Текст книги "Чаадаев"

Автор книги: Борис Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

Борис Тарасов
ЧААДАЕВ

Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине.

П. Я. Чаадаев

Я любил мою страну по-своему, вот и все, и прослыть за ненавистника России было мне тяжелее, нежели могу вам выразить.

П. Я. Чаадаев

I глава
ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

1

В «Родословной книге князей и дворян российских и выезжих», называемой также «Бархатной книгой», записано: «Чаадаевы. Выехали из Литвы. Название получили от одного из потомков выехавшего и прозывавшегося Чаадай, но почему, неизвестно». В «поколенной» росписи дворян Чаадаевых родоначальником назван «Левкей прозвище Субота», внук которого Иван Артемьевич, по писцовым арзамасским книгам 1621–1622 годов, владел селом Своробоярским «с деревнями и пустошами». Имение Ивана Артемьевича постепенно расширялось: по вотчинной грамоте 1625 года, пожалованной царем Михаилом Федоровичем, он числился владельцем «полсела Стригина на пруде» в Муромском уезде, в 1649 году приобрел «сельцо Дубцы с деревнями Фурсово и Кузнецово» и в 1653 году – село Хрипуново. Прослужив несколько лет воеводой в Сибири, Иван Артемьевич вышел в отставку и в 1654 году «справил» все свои владения единственному сыну Ивану Ивановичу.

Иван Иванович, прапрадед Петра Яковлевича Чаадаева, один из значительных и многосторонних деятелей второй половины XVII века, проявил себя и как справедливый воевода, и как искусный дипломат. В 1649 году «государь пожаловал его из житья в стряпчие». В первые годы службы стряпчим он участвовал почти исключительно в выездах царя и в придворных церемониях, а с 1658 по 1666 год находился на юге России, где сначала стольником, а затем думным дворянином занимал должность воеводы в Нежине, Переяславле и Киеве в сложный период войны с Польшей и восстания Богдана Хмельницкого. Все это время Иван Иванович истово и честно, невзирая на лица и сословия, защищал интересы как государства, так и подвластного ему населения, чем снискал (особенно в Киеве) любовь и уважение жителей. Пробыв несколько лет воеводой в Архангельске, Иван Иванович перешел на дипломатическое поприще и приобрел широкую известность сначала в звании думного дворянина, а затем окольничего и ближнего окольничего. Чаадаев несколько раз ездил в Варшаву и «в товарищах» и «великим полномочным послом», побывал у «Леопольда Цесаря Римского», в Вене и Венеции. Особенно заметны его заслуги в улучшении взаимоотношений между Россией и Польшей. При непосредственном участии Чаадаева был заключен «вечный» мир России с Польшей, по которому последняя навсегда отказывалась от Киева.

Жизнь единственного сына Ивана Ивановича, Василия Ивановича, капитана лейб-гвардии, гораздо менее примечательна. Правда, Василий Иванович в отличие от отца имел четырех сыновей, один из которых, Петр (дед Петра Яковлевича Чаадаева), также пошел по военной части и служил офицером в лейб-гвардии Семеновском полку. В чине капитана этого полка он был послан из Петербурга в Москву с манифестом о вступлении на престол Елизаветы Петровны, а в 1743 году отправился по приказу в одну из российских губерний для производства ревизии о числе душ, после чего с ним случилось подлинное или мнимое помешательство. Сумасшествие Петра Васильевича, как замечала Екатерина II в своих «Записках», заключалось в том, что он считал себя персидским шахом. «Персидского шаха» поместили в заведение для душевнобольных, но лечение не помогло ему избавиться от мании величия. Тогда представители духовенства убедили императрицу позволить им изгнать из «персидского шаха» злого духа. Елизавета Петровна сама присутствовала при этой процедуре, которая также оказалась бесполезной. Как писала Екатерина II, находились сомневавшиеся в сумасшествии Чаадаева, поскольку во всем остальном Петр Васильевич отличался отменным здравомыслием. Ходили слухи, что он притворялся сумасшедшим, дабы отвлечь от себя подозрения во взяточничестве во время упомянутой ревизии. (Через много лет, словно по наследству, станут распространяться слухи о повреждении рассудка его внука, Петра Яковлевича Чаадаева.)

Сыновья Петра Васильевича еще детьми, как и многие другие представители аристократии, были записаны в лейб-гвардии Семеновский полк, где и служили затем до определенного времени. Один из них, Иван Петрович, родной дядя Петра Яковлевича Чаадаева, выйдя в отставку, занимался административной и литературной деятельностью. В 1767 году его выбрали депутатом от дворянства Муромского уезда в комиссию по выработке новых законов. В этой комиссии Иван Петрович выступил ревностным защитником привилегий родового русского дворянства и противником улучшения положения крепостных крестьян, найдя мощного союзника в лице известного публициста и историка Михаила Михайловича Щербатова, с которым одно время вместе служил в Семеновском полку.

Младший брат Ивана Петровича, Яков Петрович, отец Петра Яковлевича Чаадаева, в составе лейб-гвардии Семеновского полка участвовал в Шведской кампании и получил Георгиевский крест. Выйдя в отставку в чине подполковника, он служил советником Нижегородской уголовной палаты, где сталкивался со злоупотреблениями должностных лиц. Особенно возмущало его поведение управляющего коллегией экономии в Нижегородской губернии Петра Ивановича Прокудина. Совладать с влиятельным чиновником законным путем оказалось невозможно и, наверное, небезопасно. Поэтому советник уголовной палаты прибегнул к… литературе.

В 1794 году, в год рождения Петра Яковлевича Чаадаева, в Москве в университетской типографии «у Ридигера и Клаудия» была напечатана небольшая комедия «Дон Педро Прокодуранте, или Наказанный бездельник». На титульном листе обозначалось, что ее автором является Кальдерон де ла Барка, что переведена она с «Гишпанского на Российский язык» в Нижнем Новгороде. Имя же ее переводчика на книге не указывалось. Известный историк литературы и один из биографов Петра Яковлевича Чаадаева – M. H. Логинов писал, что «пьеса эта не перевод с испанского, а оригинальное сочинение Я. П. Чаадаева. В ней выведены злоупотребления должностного лица – экономии директора, носившего фамилию, имевшую сходство с именем Прокодуранте. Фамилия этого должностного лица – Прокудин… Автор комедии был из числа многих лиц, негодовавших на его поступки, и написал эту пьесу для его осмеяния, сделав указание на малоизвестного тогда Кальдерона, чем отклонял до некоторой степени подозрения личности… Когда «Дон Педро» был прочитан, изображенный в нем экономии директор пришел в ужасный гнев и отчаяние и придумал решительную меру для уничтожения обличительной для него книги. Он скупил через своих агентов все экземпляры комедии, сколько было возможно, и истребил их».

Разоблаченный герой потрудился настолько изрядно, что комедия стала величайшей библиографической редкостью. Сам Петр Яковлевич Чаадаев, большой знаток и любитель книг, смог познакомиться с ее текстом благодаря М. Н. Лонгинову лишь к концу своей жизни. Следует добавить, что предприятие Якова Петровича, писательские склонности и сатирический талант которого своеобразно преломятся в литературной деятельности его сына Петра, носило, надо полагать, секретный характер, ибо многие современники верили, что авторство этого текста действительно принадлежит Кальдерону, несмотря на «нижегородский колорит» и русские выражения, немыслимые в устах испанцев.

Когда Яков Петрович женился на Наталье Михайловне Щербатовой, дочери M. M. Щербатова, род Чаадаевых соединился с одной из древнейших и именитейших русских фамилий, ведущей свое происхождение от святого князя Михаила Черниговского. Среди представителей этой фамилии были и государственные деятели, и офицеры, и монахи. Но особо следует сказать о деде Петра Яковлевича Чаадаева, поскольку их обоих занимали сходные проблемы, решаемые, правда, не всегда одинаково.

Как и многих Чаадаевых, Михаила Михайловича Щербатова, сына одного из сподвижников Петра I – М. Ю. Щербатова, еще в раннем возрасте записали в лейб-гвардии Семеновский полк. В 1762 году по объявлении манифеста «о вольности дворянской» он закончил военную карьеру и в возрасте 29 лет в чине капитана вышел в отставку.

В 1767 году ярославское дворянство послало Щербатова депутатом в ту самую комиссию о сочинении проекта нового Уложения, в работе которой, как говорилось, принимал участие и дядя Петра Яковлевича Чаадаева Иван Петрович (возможно, тогда и произошло закрепление начатого еще в Семеновском полку знакомства чаадаевского и щербатовского семейств). Как и Иван Петрович, Михаил Михайлович с особой энергией защищал привилегии сословия, к которому принадлежал. Он выступил застрельщиком прений против тех законов Петра I, в которых стиралась грань между родовитым и чиновным дворянством и отдавалось предпочтение последнему.

Князь Щербатов обучался в родительском доме «французскому и итальянскому языкам и разным наукам», постоянно пополнял свое многостороннее образование (его библиотека насчитывала около 15 тысяч томов). Особенно увлекало его написание «Истории российской с древнейших времен», которая стала выходить с 1770 года (всего напечатано 18 книг). Екатерина II, втайне недолюбливавшая многознающего князя, вместе с тем испытывала уважение к его учености, присвоила ему титул историографа (он был также почетным членом Академии наук, сенатором и президентом коммерц-коллегии), поручила ему разбор бумаг Петра I и предоставила доступ в патриаршую и типографскую библиотеки. Работа эта требовала больших трудов и крепкого здоровья, но Щербатова поддерживало чувство ее нужности и полезности, ибо «изучение истории своей страны необходимо для тех, кто правит, и те, кто освещает ее, приносят истинную пользу государству. Как бы то ни было, даже если я не буду вознагражден за мои мучения, надеюсь, что потомство отдаст мне справедливость».

Углубляясь в архивы Петра I, Щербатов обнаруживал противоречивое воздействие его реформ на духовное разитие русского общества. «Воззрим же теперь, – писал он в одном из самых значительных своих философско-публицистических произведений «О повреждении нравов в России», – какие перемены учинила в нас нужная, но, может быть, излишняя перемена Петром Великим, и как от оныя пороки зачали закрадываться в души наши», усиливаясь от царствования к царствованию. Благодаря Петру Великому заметно усовершенствовались науки, художества, ремесла, бойчее стала торговля, возросла военная мощь государства, и Россия «приобрела знаемость в Европе и вес в делах». Все это помогало ввести «таковую людскость, сообщение и великолепие», которые изменяли бытовой уклад и нравственно-психологическую атмосферу повседневной жизни. Входили в моду изысканные наряды, утонченные напитки, эпикурейское времяпрепровождение. И «преобразовались россияне из бородатых в гладкие, из долгополых в короткополые», стали сообщительнее и галантнее. «Мы подлинно в людскоскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению нашей внешности, но тогда же, гораздо с вящей скоростью, бежали к повреждению наших нравов».

Подобный парадокс Щербатов объяснял тем, что огромные усилия, затрачиваемые «на поправление нашей внешности», не искореняли, а, напротив, утончали и укрепляли один из главных пороков человеческой натуры – сластолюбие, которое «рождает беспорядочные хотения и обоживает охулительные страсти, отвлекает от закона божия и от законов своей страны». «Вкус, естественное сластолюбие и роскошь» приводят к несоответствию доходов и расходов, заставляют первосановников и дворян и их завистливых подражателей привязываться к государю как к источнику богатства и вознаграждений – «привязанность сия учинилась не привязанностью верных подданных, любящих государя и его честь, и соображающих все с пользою государства, но привязанность рабов наемников, жертвующих все своим выгодам и обманывающих лестным усердием своего государя. Грубость нравов уменьшилась, но оставленное ею место лестью и самством наполнилось. Оттуда произошло раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочие золы, которые днесь при дворе царствуют и которые в домах вельможей вогнездились».

Сама императрица Екатерина II, замечает суровый критик, подает подчиненным худой пример торжества сластолюбия и роскоши. «Дружба чистая никогда не вселялась в сердце ее», а мораль ее построена «на основании новых философов», а не на «твердом камени закона божия».

Исправить поврежденные нравы, но убеждению Щербатова, можно тогда, когда «мы будем иметь государя, искренне привязанного к закону божию, строгого наблюдателя правосудия, начавши с себя; умеренного в пышности царского престола, награждающего добродетели и ненавидящего пороки, показующего пример трудолюбия и снисхождения на советы умных людей…»

Своеобразие исторического сосуществования и взаимодействия России и Европы, противоречивость социальных реформ Петра I – эти и подобные темы, освещаемые и рассматриваемые в иной плоскости, составят важный узел философско-исторических размышлений Петра Яковлевича Чаадаева, который не застал своего деда в живых, но наверняка должен был много знать о его деятельности и трудах но рассказам родственников, по оставленным им рукописям и книгам[1]1
  Знаменательно, что в 1908 году были изданы в одном томе трактат «О повреждении нравов в России» деда и «Философические письма» внука. «Сочинение Щербатова, – говорилось в редакционном введении, – было первой попыткой философии русской истории, и это еще более выдвигает его интерес. Много лет спустя эту попытку повторил П. Чаадаев…»


[Закрыть].

2

К сожалению, ничего не известно о младшей дочери Михаила Михайловича Щербатова, Наталье Михайловне, которая, выйдя замуж за Якова Петровича Чаадаева, родила ему двух сыновей – 24 октября 1792 года Михаила и 27 мая 1794 года Петра. В метрической книге духовной консистории при московском губернском правлении записано, что воспреемником при крещении старшего сына стали действительный тайный советник и кавалер граф Федор Андреевич Остерман (бывший одно время московским генерал-губернатором и сенатором, слывший любителем наук, искусств и знатоком латинского языка, на котором вел переписку с митрополитом Платоном) и вдовствующая бригадирша Марья Ивановна Чаадаева, а младшего – тот же граф Остерман и вдовствующая княгиня Наталья Ивановна Щербатова. Братья родились в Москве, но вскоре после рождения оказались в селе Хрипунове Ардатовского уезда Нижегородской губернии, где находилось родовое имение их отца, умершего, когда Петру еще не исполнилось и года. А через два года, в марте 1797-го, скончалась и их мать.

Согласно документальным сведениям малолетние наследники оказались владельцами имений во Владимирской и Нижегородской губерниях с 2718 душами обоего пола и дома в Москве. Племянник и биограф Чаадаева Михаил Иванович Жихарев добавляет к указанному еще какой-то денежный капитал и оценивает состояние обоих братьев примерно в один миллион ассигнациями.

Опекун сирот, родной брат их матери, князь Дмитрий Михайлович Щербатов, взял на себя заботу об их имущественных делах. Воспитанием же их занялась тетка княжна Анна Михайловна Щербатова. Узнав о кончине своей младшей сестры, она тотчас же отбыла из Москвы в Хрипуново, с опасностью для жизни переправилась в половодье через Оку и Волгу, быстро добралась до места и увезла малюток в свой небольшой дом, находившийся где-то возле Арбата. Анна Михайловна, всю свою долгую жизнь остававшаяся в девицах, как могла, старалась заменить сиротам мать. Много позднее, когда ее «малюткам» было уже за сорок, она писала Михаилу Яковлевичу Чаадаеву: «В вас нахожу не племянников, но любезных сыновей; ваше благорасположение доказывает мне вашу дружбу, но и я, будьте уверены, что я вас люблю паче всего; нет для меня ничего любезнее вас, и тогда только себя счастливою нахожу, когда могу делить время с вами». О трогательных материнских чувствах тетки свидетельствует и следующий эпизод, приводимый биографами Чаадаева. Однажды, находясь с племянниками в церкви, она услышала крик прибежавшего слуги: «У нас несчастье!» Оказалось, что в их доме случился пожар. «Какое же может быть несчастье? – спросила спокойно слугу Анна Михайловна. – Дети оба со мной и здоровы».

Тетка, которая, по словам Жихарева, была «разума чрезвычайно простого и довольно смешная, но, как видно из ее жизни, исполненная благости и самоотвержения», баловала своих питомцев и воспитывала их в тепличной атмосфере барского быта.

Когда дошло до учителей, то здесь, как и в имущественных вопросах, дело взял в свои руки Дмитрий Михайлович Щербатов. Как и его знаменитый отец, Дмитрий Михайлович служил в лейб-гвардии Семеновском полку, выйдя в отставку в чине полковника. Михаил Михайлович дал сыну и европейское образование, отправив его учиться в Кенигсбергский университет. Ни о своей военной службе, ни о заграничном учении Дмитрий Михайлович рассказывать не любил и вел достаточно замкнутый и уединенный образ жизни. По словам Жихарева, «он был умен, богат, мало честолюбив, очень самостоятелен, донельзя своенравен и своеобычен, очень самолюбив, чрезвычайно капризен, барски великолепен в замашках и приемах, отчасти склонен к похвальбе и превозношению…»

Забегая вперед, скажем, что некоторые черты духовного облика своего дяди как бы унаследует племянник Петр Чаадаев.

Рано овдовев, князь Щербатов все свое время проводил в тесном семейном кругу, с единственным сыном Иваном и двумя дочерьми Елизаветой и Наталией и старался дать им, по словам Жихарева, «образование совершенно необыкновенное, столько дорогое, блистательное и дельное, что для того чтобы найти ему равное, должно подняться на самые высокие ступени общественных положений. Не говоря об отличнейших представителях московской учености, между наставниками в его доме можно было указать на два или три имени, известные европейскому ученому миру».

Одним из самых известных преподавателей, занимавшихся с питомцами Дмитрия Михайловича Щербатова, считался бывший профессор Геттингенского университета, большой знаток богословия, философии и классической литературы И. Т. Буле, который к тому же хорошо знал греческий, латинский, еврейский и владел главными новоевропейскими языками. Своими знаниями Буле щедро делился как на лекциях в Московском университете, так и на частных уроках.

3

Петр и Михаил Чаадаевы вместе с двоюродным братом Иваном Щербатовым поступили в Московский университет в 1808 году, в период его расцвета. Товарищ министра народного просвещения M. H. Муравьев, являвшийся попечителем университета, существенно пополнял книжные фонды, энергично закупал недостающее оборудование и приборы.

В 1805 году при университете был создан Музей натуральной истории, занимавший шесть больших зал и галерею и доступный для широкой публики. В этом же году устроили ботанический сад с двумя оранжереями, теплицей и каменной залой для чтения лекций, открыли клиническую и глазную больницы, а в следующем – повивальный институт и родильный госпиталь.

На тот же 1805 год приходится и создание двух научных обществ (истории и древностей российских и испытателей природы), к которым через год добавилось третье – соревнователей врачебных и физических наук. Несколько позднее, в 1811 году, образовалось Общество любителей российской словесности.

Студенты-новички Петр и Михаил Чаадаевы 30 июня 1808 года присутствовали на торжественном собрании, которое открылось в 9 часов утра литургией и проповедью настоятеля университетской церкви «О предопределении человека к жизни вечной». Затем, как писалось через несколько дней в «Московских ведомостях», по прибытии «Попечителя сего Университета, Его Сиятельства, Господина Действительного Тайного Советника, Действительного Камергера и Кавалера Ордена Св. Александра Невского, Графа Алексея Кирилловича Разумовского и приглашенных почтенно программами Знаменитейших в здешней древней Столице Особ, также и других Любителей Учености как Духовного, так и Светского состояния и многочисленных Посетителей обоего пола» торжество продолжилось «громкою симфонией» и чтением профессором права Стельцером рассуждения на латинском языке: «De apto vulnerum quantitatem definiendi modo, ad corpus delicti constituendum et imputationem decernendam»[2]2
  О целесообразном способе определения величины ущерба для установления состава преступления и вынесения обвинения (лат.).


[Закрыть]. Потом, читаем далее в «Московских ведомостях», зазвучал «огромный и превосходный вокальный и инструментальный хор, коего музыка сочинена Университетским Учителем Гм. Кашиным, который хор и продолжаем был, при каждом отдельном действии». В следующем действии торжественного собрания доктор философии и профессор красноречия Мерзляков произнес слово «О духе, отличительных свойствах Поэзии первобытной и о влиянии, какое имела она на нравы, на благосостояние народов».

А далее профессор эстетики Сохацкий стал называть студентов, защитивших «дипломы на ученые достоинства» и награжденных за лучшие «по задачам сочиненные диссертации» золотыми и серебряными медалями. Среди произносимых фамилий были и имена будущих университетских друзей Петра Чаадаева: Дмитрий Облеухов производился в магистры, Владимир Лыкошин и Александр Грибоедов – в кандидаты.

Наконец дошла очередь до объявления только что поступивших студентов, и Петру и Михаилу Чаадаевым вместе с другими новичками профессор Рейнгард вручил по традиции шпаги. После этого профессор римского права Баузе произнес «приличную на Латинском языке Речь» по случаю снятия с себя полномочий ректора, которые на следующий академический год принимал профессор статистики Гейм. При сем будущий ректор получил от бывшего большую университетскую печать и, в свою очередь, произнес «Речь на Российском языке и изъявил от имени Университета благодарность всему собранию. В заключение, по окончании хора играна была пьеса на органах, подаренных университету его благотворителем П. Г. Демидовым, розданы в награждение книги прилежным и отличным по благоповедению ученикам университетской гимназии и публично открыт «редкий в Европе» университетский музей. «Ввечеру, – заканчивают свое сообщение о торжественном собрании «Московские ведомости», – Университет был иллюминован».

В такой приподнятой атмосфере принимали братьев Чаадаевых в студенты «по надлежащем испытании», о содержании и характере которого ничего не известно. А вот как описывает свои вступительные «экзамены» в Московский университет упомянутый на торжествах Владимир Лыкошин, которого мать вместе с братом Александром и гувернером Мобером привезла в древнюю столицу: «Профессор Маттеи согласился принять нас к себе в дом пансионерами с нашим гувернером за 1200 р. ассигнациями в год. В назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттец и три или четыре других, помню один эпизод этого обеда: пирамида миндального пирожного от потрясения стола разрушилась, тогда Рейнгард, профессор философии, весьма ученый, но молчаливый немец, впервые заговорив, возгласил; «Ainsi tombera Napoléon»[3]3
  Так падет Наполеон (франц.).


[Закрыть]. Это было во время Аустерлицкой кампании. За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет».

Трудно сказать, так или иначе проходило «надлежащее испытание» братьев Чаадаевых. Внешнее сходство в их университетской жизни с братьями Лыкошиными, ходившими на лекции с гувернером-французом, обнаруживается в том, что Петр и Михаил также слушали своих профессоров вместе с гувернером-англичанином. (Последний научил своих воспитанников изрядно английскому языку, а Петра вдобавок пить грог…)

В это время в Московском университете было четыре отделения – физических и математических, врачебных или медицинских, нравственных и политических, а также словесных наук. Неизвестно, на каком отделении учились братья Чаадаевы, скорее всего на словесном или этико-политическом. Судя по всему, они посещали лекции этих отделений, как и их товарищ Александр Грибоедов, приходивший в университет с гувернером Петрозилиусом.

На словесном факультете Маттеи разбирал речи римских историков и греческие эклоги, Каченовский читал историю красноречия, Сохацкий – эстетику, Мерзляков – теорию поэзии, Черепанов – всеобщую историю, Гаврилов – критическое чтение сочинений в стихах и прозе. Гейм преподавал статистику главнейших европейских государств и Российской империи, Снегирев давал общие понятия о философии и антропологии, а Буле объяснял мифологию и археологию, историю древней живописи, скульптуры и архитектуры.

На этико-политическом отделении Цветаев читал теорию и историю законов, Баузе – римское право, Брянцев – логику, метафизику и эмпирическую психологию. Шлецер преподавал элементы политики и политическую экономию, Рейнгард – практическую философию и этику, а также историю европейских государств (на немецком языке) и историю XVIII века (на французском языке). Особенно был загружен Буле: кроме разъяснения естественного права, критической метафизики и разбора философских систем Канта, Фихте и Шеллинга, он читал приватные лекции по теории и истории изящных искусств, по греческой и римской литературе.

Философское умонастроение, обширные познания и тесное знакомство по домашним урокам особенно привлекали молодых Чаадаевых к обычно читаемым на немецком языке лекциям Буле, который выделял Петра как одного из самых одаренных учеников. Надо полагать, что не без помощи Буле Петр Чаадаев уже на университетской скамье глубоко усвоил систему Канта и начальное творчество Шеллинга; критическое осмысление их философии займет впоследствии важное место в собственных построениях русского мыслителя.

Материал для своих будущих размышлений Петр Чаадаев получал и на занятиях кантианца Рейнгарда, того самого «ученого, но молчаливого немца», который при «надлежащем испытании» братьев Лыкошиных предсказал на примере разрушенной пирамиды миндального пирожного падение Наполеона и который вручал шпаги братьям Чаадаевым на торжественном заседании. Одна из лекций Рейнгарда, прочитанная по-французски, сохранилась среди бумаг Михаила Чаадаева. В ней лектор стремится определить предмет философии на сравнительном фоне других наук – физики, истории, антропологии, которые изучают соответственно свойства и отношения материальных тел, фактов и событий, ощущений, чувств и мыслей человека. При всей разнице между этими науками в них есть нечто общее – они основаны на опыте и имеют дело с наблюдаемыми объектами, подчиняющимися определенным законам. Однако, продолжал лектор, при исследовании и чисто физических явлений, и исторических процессов, и феноменов человеческой психики встают проблемы и возникают идеи, которые находятся вне наблюдений и опыта и, стало быть, выходят за пределы указанных отраслей знания. К таким идеям и проблемам относятся общая идея бытия и существования, вопросы, связанные с изучением природы человеческой души, свободы воли, высшей цели наших действий и т. п. Метафизические идеи и проблемы, истинность которых удостоверяется не ощущениями и экспериментами, а глубинными отвлеченными размышлениями и которые вместе с тем возвышают сердце и ум человека, и составляют предмет философии.

Слушая лекции Буле и Рейнгарда, Петр Чаадаев учился и дисциплине мышления, и пониманию конкретных отраслей знания, и вниманию к общим идеям и проблемам бытия.

Одним из любимых преподавателей Петра был профессор кафедры права Баузе. Законоведение, учил Баузе своих студентов, не есть сухая и тщедушная ученость начетчиков, удерживающих в памяти лишь слова и не понимающих их подлинного смысла и значения. Не есть оно и увертливое, коварное искусство крючкотворцев, склоняющих по желанию букву закона в любую выгодную им сторону. Что же достойно имени юриспруденции, задавал профессор риторический вопрос и отвечал: «То, что древние Римляне, создатели всякого права и законов, называли познанием вещей божественных и человеческих, справедливого и несправедливого, честного и бесчестного. Юриспруденция так обширна, что ее нельзя ограничить тесным кругом дел судебных; она стоит так высоко, что недоступна для людей легкомысленных и бесчестных. Как дело врача – заботиться о здоровом состоянии тела человеческого и всех его частей, так дело законоведца – заботиться о здоровье тела общественного и всех его частей, то есть государства и его граждан».

Теоретические положения юридической науки словоохотливый профессор обильно иллюстрировал описаниями нашумевших судебных процессов и тяжб, а иногда для отдыха студентов рассказывал им о своих новых приобретениях древнерусских рукописей, старопечатных книг и разнообразных старинных вещей, страстным коллекционером которых он стал после переселения из Германии в Москву, По отзыву современника, его собрание российских древностей было «едва ли не единственным в своем роде». Это увлечение Баузе пробудило его интерес к русской истории, и темой одной из своих публичных речей он выбрал вопрос о состоянии просвещения в России до Петра Великого.

Признавая необходимость и значительность реформаторской деятельности русского императора, автор речи вместе с тем, подобно деду Петра Чаадаева M. M. Щербатову, показывал и сопутствующие ей отрицательные последствия. Нововведения Петра I способствовали, по его мнению, распространению в России «философии торгующего ума, который только измеряет, взвешивает, исчисляет выгоды физического человека и упускает из виду нравственное его состояние». А увлечение такими выгодами породило в имущем классе неестественные нужды и наслаждения, для удовлетворения которых стали развиваться «искусства человеческой промышленности», производящей ценой больших затрат и усилий «игрушку для минутного увеселения богатого человека, страждущего бесчувствием под тяжестью своего избытка».

Предки же современных поколений, размышлял Баузе, занимались более «образованием сердец, нежели украшением голов пустыми идеями, знаниями ничтожными и вредными для внутренних достоинств благонравного человека».

Тема, привлекшая внимание Баузе, станет для его ученика принципиально важной в духовном самоопределении и в философском осмыслении общего хода мировой истории…

Еще один профессор должен был живо заинтересовать Петра Чаадаева – Маттеи, пользовавшийся величайшим уважением во всей ученой Европе. Издание и критическое исследование памятников древней словесности составляло основной предмет его научной деятельности. Любимая работа Маттеи заключалась в изучении еще не исследованных рукописей Нового Завета. Поселившись в Москве, он долго трудился над описанием греческих манускриптов библиотек Святейшего синода и синодальной типографии. На занятиях со студентами он делился своими впечатлениями о найденных рукописях Священного писания, житий святых, поучений отцов церкви, рассказывая им вместе с тем на хорошо поставленном латинском языке о многих греческих и римских писателях, принадлежащих к разным культурным эпохам.