Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 3

Мадлен де Монталье подкатила к роскошной вилле Ямута Омата часа через два после начала приема, приглашение на который она получила как участница экспедиции Бондиле.

Выйдя из экипажа, она бросила взгляд на кучера.

– Кюртиз, через два часа, будь добр.

Кучер дотронулся до полей шляпы.

– Разумеется, мадам, – сказал он, прежде чем свистом пустить тройку лошадей вскачь.

Слуги несколько растерялись, увидев, что к ним поднимается женщина с неприкрытым лицом и без приличествующего сопровождения. Тем не менее эта особа была явно достойна чести считаться гостьей хозяина, судя по дорогому платью бледно-лилового шелка и гарнитуру из драгоценных камней. Плечи незнакомки укутывала кисейная шаль, тонкая, как дуновение ветерка, темные волосы были уложены в изысканную прическу, из которой словно бы ненароком выбивались три завитка. Она взглянула на носителя самого пышного и большого тюрбана и мелодичным голосом произнесла:

– Сожалею, что я так опоздала.

– Мой хозяин будет рад вас принять, – поспешно ответил слуга и торопливо отвесил поклон. – К несчастью, вы пропустили ужин.

– Как прискорбно, – уронила надменно Мадлен. – Будьте любезны, представьте меня мадам Омат и ее мужу, если это удобно и если они не слишком уж заняты с другими гостями.

Слуга вновь отвесил поклон.

– Прошу вас следовать за мной, – произнес он на очень хорошем французском.

– Как тут красиво! – вполне искренне восхитилась Мадлен, входя в дом. – Ваш хозяин, должно быть, счастливец.

– Аллах проявляет к нему благосклонность, – уклончиво ответил слуга, указывая на небольшую приемную. – Если угодно, подождите здесь, я сейчас приведу мадемуазель Омат.

– Мадемуазель? – удивленно переспросила Мадлен. – Как это понимать?

– К несчастью, мой хозяин вдовец, – ответил слуга, изобразив нечто среднее между египетским и европейским поклонами.

– Печально, – отозвалась Мадлен, невольно опешив. От своих слуг ей было известно, что зажиточным мусульманам по законам Корана дозволяется иметь четырех жен. Куда же они подевались? Неужели ушли из жизни? Или это всего лишь поза, удобная выдумка для европейских гостей? Решив чуть позже сыскать ответы на эти вопросы, она с восхищением принялась разглядывать чашу, инкрустированную стеклом и камнями.

– Говорят, эта чаша из усыпальницы верховного жреца Исиды, – произнесла юная девушка, появляясь в дверях. – Вы мадам де Монталье? Я мадемуазель Омат.

Мадлен обернулась и поприветствовала вошедшую легким светским поклоном.

– Простите, что опоздала. Надеюсь, я не нарушила ваших планов?

– Ничуть. Полагаю, у вас не возникло каких-либо трудностей по дороге? – поинтересовалась Рида Омат и с видимым напряжением поклонилась.

– О нет, никаких. Просто мне обязательно нужно было доделать кое-какие дела, а на это ушло больше времени, чем я предполагала. – Мадлен обвела взглядом комнату. – Прелестная гостиная.

– Отец будет рад, что она вам понравилась, – сказала девушка, сделав несколько неуклюжих шагов. – Не привыкла пока к каблукам, – призналась она.

– Понимаю, – сказала Мадлен. – Кажется, вы первая египтянка, какую я вижу в европейском наряде. Это так неожиданно.

– Вас не оскорбляет мой вид?

Мадлен покачала головой.

– Ни в малейшей степени. Наоборот, мне даже приятно. Это платье вам очень идет.

– Правда? – искренне обрадовалась Рида. – У меня их так мало, и почти все они плохо на мне сидят. Отец уверяет, что это не так, но я-то ведь не слепая. – Она потеребила края наброшенной на плечи шали. – Это единственное, что мне привычно. Все остальное… такое необычное.

– И наверное, не очень удобное? – догадалась Мадлен.

– Не очень, – призналась Рида. – И потом, я все время помню, что стоит мне появиться в таком виде на улице, как меня тут же забросают камнями.

Мадлен вскинула руку в протестующем жесте, хотя в душе признавала, что это именно так.

– Значит, вы носите что-нибудь европейское только здесь – и больше нигде?

– Я одеваюсь так, когда меня просит отец. Он знает, как мусульмане относятся к этому, он ведь и сам мусульманин, хотя и не раб отживших свое догм. – Девушка произнесла последнее скороговоркой, словно не понимая значения слов, и в ее огромных глазах отразилось смятение. – Простите. Я забыла о своих обязанностях. Вы же гостья и должны чувствовать, что вам здесь рады.

– А я и чувствую, – сказала Мадлен. – Искренность лучшее проявление чуткости.

Рида замахала руками.

– Я злоупотребила вашим вниманием. Мне следовало бы проявить больше заботливости. Хотите, я прикажу принести угощение?

«Французский наш безупречен, но принимать комплименты мы еще не умеем», – подумала Мадлен про себя, а вслух быстро сказала:

– О нет, благодарю. К сожалению, я страдаю одним неприятным недугом, весьма обедняющим мой рацион. Я вообще стараюсь есть в одиночестве, чтобы ненароком не отправить в рот что-нибудь лишнее. – Она протянула руку молоденькой египтянке. – Получив ваше приглашение, я была польщена, но… вот ведь что любопытно. Мне казалось, у вас не принято… приглашать одиноких женщин на званые вечера.

Рида Омат взволнованно закивала:

– Вы правы, мадам, вы правы. Я хочу сказать, в большинство наших домов… вас без мужчины просто бы не впустили. Да и египетским семьям не часто доводится развлекать заморских гостей, но так уж вышло, что мой отец ведет дела с европейцами еще со времен вторжения Наполеона и кое-что из французских обычаев пришлось ему по душе. – Она показала на свое платье. – У моих соседок подобных нарядов нет. Они ходят в одежде, какую носили, наверное, и до потопа.

– Да я успела заметить, – кивнула Мадлен, но любопытство ее только усилилось. – Я могу понять, что мусульманин, имеющий дела с европейцами, может посчитать для себя удобным что-то у них перенять, но никогда не слышала, чтобы эти новые веяния затрагивали членов его семейства. Весьма необычно видеть мусульманскую девушку в таком облачении, даже если она всего лишь угождает отцу. – Увидев испуг на лице египтянки, Мадлен продолжила – Я не хочу расстраивать вас, мадемуазель Омат, но, должна признаться, это меня удивляет. Прошу вас, не думайте, будто мои слова заключают в себе насмешку или неуважение по отношению к вам. Не сомневайтесь, многих из сегодняшних ваших гостей терзают те же вопросы.

– Точно так же, как их терзают вопросы о вас, – неожиданно выпалила Рида Омат. – Да-да. Я слышала разговоры. Отец велел мне не обращать на них внимания, но… уши мои все равно остаются открытыми.

Улыбка Мадлен сделалась почти ангельской.

– Вот как? И что же обо мне говорят? Пожалуйста, расскажите.

Лицо Риды помрачнело.

– Говорят, что вы сбежали от мужа, что вы здесь для того, чтобы… чтобы… познать удовольствия. Говорят, вы ищете себе любовника, чтобы отомстить своему супругу.

Собственные слова привели девушку в такое смятение, что Мадлен невольно рассмеялась.

– У меня нет мужа, мадемуазель Омат, – сказала она ласково. – И никогда не было. И ни от кого я не убегаю. Никому не мщу. На самом деле я занимаюсь тем, что интересует меня больше всего: изучаю прошлое. – Она подошла к девушке. – А удовольствия, на которые тут намекают, касаются только меня.

Теперь Рида смутилась совсем, глаза ее – карие и огромные – излучали печаль. Она отпрянула от Мадлен, непрерывно теребя бахрому роскошной шали, укрывавшей ее полудетские плечи.

– Простите меня… я забылась. Даже не знаю, как это получилось. Отец очень расстроится…

Мадлен мягко ее перебила:

– Ваш отец ни о чем не узнает.

– Что? – Рида обернулась и уставилась на Мадлен.

– У меня нет причины обсуждать в беседе с хозяином этого дома то, что я услышала от вас. Я понимаю, обо мне ходят разные сплетни, и вполне естественно, что некоторые из них дошли до ваших ушей. Я могу лишь благодарить вас за прямоту, ведь вы отважились вслух произнести то, о чем другие предпочитают шушукаться втихомолку. – Она дала время Риде обдумать свои слова. – А теперь не окажете ли мне честь представить меня своему отцу?

Девушка удивленно сморгнула.

– Отцу? – Она встрепенулась. – Да-да, конечно. Буду рада. Прошу. – Рида пошла было к двери, но тут же остановилась. – Вы правда не сообщите ему о моем дурном поведении?

– Я ведь уже сказала, что не стану это делать, – с иронической строгостью ответствовала Мадлен.

– При других обстоятельствах я бы и рта не раскрыла. Просто… вы меня потрясли. Вы так молоды, так красивы. Я ожидала встретить даму постарше… ну… не такую, как вы.

– Я не так молода как вы думаете, мадемуазель, – сказала Мадлен.

Зал для приемов оказался огромным. Его величие подавляло. Колонны из зеленого мрамора, пол с мраморной головоломной мозаикой, четыре огромные хрустальные люстры – всего этого было словно бы чересчур много для полусотни гостей. Тут же играл небольшой ансамбль из пяти музыкантов, но танцевали всего несколько пар.

– Отец, – обратилась к хозяину дома Рида Омат, проведя Мадлен через зал, – пришла твоя последняя гостья.

Ямут Омат был одет в строгий вечерний костюм и, если бы не тюрбан, вполне мог сойти за итальянца. Он стоял чуть в стороне от гостей, сверля их пронзительным взглядом.

– Мадам де Монталье, наконец-то, – произнес он. – Вы не нуждаетесь в представлении.

Мадлен придержала резкое замечание, готовое слететь с языка, и в церемонном реверансе присела перед хозяином дома.

– Месье Омат, благодарю вас за любезное приглашение и прошу простить мне столь позднее у вас появление.

Властность, с какой египтянин поцеловал ее руку, дала понять, что с этим человеком надо держаться настороже. В нем ощущалось желание подчинять себе все и вся. Поэтому она улыбнулась. Дружелюбно, но без тени игривости.

– Прощать тут нечего, – с важным видом отвечал Ямут Омат. – Скорее, я должен выразить благодарность. – Он широким жестом обвел присутствующих гостей. – Мы ведь не знакомы, но вы все же приехали, чем оказали мне честь.

– Вы пригласили всю экспедицию профессора Бондиле, а я ведь тоже ее участница. – Мадлен с удовольствием отметила про себя, что все еще не утратила умения поддерживать светскую болтовню. – С вашей стороны весьма великодушно оказывать гостеприимство иностранцам, слишком многие из них некогда злоупотребляли радушием египтян. Осторожная сдержанность по отношению к европейцам, особенно к нам, французам, была бы простительна и понятна.

– Из-за Наполеона, вы хотите сказать? – уточнил Ямут Омат и, не дожидаясь ответа, театрально расхохотался, отчего кое-кто из гостей повернулся в их сторону. – Дорогая, я не из тех одержимых глупцов, что прятались по развалинам и швыряли в завоевателей камни. Я сразу понял, что любое сопротивление обречено и что лучше сотрудничать, чем сражаться. Мое процветание – Аллах велик! – служит тому подтверждением. – Он взял руку Мадлен, сунул себе под локоть и неторопливо двинулся к столикам в конце зала. – Позвольте предложить вам бокал шампанского, мадам. Сам я не пью, но для гостей держу лучшие вина. Сейчас я расскажу вам о самых удачных своих сделках.

Мадлен хотела было убрать руку, но поняла, что это будет воспринято как оскорбление.

– Я рада буду выслушать вас, месье, но, к сожалению, от шампанского придется все-таки отказаться.

– Почему? – Ямут Омат даже остановился.

– Иначе не получается. – Мадлен, воспользовавшись моментом, высвободила плененную руку. – Я не пью вина. – Она одарила магометанина самой очаровательной из своих улыбок.

– Хвала Аллаху, – сказал Омат озадаченно. При иных обстоятельствах он бы, возможно, пустился в расспросы, но сейчас это было неуместным. – Тогда что же мне вам предложить?

– С меня довольно и общества, какое у вас собралось, – ответила Мадлен, указывая на гостей. – Здесь столько новых для меня лиц, и уже одно это мне кажется просто чудесным. Я ведь в последнее время общаюсь только с коллегами, что работают у профессора Бондиле. Все они дивные люди, но… – Мило улыбнувшись, она сделала шажок в сторону. – Пожалуй, я слишком злоупотребляю вашим вниманием. Не годится отвлекать вас от остальных гостей.

Хозяину дома ничего не осталось, как изобразить на лице улыбку.

– Вы меня очень обяжете, мадам де Монталье, если соблаговолите в случае малейшей необходимости прибегнуть к моим услугам, – сказал он, слегка поклонившись, а затем направился к небольшой группе британцев; те со скучающим видом потягивали вино.

Предоставленная самой себе, Мадлен поспешила к маленькому оркестру, чувствуя, что стосковалось по музыке больше, чем ей бы хотелось признать. Она и сама музицировала, и довольно прилично, но не касалась клавиш рояля с момента отъезда из Монбюсси. Отыскав свободное кресло, Мадлен опустилась в него, чтобы в покое и без помех насладиться менуэтами Моцарта, но через пару минут ощутила, что за спиной ее кто-то стоит. Решив, что это хозяин дома, она резко встала и, обернувшись, уставилась в ярко-синие глаза незнакомца, одетого в строгий вечерний костюм.

– Я не хотел напутать вас, мадам, – произнес тот по-французски, но с явным немецким акцентом.

– А я и не испугалась, – не совсем правдиво ответила Мадлен. – Просто я думала, что ко мне подошел кто-то из наших, то есть из экспедиции профессора Бондиле.

Мужчина улыбнулся, и сеть мелких морщинок залучилась вокруг его глаз. «Сколько ему лет? – спросила она себя. – Тридцать пять? Или больше?» В блестящей каштановой шевелюре пробивалась седая прядь – словно отблеск свечи в отполированной дубовой столешнице. Незнакомец меж тем склонился к руке Мадлен.

– Мне сказали, что мы соседи. Учитывая ситуацию, я решил, что этого факта достаточно, чтобы представиться вам, не прибегая к помощи третьих лиц.

– Вы, должно быть, врач, – догадалась Мадлен, слегка присев, и добавила: – Мне рисовался совсем другой человек.

– Кругленький, бородатый, окутанный трубочным дымом? – предположил мужчина. – Так выглядел мой профессор. – Он опять улыбнулся, чуть иронично, но с долей усталости. – Эгидиус Максимилиан Фальке, к вашим услугам. Вы ведь мадам де Монталье, отважная исследовательница египетской старины?

– О, – удивилась Мадлен, вновь настораживаясь. – Почему вы так уверены, что это именно я?

– Оглянитесь вокруг, сколько здесь европейских женщин? – Фальке указал на присутствующих. – Десяток? Дюжина? А многие ли из их числа моложе меня? Две-три, не более. Теперь остается найти среди них одинокую, независимую и явно не стесняющую себя в средствах красавицу. – Он взглянул Мадлен прямо в глаза. – Это единственно вы.

– Вы вычислили меня методом исключения, – сказала Мадлен, испытывая странное замешательство.

– Что было нетрудно. Окажись здесь с пяток женщин вашего возраста и без спутников, я, возможно, и встал бы в тупик, а так эта задача не затруднила бы и восьмилетнего школяра. – Он замолк, прислушиваясь к оркестру. – Отлично. Они покончили с Моцартом.

– Вам не нравится Моцарт? – удивленно спросила Мадлен. – Мне казалось, что немцы патриотичны и в отношении к музыке.

– Моцарт – австриец, – парировал собеседник. – И его музыка давно устарела. Я предпочитаю что-нибудь поновее. А вы?

– Когда как. Теперь они взялись за Россини, – произнесла Мадлен, узнав заразительную мелодию из «Танкреда». – Вы знаете, в Венеции даже был принят закон, запрещающий напевать эту песню.

Фальке ухмыльнулся, отчего на щеках его вновь проступили две ямочки, а вокруг глаз залучились морщинки.

– Лишь итальянцы на такое способны.

– Что делать, ведь люди часами самозабвенно выводили ее, – пояснила Мадлен. – А запрет касался только юристов.

– Чтобы судебное производство не превращалось в пение хором? – спросил немец и, прислушиваясь, склонил голову набок. – Очень прилипчивая мелодия. Можно сказать, что-то вроде музыкальной чесотки, – добавил он и помрачнел. – Простите, мадам. Я позволил себе замечание в дурном вкусе. Если оно вас задело…

– Нет-нет, доктор Фальке, – поспешно запротестовала Мадлен. – Говоря откровенно, я с вами согласна.

Но он не принял поддержки.

– Сравнивать музыку, причем великолепную, с людскими болячками непростительно. – Фальке уставился на пустую чашку в своей руке. – Похоже, я перебрал пунша.

– Совсем не похоже, – возразила Мадлен.

– Надеюсь, что так. Сознание врача должно быть всегда ясным. – Он осторожно водрузил чашку на крайчик широкого горлышка большой вазы с пышным букетом цветных лилий. – Вот так. Чтобы не мучил соблазн. – Немец помолчал, с преувеличенным вниманием вслушиваясь в мелодию, затем снова заговорил – Наверное, я огрубел. Во всем виновата работа. Многие местные заболевания просто ужасны. И зачастую не знаешь, как к ним подступиться, ведь европейская медицина почти не сталкивалась с недугами, распространенными в стране пирамид. Я что-то делаю, но вслепую, на ощупь, и собственное бессилие подчас меня страшно злит.

– Вы смелый человек, господин доктор, – вырвалось у Мадлен. – Надеюсь, вы не пренебрегаете должными мерами предосторожности.

Он передернул плечами, совсем как француз или итальянец.

– Я делаю все, что разумно, но мне неизвестны средства, способные помочь бедолагам, каких я пытаюсь лечить. Все шло бы совсем по-другому, имей я у себя под рукой хоть какие-то наставления, могущие указать мне правильный путь.

Мадлен невольно вспомнился Сен-Жермен с его богатейшим опытом жизни в Египте. Наверняка многое из информации, какой он владеет, могло бы пригодиться этому отважному медику. Но… как ему объяснить, откуда взялись у нее эти сведения? Ответ тут же нашелся.

– Доктор Фальке, – заговорила Мадлен, – Экспедиция профессора Бондиле занимается расшифровкой настенных египетских текстов. Если среди них обнаружится нечто относящиеся к медицине времен фараонов, я буду рада вам о том сообщить.

Ей действительно стало радостно от сознания, что она сумеет оказать этому человеку реальную помощь, а заодно и его исстрадавшимся подопечным.

– Заманчивое предложение, – вскинулся Фальке. – Если такое возможно, дорога будет каждая мелочь.

– Я понимаю, – кивнула Мадлен. – Если какой-то древний метод лечения оправдает себя и сегодня, то он дважды сослужит хорошую службу.

– Вы хорошо вникаете в суть проблемы, – сказал с уважением немец. – Благодарю вас за столь обнадеживающее намерение и, будьте уверены, не премину, когда дело завертится, поблагодарить профессора Бондиле.

– Профессора? – Мадлен едва удержалась от вскрика. – Думаю, вам не стоит это делать, – с большим напряжением сказала она. – Профессор Бондиле так опасается конкуренции, что запрещает нам обсуждать с кем-либо наши находки, до тех пор пока их описание под его именем не появится в научной печати. Вряд ли он одобрит наш с вами план, ибо решит, что вы тут же используете полученные сведения в своих карьеристских целях.

– Тогда почему вы мне делаете такое щедрое предложение? – растерянно спросил Фальке.

– Потому что не вижу причин опасаться подвоха с вашей стороны. Или я не права? – Мадлен не дала собеседнику времени на ответ. – Профессор Бондиле, – сказала она, – ревностный исследователь старины. Для него любой расшифрованный древний текст является своего рода ступенькой для продвижения по научной лестнице. Ваши резоны он не станет учитывать.

Фальке был шокирован.

– Я вполне могу понять его устремления, но медицина…

– Медицина Древнего Египта – это такая же область столкновения научных амбиций, как любая другая, – заявила Мадлен. Она уловила внутреннее сопротивление Фальке и потому продолжила с большей настойчивостью: – Если хотите, заключим частное соглашение. Я попрошу вас не публиковать ничего из того, что я вам сообщу, а вы, в свою очередь, пообещаете держать наш договор в секрете ровно столько, сколько в Фивах пробудет экспедиция Бондиле. Такие условия вам подходят?

– Не знаю, – ответил немец. – Мне нужно подумать. Не хотелось бы компрометировать ни себя, ни вас, ни чью-либо работу, но…

– Но от шанса спасти умирающего или облегчить чьи-то страдания также нельзя отказаться, – закончила Мадлен его мысль. – Наверняка древние египтяне умели лечить болезни, перед какими сейчас пасуют европейские эскулапы. Нет ничего дурного в попытке применить эти знания в современных условиях.

Фальке, поколебавшись, кивнул.

– Буду откровенен. Мне бы очень хотелось сделать эту попытку. Однако вся эта таинственность… – Он внимательно и серьезно посмотрел на Мадлен. – Позвольте мне какое-то время подумать. Если я загляну к вам завтра под вечер, чтобы сообщить о своем решении, мой визит не вызовет неудобств?

– Конечно нет, – сказала Мадлен, вглядываясь в него. – Но мы бы уже сейчас могли обсудить детали. – «Тогда, – добавила она про себя, – я конкретно знала бы, чего тебе надо, и уже с вечерней почтой к Сен-Жермену ушел бы запрос».

– Нет. – Врач решительно мотнул головой. – Я должен подумать. Я понял, что ваши аргументы весомы, но требуется какое-то время, чтобы все окончательно себе уяснить. – Он склонился к руке собеседницы. – Я счастлив нашим знакомством, мадам.

– Как и я, доктор Фальке, – сказала Мадлен, думая, что в Париже ни о каком знакомстве без посредника не могло быть и речи. Впрочем, там и повода познакомиться с этим чересчур щепетильным медиком не возникло бы вообще.

– Значит, до завтра. – С этими словами немец кивнул и твердым шагом направился к столику англичан.

Какую-то секунду Мадлен смотрела ему вслед, потом вновь повернулась к ансамблю, но так и не сумела сосредоточиться на музыке Чимарозы. Мысленно она то и дело возвращалась к Эгидиусу Максимилиану Фальке, спрашивая себя, чем ее очаровали ямочки и морщинки, проявляющиеся при улыбке, и седая прядь в каштановых волосах. А может быть, дело в чем-то другом? Например, в ярко-синих глазах?

– Скучаете? – спросил Ален Бондиле, подходя к ней с наполовину пустым бокалом шампанского. – Наверное, вы привыкли к более изысканным раутам?

– Нет, отчего же, мне здесь хорошо, – сказала Мадлен, стараясь избежать нарочитости в голосе. – К слову сказать, высший свет меня не очень-то манит.

В последние тридцать лет, добавила она про себя. Пара встреч с престарелыми дамами, товарками своей юности, и сопряженные с этим расспросы отбили у нее охоту посещать великосветские званые вечера.

– А что же манит? Наука? – с издевкой спросил Бондиле. – Позвольте заметить, мадам, в это трудно поверить.

– Тем не менее это так, – надменно сказала Мадлен. – Вы видели мой послужной список, вам известно, что я здесь не из пустой прихоти, – чего ж вам еще?

Что б ты провалился, мелькнуло в ее мозгу. Но от Бондиле было не так легко отделаться.

– Завтра приезжайте к завтраку несколько раньше, чем остальные. Будете защищать свои предложения. – Его глаза жадно вспыхивали, ощупывая сапфиры и бриллианты ее ожерелья. – Я почти уверен, что ваши догадки ошибочны, но, если вы хоть частично докажете их состоятельность, мы, вероятно, сумеем кое-что для вас организовать.

Догадки эти полностью подтверждало последнее письмо Сен-Жермена, но, показав его оппоненту, Мадлен рисковала прослыть не только чудачкой, но и сумасшедшей.

– Договорились, – спокойно сказала она. – Я буду у вас получасом раньше. Но мне не нужен никакой завтрак – мне нужна дискуссия, профессор Бондиле.

– Хорошо-хорошо, – с подозрительной поспешностью согласился профессор. – И пусть Клод Мишель в этот раз сам найдет дорогу в мой дом.

– Как скажете, – кивнула Мадлен, тут же решив отправить записку к Жану Марку Пэю, чтобы не разговаривать с Бондиле с глазу на глаз. Она отошла на шаг, а затем спросила: – Кстати, профессор, вы не знаете, который теперь час?

Бондиле театральным жестом вынул из кармашка жилетки золотые часы.

– Десять пятьдесят три, – сказал он.

Ей удалось замаскировать облегчение огорченной гримаской.

– Боже! Мой возница уже меня ждет. – Время у нее еще было, но она знала привычку Кюртиза загодя подавать лошадей. – Я должна идти. Мне ведь завтра придется встать до рассвета.

Мадлен поклонилась и двинулась прочь – на розыски хозяина дома.

– Месье Омат, – сказала она ему. – Я должна поблагодарить вас за чудно устроенный вечер. Очень любезно, что вы меня пригласили.

– Уже уходите? – спросил Омат, опять завладевая ее рукой. – А я надеялся, что вы присоединитесь ко мне за вторым ужином, который подадут в полночь. Видите, у меня все здесь на европейский лад.

– Да, – сказала Мадлен, – организация просто отменная. Но мне завтра рано вставать, а кроме того, меня еще ждут кое-какие дела. – Она присела и высвободила свою руку. – Великолепный прием.

– В таком случае вы непременно должны еще раз у меня появиться, – сказал Омат, подзывая небрежным взмахом руки одного из слуг. – Проводи мадам де Монталье и проследи, чтобы все было в порядке.

Француз на его месте поступил бы точно так же, но почему-то Мадлен захотелось завыть.

– Вы очень любезны, – с трудом произнесла она и позволила слуге проводить себя к выходу. Выйдя на улицу, пленница ситуации облегченно вздохнула, заметив, что из-за угла выворачивает ее экипаж.

Кюртиз погнал лошадей от виллы Омата, и Мадлен вздохнула еще раз. Под сидением и полом кареты покоилась земля ее родины, от нее исходили волны энергии, бодрящие тело и вливавшие в душу тепло. И все же хорошо бы найти способ снабдить подобной защитой подошвы туфелек для таких вот приемов, прикрывая глаза, подумала вдруг она.

* * *

Письмо судьи Карифа Нумаира к профессору Алену Бондиле.

«Досточтимый профессор!

Я до сих пор не получил из Франции документов, подтверждающих ваши полномочия, а посему намерен лично проинспектировать ход экспедиционных работ, в связи с чем прошу вас предоставить мне полный список всех находок, сделанных вами за весь период вашего пребывания в Фивах. Я также прошу довести до сведения всех членов экспедиции, что они обязаны отвечать на любые мои вопросы, буде таковые возникнут. Если во время инспектирования кого-то из участников экспедиции не окажется на месте раскопок, я потребую от него отчет с подробным описанием того, чем он был занят.

Учтите, что в последние четыре дня я успел опросить нанятых вами землекопов с носильщиками корзин и запротоколировал эти беседы. Так что, если в предоставленных вами отчетах обнаружатся грубые разногласия с имеющимися у меня протоколами, мне придется установить постоянное наблюдение за вашей деятельностью, дабы, выяснить, каковы ее действительные результаты.

Я намерен осуществлять контроль за ходом раскопок с неусыпным вниманием, ибо мы не желаем, чтобы стены древних развалин, которые вы изучаете, претерпели еще больший ущерб. Известны также примеры, когда допущенные в Египет исследователи вели научные изыскания лишь для прикрытия, а на деле забирались в обнаруженные гробницы и присваивали все найденные там ценности, чего я безусловно не допущу.

Если вы усомнитесь в моих полномочиях, я обращусь с просьбой к хедиву,[5]5
  Титул правителей Египта в XIX веке.


[Закрыть] чтобы он взял инспекцию под свою руку.

Мы не безграмотный народ, профессор, мы не позволим ни вам, ни другим европейцам действовать скрытно и в целях наживы, оскорбляя тем самым достоинство нашей великой страны. Я намерен и далее оберегать Фивы, как главную сокровищницу Египта, от разграбления, я поклялся на Коране защищать эти древние камни.

Кариф Нумаир, судья.

16 августа 1825 года христианского летосчисления, Фивы».