Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– Доктор Фальке, – повторил Гюрзэн. – Вы виделись с ним в последнее время?

– Последний раз – две недели назад, – ответила Мадлен с деланным безразличием, надеясь, что голос ее не выдаст.

– А Бондиле знает об этих визитах?

– Понятия не имею. Наверное, да. – Она внимательно оглядела импровизированный кабинет, словно вопрос монаха относился к его убранству. – В столь маленькой европейской общине, как наша, все знают все обо всех, и ни для кого не секрет, что доктор Фальке иногда меня навещает.

– Да, конечно, – пробормотал брат Гюрзэн, потом жестом благословил собеседницу и, не сказав больше ни слова, прикрыл за собой дверь.

Мадлен вернулась к столу и снова уткнулась в рисунки, но сосредоточиться на них не смогла. Сознание, что за ней следят, особенно в собственном доме, отравляло ей душу. Это так отвратительно – обдумывать каждое свое слово, каждый свой жест, вечно быть начеку. Она вдоволь этого нахлебалась в ужасные дни революции, пока Сен-Жермен тайком не вывез ее в Верону. Их жизни дважды висели на волоске, и оба раза причиной тому было предательство слуг. С тех пор прошло более тридцати лет, но у нее до сих пор холодело в груди при одном лишь воспоминании об этом бегстве.

– Мадам, – произнес Реннет, появляясь в дверях.

Мадлен обернулась и только тут поняла, что наступил вечер.

– Прикажете зажечь лампы? – бесстрастно спросил слуга, словно в том, что его госпожа сидит в темноте, не было ничего необычного.

– Да, пожалуй. – Она изобразила зевок. – Я, должно быть, заснула.

– Мадам слишком много работает, – сказал Реннет, доставая из рукава кремень и огниво. Мадлен поначалу пыталась уговорить его пользоваться спичками, но скоро сдалась.

Возясь с лампами, Реннет произнес:

– Приехал господин Фальке. Он сейчас на конюшне. Куда прикажете его проводить?

Вопрос ее удивил. Значит, Фальке уже здесь? И она, не задумываясь, сказала:

– Проводите сюда и, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы гостю был подан ликер.

Мадлен дотронулась до волос в надежде, что те не слишком растрепаны. Великое неудобство – не знать, как ты выглядишь, подумалось ей. Приходится полагаться на осязание и на внимательность слуг. Спросить бы Реннета, что там с прической, но он оскорбится. Звать Ласку поздно. Когда зажглась последняя лампа, Мадлен смирилась с мыслью, что ей придется встречать Фальке в том виде, что есть.

Из коридора донеслись шаги, и через секунду Реннет объявил о приходе гостя.

– Я не помешал? – спросил вежливо немец.

– Напротив, – сказала Мадлен, которой наконец удалось взять себя в руки. – Мне в любом случае нужен был повод, чтобы прервать работу. – Она отошла от стола. – Я подумала, что вы, скорее всего, предпочтете переговорить здесь, где мы заодно сможем просмотреть последние переводы. – Взгляд ее обратился к Реннету. – Ликер для гостя, будьте любезны. – Последовал поворот к визитеру. – Не возражаете?

– Ни в коей мере, – ответил Фальке с улыбкой.

«Что он творит!» – ужаснулась Мадлен. Эти лучики в углах глаз, эти ямочки на щеках сводили с ума, лишали защиты.

– Реннет, вы еще здесь?

– Как будет угодно мадам, – помедлив, ответил слуга и вышел.

– Он не привык к европейским обычаям, – пояснила Мадлен с деланным хохотком. – Считает, что мне не следует беседовать с вами наедине. – В Европе немало людей разделили бы точку зрения мусульманина, и она это знала, как знал и тот, кто стоял сейчас перед ней.

– Вы не хотите послать за?.. – осторожно поинтересовался гость, но не успел договорить, так как его перебили.

– Нет уж, благодарю вас. Вы достаточно джентльмен, чтобы не выходить за рамки приличия. – Мадлен опять хохотнула. – К тому же это мой дом, и, случись что, мои слуги мигом вас урезонят.

– Не сомневаюсь, – сказал Фальке, подходя ближе. – Что вы сейчас изучаете?

– Рисунки и надписи фриза. Вот копия. – Она сняла с полки лампу и поднесла к столу.

Фигурки в мягких отблесках пламени казались почти живыми. Фальке был очарован.

– Вы разобрались с подписями, мадам? Что в них говорится?

Мадлен покачала головой.

– Не совсем, – честно призналась она. – Возможно, это рассказ о том, как изготовляют папирус. А здесь, судя по всему, показывается, как разделывать дичь. А вот эти рисунки, возможно, имеют какое-то отношение к лечению ран. – Она указала на другую часть свитка. – Вы сами видите: у одного египтянина окровавлена рука, у другого сломана нога, а ниже рука уже забинтована и на ногу наложена шина.

– Отлично, просто превосходно, – произнес Фальке с заинтересованным видом. – Надо же, как любопытно. – Он склонился над свитком и словно бы невзначай коснулся руки Мадлен. Но не сделал попытки ни отстраниться, ни извиниться. – Как вы думаете, вам удастся найти еще что-то подобное?

– Кто знает? – произнесла Мадлен, наслаждаясь его близостью. О, как же давно у нее не было настоящей любовной связи! Почти двадцать лет! Те, кого она посещала в ночных сновидениях, никак не могли сравниться с этим спокойным, уверенным в себе человеком, обладавшим к тому же чарующей, неотразимой улыбкой. Мадлен подавила невольный вздох и вдруг поняла, что от нее ждут ответа. – Стены храма просто усыпаны древними текстами, нам их и в несколько месяцев не разобрать. Впрочем, раскопки должны продлиться еще по крайней мере два года. За этот срок мы, вероятно, обнаружим такие ценности, что никому и не снились. Они, я уверена, всех нас безмерно обогатят.

– Обогатят? – переспросил врач, отстраняясь, и лицо его вдруг помрачнело. – Вот, значит, каковы ваши цели, мадам?

– Да, – резко сказала Мадлен, – но речь идет не о золоте. – Она положила ладонь на эскиз. – Вот ценности, что дороже всякого золота, если нам только удастся проникнуть в их смысл.

Фальке тут же смягчился.

– Понимаю, – кивнул он. – Да. Это ценности. Настоящие ценности, – повторил врач и, оторвав взгляд от фигурок, посмотрел на Мадлен долгим взглядом, словно собираясь прибавить что-то еще.

– Я принес ликер, – объявил Реннет, входя в кабинет с небольшим подносом из серебра, на котором рядом с серебряным графинчиком стояла крошечная серебряная рюмочка размером с наперсток. Слуга держал поднос так, словно то, что находилось на нем, вот-вот должно было взорваться.

– Поставьте сюда, – отрывисто повелела Мадлен. – И благодарю вас, Реннет. Понимая, что доброму мусульманину спиртное претит, я не сержусь на заминку.

Реннет чопорно поклонился и поставил поднос на край стола.

– Что-нибудь еще, мадам?

– Пока нет. Я позвоню. – Она жестом отпустила слугу и потянулась к графину. – Месье, вы позволите?

– О, безусловно. А что же вы сами? – поинтересовался Фальке, принимая из ее рук угощение.

– Увы, я не пью, – просто сказала Мадлен.

– Да, помню, – кивнул немец и, подняв рюмочку в знак уважения, сделал глоток. – Превосходно! – В его ярко-синих глазах зажглись огоньки.

– Вот и прекрасно, – едва слышно прошептала Мадлен.

Большие часы в холле звякнули и затихли.

– Мне пора, – сказал Фальке чуть приглушенным голосом, сорвавшимся от волны накатившего чувства.

– Нет, – произнесла Мадлен, кладя руку ему на плечо. – Вы остаетесь.

Очень медленно Эгидиус Максимилиан Фальке отставил в сторону рюмку и взял в ладони ее лицо.

* * *

Записка Риды Омат, адресованная Мадлен де Монталье.

«Дочь Ямута Омата, Рида Омат, обращается к Мадлен де Монталье с просьбой доставить ей удовольствие, приняв участие в прогулке на западный берег Нила. Цель прогулки – осмотр древних памятников, после чего запланирован ленч, а по возвращении – дружеский ужин.

Мадемуазель Омат заверяет мадам де Монталье, что предполагаемая прогулка будет совершена с соблюдением всех правил приличия, залогом чему послужит присутствие месье Омата, а также участников экспедиции профессора Бондиле и прочих европейцев, проживающих в настоящее время в Фивах. Если мадам де Монталье сочтет нужным, она может взять с собой свою горничную или коптского монаха, проживающего в ее доме, или избрать себе в спутники любое другое лицо.

Прогулка намечена на среду следующей недели. Рида Омат просит мадам де Монталье, если это удобно, сообщить имя своего будущего сопровождающего посыльному, который доставит ей данное приглашение с самыми теплыми пожеланиями мадемуазель Омат.

Фивы,

16 февраля 1826 года по европейскому календарю».

ГЛАВА 2

В тот день из Каира прибыло каботажное судно, на котором Юрсен Гибер привез необходимые припасы. Вечером профессор Бондиле пригласил всех участников экспедиции на борт, чтобы провести приятный вечер в европейском стиле. Единственным египтянином среди присутствовавших был Ямут Омат, явившийся в пышном национальном наряде, расшитом золотыми и серебряными нитями.

– Великолепный пир, – объявил под конец Мерлен де ла Нуа. – Бог знает сколько месяцев я не ел хорошей говядины. А каплун, фаршированный яблоками и изюмом, был настоящим произведением искусства. – Он отсалютовал собравшимся бокалом портвейна, и те последовали его примеру.

– Согласен, – произнес Омат, выпивая наравне с европейцами. – В моей стране не принято задавать столь великолепные пиршества. Участие в вашем празднике – большая честь для меня. – Он поднялся, держась в сравнении с остальными удивительно прямо. – Позвольте поздравить вас, профессор Бондиле, с удавшимся вечером. Я сегодня узнал, что ваша просьба о привлечении к работам дополнительных землекопов одобрена.

– Как вам удается первому узнавать все новости? – удивленно спросил Жан Марк Пэй. Голова его работала не очень ясно, но он был преисполнен дружелюбия, которым не отличался в обыденном поведении.

– Это ведь моя страна, – очень вежливо ответил Омат.

Его замечание встретил дружный смех, чуть, правда, более громкий, чем надо бы. Впрочем, Омат, похоже, не обратил на это внимания.

– Ваша и фараонов, – сказал Клод Мишель, заглядывая на дно бокала и силясь припомнить, когда тот успел опустеть. Он даже перевернул его и потряс, а затем вновь возвратил в прежнее положение.

– Да, – сказал Омат, – но я пока жив.

Он улыбнулся и направился к двери каюты, дав знаком понять, что сейчас же вернется.

Лаплат ударил по столу тяжелой квадратной ладонью и объявил, что Омат ничуть не хуже любого француза.

– Вы пьяны, Жюстэн, – уронил Бондиле.

– Да, пьян и рад этому, – со смешком парировал Лаплат. – Великолепный портвейн. Надо выпить еще. – Слегка покачиваясь, он поднял бокал. – За тайны древней цивилизации и процветание нашей экспедиции. Завтра я пожалею о том, что творю, но сегодня я – властелин мира.

Бондиле подал знак слугам.

– Откройте еще одну бутылку портвейна, а также мускат – и можете быть свободны. – Он вручил три серебряные монеты тому, кто стоял ближе. – Это вам за работу.

Старший официант почтительно поклонился.

– Да благословит вас Аллах.

– И вас также, – произнес Бондиле, прежде чем жестом отослать всю прислугу.

– Теперь нам придется самим прислуживать себе, – с довольным видом сказал Жан Марк. – Но это даже неплохо, ведь вино развязывает язык, а откровенничать при слугах не стоит. Вполне возможно, они мотают все нами сказанное на ус.

– Большинство из них понимают не больше одного слова из десяти, – сказал Юрсен Гибер, приканчивая свой бокал с «Кот Соваж». – А те, кто понимает, никогда не признаются в этом. – Он оглядел каюту. – Капитан пробудет на берегу еще час. Навещает трех своих жен.

– Три жены! Проклятые язычники! – беззлобно выругался Тьерри Анже. – Живут как обезьяны.

– Тем не менее мы в них нуждаемся, – заметил Бондиле. Он умолк, ожидая, когда вернувшийся официант откупорит принесенные из трюма бутылки, и заговорил, лишь когда тот ушел. – Без них нас бы, во-первых, здесь не было, а во-вторых, мы никогда бы не справились с такой прорвой работы. То, что нам дают дополнительных землекопов, очень важно – вы не находите, а?

Лаплат энергично закивал.

– Да, они нам очень нужны, и носильщики тоже. Им ведь, как ни крути, предстоит перелопатить еще тонн десять песка. Сейчас для раскопок самое благоприятное время, но с каждым днем становится все жарче, и… – Он помрачнел. – В общем, как только наступит великая сушь, работа совсем застопорится.

Омат, появившийся в дверях каюты и слышавший конец разговора, сочувственно улыбнулся.

– Я посмотрю, что можно сделать. Возможно, вам и не придется снижать свои темпы из-за летней жары.

– Я у вас в неоплатном долгу, месье Омат. – Бондиле бросил на египтянина красноречивый взгляд.

– Это всего лишь дружеская услуга, – сказал, вновь усаживаясь, Омат. – Мы с вами, Бондиле, очень похожи, во всяком случае я льщу себя этой мыслью. Мы с вами знаем, что значит взаимовыручка. Возьмем, к примеру, это вино. – Он плеснул в свой бокал немного муската. – Я мусульманин и верю в Аллаха, но вовсе не собираюсь по этой причине не пить! Аллах одарил человека гибкостью, и я восхваляю его мудрость. – Последовал звучный глоток. – Говорят, сладкие вина коварней других – что скажете, а?

– Скажу, что предпочел бы шампанское, – заявил Бондиле, – но его у вас не достать. Пришлось по неимоверной цене довольствоваться мускатом. К тому же, заметьте, за приличную мзду. Не все ваши соотечественники разделяют вашу терпимость к спиртному. – Он налил себе вина и поднял бокал. – За наше взаимопонимание!

– Великолепнейший тост.

Бутылку портвейна пустили по кругу, и вскоре она почти опустела. Клод Мишель хмуро уставился на нее.

– Понять не могу, почему вино исчезает? – пьяно пробормотал он.

– Потому что ты его пьешь, – заметил Лаплат, забирая в кулак темное горлышко. – Дай сюда, забулдыга.

Клод Мишель раздул ноздри.

– С чего это ты зовешь меня забулдыгой? – поинтересовался вкрадчиво он.

– А ты и есть забулдыга, – отрезал Лаплат. – Сегодня мы все забулдыги. – Он громко расхохотался, приподнимая бутылку. – Тут наберется еще по глотку. Эй, забулдыги, сдвигайте посуду! – Вино с бульканьем полилось в протянутые бокалы. – Юрсен, тебе достаются последки!

– Как и всегда, – пробурчал Юрсен Гибер, но бокал не убрал.

Жан Марк вдруг встревожился.

– Они не могут нам навредить? – капризно спросил он.

– Кто? – прищурился Бондиле.

– Рабочие, – пояснил Жан Марк. – Они нас не любят.

Омат рискнул ответить за друга.

– Не тревожьтесь о том, месье Пэй. Они только слуги. А в мусульманской стране слуги знают свое место. Мы ведь не во Франции, где чернь свергает Божьих помазанников.

Анже покачал головой.

– Вы не правы, Омат, – возразил он сурово. – Прежний режим, безнравственный и прогнивший, изжил сам себя. Не будь революции, кто знает, что сталось бы с французским народом! Революция была необходима.

– Кому-то да, а кому-то – нет, – вскользь заметил египтянин.

– Революция пролила море крови, – пробормотал Клод Мишель, игнорируя его реплику. – Повстанцы оказались на деле ужаснее свергнутой ими знати.

– Неправда, – вмешался Лаплат. – Аристократы веками тянули из народа все соки, и сами виновны в том, что наша свобода завоевана столь дорогой ценой.

– Какая свобода? – презрительно фыркнул Жан Марк. – Францией и поныне правит король. Что это за свобода?

– Король правит с оглядкой, – стоял на своем Анже. – Как и остальные теперешние монархи. Революция всем им преподала хороший урок.

Бондиле постучал по бокалу вилкой.

– Господа, господа, – с упреком сказал он, – давайте не будем ссориться. Каковы бы ни были наши взгляды, революция уже в прошлом. – Он кивнул Ямуту Омату. – И потом, не очень-то вежливо обсуждать нашу внутреннюю политику в присутствии гостя.

– Совершенно верно, – согласился с патроном Жан Марк. – Мы забыли о правилах хорошего тона. – Он внезапно зевнул. – Прошу меня извинить.

– Уже очень поздно, – заметил Лаплат, доставая из жилетного кармашка часы. – После одиннадцати меня всегда клонит в сон.

– Как и меня, – согласно кивнул де ла Нуа. – Впрочем, мы все клюем носом. Со стороны может показаться, что мы изрядно наклюкались, но дело тут не в вине. Или не только в вине. – Он хитро улыбнулся коллегам. – Пора на берег, друзья. Иначе рассвет придет слишком рано. – С его губ сорвалось хихиканье, которое повторилось, ибо попытка встать и выйти из-за стола удалась ему не сразу. – Чудесный вечер, Бондиле. Я, несомненно, примусь проклинать вас после восхода солнца, но сейчас… – Де ла Нуа, спотыкаясь, направился к двери и, выйдя на палубу, громко провозгласил: – Пора восвояси, хабиб.

Вдохновленный примером товарища, Тьерри Анже с трудом встал со стула.

– Полагаю, Мерлен прав, – задумчиво произнес он. – Отличный вечер, Бондиле. Прекрасное угощение. Как и вино. – Он хотел было поклониться, но передумал. – До завтра, друзья.

– Велите слуге приглядывать за собой, – посоветовал ему Гибер. – А дома выпейте чаю с перцем. Утром голова будет меньше гудеть.

Жан Марк тоже было засобирался, но Бондиле ухватил его за запястье.

– Останьтесь, вы мне нужны.

– Как скажете. – Молодой человек уселся на место и приосанился, охваченный приступом гордости: начальник что-то задумал и хочет довериться только ему.

Клод Мишель и Лаплат вывалились из каюты в обнимку и, пошатываясь, затянули «Le Berger et la Nubile». В конце концов они кликнули слуг и повелели тем помочь им спуститься по сходням.

– Первые разумные слова, произнесенные ими в последний час, – заявил Бондиле. – Гибер, проследите, пожалуйста, чтобы нам не мешали.

Юрсен Гибер легко встал со стула. Речь его звучала на удивление трезво:

– Как прикажете, профессор. – Он слегка поклонился и покинул каюту, тщательно прикрыв за собой дверь.

– Ну что ж, – сказал Ямут Омат, когда затих шум последнего отъехавшего экипажа. – Получилось очень удачно, мы можем поговорить без помех. – Он посмотрел на Бондиле. – Вы ловко управляетесь со своими людьми, профессор. Как и пристало человеку вашего положения.

Бондиле скромно потупился.

– Благодарю, – сказал он. – Если мы хотим успешно осуществить задуманное, подобное умение нам только на руку – разве не так?

– Безусловно, – отозвался Омат, откидываясь на спинку стула и открывая ящичек для сигар. Выбрав сигару, он чиркнул спичкой и умело ее раскурил. – Вряд ли нам в ближайшее время выпадет возможность поговорить, так что давайте ею воспользуемся.

– Нам нужно обсудить очень многое, – произнес Бондиле, косясь на Жана Марка, – а времени у нас мало.

– Справедливо, – кивнул Омат. – К тому же не хочется давать повод для сплетен. – Он хищно осклабился.

– Я ничего не понимаю, – пробормотал молодой человек. – О чем тут, собственно, идет речь?

– О том, что принесет всем нам пользу, – тихо сказал Бондиле. – О нашем будущем процветании. – Он вылил в свой бокал остатки муската. – Мне почему-то кажется, что вы станете нашим союзником. – Последнее было сказано дружелюбно, но что-то во взгляде патрона заставило молодого ученого нервно поежиться и промолчать.

– Видите ли, – мягко заговорил Ямут Омат, – я испытываю тягу к редким и красивым вещам. Я очарован всем, что мне удалось узнать о вашем народе, и считаю себя в огромном долгу перед вами за все, что вы делаете для моей страны. Но я в то же время вижу, что кое-кто из французов, да и не только из них, вовсе не думает о Египте, а одержим лишь стремлением вывезти отсюда все, что попадается под руку. Это меня тревожит.

– Некоторые наши коллеги были бы рады вывезти и пирамиды Гизы, если бы сумели их сдвинуть, – съязвил Бондиле. – Так что обеспокоенность египтян отнюдь не беспочвенна.

– Египтяне не все одинаковы, – вздохнул Ямут Омат, вскидывая руки в сожалеющем жесте, отчего золотое шитье на его одеянии заиграло. – Например, некоторые считают, что древние обитатели этой земли не знали ни Пророка, ни Аллаха и потому об их наследии нечего печься. Я не сомневаюсь в важности наставлений Пророка, да благословит Аллах всех, кто следует его заповедям, но не думаю, что религиозные устремления древних египтян уменьшают значимость памятников, сохранившихся с тех времен.

– Многие наши ученые с вашим мнением согласятся, – закивал Бондиле.

– Да… я тоже так думаю, – осторожно высказался Жан Марк.

– Хорошо. Очень хорошо, – одобрительно улыбнулся Омат. – Полагаю, вам легко будет понять, почему мы с профессором Бондиле заключили частное соглашение. – Он подался вперед. – И не сомневаюсь, что вы захотите помочь мне.

Жан Марк бросил взгляд на Бондиле.

– Помочь?

– Месье Омат предлагает свое покровительство и финансовую поддержку в обмен на нашу помощь, – сообщил Бондиле, безмятежно потягивая вино. – Мне одному такое дело не провернуть.

– Вы очень щедры, – произнес Жан Марк, обращаясь к Омату, хотя так и не мог взять в толк, чего от него ожидают.

– Естественно, наш гость имеет право рассчитывать на понимание с нашей стороны, – продолжал Бондиле, понижая голос. – Все это мы и должны сегодня обговорить.

За бортом внезапно послышался всплеск – громкий и ясный в мягкой ночной тишине.

– О каком понимании идет речь? – спросил Жан Марк с подозрением. Он так резко запустил пальцы в жилетный кармашек, что чуть было его не порвал. – О чем пойдет разговор?

– Об одолжении, – пояснил Омат. – О дружеской услуге, оказываемой французами одному египтянину.

Жан Марк огляделся, в его душу закралось дурное предчувствие.

– Вы хотите сказать, что эта частная сделка касается наших находок?

– Не всех из них, – с умиротворяющим жестом ответил Омат. – Те, что имеют научную важность, разумеется, должны стать достоянием гласности. Но некоторые из обнаруживаемых на раскопках предметов мало достойны даже упоминания в научных трудах, зато я оценил бы их весьма высоко. К примеру, у меня хранятся три золоченых сосуда, давным-давно извлеченных из некой усыпальницы. Я приобрел их у одного мошенника, который облапошил другого мошенника, а тот, в свою очередь, украл эти вещи у третьего жулика. Как видите, концов уже не сыскать. – Он издал короткий лающий смешок. – Я вовсе не жду, что получу от вас что-то в дар. Я окажу всяческое содействие, чтобы вам разрешили продолжить раскопки, причем в таких местах, куда другие экспедиции не допускаются. Я также берусь покрывать многие из расходов, связанных с увеличением объема работ.

– Но это возмутительно, – произнес Жан Марк с решительным видом.

Бондиле покачал головой.

– Жан Марк, Жан Марк, думайте что говорите. Вы ведь даже не сознаете, чем это может обернуться для нас. В особенности для вас. – Последние слова были произнесены так выразительно, что Жан Марк повернулся и уставился на профессора. – Вы хотите жениться, но вам отказано в руке вашей избранницы, потому что вы не обладаете достаточным состоянием. Я все правильно говорю? Вы ведь сами рассказывали.

– Правильно, – подтвердил Жан Марк, его волнение усиливалось с каждой секундой.

– Я вовсе не ожидаю, что вы станете мне содействовать безвозмездно. Я не настолько лишен совести и даю вам шанс устроить свое будущее. – Бондиле цинично улыбнулся. – Пораскиньте мозгами, молодой человек. Египтяне без малейших колебаний сбыли бы нам все древние ценности, если бы сами их откопали…

– Что часто случается, – вставил Омат.

– Так зачем поступаться удачей, которая сама плывет в руки? – Бондиле оперся локтями о стол и подался вперед. – Подумайте немного, Жан Марк. Всего каких-то два года – и вы разбогатеете так, что вам не придется больше работать, если только сами не захотите. Вам больше не нужно будет преподавать, чтобы не умереть с голоду. – Он допил вино и продолжил: – Вы потрясены, потому что рассуждаете как ученый, ни разу не покидавший аудитории. Мы оба с вами ученые, но сейчас вокруг нас отнюдь не университет. У нас нет студентов, ибо мы сами в таковых превратились. И нам необходимо доброе расположение людей, подобных месье Омату, если мы стремимся выполнить все задачи, какие перед нами поставлены, и продолжить исследование древней страны. Раз уж месье Омат предоставляет нам такую возможность, то почему, по-вашему, неразумно всеми мерами укреплять нашу с ним связь?

– Но то, что вы предлагаете, это ведь… воровство, – заявил Жан Марк, не сумев подобрать более мягкого слова.

– А у кого и что мы крадем? – рассудительно поинтересовался Ямут Омат. – Какой фараон или жрец сможет нас обвинить? Все они превратились в прах, а их мумифицированные останки разбросаны по пустыне. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Теперь нет никакой разницы – что подобрать камень на морском побережье, что сосуд, печать или ожерелье среди развалин храмов.

– А как же быть с этикой научного поиска? Разве мы не обязаны сообщать обо всех наших находках властям? – спросил Жан Марк, обращаясь к Бондиле. – Ведь поступая иначе, мы можем дискредитировать нашу работу.

– Каким образом? – с наигранной мягкостью поинтересовался Бондиле. – Это может случиться лишь в том случае, если кто-то из нас проговорится о сделке. – Он принялся мерно раскачиваться на стуле, откидываясь на его высокую спинку. – Послушайте, Жан Марк, вы ведь человек одаренный и обладаете аналитическим складом ума. Так неужели же вам не ясно, почему месье Омат желает, чтобы мы часть находок переправляли в его адрес? Ответ прост: он заботится о сохранении целостности своей родины. Вы не раз говорили, что мы, европейцы, раздеваем эту страну догола. Вот вам способ уменьшить грабеж.

– Я… мне это как-то не приходило в голову, – признался Жан Марк. – Но… разве мы не обязаны отсылать все находки в какой-нибудь правительственный департамент?

– Любой чиновник продаст все, что попадет к нему руки, тому, кто предложит хорошую цену, – заявил безапелляционно Омат. – Такое, поверьте, у нас сплошь и рядом. – Он принялся разглядывать Жана Марка с той откровенной бесцеремонностью, на какую редко решился бы европеец. – Можете быть уверены, все реликвии, ко мне перешедшие, будут тщательно оберегаться и уже не уйдут из семьи. И кто знает, вполне возможно, мои потомки поместят эти вещи в специально учрежденный музей.

– Веский аргумент, месье Омат, – похвалил Бондиле. – Очень прогрессивная перспектива.

Омат согласно кивнул.

– Все в воле Аллаха.

– Разумеется, – сказал Бондиле, – и все же вы достойны похвалы за то, что ставите перед собой столь благородные цели. – Он вновь посмотрел на Жана Марка. – Вот видите! Наши находки ожидает лучшая участь, чем та, что им уготована, окажись они в лапах нечистых на руку бюрократов.

– А как же местный судья? – поинтересовался Жан Марк, вспомнив о мрачном, вечно нахохленном египтянине, от придирок которого в последнее время на раскопках не стало житья.

– Я займусь им, – заверил французов Омат. – Он человек не очень далекий, но все-таки не дурак.

– Еще одно благое деяние? – с сарказмом поинтересовался Жан Марк. – А что мы, по-вашему, сможем вам предоставить?

– Даже не знаю, – с наивной миной ответил Омат. – Но в том-то и вся интрига. Никому не дано угадать, что таится под слоем песка, пока он не снят. Разве вы не считаете, что в стремлении к неизведанному и заключается высшее наслаждение?

Жан Марк невольно кивнул.

– Да, это так.

– Вот видите, – опять вступил в разговор Бондиле, изображая высшую степень благожелательности. – И у нас появится шанс пройти этот путь, если мы с вами, Жан Марк, вы и я, проявим капельку прагматизма, толику здравомыслия и пустим в ход научную прозорливость. – Он потер подбородок. – Большие находки, естественно, должны регистрироваться как местными учреждениями, так и нашими университетами, но среди руин попадается, как вы знаете, и множество мелких вещей, каковые учитывать вовсе не обязательно.

– Только не говорите, что вы отказываетесь, – взмолился Омат. – Вы ведь пока не знаете, что найдете, так есть ли причины упрямиться? Предположим, вы обнаружите сумку с окаменевшими фруктами. Какой в них прок для ваших ученых или наших египетских крючкотворов? В самом деле, какой? Даже простые грабители не позарятся на подобную ерунду. Зато меня такое приобретение весьма перед вами обяжет.

– Мне не хотелось бы ставить под удар свою репутацию, – заявил молодой человек, но уже не столь решительно, как с минуту назад. – Вдруг кто-то что-то узнает?

– Что ж, в этом случае вы будете все отрицать. А я вас поддержу, если вдруг запахнет паленым. – Бондиле покровительственно усмехнулся. – А вы, в свою очередь, защитите меня. Если мы сами не станем бросать тень друг на друга, кто сможет скомпрометировать нас?

– Слушайте профессора Бондиле, – посоветовал Ямут Омат. – Он человек разумный и многоопытный. Он дольше пробыл в Египте и хорошо понимает нашу страну.

Ни тот ни другой француз не уловили в голосе собеседника презрительные нотки.

– А что, если я дам вам слово молчать, но все-таки не вступлю в эту сделку? – спросил вдруг Жан Марк, неожиданно для себя отыскав выход из затруднительной ситуации.

Омат устало покачал головой.

– Вам известно, сколь много несчастий обрушивалось на европейцев в этой стране? Кто-то стал инвалидом, а кто-то погиб – и все от пренебрежения к специфике египетской жизни. Кто знает, вдруг скорпион проберется в ваше жилище? Как вы сможете противостоять атаке этого насекомого или, допустим, аспида? А на месте раскопок что сможете вы поделать, если вдруг рухнет расшатанная плита? – Улыбка Омата была просто ангельской, но глаза оставались серьезными.

Жан Марк невольно отпрянул.

– Вы не посмеете, – пробормотал он, не понимая, верить своим ушам или нет.

– Я? – воскликнул Омат. – Разумеется, я ни на что подобное не способен. Я человек мирный, месье Пэй. Но это не значит, что вы застрахованы от всякого риска. – Он покосился на Бондиле. – Ваш руководитель знает, как обходить эти опасности. Доверьтесь ему.

– Месье Омат абсолютно прав, Жан Марк, – кашлянув, произнес Бондиле. – В этом вопросе я не стал бы с ним спорить.

Жан Марк ощутил холодок в животе.

– Так, значит, вы с ним заодно?

– Мне казалось, что это и так ясно, – парировал Бондиле. – Но я заодно и с вами. И буду стоять на ваших позициях, если кто-то осмелится выступить против вас. – Он кивком указал на араба. – Мы оба желаем вам только добра, Жан Марк, но нам нужно знать, что вы нас не подведете.

– Тогда успех гарантирован, – заверил Омат.

Жан Марк судорожно кивнул, с трудом выдыхая воздух и надеясь, что видит спьяну дурной сон, от которого поутру останутся лишь головная боль и тошнота.

– Конечно, я вас не подведу, – произнес он упавшим голосом, понимая, что утро не принесет никакого спасения.

– Чудесно! – воскликнул Ямут Омат.

– Я ничего иного от вас и не ждал, – сказал Бондиле и протянул своему подопечному руку.

* * *

Письмо Эрая Гюрзэна, посланное из Фив графу де Сен-Жермену в Италию, на озеро Комо.

«Моему глубокоуважаемому учителю Сен-Жермену именем Господа и Святого причастия!

Надеюсь, это письмо дойдет до вас до того, как вы вернетесь в Швейцарию, но если нет, не волнуйтесь – такая заминка не повлечет за собой никаких неприятных последствий.

Пусть это и странно, но я благодарен вам за то, что вы свели меня с мадам де Монталье. К моему удивлению, она и впрямь оказалась знающим и хорошо образованным исследователем жизни древних народов, не хуже любого из тех, с кем я знаком, хотя поначалу мое впечатление было резко противоположным. Я признал это перед Богом, как признаю и перед своими монастырскими братьями, когда к ним вернусь, а пока попытаюсь найти способ испросить у этой достойной дамы прощение за свое предвзятое мнение о ней, оказавшееся в корне неверным.

Мы деятельно участвуем в изысканиях фиванской экспедиции профессора Бондиле. Большая часть времени уходит на раскопки развалин и копирование всех обнаруженных текстов. Мадам де Монталье в восторге от этой работы, результаты раскопок ей кажутся более чем удовлетворительными, однако временами она признает, что с расшифровкой древних надписей не все пока гладко. Экспедиция пока не нашла ничего сенсационного, но тем не менее информация, считанная со стен почти не затронутого временем храма, все накапливается и в конечном итоге может дать ожидаемые плоды.

Профессор Бондиле проявляет большой интерес к мадам де Монталье, но вовсе не как к коллеге. Это потуги ревнивца. Мадам говорит, что ее они не волнуют, но я все же тревожусь, ибо упомянутый Бондиле не из тех, кто способен смириться с отказом. Я пытаюсь внушить это ей, но она не внимает подобным советам и выслушивает их только из вежливости, полагая, что увлеченность профессора не более чем кратковременное поветрие, не влекущее за собой никаких серьезных последствий. Я же настроен менее оптимистично, ибо опасаюсь беды. Бондиле имеет здесь вес, и, стоит ему узнать, что предмет его вожделений отдает предпочтение кому-то другому, бури, я думаю, не миновать.

Кстати, о предпочтениях. В последнее время мадам де Монталье дарит свое внимание одному немцу, поселившемуся на соседней вилле. Этот врач, зовут его Фальке, не принадлежит к клану охотников за древностями, но часто проводит время в их обществе, ибо число европейцев здесь очень невелико. Человек он достойный, не легкомысленный, способный сделать мадам предложение, но, когда я ей на то намекнул, она рассмеялась и заявила, что о супружестве не помышляет, ибо оно несовместимо с избранной ею профессией. Я попытался напомнить ей, что каждая христианка, как носительница наследия Евы, обязана выйти замуж и народить детей, но мадам стоит на своем. Рассуждения о нравственных последствиях ее действий также не принесли результата. Мадам сказала, что подобная нравственность для нее пустой звук. Она согласна на любовную связь, но не более, да и Фальке пока помалкивает, очевидно, подозревая, что ему дадут от ворот поворот. Вот ситуация, которая меня тяготит. Подскажите, что можно тут сделать. Я буду рад любому совету, а до того пусть все остается как есть.

Вернемся к исследованиям. Три дня назад мадам де Монталье сообщила мне, что почти закончила снимать копии с текстов некоего небольшого и очень загадочного помещения внутри храма. Завершив работу, она намеревается посвятить все свое время расшифровке старинных надписей, после чего хочет просить меня отвезти этот труд в Каир, ибо не доверяет профессору Бондиле. Тот непременно присвоит часть монографии, прежде чем дать разрешение на ее публикацию, а мадам это возмущает, хотя ей и известно, что такова практика множества экспедиций, во главе которых стоят не очень-то чистоплотные люди. Научный мир закрывает на это глаза, ибо с исторической точки зрения все равно, тот или иной человек совершил открытие, но мадам так не считает, как, впрочем, и ваш покорный слуга. Так что примерно через месяц я еду в Каир, о чем и уведомляю.

Временами до нас доходят известия о войне греков с турками. Поговаривают, будто в прошлом или позапрошлом году там, сражаясь за греков, погиб английский поэт. Мы все гадаем, правда ли это или выдумка, симпатичная всей Европе. Мой опыт общения с британцами (независимо от того, поэты они или нет) подсказывает, что не в их правилах принимать сторону угнетенных. Если вы что-либо о том знаете, сделайте милость, проясните этот вопрос. К тому же разгорающийся в Европе конфликт тут многих тревожит: война может перекинуться и в Египет, последствия чего будут более разрушительными, чем это можно себе представить.

Я молюсь за вас, мой учитель. Молюсь и надеюсь, что Бог защитит вас и выведет на единственно правильный путь. Я также молюсь и за мадам де Монталье, которая стала мне дорога и как человек, и как преданный науке ученый. Такая преданность и есть своего рода мирская праведность, которая не может не вызвать сочувствие в людях религиозного толка. Если бы мадам с тем же пылом обратилась к религии, то на нее, полагаю, вскоре снизошла бы особая, подобная осеняющей всех святых благодать.

Именем Господа

Эрай Гюрзэн, монах.

9 апреля 1826 года по европейскому календарю, Фивы».