Текст книги "Служитель египетских богов"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Часть 3
САНХКЕРАН. СЛУЖИТЕЛЬ

Письмо графа де Сен-Жермена, посланное с побережья Далмации Мадлен де Монталье в Фивы (Луксор) 4 января 1827 г.

«Мадлен, сердце мое! От тебя очень долго не было никаких вестей, и я начал беспокоиться. Но приехал твой коллега, Клод Мишель Ивер, и объяснил, как трудно идет корреспонденция от Фив до Каира. Если твое положение осложнится, надеюсь, ты поступишь разумно и, не мешкая, сплавишься вниз по реке. Хотя понимаю, Луксор трудно покинуть. Из всех городов, где воздвигались Дома Жизни, этот был самым великолепным, его я запомнил яснее других.

Глупо, конечно, давать тебе какие-либо советы. Ты, не дрогнув, стояла перед Сен-Себастьяном и его воющей сворой, ты добилась ученого звания, ты, наконец, приняла меня без оговорок и целиком. Так вправе ли я тебя наставлять?

На твои вопросы, о правильном древнеегипетском произношении ответить практически невозможно. В каждом городе, в каждом районе этой страны говорили на своем диалекте; жрецы изъяснялись иначе, чем рабы, а язык возниц не походил на язык фараонов. Прибавь к сказанному и то, что из века в век речь любого народа претерпевает какие-то изменения. Французский твоей юности не похож на современный парижский говор, то же самое делалось и в Египте. И, как и во Франции, чем дальше от городов проживали люди, тем больше их диалекты отличались от общепринятого столичного языка. Не забывай также, что в храмах главенствовали жрецы. Все, что ты видишь сейчас на древних стенах, результат их самоуправного творчества. В некоторые тексты вносились изменения, за другими переставали ухаживать, и они разрушались от времени и песка. Та надпись, которую ты мне прислала, скорее всего, переводится так: „Рамзес II, благословленный Птахом, с великой радостью закончил храм своего отца в Абидосе“. Одинаковые фигурки, изображенные дальше, показывают, сколько людей было занято на строительстве. Пересчитай их – и ты узнаешь число, причем точное: египтяне в этих вопросах были весьма скрупулезны.

Впрочем, в трудных случаях тебе есть к кому обратиться. Лучшего консультанта, чем Эрай Гюрзэн, нельзя и желать. Его родной язык схож с тем, на каком говорили в Египте во времена фараонов. Он давно изучает древние надписи и имеет доступ к таким, каких ты еще не видала. Ты пишешь в своем письме, что его вера сбивает тебя с толку. Копты, на мой взгляд, ближе подошли к учению Христа, чем католики. Прислушивайся к его словам.

Да, ты права, почти все правление Рамзеса II было довольно мирным. Но и долгим. Год на год не выпадал, случались и голод, и мор, и он не мог в том что-либо изменить».

Во дворе Дома Жизни больные, истощенные голодом, ждали спасительной смерти. Санхкеран сидел в коридоре храма, положив руки на низенький столик и устремив в никуда взгляд темных глаз. При нем был раб, писарь Кепхнет, записывавший любое слово служителя по приказу верховного жреца Хаптхептву. Тот считал Санхкерана непостижимой и лишней загадкой.

– Говорят, в Мемфисе положение еще хуже, – заметил Кепхнет, осмелившись нарушить молчание. – В порту слышно, там начались бунты.

– Вполне вероятно, – отозвался Санхкеран. – Боюсь, они начнутся и здесь, если не будет зерна. – Он выпрямился, коснувшись затылком стены. – Такое случалось и раньше, правда очень давно.

Кепхнет смутился, вспомнив о возрасте Санхкерана, и, преодолевая робость, сказал:

– В Доме Жизни хранятся летописи. Ни в одной из них не говорится о голоде, продолжающемся три года.

– Трехлетний голод не самое страшное из того, что я помню, – сказал Санхкеран. – Пять лет – вот непомерный срок, а три года – обычное дело. – Он встал и подошел к открытым дверям, разглядывая больных. – Если мы их накормим сегодня, что будем делать завтра? У нас есть небольшой запас еды на день, и половина того – на второй, а люди все прибывают. Как поступить? Дать им временную надежду, а потом отвернуться? И что стоит горстка зерна, если телу уже не помочь? – Санхкеран вдруг заметил, что Кепхнет резво пишет. – Эй, тебе вовсе незачем…

– У меня приказ, – отозвался Кепхнет, продолжая писать.

Санхкеран вздохнул.

– Неужели Хаптхептву интересует каждый изданный мною звук? Ладно, трудись. – Он сам был когда-то рабом и еще не забыл, что такое приказ господина. – Делай что должен, Кепхнет. Но позволь мне взглянуть на твои записи, прежде чем ты отдашь их Хаптхептву.

– Не разрешается, – сказал раб.

– Тогда, быть может, ты сам прочтешь вслух то, что записал?

Писарь отвел взгляд.

– Запрещено.

Санхкеран кивнул и уселся на место.

«Менялся не только я, но и жрецы. Имхотепа. Долгая практика обращения с больными людьми позволила им прийти к выводу, что всевозможных недуги и травмы совсем не впрямую зависят от воли богов или происков злобных сил. Они разработали вполне разумную методику врачевания, овладели элементарной хирургией и стоматологическими приемами, а также все шире использовали травяные настои. Правда, молитвы и жертвоприношения все равно оставались в ходу, но, с другой стороны, и современные французские доктора не пренебрегает аналогичным обрамлением своих действий, бегло прочитывая над больным „Отче наш“ и сжигая в качестве жертвы свечу. Больные, попадавшие в Дом Жизни, получали там помощь, на какую не могли и рассчитывать вне его стен. Но по мере того, как улучшалось качество врачевания, росла и его цена. Ко времени правления Рамзеса II храм Имхотепа, служивший некогда прибежищем для всех нуждающихся, превратился в клинику для богатеев».

– Мы не имеем права отказать ему в помощи, – повторил Санхкеран. Выражение его лица и поза оставались уважительными, но тон сделался резким. – Он пришел к нам с надеждой и верой.

– И со скудными подношениями, – возразил Хаптхептву. – Чем проявил неуважение к Имхотепу. Что это за дары – коза и кусок холста?

– Это все, что у него есть, а дети его больны и жена давно умерла. – Санхкеран нетерпеливо махнул рукой в сторону недавно расширенной и обновленной колоннады храма. За ней во всей своей пышности поднимался Луксор. – Какой смысл в этом великолепии, если мы не следуем заветам того, кому поклоняемся?

По лицу жреца пробежала тень. Он грозно уставился на строптивца.

– Теперь ты служитель, но, судя по записям, был когда-то рабом.

– Семьдесят лет назад, – уточнил Санхкеран.

Жрец поморщился. Уточнение ему не понравилось.

– Ты был рабом, – сказал он, – и, как чужеземец, можешь снова им стать.

– По воле фараона, – спокойно ответил Санхкеран, глядя жрецу прямо в глаза. – Какое это имеет отношение к учению Имхотепа? Он повелевает служить каждому, кто придет в Дом Жизни за жизнью.

Хаптхептву отвернулся от несносного чужеземца, словно боясь подцепить заразу.

– Делай свое дело. И помни, не в твой власти решать, кого лечить, а кого отослать прочь. Тебе это ясно?

– Я понял твои слова, – сказал Санхкеран, – но не пойму одного: почему ты противишься повелениям Имхотепа?

Верховный жрец схватил свой жезл и швырнул в Санхкерана. Не затем, чтобы ранить, а чтобы урезонить.

– Не тебе толковать учение Имхотепа. Ты слишком возомнил о себе. Ты много лет провел в Доме Жизни, и находятся такие, что говорят о тебе: «Вот посланник того, кого мы чтим». Хотя Имхотеп никогда бы не одарил своей благосклонностью чужеземца.

Так вот в чем дело, подумал Санхкеран. Хаптхептву просто ревнует. Он смиренно потупился.

– Эти слухи, верховный жрец, распространяю не я. Больные, особенно те, что отчаялись, хватаются за соломинку и склонны видеть нечто необычайное даже в том, кто просто подаст им воды. А я у всех на виду, и лишь потому обо мне говорят подобные вещи.

Лукавое рассуждение, но Хаптхептву несколько успокоился.

– Прискорбно, что кто-то верит в такие смехотворные домыслы.

– Истинно так, – с чувством произнес Санхкеран.

– Я бы предпочел, чтобы ты впредь развеивал их. – Верховный жрец настороженно посмотрел на служителя, и в глазах его промелькнул страх.

– Разумеется. – Санхкеран понял, что жрец не верит ему, и решился продолжить: – На своей родине я поклонялся другому богу и связан душой не с Имхотепом, а с ним.

Страх в глазах жреца сменился презрением.

– И могущество твоего бога превратило тебя в раба?

– Да, – кивнул Санхкеран, вспоминая, как восемь веков назад тот, кому он поклонялся, впервые вкусил его кровь.

Довольный Хаптхептву повернулся и удалился.

«Через пять лет после голода на Фивы напал мор, унесший из жизни и Хаптхептву. Он проболел более года, мучаясь кашлем, – холера доконала его. В Доме Жизни воцарился хаос, многие жрецы-врачеватели точно так же нуждались в помощи, как и те, кто к ним обращался. В разгар эпидемии, когда слуги Анубиса выбивались из сил и повсюду витал запах смерти, пришла весть из храма Тота,[8]8
  В древнеегипетской мифологии покровитель искусств и ремесел; первоначально почитался в городе Мемфисе как создатель всего сущего.


[Закрыть] что всех жрецов его и писцов косит болезнь. Сехетптенх, занявший пост Хаптхептву, был человеком осторожным и боязливым. Он-то и решил отправить в храм Тота меня, чтобы я на месте определил, насколько серьезна угроза. Затея была изначально вздорной и пользы никому принести не могла. К тому же покидать святилище Имхотепа считалось дурным знаком, хотя Дом Жизни уже не оказывал никакой помощи обреченным и постепенно превращался в Дом Смерти».

Переступив порог, Санхкеран ощутил тошнотворный дух мертвечины. Он замер на месте и впервые с тех пор, как восстал из могилы, содрогнулся перед тем, что скрывалось в глубинах храма. Ему понадобилось усилие, чтобы заставить себя двинуться дальше – к нише, где, привалившись друг к другу, лежали три мертвых раба, тела которых успели позеленеть и раздуться. Санхкеран остановился над ними, стараясь унять поднимавшийся в душе ужас. Он наклонился и стал раскладывать тела как положено. Усопшим следовало лежать на спине с прижатыми к туловищу руками, только тогда слуги Анубиса могли их забрать. От прикосновения к полуразложившейся плоти горло его спазматически сжалось. Пришлось выжидать, когда пройдет тошнота «Глупо, – выговаривал он себе. – Ты не можешь испытывать таких ощущений: ты ведь не питаешься грубой пищей». Но комок в горле не исчезал. Санхкеран, слуга Имхотепа, перевел дыхание, понимая, что должен выполнить свой долг. После перерождения он перевидал тысячи трупов и всегда сохранял хладнокровие, а теперь ему хотелось притупить зрение и запереть на замок сердце.

У дверей первого святилища, назначенного для приема даров, стояли рабы-охранники. От одного из них исходил запах, предвещавший его близкую смерть. Второй, более молодой караульный, впав в лихорадочное забытье, отмахивался от кого-то незримого. Третий, самый высокий, с явственно отливающий зеленью кожей, едва держался на дрожащих ногах, что уже было не под силу четвертому стражу, который сполз по стене на пол и там затих.

В глубине святилища сидел молодой жрец и слабеющим голосом считывал со старинного свитка молитвы. Увидев Санхкерана, он замолчал, потом спросил:

– Ты кто? – Лицо его взмокло, глаза ярко блестели.

– Санхкеран, – был ответ. – Меня прислали из Дома Жизни. – Слуга Имхотепа сделал несколько осторожных шагов. – До нас дошла весть, что здесь царствует хворь.

– Как видишь, – сдержанно ответил священник. – Я не вхож во внутреннее святилище, но все старшие жрецы Тота там. – Он закашлялся, выплевывая кровь. – Остальных отослали.

– Где это святилище? – спросил Санхкеран, стараясь определить, сколько продержится молодой жрец.

Тот вздрогнул.

– Нет. Тебе тоже туда нельзя. Ты не из нашего храма, ты служишь не Тоту.

– Мне велено узнать, сколько здесь больных. Я должен туда войти. Этого требуют жрецы Имхотепа. Если ты мне не поможешь, я отыщу святилище сам, но на это уйдет время.

– Ты не пройдешь мимо меня, – упорствовал юноша. – Я… – Он опять забился в приступе кашля, потом повалился на бок.

Санхкеран отступил.

– Я вернусь, – сказал он и пошел искать зал, где жрецы говорят с тем, кого они чтут, напрямую. Он знал, что найдет это помещение где-то в центре строения, ибо храм Тота мало чем отличался от храмов, посвященных другим богам.

Секретный зал обнаружился за второй дверью, но стоило Санхкерану шагнуть в темноту, как он тут же попятился, ибо разглядел трупы и ощутил зловоние смерти. Несколько секунд он стоял на пороге, затем, лишившись способности думать, снова прикрыл двери и оставил мертвых жрецов наедине с самым сокровенным таинством бытия.

В первом святилище на полу валялись уже двое охранников. Молодой жрец продолжал чтение вслух, но голос его теперь прерывался, а слова стали невнятными. Когда Санхкеран приблизился, священник запнулся, но не прервал моления.

– Ты должен покинуть это печальное место, – сказал Санхкеран, удивляясь тому, что осмелился произнести такие слова.

Юноша ошеломленно смолк, потом с расстановкой ответил:

– Это мой храм. Я здесь жрец.

– Ты здесь мертвец, – возразил Санхкеран. – Ты должен уйти – или умрешь, как все остальные.

– Я давал клятву Тоту. – Жрец положил руку на свиток, словно бы в подтверждение своих слов.

– У Тота здесь больше нет слуг, – сказал Санхкеран сурою. – Теперь здесь властвуют Анубис и Осирис.

– Я дал клятву, и я остаюсь, – заявил юноша, упрямо цепляясь за то единственное, что заполняло все его мысли.

– Клятву умереть? – спросил Санхкеран, прикидывая, сумеет ли он увести юношу, не применяя при этом насилия.

– Таков удел человека – умереть и войти в обитель богов, – монотонно пробубнил жрец и пошатнулся. Свиток выпал у него из руки.

Санхкеран подошел ближе. Потом сделал последний разделяющий их шаг.

– Не беспокойся, ты вступишь в обитель богов в свое время, а пока я отнесу тебя в Дом Жизни. – И прежде чем жрец Тота успел воспротивиться, Санхкеран подхватил его и перекинул через плечо.

– Меня сейчас вытошнит, – пробормотал юноша.

– Это лучше, чем умереть, – сказал Санхкеран и пошел к Дому Жизни, раздумывая, что он скажет ожидающим там жрецам.

«Разумеется, ты не знала Аумтехотепа. Он был моим слугой до Роджера, а умер во второй раз, и уже навсегда, в цирке Флавиев. А еще он был первым из тех, кого я оживил после смерти. Я, конечно, не знал, удастся ли мне это сделать, но все же решил попробовать и, поскольку людей косила смерть, ожидал, что наши жрецы не воспротивятся моему замыслу. Я еще мог заразить живых своим естеством, обладая временем, знаниями, достаточным количеством крови, но для мертвых моя кровь была бесполезна – для их воскрешения мне понадобилась бы вся мудрость Черной Земли. Я рассчитывал, что неразбериха, царящая в Доме Жизни во время эпидемии, даст мне шанс вернуть к жизни новообращенного священника из храма Тота. Было очевидно, что он обречен, поэтому я рассчитывал попробовать оживить его, не встретив при этом серьезных возражений со стороны жрецов. В стране стоял мор, и я надеялся, что они благосклонно отнесутся к этой процедуре, если она пройдет успешно. Так и вышло: жрецы как завороженные наблюдали за моими действиями, видя в них возможность продлить свои дни».

Сехетптенх совсем исхудал, его изводили боли в утробе, но он стойко переносил их, ибо считалось дурным знаком, если верховный жрец Дома Жизни заболевал.

– Скажи, Санхкеран, как тебе это удалось? – Он жестом показал на египтянина, недвижно стоявшего возле двери.

– Вы сами при том присутствовали, верховный жрец, – сказал Санхкеран. Ему надоело без конца отвечать на один и тот же вопрос, но он все же прибавил – Я следовал рекомендациям, почерпнутым в одном древнем свитке.

– Времен Джосера?[9]9
  Египетский фараон (около 2780–2760 до н. э.), основатель III династии. С пирамиды Джосера началось строительство египетских пирамид.


[Закрыть] – уточнил Сехетптенх, словно пытаясь уличить чужеземца во лжи.

– Да, если верить картушу в конце текста, – спокойно подтвердил Санхкеран.

– Трудно читать такие старые тексты. Почему ты уверен, что все правильно понял? – Верховный жрец, тяжело дыша, оперся о посох.

– Я не уверен, – последовал краткий ответ. – Но Аумтехотеп жив, а когда я принес его сюда, он был мертв. Вы сами видели это.

– Когда я умру и жрецы Анубиса сделают свое дело, ты вернешь меня к жизни. У тебя есть для этого знания. – Впервые Сехетптенх отдал столь ясный приказ.

– Я не думаю, что это можно проделать после бальзамирования, – сказал Санхкеран; его лицо оставалось бесстрастным. – Телу нужны органы, а жрецы Анубиса их удалят.

– Лишить жреца бальзамирования – святотатство, – заявил Сехетптенх, положив конец разговору.

«Сехетптенх умер через три года, превратившись в скелет, обтянутый кожей. Его бальзамировали, обернули тонким полотном, а сердце поместили в алебастровый сосуд, так что о возрождении не могло быть и речи. Преемником Сехетптенха стал Именсрис, политический аферист с величавой внешностью, непомерным стремлением к власти и дружелюбием аспида. По его настоянию оживление Аумтехотепа держалось в секрете, ибо мое умение, проявленное при удачном стечении обстоятельств, могло сослужить ему хорошую службу».

– Что значит – нет? – возмутился Именсрис.

Санхкеран помолчал.

– Это значит, что я не могу ничего гарантировать, – терпеливо пояснил он. Солнце клонилось к западу, и в вечереющем воздухе разливалась прохлада.

– Если что, я отвечу, – заявил Именсрис, прикладывая ладонь к огромному нагрудному украшению, дарованному ему повелителем Черной Земли. – Все возможные неприятности я возьму на себя.

А также все почести, если оживление пройдет гладко, подумал Санхкеран, а вслух произнес:

– До сих пор я возвращал, к жизни только мужчин. С девочкой может не получиться, а ведь она – дочь фараона.

– Она умерла на рассвете. У тебя уйма времени до того, как за ней явятся слуги Анубиса. Целая ночь. – Глаза жреца алчно сверкнули.

– Это не имеет значения. Проблемы появятся, даже если все пройдет хорошо, во что я не верю. – Санхкеран покосился на свиток, где его личной печатью было удостоверено, что часть храмовой летописи заполнена именно им. Ему хотелось вернуться к работе, но жрец все не уходил. – Как ты объяснишь фараону, что его дочь навсегда останется подростком двенадцати лет?

Лицо Именсриса вытянулось.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Посмотри на Аумтехотепа, – резонно заметил Санхкеран. – Он выглядит точно так же, как и в тот день, когда я принес его к нам из храма Тота. Он нисколько не изменился, не постарел. То же будет и с девочкой.

– Почему? – строго спросил Именсрис, глядя прямо в глаза строптивцу, допущенному только во внешний предел Дома Жизни.

– Не знаю, – сказал Санхкеран. – Так говорит древний свиток. Ты можешь прочесть его сам. Пережившие смерть не стареют. – Он подождал, пока Именсрис переварит услышанное. – Фараон, возможно, проклянет тебя за твое деяние, как некоторые из жрецов уже проклинают меня.

Именсрис побагровел.

– Не хочешь ли ты сказать, будто я их подговорил?

– Я хочу сказать, что это кто-то сделал, – ответил Санхкеран.

Воцарилось молчание, после чего верховный жрец повернулся и удалился. Он больше не говорил с Санхкераном ни в этот вечер, ни в следующую неделю, ни во все последующие девятнадцать лет, что отпустил ему жребий.

«Многие годы, даже десятилетия, я не возобновлял попыток кого-либо оживить, а когда вновь решился на это – человек не воскрес. Только через три века под давлением обстоятельств мне довелось припомнить свое умение – и процедура прошла удачно.

Запись о ней ты найдешь в Доме Жизни Луксора, если внутреннее святилище сохранилось и надписи не поблекли. Текст составлен очень искусно. Прочти его с другого конца – и ты с удивлением обнаружишь, что рядовая молитва о процветании Фив и Луксора является также руководством по оживлению мертвецов.

Вскоре после смерти Рамзеса II Египет завоевали ливийцы. Их разбил Мернаптах, сын Рамзеса, но эта победа обессилила и победителя. Он не сумел укрепиться во власти, и кончина его положила начало двадцатилетней борьбе за египетский трон.

Что же до сфинксов, то их созидание связано с культом Хапи, бога Нила, единственного гермафродита в египетском пантеоне. Присмотревшись к любой статуе, ты легко найдешь в ней признаки как женского, так и мужского начал. Какое-то время было модным придавать их лицам черты современных им фараонов, но после Амасиса, что правил еще до моего появления на Черной Земле, этот обычай отпал, хотя традиция воздвигать сфинксов продолжилась. Каждый год в точке высшего подъема воды египтяне ставили нового сфинкса, а под статуей сооружали на случай засухи водохранилище. Большинство этих статуй долго не продержались, и не без помощи питающей весь Египет реки. Нил ведь сейчас течет совсем по другому руслу, нежели во времена фараонов, с каждым паводком он несколько уклоняется от прежнего курса, превращая в груды обломков творения человеческих рук. Насколько я знаю, Великого сфинкса воздвигали на вечные времена, и под ним в соседстве с гигантскими пирамидами должны находиться пустоты, заполненные водой, как и под всеми его собратьями меньших размеров.

Помни, сердце мое, что Египет – сама древность. Я долго живу на свете, но эта страна много старше меня. И камни с текстами отнюдь не главное достояние Черной Земли, в своей самобытности и долговечности соперничающей лишь с Китаем.

Мадлен, еще раз прошу, будь осторожной. Когда-то я верил, что чувства, которые мы разделяем с тобой, невозможны, теперь я не мыслю себя без нашей любви. Ты умрешь, меня тоже не станет. Я уже пережил одно изгнание из Дома Жизни, но не перенесу, если из него изгонят тебя.

Сен-Жермен

(печать в виде солнечного затмения)».