». – Он раскраснелся от возбуждения. – Пустующий трон и глаз, обведенный кругом, – это Осирис.

– А это? – Мадлен показала на следующую группу знаков в овальной рамке, так называемый картуш. – Что это?

Клод Мишель вгляделся в изображение, потом деловито кивнул.

– Это имя какого-то фараона. Я сейчас все зарисую. Солнечный диск, что-то вроде чаши или полукруга, человеческая фигурка с пером на голове и египетским крестом в руке. Вторая часть изображения: перо, четырехугольник с маленькими пиками на верхней грани, знак «н», затем идет четырехугольник поменьше с чем-то вроде кувшина на верхней грани, и последнее – крючок со стеблем какого-то растения. – Описывая картуш, он одновременно делал набросок. – Готово. Правда, я плоховато рисую. Нет способностей. Так сойдет?

Мадлен сравнила эскиз с реальным изображением.

– Фигурка с пером на голове держит «анх» под углом, отведя его от себя, – сказала она, указывая на колонну. – Надо спросить у де ла Нуа, не нашел ли он что-то подобное. Интересно, что это за фараон?

– Не знаю, – пожал плечами лингвист. – Уверен только, что не Рамзес: картуши с его именем нам известны. – Он снова погладил камень. – Представьте себе людей, работавших здесь. Годы шли, а они все сидели на солнце, выбивая иероглиф за иероглифом. Посетители этого храма, должно быть, молились под нескончаемый стук молотков.

– Весьма вероятно, – сказала Мадлен, – если, конечно, все делалось тут, а не прямо в каменоломнях. – Она поднялась с колен. – Когда выясните имя фараона, не забудьте мне сообщить – хорошо?

– Конечно, – ответил Клод Мишель, с трудом выпрямляясь. – В какой части храма вы будете сегодня работать?

– В самой тенистой. – Ответ прозвучал шутливо, хотя и не расходился с правдой.

– Займусь иероглифами портала у входа в маленький зал. Там их очень много, они могут сказать, для чего назначалось это укромное помещение.

– Обряды, жертвоприношения… – мечтательно подхватил Клод Мишель. – Вы считаете, все это происходило именно там?

– Не знаю, – уронила Мадлен. – И никто не знает… пока. Зал очень маленький. Возможно, он использовался для хранения культовой атрибутики и одеяний.

– Вы хотите сказать, там находилась всего-навсего кладовая? – Ужас в голосе Клода Мишеля был неподдельным.

– Возможно, и так, – сказала Мадлен, в душе забавляясь. – Должны же они были где-то хранить свои вещи. А может, этот зал являлся молельней, куда допускались лишь верующие особого ранга, что-то вроде боковых европейских часовен для знати. – Она засунула кисть за пояс. – Что бы там ни было, я намерена это выяснить, вот и все.

– Вам не понадобится моя помощь? – с надеждой спросил Клод Мишель.

– Нет, спасибо, – Мадлен улыбнулась. – Возможно, я обращусь к вам позже, когда скопирую все иероглифы и не сумею разобрать ничего, кроме «анх». – Ее фиалковые глаза лукаво сверкнули. Она находила влюбленность молодого ученого трогательной, но полагала, что весь этот романтизм в одно мгновение улетучится, стоит тому узнать, чем на деле является предмет его воздыханий. Ухаживания Клода Мишеля одновременно и очаровывали и действовали на нервы. Впрочем, возможно, такую реакцию провоцировала разница в возрасте. – Профессору Бондиле ваша помощь нужна больше, чем мне. К тому же он здесь руководитель.

– Да, – Клод Мишель перешел на деловой тон. – Вы правы, мадам. Мне самому следовало об этом подумать.

– Все в порядке. Вы очень мне помогли. – Мадлен дружелюбно помахала рукой и пошла к загадочному помещению храма, надеясь, что землекопы успели убрать из него весь песок.

– Будьте осторожны, мадам, – прокричал ей вслед Юрсен Гибер. – Здесь водятся змеи и всякая нечисть.

– Благодарю. Постараюсь не увлекаться, – присела в шутливом реверансе она.

Старший землекоп едва удостоил ее хмурым кивком и прокричал что-то своей команде.

– Хотите быть тут? – спросил он на таком скверном французском, что его едва можно было понять.

– Хочу, – сказала Мадлен, рассматривая настенные иероглифы. – Но подожду, пока вы закончите.

– Что? – не понял землекоп.

– Продолжайте, – сказала она, жестом повелевая ему вернуться к работе. – Я подожду.

– Подожду? – с недоумением повторил египтянин.

Мадлен покинула полузасыпанное песком помещение и пристроилась в тени гигантских колонн. Она вынула блокнот и принялась тщательно срисовывать знаки, теснящиеся вокруг входа, не обращая внимания на рабочих. Те, в свою очередь, игнорировали ее. Покончив с копированием, Мадлен сделала в блокноте пометку, что все это следует отослать Сен-Жермену. Для него исчезнувшая цивилизация не являлась загадкой – он знал очень многое о людях, некогда населявших эту страну.

– Какими вы были? – прошептала она, разглядывая таинственные письмена, но те хранили молчание. С трудом оторвав от них взгляд, Мадлен повернулась и… вздрогнула от неожиданности, увидев, что рядом стоит человек в какой-то странной накидке с капюшоном, надвинутым на лицо.

– Вы мадам де Монталье? – спросил он на очень правильном, старомодном французском, какого после потрясшей Францию революции уже нельзя было нигде услыхать.

В первую секунду она хотела позвать на помощь, но тут же взяла себя в руки. Ну что такого опасного в этом молча взирающем на нее незнакомце? Если он задумал недоброе, то выбрал неподходящее место – вокруг слишком много народу. А если пришел с миром, почему не поговорить с ним?

– Да, – наконец уронила Мадлен, сообразив, что от нее ожидают ответа.

– Мадам. – Незнакомец вежливо поклонился. Голос его звучал низко и музыкально. – Я Эрай Гюрзэн. Коптский монах, христианин.

– Слушаю вас, – произнесла она сдержанно.

– Меня прислал Сен-Жермен.

Мадлен уставилась на него, не веря своим ушам. Вдали от Франции, среди песков и руин сказанное звучало уж очень неправдоподобно.

– Что?

– Меня прислал Сен-Жермен, – повторил Эрай Гюрзэн и потянулся к рукаву своего балахона, вытаскивая оттуда письмо. – Возьмите. Это все объяснит. – Он смотрел, как она разворачивает конверт. – Я был уверен, что вы меня ждете. Сен-Жермен должен был написать вам, что…

– …Кто-то придет, – договорила Мадлен, глядя на восковой оттиск: крылатый диск, изображающий солнечное затмение. Его печать, его почерк. Чуть-чуть фантазии – и можно представить, что он сам где-то здесь.

– Как видите, он сообщает мне, что вас интересуют древние тексты времен фараонов, – сказал, покашляв, монах.

– Да, – кивнула Мадлен, вновь впиваясь в письмо. – Да. Они так долго находились в тени, немые, таинственные. Теперь появилась возможность разрешить их загадки.

– Но Сен-Жермен мог бы… – заикнулся Гюрзэн.

Она в третий раз перечитывала письмо и ответила не столько ему, сколько самому Сен-Жермену.

– Нет. Вопросы перед собой я ставлю не для забавы. И не для забавы интересуюсь историей древних времен. Познание не является развлечением – оно лежит в основе всего сущего. И если я задаюсь какой-то проблемой, она должна быть разрешена именно мной. – Лицо ее просветлело. – Я хочу знать правду о затерянных в толщах прошлого людях, а не выслушивать очередные легенды о них. Я хочу уловить через века их голоса, чего не случится, если…

Мадлен замолчала.

– Серьезные планы, – сказал монах.

– Да. – На лице ее промелькнула улыбка.

– Как видите, меня просят помочь вам. – Он бросил взгляд на обломки упавшей колонны и уточнил: – Мне велено ни во что не вмешиваться, лишь помогать.

Мадлен неохотно вернула монаху письмо.

– Благодарю вас, – произнесла она тихо.

Эрай Гюрзэн помолчал в нерешительности, потом сказал:

– До того как уйти в монахи, я служил у одного грека. Звали его Никлосом Аулириосом. Когда двадцать два года назад Сен-Жермен появился на первом пороге Нила, Аулириос был еще жив. Надо сказать, я многому у них научился.

– Не сомневаюсь, – сказала Мадлен, чувствуя, что в ней просыпается любопытство.

– Я бы приехал раньше, как просил меня граф, но монастырские непредвиденные дела не пустили. Скоро начнется подъем воды. Значит, времени у нас мало. Несколько дней до паводка. – Монах спрятал письмо. – Сен-Жермен просит меня оказать вам всяческое содействие. Что ж, я готов… по мере моих сил. Хотя бы ради него самого и в память о Никлосе Аулириосе. – Заверение прозвучало не очень сердечно, ибо перед Гюрзэном стояла прелестная молодая женщина, самый вид которой никак не вязался с какими-либо научными изысканиями.

– Я… постараюсь не очень разочаровать вас, – слегка иронично сказала Мадлен. – Надеюсь, вы, со своей стороны, не будете слишком строги.

Гюрзэн уловил подтекст и в первый раз улыбнулся.

– Так-так, я начинаю потихоньку понимать, что к чему, и нижайшим образом прошу меня извинить. Никогда не стоит спешить с выводами. – Он осенил Мадлен крестным знамением. – Буду рад, если мои скромные знания окажутся вам полезными. – Монах сделал паузу, ожидая, что ему скажут, затем, ничего не услышав, продолжил: – До заката еще четыре часа, мы могли бы начать прямо сейчас.

Мадлен беспомощно развела руками.

– Я теряюсь. Начать? Но с чего? Здесь так много всего, и…

– Да, – сказал Гюрзэн, когда собеседница осеклась. – С чего начать? Это всегда проблема. – Он оглядел храм. – Я не знаю всего и не кривлю душой, когда говорю, что мои знания ограниченны. Даже если бы мне было известно больше, гораздо больше, то и тогда я не смог бы всего объяснить. Впрочем, я, хвала Господу, обладаю кое-каким умением сравнивать и сопоставлять, но, безусловно, уступаю в том Сен-Жермену. – Он задумчиво сдвинул брови. – Вы, кажется, понимаете древние письмена?

– Немного, совсем немного, – сказала Мадлен и добавила: – Да и никто не разбирается в них полностью. Первые переводы появились всего несколько лет назад. Я изучала работы Шампольона, но, чтобы освоить язык хотя бы в зачаточно-необходимом объеме, нужны время и постоянная практика. – Она указала на иероглифы, которые только что зарисовала. – Начнем отсюда, раз уж мы должны с чего-то начать. Я хочу знать, что это за помещение. Я хочу знать, что в нем делали. – Она спрятала блокнот в полевую рабочую сумку. – Я хочу знать, чей это храм, когда он построен и зачем. Я хочу знать, какие жрецы здесь служили. Я хочу знать, какие люди сюда приходили и как они молились.

Гюрзэн сочувственно поджал губы.

– Одним словом, вы хотите знать, каково это быть египтянином, но никого из них не осталось, чтобы вам о том рассказать.

Остались. Например, Сен-Жермен, подумала Мадлен про себя, но вслух ничего не сказала. Если ее возлюбленный не счел нужным проинформировать монаха о своем долголетии, то и ей не пристало выдавать его тайны.

– Вы правы: именно этого я и хочу, – согласилась она. – И раз уж не в моих силах переродиться в ровесницу сфинксов, то желательно, чтобы древние египтяне сами поведали мне о себе. Через свои письмена, скульптуры и фрески.

– Сделаю все, что смогу, – заявил Эрай Гюрзэн, глядя на свою собеседницу с все возрастающим интересом. – Язык древних египтян был предшественником нашего, коптского, языка. Мне кажется, я сумею вам кое-что подсказать, если вы, конечно, не против.

– Лучше так, чем никак, – сказала Мадлен, затем поспешно прибавила: – Простите, я не хочу вас обидеть. Но от этой работы подчас просто голова идет кругом. Каждое новое открытие – всего лишь очередная загадка, а стоит что-либо для себя прояснить, как тут же возникают десятки новых вопросов.

– Такова участь исследователей, – сказал Гюрзэн, оглядывая расчищенные площадки. – Как по-вашему, сколько еще копать?

– Не знаю, – призналась Мадлен. – Все зависит от того, что прячется под толщей песка. Если эта колоннада именно то, чем она кажется, тогда, скорее всего, к началу паводка большая часть храма будет обнажена. Но если обнаружатся новые статуи или что-то еще, дело затянется. – Она указала на пояс. – Последние наслоения мы удаляем кисточками…

– Очень разумно, – вставил Гюрзэн.

– Да, но весьма трудоемко. Нас также заставляют вести бесконечные записи, фиксирующие каждый наш шаг. Университеты, финансирующие, экспедицию, хотят знать, на что уходят их деньги. Мало того, местный судья уже успел побывать здесь с инспекцией и в скором времени, вероятно, заявится снова. Он подозрителен до враждебности. – Мадлен печально вздохнула. – А меня словно бы и не видит. Я пыталась ознакомить его с кругом своих проблем, но он даже не стал меня слушать.

– Он добрый мусульманин, мадам, и не привык… к европейским обычаям, – дипломатично ответил Гюрзэн, страшась даже представить, что испытал правоверный магометанин, когда к нему обратилась молодая женщина с неприкрытым лицом. – Вам еще повезло, что на вас посмотрели сквозь пальцы. Могли бы потребовать, чтобы вы прикрыли лицо или вообще удалились.

– Понимаю, – сказала Мадлен. – И, появляясь на городских улицах, обвязываю лицо шарфом. Но здесь эта мера предосторожности кажется мне излишней. Я знаю, что землекопам не нравится такое мое поведение, я знаю, что кое-кто из участников экспедиции также предпочел бы видеть меня за шитьем или, скажем, на кухне. – Она задохнулась, но тут же продолжила: – Не хочу никого обижать, но я намерена и впредь ставить во главу угла только свою работу. Ради нее я сюда и приехала. Живут же в этой стране другие европейские женщины. Не может быть, чтобы все они вели себя точно так же, как мусульманки.

Гюрзэн задумался.

– Женщины Египта в большинстве своем не получают даже начаточного образования. Считается, что учить женщину читать и писать – значит идти против веры. А вы щеголяете своей образованностью, чем раздражаете многих. И еще. Вы очень молоды, мадам Монталье, что больший грех, чем ученость. Египтяне легче смирились бы с вашим интересом к древностям, будь вы сама древней старухой.

– Но я вовсе не молода, – сказала Мадлен. – Честное слово.

– Сен-Жермен также утверждал, что он много старше, чем выглядит, – кротко заметил Гюрзэн. – И если он вам каким-то краем сродни…

– Сродни, – поспешила заверить она.

– …Тогда, вероятно, время вас мало старит. – Его голос звучал низко и тихо, как педальные ноты органа. – И все же, глядя на вас, я не могу дать вам более двадцати пяти лет. И то с огромной натяжкой.

– К сожалению, внешность обманчива, – вздохнула Мадлен. – Благодарю вас за комплимент, но могу сообщить лишь одно: из тех двадцати пяти лет, что вы мне столь любезно даете, я занимаюсь научными изысканиями долее полувека.

Пока монах, открыв рот, переваривал услышанное, на пороге храма появился тощий, жилистый египтянин с корзиной. Бросив на Мадлен ядовитый взгляд, он пробурчал несколько слов и поплелся, сгибаясь под тяжестью ноши, к телегам, на которых песок увозили в пустыню.

– Что он сказал? – спросила Мадлен, когда носильщик удалился настолько, что не мог ее слышать.

– Это уж точно не комплимент, – предупредил Гюрзэн, затем пояснил: – Он назвал вас проклятием этого места и демоном.

Мадлен только кивнула.

– А еще помянул жабье отродье и верблюжье дерьмо. Я права? – Она улыбнулась, заметив, как вытянулось лицо копта. – Я почти не знаю местного языка, но кое-что все-таки понимаю.

– А эти люди догадываются о том? – поинтересовался монах.

– Землекопы? Полагаю, что нет. Я стараюсь не подавать виду, что понимаю их болтовню. Мои коллеги тоже ничего не подозревают. Кроме, впрочем, Клода Мишеля, тот как-никак лингвист.

– Будет лучше, если и впредь никто не узнает об этом, – осторожно посоветовал копт. – Возможно, наступит момент, когда в вашем присутствии будет сказано нечто для вас важное. – Он свел в молитвенном жесте ладони. – В такой стране, как эта, хорошо иметь несколько талантов про запас. А у иностранки больше причин скрывать свои знания, чем у иностранца.

– Похоже, вас заботит моя безопасность, – с нарочитой беспечностью сказала Мадлен.

– Вы правы, – кивнул Гюрзэн и принял серьезный вид. – Итак, позвольте мне взять с собой последние ваши записи и эскизы.

– Зачем?

– Для того чтобы поискать известные мне иероглифы, разумеется, – ответил монах. – На это уйдет какое-то время, но к заходу солнца, мне думается, я уже сумею вам кое-что сообщить.

– Хорошо, – сказала Мадлен, решаясь, и достала блокнот. – Я вырву страницы, не потеряйте их. – Она аккуратно подписала каждый вручаемый копту листок. – Вы знаете, где я живу? Встретимся у меня на закате. Кстати, вы сможете там и поужинать, правда, с прислугой. Если позволит ваш сан.

– А вы, как и Сен-Жермен, предпочитаете трапезничать в одиночестве? – осмелился поинтересоваться Гюрзэн.

– Что-то в этом роде, – кивнула Мадлен. – Я хочу знать, имя какого фараона занесено в картуш, и… если можно, определите имена упомянутых здесь богов. Я не слишком многого требую?

– Пока не могу сказать. – Эрай Гюрзэн принялся сличать иероглифы копии с оригинальными изображениями. – А вы хороший каллиграф, мадам, – похвалил он, прежде чем скрыться за колоннадой.

– Спасибо, – рассеянно пробормотала Мадлен, прикидывая, не заглянуть ли внутрь помещения. Песок от входа наверняка уже отгребли, а время шло, и терять его не хотелось. Она почти срисовала все иероглифы, окружавшие дверной проем изнутри, когда свет померк и раздался начальственный голос.

– Что новенького? – поинтересовался Ален Бондиле.

Мадлен внутренне чертыхнулась.

– Ничего из того, что поддавалось бы прямой расшифровке. Разгадка придет позже.

– Вы очень уверены в себе, мадам Монталье, – произнес Бондиле, придвигаясь к ней ближе и практически превращая собеседницу в пленницу: теперь она не могла шевельнуться, чтобы его не задеть. – Тут появился какой-то тип в капюшоне, заявляющий, будто он ваш помощник.

– Вы имеете в виду монаха? Он копт, – пояснила Мадлен, призывая на помощь все свое внутреннее спокойствие. За ее спиной землекопы побросали лопаты и кто-то послал ругательство в адрес дурня, перекрывшего вход.

– Копт? – спросил Бондиле, чуть качнувшись вперед. – Где вы его разыскали?

– Вообще-то, разыскал меня он, – сказала Мадлен. – Мой знакомый, о котором я вам говорила, тот, что прожил в Египте довольно долгое время, порекомендовал ему сделать это. – Она извернулась и отступила на шаг. – Я решила, что помощь довольно образованного и грамотного местного жителя будет вовсе не лишней.

– Хорошо, но его услуги вы должны оплачивать сами, – заявил Бондиле, пытаясь завладеть рукой собеседницы. – Эти лишь справедливо. Раз вам помогают, то и расходы, соответственно, ваши.

– Разумеется, – сказала она.

– Отлично. – Его пальцы скользнули вниз – к ее кисти. – Вы очень красивы, мадам.

– А вы очень любезны, но я уверена, что ваша жена гораздо привлекательнее меня, – парировала Мадлен и слегка передвинулась, надеясь, что профессор даст ей пройти. Однако надежды ее были тщетны.

– Но жена моя далеко. Я не видел ее уже несколько месяцев, – с игривой многозначительностью произнес Бондиле. – Теперь с грядущими паводками к нам приближается и вынужденное бездействие. Разве вам никогда не бывает одиноко?

– Это, профессор, касается лишь меня, и вам не стоит о том беспокоиться. – Неужели у него хватит наглости поцеловать ее прямо здесь, на глазах у наемных рабочих? – Побеспокойтесь лучше о своей репутации.

Бондиле только хмыкнул.

– Я умею быть очень осторожным, мадам. Дайте мне шанс – и я это вам докажу.

Мадлен услышала, как в глубине зала кто-то из землекопов сплюнул и проворчал что-то о чужеземных шлюхах.

– Если все здесь происходящее отвечает вашим представлениям об осторожности, то на меня они не производят благоприятного впечатления, – твердо сказала она. – Я никому, и вам в том числе, не позволю скомпрометировать ни меня, ни мою работу. Стоит вам дотронуться до меня – и я, клянусь, закричу. Тогда вам придется объясняться с коллегами.

Несколько секунд Бондиле молчал, потом поклонился.

– Полагаю, один ноль в вашу пользу, – сказал он, отступая. – Вы отлично сыграли в первом раунде. Возможно, я вас недооценил. – Профессор хищно осклабился. – Но следующее очко вполне может оказаться моим. – Он потянулся к ее руке, но она резко дернулась в сторону. – Ах-ах, сколько в нас гнева!

Мадлен, не удостоив его ответом, вышла из помещения и привалилась к ближайшей колонне. Солнечный свет и безжалостная жара стали ей вдруг бесконечно милы.

Проходя мимо нее, Бондиле на миг задержался и прошептал с клятвенным придыханием:

– Я не привык сдаваться, мадам.

* * *

Письмо Онорин Магазэн, адресованное Жану Марку Пэю и отправленное из Пуатье в Фивы через посредничество ее орлеанского кузена Жоржа.

«Мой дорогой Жан Марк! Жорж приехал на несколько дней и пообещал лично отправить это письмо, так что отец ничего не узнает. Какой он все-таки милый и с каким бескорыстием держит мою сторону в столь непростых для меня обстоятельствах. Ты был прав, утверждая, что мой кузен – самый надежный союзник, какого только можно желать. Я бесконечно благодарна ему за все, что он для нас делает в не очень-то благосклонные к нам времена.

Письма твои, которые он привез, меня интригуют. Трудно поверить, что такие грандиозные сооружения могут таиться в песках. Ваши раскопки, ваш храм на дне гигантского котлована – все это не укладывается у меня в голове. Я попыталась представить, что в наших прибрежных дюнах зарыт какой-нибудь, например Шартрский, собор, но у меня так ничего и не вышло.

Наверное, ты помнишь, что незадолго до твоего отъезда в Египет моя сестрица Соланж обручилась. Тогда точная дата свадьбы была еще неизвестна, но теперь все в порядке. Жорж потому к нам и приехал. Торжества состоятся через четыре дня. Будет бал, грандиозный, на три сотни гостей, а невеста у нас – просто чудо! Соланж к своим восемнадцати расцвела, ей все завидуют. И ее приданому тоже. Отец при каждом удобном случае корит меня тем, что я все сижу в старых девах, тогда как его младшая дочь уже устроила свое будущее. Ее жених – вдовец тридцати восьми лет с двумя детьми, мальчиком и девочкой, двенадцати и девяти лет. Дела у него идут хорошо, он совладелец торгового банка. Все наши родственники приветствуют выбор Соланж, а завидев меня, сокрушенно вздыхают. Им ведь не объяснишь, что мое сердце уже занято и что только упрямство отца не дает мне пойти под венец. Они видят что-то почти непристойное в том, что Соланж выходит замуж первой, – она ведь моложе меня на целых семь лет. Хотя я и знаю, что мы с тобой в один прекрасный день тоже поженимся, эти шепотки за спиной ужасно меня огорчают, но я держусь бодро, чтобы не портить сестре праздник. Я никому не доставлю удовольствия видеть меня озабоченной или печальной, тем более что сегодня состоится званый обед. Сопровождать туда меня будет Жорж, чтобы мое одинокое положение не было столь очевидным.

Как я скучаю, Жан Марк! Я часами перечитываю твои письма, пришедшие из таинственных и полных опасностей мест. Меня поражает твоя храбрость, и я молю Господа, чтобы он защитил тебя в той стране, где так мало христиан.

Тетушка Клеменс пригласила меня пожить у нее в Париже пару недель, и отец не возражает. Две недели в Париже без родительского надзора! Тетушка пообещала обновить мой гардероб. Кто может отказаться от парижских нарядов?! Последний раз я гостила в Париже два года назад, но с родителями, а те ничего мне не позволяли. Сейчас все пойдет по-другому, ведь моя тетушка – самая щедрая душа на земле. Правда, отец попросил ее устроить мне знакомства с мужчинами, подходящими на роль женихов. Он, наверное, думает, что я отвернусь от тебя, но ты можешь не волноваться. Я, конечно, обещала отцу не отказываться от новых знакомств и сдержу свое слово, но авансов не дам никому. И прекрасно проведу время, выбирая наряды, посещая театры и музыкальные вечера.

Я взялась было читать одну из тех книг, что ты переслал мне, но, боюсь, это чтение не для меня. Прочту несколько строк – и голова идет кругом. В ней просто не умещаются все эти сведения. Описания пирамид с обелисками еще впечатляют, но все остальное из памяти ускользает. Не знаю, право, как ты ухитрился столько всего заучить, чтобы, тебя взяли в научную экспедицию, но очень тобой горжусь и уверена, что когда-нибудь, когда мы будем вместе, ты лучше любых умных книг расскажешь мне о том, что сумел найти и открыть.

По случаю свадьбы Соланж я надену, с позволения отца, те прекрасные жемчуга, что мне оставила матушка. Это часть его плана – заставить меня захотеть выйти замуж, чтобы получить полное право владеть ее драгоценностями. Кроме жемчугов мне позволят украсить себя золотым браслетиком с изумрудами и брошью той же работы. Эти вещицы, правда, несколько старомодны, но все равно хороши. Я с удовольствием щегольну в них. Браслет и брошь придется вернуть в адвокатскую контору – это часть фонда, – но отец решил позволить мне взять в Париж жемчуга. Я, кажется, уже описывала тебе это колье: тройная нить, довольно длинная, с жемчужинами одинакового размера, отделенными друг от друга крошечными золотыми бусинками. Замочек из золота также украшен мелкими жемчужными зернами, но с розоватым оттенком, что делает их, как мне сказали, более ценными. А вот бриллиантовая тиара, которая всегда мне так нравилась, переходит к Соланж. Сестра, кроме того, наследует жемчужный воротник из пяти нитей с камеей в золотом обрамлении – его подарил нашей бабке наш дед по случаю рождения у них первенца. Конечно, в сравнении с теми сокровищами, что ты, должно быть, нашел в Египте, все это кажется пустяками, но я все равно в восторге, что наконец могу назвать жемчужное ожерелье своим. Когда мы встретимся, я надену его, и ты увидишь, что я не менее великолепна, чем любая из жен какого-нибудь великого фараона.

Каждое утро я думаю о тебе и каждый вечер произношу твое имя в молитвах. С нетерпением жду того часа, когда ты будешь реабилитирован в глазах моего отца и принят им как герой, каким на деле являешься. Тогда ты сможешь безоговорочно претендовать на мою руку. Кстати, я тут где-то прочла, что Нил вскоре разольется. Как ты этого не страшишься? Я не перестаю тобой восхищаться. Какой ты смелый, Жан Марк! Уверена, когда ты покинешь Египет и продемонстрируешь всем свои достижения, наши соотечественники тут же отдадут тебе должное и тоже начнут тобой восторгаться, а я, скорее всего, примусь ревновать – ведь ты превратишься в настоящую знаменитость.

Шлю тебе тысячу поцелуев!

Онорин.

5 сентября 1825 года, Пуатье».