Текст книги "Алые погоны (повесть в 3 частях)"

Автор книги: Борис Изюмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА XIII

1

С чемоданом в руке Боканов вошел в комнату дежурного по пехотному училищу. Над широкой скамьей висела картина, изображавшая кавалерийскую атаку. На стене поблескивал медью горн. Электрические часы показывали час дня.

Боканов поздоровался с капитаном, вставшим ему навстречу, предъявил документы и, попросив разрешение на время оставить чемодан, поднялся по знакомой лестнице. Миновав вестибюль с большой статуей Кирова, Боканов увидел слева от себя застывшую фигуру часового у знамени.

Они сразу узнали друг друга. Ковалев хотел броситься к воспитателю, но, овладев собой, снова застыл, сжав автомат.

На какую-то долю секунды, пока офицер отдавал честь знамени, глаза его встретились с глазами Володи, и это было крепче рукопожатия.

Побывав у начальника училища и в политотделе, – разговор там был долгий и чрезвычайно важный для воспитателя, – Боканов отправился в преподавательскую. Шли занятия. Через застекленные ромбики глазков в классных дверях видны были головы курсантов.

В коридоре несколько дневальных натирали пол.

– Товарищ майор! – вдруг раздался взволнованный, приглушенный голос, и перед Бокановым вырос Павлик Снопков. Он, оказывается, был среди полотеров, взмок, устал, но глаза его сияли такой искренней радостью, что у Боканова невольно стало тепло на сердце.

– Здравствуй! – крепко пожал он руку Павлика. – Ну, как вы здесь?

– Все в порядке, товарищ майор, все в порядке! – зачастил Павлик, стараясь поскорее выложить самое главное. – В новую жизнь втянулись, марши-походы, больше в поле, чем здесь… но ничего! Ничего-о! Не подводим Суворовское. Первое время наказаний было!.. А теперь: благодарность, внеочередное увольнение в город. Володя – редактор, Сема – комсорг, Геша – агитатор. Занимаем идейно-политические посты! Представляете, я доклад делал в подшефном детдоме!

– Вы получили книгу, что я переслал? – спросил Боканов.

– Получили. Спасибо.

Неделю назад Боканов из своей библиотеки прислал им учебник «Фортификационные сооружения».

– Ну, я пойду в преподавательскую, а когда уроки окончатся, мы встретимся в роте.

– Хорошо! Это очень хорошо, что вы приехали!

В преподавательской оказался майор Демин. Он тоже обрадовался приезду Боканова.

– Верно придумано. Корректировка!

– Да, пожалуй… – согласился Сергей Павлович. – Как наши? – осторожно спросил он.

– Небось, о Пашкове беспокоитесь? – улыбнулся Демин. – Гонор и зазнайство мы с него сбили в первые же недели. Сейчас подумываем, не сделать ли командиром отделения.

«Вот это нам подарок!» – обрадовался Боканов, представив, как он сообщит такую новость педагогическому совету и как расцветет Гаршев, а Веденкин будет шептать капитану Беседе: «Вот видите, видите!»

– Круговую поруку не замечали, товарищ майор?

– Ваши этим как раз не грешат. Если и «свой» провинился – пощады не жди! Пашкову от них, ох как доставалось! – сказал Демин. – А вообще-то есть она, порука… Конечно, дорабатывать еще много надо: и чувства ответственности у них порой не хватает, и авторитет старшего не всегда признают. Один Садовский чего стоит… есть у нас такой. Мы к нему и так и эдак, Ковалев, его командир, обращался за помощью к нескольким офицерам, на бюро комсомола вытаскивал, со мной не однажды советовался. Общими усилиями мы, кажется, приводим этого злополучного Садовского в курсантский вид. Откровенно говоря, – Демин пододвинулся к Боканову, – и нам, офицерам, работающим с курсантами-суворовцами, приходится повышать требовательность к себе, искать более тонкие формы. Ну, как ты можешь, разговаривая с культурным, начитанным молодым человеком, проявить свое невежество в области, скажем, литературы? Нельзя же, правда? Вот и почитываешь ночами новинки… Однако, пойдемте, сейчас окончатся уроки.

2

Они примчались, как только умолк звонок, извещающий, что закончились классные занятия. Снопков, конечно, успел сообщить о приезде воспитателя.

Геннадий не сразу решился подойти к Сергею Павловичу, но когда тот протянул ему руку, Пашков, вспыхнув от удовольствия, крепко пожал ее.

– Как наши полугодие закончили? – расспрашивали курсанты Боканова.

– Как Артем?

– Семен Герасимович шумит?

– Вы просто так приехали? Просто так?

Но по глазам видно было: догадываются, что приехал посмотреть, оправдывают ли надежды? – и не боятся этой проверки.

А Боканова мучила назойливая мысль о банке с вареньем. «Вот забота! Когда ее отдать? Сейчас или перед отъездом?»

Как всегда бывает при таких встречах, разговор шел какой-то беспорядочный, перескакивал с одного на другое.

– Мы выполняли первое упражнение из станкового пулемета, – говорит Семен. – Мой курсант Устинов – парень хороший, но немножко маловер, – стал бурчать: «У пулемета бой плохой. Разве из такого выполнишь?» Тогда я отстрелял и говорю: «Если вы сами недостаточно тренировались, нечего свою вину сваливать на первоклассное оружие».

– У нас минометное дело подполковник Друглов преподает, – восторженно рассказывал Павлик, – вы-со-о-кий, такой высокий, сапоги сорок шестой размер… Войдет в класс да как грохнет: «Здравствуйте, минометчики!» А потом тише: «Ну как, гуси-лебеди? Как статейки выучили? Как на самоподготовочке заданьице выполняли?»

В это время появился Владимир. Отстояв свою смену, он попросил начальника караула отпустить его на время. Поздоровавшись с воспитателем, Ковалев стал жадно слушать его рассказ об училище.

Володя был молчаливее остальных, но и в этой сдержанности, и в том, как он старался стоять ближе к Боканову, не сводил с него сияющих мягким блеском глаз, ясно проступала радость.

Подошел командир роты. Курсанты вытянулись.

– Да наговоритесь же еще! Дайте майору отдохнуть… Я хочу, – обратился Демин к Боканову, – предложить вам койку в нашей роте. Не возражаете?

– Спасибо большое.

Через несколько минут койка уже была застелена и чемодан принесен снизу. Боканов, умывшись, решил передохнуть с дороги.

Комната ротного командира была обставлена скромно: кресло, стол, в углу шкаф. За перегородкой находилось помещение поменьше.

Боканов уснул сразу, будто провалился куда-то, а когда проснулся, за окном было совершенно темно, и он сразу не мог понять, где находится. Сообразил, услышав негромкий разговор в соседней комнате. Голос Володи произнес настойчиво:

– Товарищ лейтенант, курсант Садовский действовал неправильно! Я ему запретил задерживаться в фотолаборатории после отбоя, а он пошел к вам, – мол, мне надо готовить стрелковую конференцию, – и вы разрешили, не зная о моем запрете.

Теперь Боканов понял, что комната рядом – это то «чистилище», без которого не может обойтись ни одна рота. Сюда вызывают, здесь инструктируют, пробирают, хвалят и наказывают, здесь «разговаривают по душам» и делают «разносы».

– Я с Садовским поговорю, – ответил Ковалеву другой, почти такой же юношеский, как у него, голос.

Открылась и закрылась дверь.

– Товарищ лейтенант, соберите сержантов на инструктаж, – раздался голос Демина.

– Слушаюсь.

– Кого думаете поставить часовыми у знамени?

– Вот список.

– Курсанта Бакулина нельзя, у него взыскание.

– Тогда Копанева.

– Хорошо.

Стали заходить и докладывать о своем прибытии сержанты.

Демин начал говорить о работе командиров отделений. Ковалеву он заметил:

– Курсанты сами должны готовить данные для стрельбы, а то им остается только ставить целик.

– Слушаюсь.

– Неверно и то, что вы не даете слабым ответственных поручений при несении службы… Учить надо всех.

Где-то далеко прозвучали позывные киевской радиостанции: задумчиво перебирал струны бандурист. Боканову не хотелось вставать. Хорошо было вот так лежать, ни о чем не думая, краешком сознания отмечая то дорогое и приятное, что происходит рядом.

– Товарищ майор, – услышал он голос Володи, – мой Садовский изобрел самоподнимающуюся мишень. Когда попадание сваливает ее, она тотчас поднимается…

– Это интересно, покажете! Инженер-полковник принес ему те книги, что вы просили?

– Принес!

– Отпустите Садовского в городскую библиотеку и передайте, что я поручаю ему взять под контроль рацпредложения в первой роте.

– Слушаюсь! – радостно вырвалось у Ковалева.

Сержанты стали расходиться, наверно, и Демин ушел – в соседней комнате наступила тишина. Боканов встал, оделся, вышел в спальню. Дверь в комнату для чистки оружия была приоткрыта, и он увидел стоящего перед Ковалевым курсанта, не по летам полного, с растерянным лицом. Боканов прислушался:

– Разве это воинский вид? Тошно глядеть! – резко говорил Ковалев. – Вам приходилось хотя бы слышать о молодцеватости?

Этот разговор мучительно напомнил Боканову о чем-то. Но о чем? Ах да!.. Он сам таким тоном говорил лет пять назад, даже если в резкости и не было нужды.

Ковалев отпустил курсанта. Увидев Боканова, смутился:

– А я думал, вы ушли в город.

– Нет, всласть выспался. Я, Володя, случайно слышал твой разговор с подчиненным, – как можно мягче сказал Боканов. – Прости, что продолжаю вмешиваться в твои дела, но, понимаешь, требовательность, твердый тон вовсе не предполагают резкости. Командовать людьми надо, любя их, а не помыкая… Легче всего рубить с плеча. Вспомни мой собственный неудачный дебют в нашем классе. – И желая перевести разговор на другое, воскликнул: – Да, чуть не забыл! Нина Васильевна прислала банку варенья и что-то там еще… Сейчас у вас ужин, понеси-ка в столовую, угости всех! Пойдем, я достану…

Мимо них прошел высокий, с широкими плечами и тонкой талией, юноша. Изящно повернув белокурую голову, он отдал честь Боканову.

– Мое чадо! – с гордостью, которая делала его сразу намного старше, прошептал Ковалев, глазами показывая на удаляющегося курсанта.

– Садовский?

– Он самый.

– Видный паренек!

– А сколько усилий стоит нам! – воскликнул Владимир, но в голосе его слышна была не жалоба и недовольство, а удовлетворение. – Я сначала переоценил свои силы… А когда офицер поправил… Важно было пробудить в нем человеческую гордость. Увлечь изобре… – Он осекся и, оправдываясь, сказал: – Вы простите, я все о своем… Меня даже Галинка упрекнула, что я постоянно съезжаю на «производственные темы».

– А как Галя поживает?

– Хорошо. Довольна, что пошла на литфак. Ее избрали делегаткой на городскую комсомольскую конференцию.

– Я очень хотел бы увидеть Галинку.

– А мы на днях как раз собираемся в филармонию.

– Вот и меня возьмите с собой!

– С удовольствием. Весь наш взвод идет…

– Тем лучше!

Когда Ковалев унес банку с вареньем и пирог, в комнату вошел коренастый широконосый старшина с длинным рядом спортивных значков на груди.

– Старшина Булатов, – представился он. – Разрешите, товарищ майор, обратиться по личному вопросу?

– Пожалуйста, – ответил Боканов, недоумевая, какой личный вопрос может быть у этого незнакомого ему старшины.

Булатов беззлобно рассказал о своих прежних столкновениях с Пашковым.

– И я подумал, может, вам приятно будет услышать о нем сейчас хорошее. По всей воинской совести могу сказать, что ваш труд оправдался!

– Спасибо на добром слове…

– Только я вас прошу, товарищ майор, не надо Пашкову…

– Ну, что вы!

3

Боканов побывал на стрельбище, на тактических занятиях у штурмовой полосы, на партийных и комсомольских собраниях батальона, в клубе, когда курсанты отдыхали, запросто беседовал с ними и с офицерами, и все эти встречи, разговоры, наблюдения привели его к твердому убеждению, что суворовцы «нашли себя» и здесь, стали частью этой новой для них семьи. Конечно, понадобится и кое-какая корректировка воспитания в Суворовском училище – повышать требовательность… авторитет младшего командира… выпускников, вероятно, надо учить азам военной педагогики, а малышат – еще энергичнее – коллективности воздействия…

Но в главном, самом главном, он мог успокоить товарищей – жизнь подтверждала, что воспитатели на верном пути.

…В субботний вечер Боканов, Ковалев, Гербов и еще несколько курсантов веселой гурьбой шли по улицам Ленинграда. Розовел лед Фонтанки. На его взмокшей поверхности кое-где белели пушистые лепешки снега. Тонкие дымчатые облака проходили низко над землей и казалось: Исаакиевский собор курится.

Боканов поглядывал на юношей. Ну, куда их тянет, куда их только тянет! Неужто это Володя, почти догнавший его ростом, сидел, и не так-то давно, в классе за партой, откинув назад голову с непокорным веерком темных волос, независимо засунув левую руку в карман брюк, всем видом своим подчеркивая эту независимость.

Что-то совсем новое появилось в нем теперь, может быть, сдержанность, внутренняя собранность?

Даже Снопков стал другим: по-прежнему шутил, но в шутках этих ребячество сменила тонкая ирония. Вот и сейчас он поднял на воспитателя лукавые, глаза:

– У нашего старшины любимое выражение: «Богадельня!» И еще: «У меня часы на пять минут точнее солнца идут!» – Он улыбнулся: – Характер…

– Изобрази, как курсант Касаткин выступает, – попросил Снопкова Геннадий.

– Да как… – с напускной серьезностью сказал Павлик, – я как и многие. – Он остановился, сдвинул брови, наморщил лоб, и от этого сразу стал меньше, а лицо его приняло напряженно-озабоченное выражение:

– Товарищи! Нет слов, вопрос поставлен, так сказать, серьезно… О серьезности и важности постановки данного вопроса говорил, так сказать, и товарищ докладчик, и предыдущие ораторы. Правильно об этом говорили! Но поскольку я, так сказать, вышел на трибуну… мы должны рассматривать вопрос, так сказать, по нескольким линиям…

Прохожие, прислушиваясь, улыбались.

– …рассматривая одну сторону первой линии, мы должны, так сказать, прийти к первому выводу, что эта сторона важна, но и другая линия…

– Хватит, хватит, – тащил за рукав расходившегося Павлика Геннадий, – опоздаем!

Они пошли быстрее.

– Сергей Павлович, – пододвинулся к Боканову Володя. – Садовский подал заявление, хочет одиннадцатый съезд встретить комсомольцем. Я даю ему рекомендацию.

– И напрасно! – возразил Геннадий. – Рано.

Ковалев бросил на Гешу недовольный взгляд, но, вдруг поняв, что тот осуждает свое собственное прошлое, мягко сказал:

– Ты неправ. Как его командир, я вижу, насколько он изменился: сам вызвался помочь Анатолию Копаневу по строевой. А как хорошо выступил на вечере встречи с Васильевым. Недавно, Сергей Павлович, – пояснил он, – к нам в училище приходил почетный гость: старейший токарь сначала Путиловского, а потом Кировского завода. Огляделся: «Этот залец мне знаком, – говорит. – Владимир Ильич в Октябре 17-го года приказал нам выбить отсюда юнкерье». Так вот Олег очень хорошо тогда выступил. Да и с учебой у него гораздо лучше стало… Я благодарность ему объявил: он прекрасно выполнил второе упражнение из карабина…

– Володька, не задавайся, – добродушно произнес Семен, – что-то слишком часто ты вспоминаешь свое командирство.

– Да ну! – смутился Ковалев, но сам подумал: «А может быть, и правда?»

– Как командиры, – сказал Боканов, – вы, несомненно, правы, что опираетесь на коллектив, обращаетесь за помощью к старшим… Я приглядываюсь к вашему ротному командиру – вот вам лучший пример.

– У него есть чему поучиться! – подтвердил Гербов.

Он стал еще более широкоплечим, и, глядя на него, Боканов подумал: «Совсем мужчина».

– Майор Демин сдержанный, но отзывчивый… Краток… – продолжал Семен. – Слышишь, Павлик?

– Это верно! – воскликнул Снопков, делая вид, что не заметил намека. – Наш Александр Грозный службу знает безупречно!

– Знает! – с уважением подтвердил Гербов. – И требовательный!

– Вчера остановил меня, – смеясь, продолжал рассказывать Снопков: – «У вас слабо подтянут ремень». – «До отказа», – говорю. – «Вы любите оправдываться!» – «Никак нет!» – отвечаю, а он мне: «Вот, пожалуйста, и сейчас оправдываетесь».

Они вошли в здание филармонии и успели только снять шинели, как к Боканову подбежала раскрасневшаяся, сияющая Галинка.

– Сергей Павлович!

– Галенька, здравствуйте! Да какой же вы стали!

– Какой? – вспыхнула девушка.

– Совсем взрослой.

Юноши помогли Гале снять пальто, сдали его и шинели в гардероб и все вместе стали подниматься по лестнице.

– Ты часто здесь бываешь? – спросил Боканов Владимира.

– У меня абонемент. Правда, могу я его использовать только в субботу и воскресенье, да и то не всегда.

– В училище есть пианино?

– Даже у нас в батальоне. Иногда устанешь очень, подсядешь… и сразу легче. Чудесно Пушкин сказал:

 
…Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь – мелодия…
 

– Сергей Павлович, – шепотом, но так, что Володя слышал, проговорила Галинка, – наш общий знакомый пишет лирическую поэму «Внуки Суворова».

Володя осуждающе посмотрел на девушку.

– Сергею Павловичу можно! – тоном, не терпящим возражений, сказала Галинка.

Они вошли в колонный зал. Сверкали хрустальные люстры. Над оркестром возвышался орган с трубами, похожими на заостренные серебряные карандаши.

Застыл с приподнятой палочкой дирижер. Оркестр начал исполнять вторую симфонию Бородина.

– Стасов назвал ее «Богатырской», – прошептал Володя и надолго замер, устремив горящий взгляд вперед.

Звуки то порывистые, стремительные, полные бурных чувств, то нежные и страстные, заполнили, затопили зал.

Боканов прикрыл глаза.

Слышался бешеный бег коней, шум битвы и мелодичный звон гуслей на богатырском пиру, ликование народа. Потом вдруг разлился покой, чистый солнечный свет пронизал все, согрел, убаюкивая. Охватила какая-то особая задумчивость. Может быть, музыка прекрасна еще и тем, что, вызывая у каждого свое, особое чувство, она способна и сближать всех в едином трепетном переживании.

Оркестр смолк. Все аплодировали, а неистовей всех Галинка.

– А ты что же? – возмущенно спросила она у продолжающего сидеть словно в оцепенении Володи. – Прямо бесчувственный!

– Если мне что-нибудь очень нравится, я не могу аплодировать… Это разбивает внутреннее состояние, – признался Володя.

– А на меня музыка действует опьяняюще! – воскликнула Галинка. И действительно, щеки ее пылали, глаза струили беспокойный свет.

Сергей Павлович поглядел на нее: «Девочка ты хорошая!», а Володя предложил:

– Пойдемте, погуляем!

ГЛАВА XIV

1

Вернувшийся из Ленинграда, Боканов пошел в училище. Во дворе выстроился развод. Играл оркестр, и звуки его с особенной чистотой звенели в морозном воздухе. С ладонью у виска замерли офицеры и суворовцы там, где их застала команда «смирно». Даже плотник дядя Вася старательно выпрямил сутулую спину и стоял так возле мастерской, пока не закончился развод.

Боканов отправился к генералу доложить о своей поездке. Тот долго его расспрашивал о наблюдениях и выводах. Уже в конце беседы поинтересовался:

– А как Пашков?

– Много лучше, но, честно сказать, я думаю, в жизни он еще не однажды будет оступаться… Уж кому-кому, а нам-то хорошо известна мучительная цена «чуда перевоспитания».

– Известна, – согласился Полуэктов. – Меня сейчас вот что стало беспокоить, – признался он, – как ускорить движение вперед? Изгнать тройки? Побольше вырастить медалистов! Каковы наши внутренние резервы? А? Можно ли их изыскать?

– Можно! – убежденно воскликнул Боканов. – И главное, повышать организованность…

– Ну-ну, – довольно потрогал усы Полуэктов, словно нашел подтверждение своим мыслям.

От генерала Боканов направился в свою роту. Суворовцы, увидя его, радостно приветствовали:

– Здравия желаю, товарищ майор!

– С приездом, товарищ майор!

Он проходил по знакомым коридорам, и сердце учащенно билось – хорошо дома!

– Как живете, друзья? – спросил он группу малышей, весело щуря серые глаза.

– На экскурсию ездили на хлебозавод! – высунулся Скрипкин.

– А во второй роте, – сообщил Атамеев, – часовой заметил на потолке пятно. Сначала маленькое, а потом больше, больше. Тревогу поднял. Оказывается, прорвалась водопроводная труба. Ну, и сделали, как это называется… – Он остановился, вспоминая нужное слово.

– Перекрытие! – подсказали сразу несколько человек.

– Точно, – подтвердил Атамеев.

– А у нас китайская делегация была! – опять просунул голову из-за плеча Атамеева Скрипкин.

– Вот как?

– Запись оставили в книге гостей, – уточнил Скрипкин, – а нам подарки – вот!

Он выпятил грудь. На его гимнастерке Боканов увидел китайский пионерский значок с профилем Мао Цзе-дуна.

– Приятно… – рассматривая значок, сказал воспитатель. – И я вам подарки привез от наших курсантов.

Кольцо ребят стало еще теснее.

– Какие, товарищ майор?

– Кому?

– Володя Ковалев написал стихотворение, посвятил нашей роте – раз, – стал загибать пальцы левой руки Боканов, – Семен Гербов сделал для нас топографическую карту – два… Геннадий Пашков передал книжку «Минеры» – три…

Они слушали, не сводя глаз с пальцев майора, предвкушая предстоящие удовольствия.

– Товарищ майор, а как там наши? – спросил Федя, глядя на Боканова снизу вверх, – акклиматизировались?

– Вполне, – весело ответил офицер. – Учтите, там порядочки построже наших: на подъем – две минуты…

– Ох… – не выдержал Скрипкин.

– Да, да! Шесть часов тактики… поползайте в поле! А оружие чистят – любо-дорого поглядеть. В спальнях спят на соломенных матрацах, не то что у нас нежатся. А подарки я вам завтра передам.

Боканов подозвал к себе Скрипкина:

– Зайдемте-ка в канцелярию.

Скрипкин стал торопливо охорашиваться и пошел за офицером.

В канцелярии никого нет. Вот и хорошо. Как говорить с этим двенадцатилетним командиром, чтобы он душевней относился к своим подчиненным? От Веденкина Сергей Павлович уже знал, что Скрипкин в этом отношении не всегда держал себя как надо.

Боканов обычно вел беседу в одном из трех тонов: требования, просьбы или разъяснения. Иногда приходилось совмещать их. Какой же тон избрать сейчас?

– У меня к вам, суворовец Скрипкин, просьба, – начал он. – Меня беспокоит Атамеев.

– За него надо взяться! – начальственно подтвердил Скрипкин и властно сжал губы.

– Взяться-то взяться, это правильно… Да подход к нему нужен… Он здоровьем слаб, а трудится много. Верно?

– Да, трудится… – не понимая, чего же хочет от него офицер, соглашается старший отделения.

– Матери у него нет, а отец, сами знаете…

Скрипкин сочувственно вздыхает.

– Вот я и рассчитываю на вашу помощь, как командира.

Скрипкин с готовностью вытягивается.

– Относитесь к Феде помягче, по-товарищески…

Секунду Алеша в замешательстве молчит. Но вспомнив, что и его друг Авилкин требовал этого же, браво отчеканивает:

– Слушаюсь, относиться помягче, по-товарищески! Да я ему, я ему… – он соображает, что бы сказать, – свой волчок подарю! Ух, гудит!

– Я так и думал, что имею дело не только с требовательным, но и с отзывчивым командиром. Знаете, сказка есть: солнце и ветер решили заставить человека бурку снять. Ветер свирепо задул – человек плотнее в бурку укутался. Солнышко пригрело – он сам ее сбросил. Теплом да дружбой многого добьешься.

Отпустив Скрипкина, Боканов пошел во вторую роту разыскивать Веденкина. Ему сказали, что Виктор Николаевич на комсомольском собрании в клубе, и он отправился туда.

2

Собрание только началось, председателем избрали Авилкина. Авилкин оперся кончиками пальцев о стол и деловито сообщил:

– Доклад на тему «Если ты комсомолец – будь впереди» сделает Кошелев. Возражений против повестки нет?

Боканов тихо пробрался к месту, где сидел Веденкин, пожимая его руку, прошептал:

– Нашел-таки вас…

Гаршев издали приветливо кивнул головой.

В это время поднялся Дадико Мамуашвили.

– Товарищи комсомольцы, – произнес он решительно, – извините что я не сразу, что колебался, я даю отвод Авилкину: он не заслуживает быть председателем!

Все насторожились, выжидающе уставились на Дадико. Заявление было серьезным, и за него следовало отвечать.

– Что же это за председатель? – продолжал с легким акцентом Дадико. – Вчера, когда мы были на лыжной тренировке, только до водопроводной башни дошли, у него ремень крепления лопнул, и Авилкин, – Дадико возмущенно кивнул курчавой головой в сторону Павлика, – не захотел исправить, чтобы дальше идти! Я требовал – куда там!

В зале загудели, зашевелились.

– За такие штучки!

– Авилкин, объясни!

У Павлика краска затопила веснушки на лице. Действительно, вчера он не захотел починить ремень и поторопился возвратиться. Но что было делать? Он пообещал Аллочке, что придет в шесть часов вечера, «если даже свет перевернется», и вдруг объявили тренировку! Но ведь это не по линии командования, а спортивный комитет. Подготовка к кроссу – дело добровольное.

– Авилкин, объясни!

Но он молчал.

Тогда Илюша Кошелев, неторопливо поднявшись, предложил:

– Надо его, как не заслуживающего доверия, с председателей собрания снять.

– Правильно!

– Голосуй!

Авилкин стоял у стола президиума.

– Кто за то, чтобы меня снять с председателей? – не поднимая бронзовой головы, удрученно спросил он.

Вверх поднялись все руки.

3

Незадолго до открытия одиннадцатого съезда ВЛКСМ комсомольцы Суворовского училища решили провести вечер дружбы. Они пригласили в гости из соседнего института обучающихся там болгар, мадьяров, румын и устроили выставку: «Как живет и трудится советская молодежь».

В президиуме сидели офицеры, гости, а между Полуэктовым и Зориным, едва виднеясь из-за стола, восседал Федя Атамеев. От сознания важности момента, близости начальников у Атамеева обильно вспотел крохотный нос и ярко сиял в лучах ламп.

Вечер дружбы начался докладом Веденкина, потом выступали гости.

Черноволосый, стройный мадьяр, порывисто жестикулируя, говорил с трибуны:

– Дорогие друзья! Разрешите приветствовать вас от имени молодежи новой демократической Венгрии. Наша родина – сильная крепость на фронте мира, и знамя республики победно развевается над ней.

Албанец, с лицом оливкового оттенка и густой шапкой каштановых волос, говорил по-русски:

– «Страной орлов» называем мы свою древнюю родину, и в ней вы не найдете трудового человека, который бы не любил советских людей…

Ответное слово от суворовцев держал Артем Каменюка. Никто из присутствующих не предполагал, что здесь-то и отличится Петя Самарцев. Когда Артем горячо воскликнул: «Да здравствует мир и дружба народов!», Петя выпустил двух белоснежных голубей, до этого прикрытых газетой, и голуби стали кружить над головами сидящих в зале.

Все захлопали и, запрокинув головы, следили за полетом птиц, а Петя сидел возле Гурыбы, радостный и сияющий. Да, недаром он принял столько мук!

Когда Самарцев попросил разрешения у майора Боканова разводить голубей («Они ж связные», – для большей убедительности напомнил он), ему позволили и даже отвели место на чердаке. Но кормить-то птицу надо? А чем? Пока у Пети было два голубя, он сам справлялся с доставкой провианта своим любимцам, да и ребята приносили крошки, даже Авилкин помогал.

Но скоро голубей стало тринадцать – и каких! – сизый с зеленовато-перламутровой шейкой, бронзовый, хохлатый, два – словно измазанных какао, коричнево-белых дутыша, «кружастый коломенский» с пятнисто-серыми боками и наконец, лапчатый, свирепого вида «бухарский трубач» с хвостом трубой. Петя мечтал о пегом «якобинце» с жабо на шее и вел по этому поводу переписку с голубятником из другого города. Но откуда же брать корм? Самарцев приходил в отчаянье.

Начпрод училища в поддержке отказал. «Вашу голубеводческую ферму взять на довольствие не могу, – вежливо пояснил он. – Хватит с меня Максима Гурыбы… Не располагаю более лимитами».

Чудак! Да Самарцеву не лимиты нужны были, а крупа! Чтобы приобрести для голубей корм, Петя продал свой перочинный нож, фонарь, а когда продавать уже было нечего, решился на отчаянный шаг и «по команде» передал Боканову докладную, адресованную главному интенданту Вооруженных Сил: «Прошу взять на довольствие голубей и весь живой уголок» (то-то Максим обрадуется, когда пришлют разрешение и не надо будет каждый раз к начпроду обращаться).

Боканов посоветовался с Зориным, и они нашли способ взять на довольствие «ферму» Самарцева без вмешательства главного интенданта. На заднем дворе училища появилась высокая голубятня с площадкой, похожей на капитанский мостик.

… Голуби сделали несколько кругов по залу и сели на карниз…

Выступления закончились. На сцене укрепили брусья, турник, и суворовцы делали гимнастические упражнения, показывали ружейные приемы. Кружились борцы на ковре, скрестили шпаги фехтовальщики.

В заключение Артем Каменюка прочел свое новое стихотворение. Талант поэтический в нем обнаружился недавно, читал он стихи редко, но в чтение, как и во все, что он делал, вкладывал всю душу.

И сейчас, придвинувшись к рампе, Артем проглотил комок, ставший в горле, и, обведя глазами зал, начал сильным голосом:

 
Я молод, но в свои семнадцать лет
Я много видел, испытал и знаю,
Какое горе кроется в войне,
Что там за океаном  затевают.
Я не хочу, чтоб счастье наших дней
Вновь омрачил тяжелый рев орудий,
Хочу, чтоб радостно трудились люди,
Простые люди Родины моей!
 

Из первого ряда внимательно смотрели на него Зорин, Боканов, Гаршев. Артем Каменюка сделал небольшую паузу и продолжал:

 
Не для войны из пепла и руин
Мы города и села возрождаем,
Леса в пустынях знойных насаждаем,
Каналы прорываем меж долин.
На мирный труд моей родной страны
С надеждой смотрят люди доброй воли,
И факельщикам атомной войны
Мы наше счастье рушить не позволим!
 

Громче и дольше всех аплодировал Артему Петя Самарцев.