Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 5

Едва заметно качнув головой, Эрай Гюрзэн отвернулся от койки, на которой металась в забытьи Яантье.

– К сожалению, помочь ей нельзя, – сказал он доктору Фальке.

– Господи, – прошептал тот. – Это моя вина. Она могла бы еще жить да жить, если бы не отправилась следом за мной на край света.

– Она приехала сюда по собственной воле, считая, что помогать страждущим ее долг, – возразил Гюрзэн. – Именно об этом мы с ней вчера и говорили. Она сознавала, на что идет, и все же решила работать с вами. – Монах положил на плечо врача руку. – Не мучайтесь, доктор. Ваши терзания ее не спасут. Теперь ее никто не спасет, кроме Господа.

– Это местная лихорадка? – спросил Фальке, не поднимая глаз.

– Да. Ее без труда распознает любой египтянин. Видите, как Яантье обирает себя и постель? Так делают все пораженные этой напастью. – Монах осенил мечущуюся в бреду женщину благословляющим жестом. – Это продлится дня два, самое большое, затем она или поправится, или умрет.

– Как часто больные идут на поправку? – ровным, безжизненным голосом спросил врач.

– Крайне редко, – ответил Гюрзэн. – Если вы не хотите, чтобы зараза распространилась, закройте свой дом, не выпускайте из него никого и никого к себе не впускайте, пока лихорадка не прекратится. – Он с нарочитой рассеянностью оглядел потолок. – Я слышал странные вещи. Узнав от землекопов, что в их деревню пришла болезнь, профессор Бондиле тотчас же приказал им об этом помалкивать, чтобы работы не прекращались.

– Он сделал это официально? – изумленно вскинулся Фальке.

– Разумеется нет. Такие приказы позорны, а профессор печется о своей репутации. Он просто намекнул этим людям, чего от них ждет, и те поняли его с полуслова.

– Поняли с полуслова, – повторил Фальке, все еще пораженный чудовищностью сообщения. Может ли человек ради каких-то мелочных выгод подвергать смертельному риску жизни многих и многих людей?

Гюрзэн помолчал, потом словно бы вскользь объявил:

– Вчера здесь была мадам де Монталье. Она навестила вашу помощницу и немного ей почитала.

– Я же запретил ей сюда приходить! – вскричал гневно Фальке.

Гюрзэн философски пожал плечами.

– А как по-вашему, мадам де Монталье когда-нибудь подчинялась чьим-либо приказам? – спросил он. – Она будет вежливо улыбаться, кивать, а потом поступит по-своему. Тем не менее я могу ей сделать внушение. От вашего, разумеется, имени. А еще предложу ей держать на запоре двери своей виллы, хотя она может на то и не согласиться.

– Хорошо, – сказал Фальке, тщетно пытаясь собраться с мыслями. – Благодарю.

– Также, – сказал монах, – о случаях лихорадки необходимо поставить в известность судью Нумаира. Думаю, лучше это сделать мне, а не вам.

– Вы хотите сказать, что с вас он не стребует денег, – с горечью прокомментировал врач, запуская пальцы в свою шевелюру. – Прямо не знаю, как быть. Меня убивает собственная ничтожность, никчемность. Люди идут ко мне толпами, но когда я справляюсь с одной болезнью, они начинают умирать от другой.

– Когда-нибудь все мы умрем, – тихо заметил монах. – По крайней мере, вы не стоите в сторонке, а пытаетесь что-то сделать. – Он шумно вздохнул. – Я волнуюсь за вас, доктор Фальке. Если кто и подхватит тут лихорадку, то это, похоже, вы.

Немец нетерпеливо замотал головой.

– Оставьте досужую болтовню. – Он бросил взгляд на кровать. – Каким бы я был врачом, если бы меня останавливали подобные соображения?

– Полагаю, самым обычным, – ответил копт, прикладывая руку к груди. – Я ухожу, но вернусь вечером. Раз уж ваша помощница заболела, кто-то должен ее заменить.

В окна внезапно влетел горестный вскрик, сменившийся жалобными причитаниями.

– Только не вы, брат Гюрзэн, – со вздохом ответил Фальке. – Я сам тут как-нибудь справлюсь. Эта забота не ваша.

– Полагаю, что моя, – возразил Гюрзэн. – Я дал обет следовать примеру Христа. Он, не колеблясь, шел к больным и убогим, и мне не пристало от этого уклоняться. – Монах покачал головой. – Кроме того, я ведь не молод. Годом больше, годом меньше… в моем возрасте глупо пересчитывать дни. – Он кивком указал на окно: – Там, во дворе много больных. Они нуждаются в помощи.

Фальке неопределенно пожал плечами и склонился над Яантье, ибо та вдруг привстала и обвела комнату невидящими глазами.

– Я должен ею заняться, – сказал он. – Прощайте.

– До вечера, – сказал твердо копт. Дойдя до дверей, он обернулся. – Наводнения не проходят бесследно. По мере убывания вода оставляет на берегах Нила много болезней. Вверх по реке болеют реже, ближе к дельте – чаще. – Монах сомкнул ладони в молитвенном жесте и благословил вскинувшего брови врача. – До вечера, доктор.

– До вечера, – сдался Фальке, невольно отдавая дань упорству и мужеству копта. – И попытайтесь все-таки урезонить мадам де Монталье.

Гюрзэн шагал к вилле своей подопечной с тяжелой душой. Он не сомневался, что лихорадка на одной деревушке не остановится и доберется до многих людей. Нужно как-то предупредить их об опасности, ибо землекопы будут помалкивать и неизвестно, предпримет ли что-нибудь судья Нумаир. На Омата также не приходилось рассчитывать: богач поспешит удрать. Так и не решив, как подступиться к проблеме, монах через боковую дверь вошел в дом и молча кивнул стоящему на пороге кухни Реннету. Тот ответил поклоном, но ничего не спросил.

– А вот и вы, – сказала Мадлен, поднимая глаза от стола. – Я, признаться, уже начала беспокоиться.

– Я был у Фальке, – ответил Гюрзэн.

Мадлен уловила в голосе копта необычные нотки.

– Что-то случилось? – спросила она.

Монах опустился на стул, сокрушенно покачивая головой.

– Пришла лихорадка, – наконец уронил он. – Яантье заразилась.

– У Яантье лихорадка? Это серьезно? – Мадлен подалась вперед, сминая бумаги.

– Да. Она угасает. – Гюрзэн отвел взгляд.

– А Фальке?

– Он вымотан, но не болен… пока. – Монах отвалился на спинку стула. – Лихорадка прилипчива, а усталость ей на руку.

– Вы хотите сказать, что он может заболеть? – спросила, уже не скрывая своего беспокойства, Мадлен.

– Боюсь, что так, хотя молю Бога, чтобы все повернулось иначе. Я хорошо знаю эту болезнь. Доктору с ней не справиться. – Гюрзэн помолчал и вдруг сказал, удивляясь себе: – Если только вы не равны Сен-Жермену.

– Равна? Сен-Жермену? – Глаза Мадлен округлились. – Немедленно объясните, о чем идет речь?

– За годы, что Сен-Жермен провел в нашем монастыре, – забубнил монотонно монах, – лихорадка подступалась к нам дважды. И уходила, ибо учитель готовил какое-то снадобье, которое предлагал не только братии, но и многим. Те, кто принимал его, выживали, тех, кто отказывался, в скором времени хоронили. – Копт смущенно прокашлялся. – Вот я и подумал раз уж вы одной крови, то, возможно, вам известно такое лекарство.

Мадлен забарабанила пальцами по столу. Что, если Сен-Жермен поил монахов собственной кровью? Нелепая мысль: ведь спасенный им копт – не вампир. Значит, дело в другом – в алхимических опытах или в знаниях, почерпнутых из древнеегипетских свитков.

– Неужели это средство обладает такой целительной силой? – чтобы выиграть время, спросила она.

– Да мадам. Оно способно спасти и доктора Фальке, и, возможно, его помощницу, и еще очень многих. – Монах отер лоб. – Сен-Жермен не раскрыл нам секрет этого снадобья. Сказал, что это было бы неразумно, и все.

– Да, на него это похоже. – Мадлен охватило волнение. – Он всегда знает, что делает… но в этом случае, кажется, просчитался. – Стоп, мелькнуло в ее мозгу, недальновидность ему совершенно не свойственна. – Если только… – Она осеклась и села прямо, уставясь в пространство.

– Если только – что? – спросил удивленно монах.

Мадлен встряхнулась.

– Когда я отправилась в путь, он выслал мне вслед какие-то вещи и документы, но я не особенно в них копалась. Отвлекали другие дела. – Она потянулась к чернильнице и пачке чистой бумаги. – Пожалуй, пришла пора вплотную ими заняться. Но сначала следует предупредить об опасности Бондиле. Это самое меньшее, что я могу для него сделать.

Заскрипело перо, и, пока составлялось послание, копт молча ждал.

– Вот, – сказала Мадлен, протягивая ему записку. – Проследите, чтобы Реннет выбрал гонца, говорящего по-французски. – Она решительно вышла из-за стола и побежала к дверям. – Прошу прощения, брат Гюрзэн, но мне дорого время.

– Может быть, вам нужна помощь, мадам? – прокричал вслед ей монах.

– Нет, благодарю. – Брат Гюрзэн – добрый малый, но кое-что ему видеть не стоит, мелькнуло в ее мозгу. «А тебе стоило бы, – откликнулся вдруг внутренний голос. – Ведь никакие дела тебя вовсе не отвлекали. Просто укладки, присланные тебе Сен-Жерменом, ты восприняла как очередную попытку давления с его стороны. Ты поставила независимость выше благоразумия и теперь должна ликвидировать эту несообразность». Должна, покаянно кивнула Мадлен, безусловно должна.

Солнце уже садилось, когда она подступилась к четвертому, последнему, сундуку. Вид двух толстых книг в кожаных переплетах ее странным образом обнадежил и, как выяснилось, не напрасно. Под ними обнаружились шеренги плотно закупоренных склянок, обернутых листами пергамента.

Мадлен вынула самую большую бутылку и, осторожно расправив обертку, прочла латинскую надпись. «Заживляет ожоги. Применять только после приема сиропа из маковых зерен». Приписка, сделанная красной тушью, гласила: «Неэффективно для тех, кто одной с нами крови». Мадлен повертела бутылку в руках. Ее содержимым можно было дважды, а то и трижды обтереть человека среднего роста. Следующее лекарство предназначалось для смазывания распухших суставов, третье унимало боли в груди и регулировало дыхание. Далее шло средство для рассасывания рубцов, оно соседствовало с весьма ароматным бальзамом, заживляющим поверхностные ранения, где тоже имелась приписка «Перед применением убедиться, что поврежденное место очищено от песка и других видов сора». Восьмая бутылка, вторая по высоте и объему, была снабжена ярлыком, поглядев на который, Мадлен едва сдержала радостный крик. «От лихорадки» – коротко сообщала четкая надпись, а оборотная сторона пергамента содержала инструкцию по применению снадобья и перечень ингредиентов, усиливающих его эффективность.

К тому времени, как она выбралась из кладовой, Гюрзэн успел уйти на соседнюю виллу, о чем и не преминул объявить хозяйке Реннет.

– Он велел передать, чтобы вы туда не ходили, потому что там очень опасно, – хмурясь для пущей важности, добавил слуга.

Мадлен отмахнулась.

– Опасность сойдет на нет, когда я доставлю им это, – сказала она, указывая на свою сумочку. – Здесь лекарство, оно необходимо больным.

Реннет покачал головой.

– Там лихорадка. Вы можете просто послать кого-то из слуг.

– Слуги не знают, как им пользоваться, а я знаю. – Мадлен ощутила, что терпение ее на исходе. – Велите кому-нибудь проводить меня, – раздраженно сказала она. – Чем дольше мы медлим, тем хуже для тех, кто страдает.

Реннет понимал это и все-таки колебался. Его раздирали противоречия. С одной стороны, слугам не подобало перечить хозяевам, но в той же мере и женщинам не пристало разгуливать в одиночку. На виллу соседа нельзя идти, там зараза, но раз у мадам есть лекарство, то почему бы и не пойти? В конце концов он принял решение.

– Я сам провожу вас, но прежде возьму фонарь.

– Отлично, – сказала Мадлен с облегчением. – Поторопитесь. Нас ждут.

Последнее замечание задело Реннета. Мужчина прежде всего мужчина, и женщина не должна его поторапливать.

– Я скоро буду готов, но мне надо сделать распоряжения, – сказал он и, повернувшись, скрылся на кухне, где пропадал с полминуты и откуда вынырнул уже с фонарем. – Все в порядке, мадам. За виллой присмотрят.

– Надеюсь, – надменно уронила Мадлен. – Идите вперед, но помните: путь через сад много короче.

– Я помню, мадам, – ответил Реннет.

Шагая следом за мрачным блюстителем местного этикета, Мадлен тоже хмурилась. Как объяснить Фальке, откуда взялось древнее снадобье? Как убедить его, что оно действеннее всех известных ему лекарств? Но в голову ничего не шло, и она махнула рукой, надеясь, что ситуация подскажет, как поступить. Приют паломников, попавший в пятно фонарного света, пробудил в ней острый приступ чувственного желания. Вот уже больше месяца Мадлен мучили эти внезапные всплески, но по милости Бондиле свидания в хижине отошли в мир запретных вещей.

– Мы почти на месте, мадам, – объявил недовольным тоном Реннет. – Позвольте, я сам отнесу вашу сумку к воротам.

– Уймитесь, любезный, – парировала Мадлен. – Я вам не навязывалась, это вы за мной увязались. – Она жестом указала на дом. – Там ждут нас. Идемте.

– Да, мадам, – сказал, словно фыркнул, слуга.

– Кто бы вы ни были, уходите, – донеслось от ограды.

– Вот видите, – приободрился Реннет. – Нас вовсе не ждут.

– Откройте ворота, – потребовала Мадлен. Трусоватость сопровождающего начинала ее раздражать. – Мне нужно пройти к доктору Фальке.

– Сюда никому нельзя.

– Я принесла лекарство, – упорствовала Мадлен. – Оно спасет много жизней, включая и вашу.

– Давайте уйдем, пока есть возможность, – внес предложение египтянин.

– Уходите, если хотите. – Мадлен даже не обернулась. – Но – навсегда. Указчики мне не нужны.

Реннет предпочел остаться.

– Что за лекарство? – спросил караульный.

– Не могу объяснить. Позовите доктора Фальке.

Послышались шаркающие шаги.

– Зачем вы пришли, мадам? – донесся из-за стены голос копта.

– За тем же, что и вы, брат Гюрзэн. – Мадлен помолчала. – Я принесла снадобье.

– Какое? – спросил безразлично монах. Он слишком устал, чтобы верить в несбыточное.

– То самое, – объявила Мадлен. – Исцеляющее лихорадку. Из арсенала древнеегипетских лекарей. – По крайней мере, хоть это не расходится с истиной, сказала она себе, прежде чем решиться на ложь. – Я сама его приготовила.

Фальке, очевидно только что подошедший к воротам, невесело рассмеялся.

– А рецепт, конечно же, отыскали на днях? Откуда вы знаете, что оно будет действовать?

– А откуда вы знаете, что не будет? – перебила Мадлен. – Фальке, прошу вас, впустите меня, – взмолилась она.

– Я не хочу, чтобы вы заразились.

– Со мной ничего не случится, – раздраженно вскричала Мадлен и, понизив голос, обратилась к слуге: – Ладно, Реннет, уходите, если хотите. Только ступайте прямо на виллу, иначе я буду вынуждена пожаловаться судье.

– Судья не откроет свой слух женщине, – возразил с презрительной миной слуга.

– Зато он откроет его звону монет. – Мадлен помолчала. – Ну же, решайте, я жду.

Реннет обреченно махнул рукой.

– Если в воздухе витает зараза, от судьбы не уйдешь. Я буду с вами.

– Отлично, – сказала Мадлен и повернулась к воротам. – Доктор, вам ведь нужны рабочие руки. Не отвергайте тех, кто пришел вам помочь.

– Мадлен, вы тут погибнете, – взволнованно прокричал Фальке, – а я этого не хочу.

– Не волнуйтесь, со мной все будет в порядке!

– Вы так уверены в своем средстве?

– Да, – прозвучало в ответ.

Ворота со скрипом открылись. Эгидиус Максимилиан Фальке стоял, прислонясь к каменному столбу. Лицо его было измученно, синева глаз поблекла.

– Ладно. Если вы идете на риск, я тоже рискну.

Мадлен грациозно присела.

– Данке, герр доктор, – сказала она, блеснув тем самым всеми своими познаниями в области немецкого языка, и, невзирая на неодобрительное сопение за спиной, взяла врача за руку. – Лекарство при мне. Отведите меня в аптеку, и я начну готовить микстуру.

Фальке заглянул ей в глаза.

– А если ваша смесь никому не поможет?

Мадлен улыбнулась, хотя на душе ее скребли кошки.

– Хуже, чем сейчас, все равно не будет. – Ей очень хотелось ободрить его, но на то не было ни времени, ни условий. – Я знаю, что брат Гюрзэн очень занят, но мне нужен помощник. Отпустите его на часок, а взамен возьмите Реннета.

Реннет содрогнулся, но сумел взять себя в руки.

– Это большая честь для меня, – пробормотал он.

Копт приосанился.

– Располагайте мной, мадам, я готов.

– Хорошо. – Мадлен скорым шагом пошла к дому. – Покажите мне, где аптека. – Возле ступеней, взбегающих на террасу, она обернулась. – Доктор Фальке! Раз уж вас гложут сомнения, я настаиваю на том, чтобы вы приняли снадобье первым.

Врач удивленно вскинулся, потом, взвесив все «за» и «против», кивнул.

* * *

Письмо профессора Алена Бондиле к судье Карифу Нумаиру в Фивы.

«Досточтимый судья Нумаир!

Для меня огромная честь служить вам и вашим соотечественникам, но изъявления благодарности совершенно излишни. Да, я, как глава экспедиции, действительно отдал распоряжение всем своим сотоварищам оказывать всемерную помощь недужным во время недавней эпидемии лихорадки, однако любой просвещенный человек на моем месте поступил бы точно так же. Я ценю ваши похвалы и все же считаю, что при таких чрезвычайных обстоятельствах тот, кто бездействует, хуже дьявола, поэтому каждый из нас с готовностью делал что мог.

Что касается второго вопроса, затронутого в вашем письме, должен признаться, я понятия не имею, каким образом исчез найденный нами в прошлом месяце золотой скарабей. Видимо, во время эпидемии мои коллеги уделяли больше внимания страждущим, чем охране находок, ибо жизнь человеческая дороже, чем все сокровища мира. Я весьма удручен вашим предположением, будто эту вещицу присвоил кто-то из участников экспедиции, скорее уж на такой поступок решился бы какой-нибудь землекоп, считая, что он, как египтянин, имеет на нее больше прав, чем какие-то чужеземцы. Впрочем, я со своей стороны заверяю, что проведу самое тщательное расследование сего прискорбного происшествия и сообщу вам о его результатах, ибо сама мысль, что в состав экспедиции затесался нечистый на руку человек, задевает мою честь. Мне лично это представляется просто невероятным. В самом деле, даже если бы кто-то и позарился на золотого жука, что бы он стал с ним делать? Как бы он вывез его из страны? Мы ведь ученые, досточтимый судья, а не контрабандисты.

Ваши многочисленные комплименты в адрес мадам де Монталье весьма лестны, однако свойственному всем женщинам мира тщеславию нельзя потакать, дабы оно не стало чрезмерным. Если позволите, я передам ей лишь то, что вы знаете о ее помощи доктору Фальке, который заслуживает большего восхищения – как дельный и опытный врач. Нежные женские ручки действительно могут оказывать целебное действие, но хвалить мадам за проявление естественных качеств, присущих слабому полу, – значит поощрять ее своеволие, которого в ней и так вдоволь. Ее успехи в борьбе с лихорадкой – дело рук Фальке, чьи инструкции она с прилежанием выполняла.

К своим самым искренним пожеланиям всяческих радостей в жизни я присовокупляю небольшой кошелек, каковой нижайше прошу вас принять в знак моего безграничного уважения к вам. Надеюсь и впредь не уронить себя в ваших глазах, ибо ваше доброе мнение о моей скромной персоне значит для меня не меньше, чем все сокровища фараонов.

С глубочайшим уважением,

профессор Ален Бондиле.

15 сентября 1827 года, Фивы».

Часть 4
САНХ ДЖЕРМАН РАГОЖСКИ. ВРАЧЕВАТЕЛЬ

Письмо графа де Сен-Жермена, посланное из Швейцарии Мадлен де Монталье в Египет 8 ноября 1827 года.

«Мадлен, дорогая! Чем больше я узнаю о профессоре Бондиле, тем меньше он мне нравится. Хотелось бы посоветовать тебе сообщить о его плутнях властям, но, к сожалению, чиновники вряд ли что-то предпримут, да и потом, они не станут тебя слушать, ибо, во-первых, ты женщина, а во-вторых, чужестранка. Египет моих времен был другим. Там воров, подобных твоему Бондиле, предавали мучительной смерти. Впрочем, того, кто убивал кошку, не важно, умышленно или ненароком, тоже забивали камнями.

Ты пишешь, что брат Гюрзэн все предлагает тебе сплавиться вниз по реке, а ты не можешь решиться. Скажу одно: копт знает Египет, его предостережениями не стоит пренебрегать. Молю, прислушивайся к нему, если не ради себя, то хотя бы ради меня.

Тексты, которые ты мне прислала, отнюдь не подделка, однако подлинными их тоже не назовешь, ибо в них вносились поправки. В первый – по прошествии пары-тройки столетий, во второй – сразу после кончины повелевшего высечь его фараона. Третий текст представляет собой отчет египетского дипломата о падении Трои. Да-да, дорогая, Троянская война вовсе не миф, хотя очень многие ныне убеждены в обратном.

Помни: египтяне с благоговением относились к нанесенным на камень словам, считая, что те обладают особенной силой. Они полагали, что изменения в тексте соответственно изменяют события, и тот, кто это свершал, становился героем. Вот почему популярность и слава жрецов все росла, ведь они являлись как авторами, так и хранителями всех текстов Египта».

Часть стены, ограждающей двор Дома Жизни, обвалилась, а жрецы все никак не могли решить, что им следует предпринять.

– Двор слишком велик, – заявил Кепфра Тебесет, лишь недавно ставший верховным жрецом. – Поступившись какой-то его площадью, мы сможем расширить храм, чем проявим уважение к Имхотепу.

С течением времени мода носить прожиренные благовонные колпаки канула в прошлое, в ход пошли красящие бальзамы. Лицо Кепфры Тебесета было сплошь золотым, словно погребальная маска почившего фараона. Вдобавок к тому он позолотил и свой торс.

– Если опять придет мор, двор даже в таком виде не вместит всех недужных, – заметил Санх Джерман Рагожски, незначительный на таком важном собрании человек, бывший всего лишь лекарем, имеющим, впрочем, кое-какие привилегии за долгую службу. – Нам, как и в прошлый раз, придется отказывать людям в помощи.

– Позор, – с чувством произнес Менпахт Рестен, не делавший секрета из своей неприязни к Кепфру Тебесету. – Если мы не хотим вновь обесславить того, кому поклоняемся, надо иметь в виду худшие, а не лучшие дни. – Он потер лицо, размазав тушь, обводившую его веки, по алебастрово-белым щекам.

– Да уж, – проворчал Ометхофис Кий. В свои двадцать три он успел возвыситься до сана жреца – сказалось двоюродное родство с фараоном. – Как получилось, что стена обвалилась?

– Наводнения, – пояснил Санх Джерман Рагожски. – Каждый год вода подходит к воротам и подтачивает фундамент стены. – Он спокойно выдержал тяжелый взгляд Кепфры Тебесета, но счел нужным прибавить: – То же происходит и с другими строениями. Вспомните рухнувших сфинксов. Сколько их было и сколько осталось?

– Вода водой, но основная причина не в том, – заявил Менпахт Рестен. – Стена развалилась по воле нашего покровителя. Имхотеп воздвигал пирамиды, и стены нашего храма хранит или рушит именно он. – Жрец вскинул голову и покрутил носом. – Ветер пустыни несет пыль и песок. Верный признак того, что ночью начнется буря.

– Возможно, Имхотеп хочет, чтобы мы расширили двор, – предположил Ометхофис Кий, – тем самым давая нам знать, что на нас надвигаются новые беды, грозящие гибелью многим. – Молодой жрец – невысокий, жилистый, с заостренным продолговатым черепом – внешне был неказист, но его низкий густой голос мог перекрыть звучание дворцового гонга.

– Не нам судить о воле богов, – возразил Кепфра Тебесет. – Мы здесь для того, чтобы молиться за страждущих и выхаживать их. – Он двинулся вдоль стены к храму. – Придется ждать ясного знака. Мы не можем действовать без указания Имхотепа.

– А как мы узнаем, наставляет он нас или нет? – довольно невежливо спросил Ометхофис Кий, словно ведя разговор не с верховным жрецом, а с ровней. – Не разумнее ли спросить совета у фараона, чем сидеть сложа руки и ждать неизвестно чего?

– Фараон не может сказать нам всего, ведь он отчасти человек. Нам нужна высшая мудрость. – Кепфра Тебесет всем своим видом давал понять, что решение уже принято.

Но Менпахт Рестен так на считал.

– А брешь, выходит, останется незаделанной? Как в таком случае мы остановим тех, кто не может заплатить дань Имхотепу? Они станут проникать во двор через пролом в стене.

– Все лучше, чем умирать на улице, – сказал Санх Джерман Рагожски, но его никто не услышал.

– Я прикажу высечь над брешью надпись, – объявил Кепфра Тебесет. – Там будет сказано, что Имхотеп проклянет всякого, кто войдет в храм не через ворота. – Верховный жрец разрубил воздух ладонью. – Это нас защитит. – Он дал знак всем следовать за собой и направился к входу в святилище.

– Как это так? – возмутился Ометхофис Кий. – Жрецам не дано… – Он вдруг осекся и смолк, испугавшись, что его могут обвинить в богохульстве.

«Ночь принесла бурю, влекущую с собой тучи песка, иссекшего с наветренной стороны воздвигнутые фараоном колонны, что показалось многим дурным предзнаменованием. Ветер не унимался три дня, от него негде было укрыться. Лошади, козы, ослы бесновались, заражая своим безумием и людей. Я видел песчаные бури, но такой, как эта, налетевшая на Египет в пятнадцатый год правления Рамзеса III, не припомню. Когда она улеглась, разрушения протянулись от Нубийской пустыни до дельты реки. Рамзес III еще шестнадцать лет восседал на мемфисском троне, но даже его политика жесткого усмирения непокорствующих не оставила такого следа в жизни Черной Земли, а на жителей Фив обрушились и другие несчастья».

Когда наконец ветер стих, к храму потянулись люди с распухшими лицами и переломанными конечностями. Всех, даже рабов, обязали оценивать величину их подношений. Шел шепоток, что колодцы заражены, но никто не осмеливался во всеуслышание о том говорить.

– Думаю, будет лучше, если мы сообщим обо всем фараону, – заявил Ометхофис Кий. – Больные все прибывают, может вспыхнуть мятеж, а мы к нему не готовы.

– Ничего не будет, – презрительно заявил Менпахт Рестен. – Людям нужна наша помощь. Кто из них осмелится бунтовать?

– Вот именно, – промямлил Кепфра Тебесет, явно пребывавший в растерянном состоянии. – Те, что у нас, бунтовать, конечно, не будут. Но мы можем принять еще двадцать, ну, двадцать пять человек. А как быть с остальными? Что скажешь, Санх Джерман Рагожски? Ты пробыл здесь дольше любого из нас. – Последнее заявление было встречено хмуро, ибо возраст почти не сказывался на чужеземце, хотя, если верить храмовым книгам, он прожил при храме не то два, не то три века. А может, и больше – кто знает?

– Боюсь, закрывать ворота придется с боем, а фараон от нас далеко. – Ответ прозвучал спокойно, будто речь шла о спелости фруктов.

– Ты не можешь так говорить, – сказал Менпахт Рестен. – Откуда тебе знать, что творится в народе?

– Неоткуда, – согласился Санх Джерман Рагожски. – Как и вам.

– Если мы обратимся за помощью, то тем самым дадим понять жрецам Осириса и Амона-Ра, что наш бог не такой могущественный, как их боги, – раздраженно заметил верховный жрец. – Мы унизим и себя, и Имхотепа.

– Имхотеп не похож на Осириса или Амона-Ра, – сказал Санх Джерман Рагожски. – Каждое утро мы начинаем с молитв Амону-Ра и не считаем, что принижаем тем самым нашего бога. Мы делаем подношения Осирису, чтобы тот способствовал процветанию нашего храма. Мы чтим всех богов, и в том нет позора.

Кепфра Тебесет сложил на груди руки.

– Не забывай, что ты всего лишь лекарь, а не жрец.

– Потому что я чужеземец, – кивнул Санх Джерман Рагожски. – В своей стране я был жрецом, – добавил он, помолчав.

Пока Кепфра Тебесет уничтожал непокорного лекаря взглядом, заговорил Менпахт Рестен:

– Мы должны принимать только тех, кто крайне нуждается в помощи. Остальным придется стоять в очереди и ждать. Надо выслать за ворота рабов, чтобы те объяснили, почему мы так поступаем. А к фараону обращаться не обязательно. Все равно путь до Мемфиса завален песком.

– Но фараон должен знать, сколько его людей пострадало, – упорствовал Ометхофис Кий. – Он единственный связан с богами, когда рушатся храмы.

Жрецы зашептались.

– Да, фараону полагается все знать, – произнес согбенный старик с острым взглядом. – Если фараон решит, что нам надо закрыть ворота, мы так и поступим.

– А пока все же оставим ворота открытыми, – заключил Кепфра Тебесет. – Недужным нужен уход.

– Но ты ведь не прочь прибегнуть к помощи войск? – вкрадчиво поинтересовался Менпахт Рестен.

– Прибегну, если фараон их пришлет. Если же он их не пришлет, мы будем знать, что боги того не желают.

Ометхофис Кий оглядел собравшихся.

– Я берусь сообщить фараону о том, что здесь происходит.

– Неужели? – насмешливо протянул один из жрецов.

Ометхофис Кий свирепо ощерился.

– Да, берусь, – громче прежнего повторил он.

«Бунт все-таки начался, первый из череды многих. Он унес жизни пятерых жрецов Имхотепа; еще трое умерли позже от полученных ран. Фараон так и не прислал своих воинов, приказав им охранять склады, со съестными припасами.

Беда была в том, что Египет терял свою мощь, а пограничные с ним государства все крепли. Если бы Черная Земля избрала путь Китая с его терпимостью к людям разных национальностей, она, наверное, процветала бы по сей день, а не превратилась в страну руин и могильников.

Разумеется, в краю пирамид проживали и чужеземцы, но им предписывалось селиться в стороне от коренных жителей, образуя общины закрытого типа, обложенные множеством ограничений. Законы. Египта даже в пору упадка были настолько строги, что ни один инородец не мог считать себя там защищенным. Глупо делать врага из того, кто может стать твоим другом, но египтяне поступали именно так».

По египетским меркам, ярко-синий хлопковый балахон финикийца выглядел вызывающе. Воин прижимал руку ко лбу, его пальцы были в крови.

– Мне нужен целитель, – обратился он к рабу-караульному.

– Ты чужестранец, – ответил раб.

– Я здесь родился и говорю на твоем языке лучше, чем ты, – сказал финикиец. – Кликни кого-нибудь. Я заплачу. – Последнее прозвучало презрительно.

Раб приосанился.

– Чем?

– Золотом, финикийским или вавилонским, – ответил истекающий кровью воин. – Поспеши. Голова просто раскалывается.

– Но ведь пока еще не раскололась, – заметил рассудительно раб и, покинув свой пост, пошел по длинному коридору, не очень при этом спеша.

Немного погодя на крыльцо взбежал Аумтехотеп и ударил в гонг, вызывая привратника. Никто не явился, и гонг прозвенел еще раз.

– Он ушел за целителем, – сказал финикиец, сидевший на верхней ступеньке широкого каменного крыльца. – По моей просьбе, но с большой неохотой.

Аумтехотеп внимательно оглядел воина.

– Похоже, тебе действительно нужна помощь.

– А вот рабу так не показалось. – Финикиец со стоном привалился к колонне.

– Я найду тебе лекаря, – пообещал Аумтехотеп и сделал шаг к двери. – Идем со мной.

Финикиец нахмурился.

– Жрецы не дадут мне войти.

– Это моя забота. Идем. Или тебе трудно встать? – Аумтехотеп протянул воину руку. – Давай я тебе помогу.

Финикиец попытался подняться, опираясь спиной о колонну.

– Ничего, я справлюсь, – с усилием произнес он.

Аумтехотеп подхватил раненого и осторожно поставил на ноги.

– Вот так. Не стоит перетруждаться, особенно если повреждена голова.

Лицо финикийца покрылось каплями пота.